Рустам Рахматуллин
Две Москвы: Метафизика столицы
Палаты Аверкия Кириллова
Начальственность Дома на набережной родней Арбату, чем Замоскворечью. Как и спор этого дома с Кремлем. Дети его сосланных или расстрелянных жильцов приравнены к «детям Арбата». Театр в ансамбле дома почти единственный в Замоскворечье, а театральная Москва синонимична Занеглименью: возможно, лицедейство держится опричной почвы.
Палаты Аверкия Кириллова на панораме Москвы с высоты храма Христа Спасителя, 1867. (Левее – церковь Николы на Берсеневке)
Что вся Берсеневка, замоскворецкое урочище против арбатского урочища Чертолья, является экстерриторией Арбата, подтверждается легендой о палатах Малюты Скуратова на набережной. Достоверно, это палаты думного дьяка Аверкия Кириллова, домовладельца XVII века, на подклетах XVI века. Их принадлежность средокрестию была вполне наглядна, пока палаты не загородил правительственный Дом на набережной. Легендарный подземный ход между палатами и левым берегом Москвы-реки в новых редакциях предания ведет не только в Кремль: на территории Пашкова дома раскопан вертикальный каменный колодец.
Церковь Похвалы Богородицы в Башмакове и храм Христа Спасителя.
Фото из собрания Э.В. Готье-Дюфайе
Малюта проживал там, где гражданствовал, в опричнине. Его могила отыскалась при сносе церкви Похвалы Богородицы, стоявшей на чертольском берегу Москвы-реки, почти напротив палат Аверкия Кириллова.
Но в этом визави, как и в предании о ходе под рекой, прочнеет интуиция, что берега здесь в самом деле связаны, и в самом деле тайной связью. Что Арбат перебредает через реку.
Остров и Болото
Переброд Арбата можно объяснить. Он тянется навстречу старице, первому ложу Москвы-реки, ставшему при Екатерине ложем Водоотводного канала. Если Неглинная впадала в эту, первобытную Москву-реку, то и Берсеневка принадлежала Занеглименью, а не Замоскворечью.
В старице всегда стояла малая, шла полая вода, обособляя край Замоскворечья в остров. Фронт застройки за каналом, на Кадашёвской набережной, стал вторым лицом Замоскворечья. По времени же первым, ибо в Средние века между рекой и старицей против Кремля существовал лишь сад.
Франческо Тролли.
Вид Москвы в сторону Каменного моста от угловой башни Кремля.
Конец 1790-х. ГИМ.
В центре композиции, за рекой – каре Суконного двора
Суконный двор. Фасад по Болотной площади. Чертеж Ивана Мичурина, 1746. ЦГАДА
Устроенный Иваном III как своеобразный плац Кремля, сад был и назывался Государевым. Можно сказать, сам Кремль продлился с ним до старицы. Во всяком случае, сад позволял Кремлю царить над островом. Даже Суконный двор Петра – двор, заступивший заповедную границу сада, – смотрел парадной стороной на старицу, а не на Кремль. Последний словно продолжался зданием Суконного двора, как прежде продолжался садом.
Малый Каменный мост. Открытое письмо начала XX века.
Фототипия «Шерер, Набгольц и К
Всё это может значить, что на старице, в месте ее сечения древней рязанской трассой, там, где Большому Каменному отвечает на канале Малый Каменный мост, дублировано боровицкое начало города. И, вероятно, иносказана его структура.
Кремль, сам присутствуя над старицей, был в то же время опосредован, приближен Шестивратной башней и парадной стороной Суконного двора. Площадь между которым и каналом – Болотная, Болото (не след ли первобытного впадения Неглинной в старицу?) – сделалась образом координатного ноля, торга и форума, пока не превратилась в сквер. На первых планах города Болотной площади предшествует выгородка из Государева сада. А XVIII веку площадь, известная еще под именем Царицын луг, действительно служила форумом, плацдармом фейерверков и парадов, словом, аванзалом, предварением Кремля.
Материковое Замоскворечье оформило свой выход к переправе через старицу тоже в конце XVII века. Кадашёвский Хамовный (ткацкий) двор, огромное каре с надвратной башней в центре главного фасада, вышел сюда из глубины соседнего квартала, чтобы простоять сто лет.
Киевская дорога дана здесь новым стартом, Якиманкой, ответвляющейся от Полянки как неизменного пути в Рязань и в степь. Сам выбор места для Каменного моста в конце XVII века мог диктоваться политическим приоритетом малорусского вопроса, а значит, уличным приоритетом Якиманки. Юго-западному курсу можно приписать цветение петровского барокко за Каменным мостом. Характер перестройки палат Аверкия Кириллова в начале XVIII века традиционно объясняется соседством триумфального полтавского пути.
Ф.Я. Алексеев. Вид в Замоскворечье на Кадашевский Хамовный двор. 1800-е
Башня Винно-Соляного двора. Фото К.А. Фишера. 1905.
Башня выходила на Всехсвятскую улицу.
К Болотной площади был обращен главным фасадом и Винно-Соляной двор. Он завершил формирование периметра Болота. Как позже Дом правительства, двор разворачивался на Болото основным фасадом.
Дом правительства есть современный способ бытования Арбата и его холма у дубля средокрестия над старицей. На низменной Берсеневке Дом стал холмом. Отсюда невозможная его этажность.
Часть III
Остожье и Чертолье
Федор Ртищев и Автоном Иванов
Как Дом правительства к Болотной площади, так дом Пашкова развернут к Боровицкой, представляя полумир. Архитектура дома, образ всей Европы, палладианство под французский декорацией, снимает разделения западной доли мира на пути и клинья.
Когда во времена Петра на месте будущего дома Пашкова стоял голландский дом дьяка Иванова, балтийская направленность улицы Знаменки обозначалась в полной мере.
В середине XVII века на Волхонке, на месте будущей Стрелецкой церкви, стоял дом Федора Михайловича Ртищева, проводника киево-могилянской учености в Москве. Бдения его ученого кружка имели местом этот дом. Здесь у хозяина бывали Епифаний Славинецкий и иные старцы Андреевского монастыря, основанного Ртищевым на киевский училищный манер. Как и палаты Автонома Иванова, палаты Ртищева не сохранились. За Неглинной город поставил дом Пашкова, чтобы сыграть тему целого Запада.
Дом Перцова и Киевец
На стороне Арбата юго-западную тему сыграл позднейший архитектурный образ – ушедший километром выше по реке дом Перцова, дом-город в Соймоновском проезде. Сергей Малютин, его автор, нарисовал здесь Киевскую Русь, полную знаков славянского язычества, но помещенных в перспективу греко-христианскую. В иконописную, обратную, по образцу архитектурных композиций священного письма. Чертеж обратной перспективы линиями кровель и фасадных плоскостей предъявлен всякому смотрящему на дом из-за реки, с реки, с моста и от Волхонки. Особенно иконописен северный блок дома, в ракурсе с угла. На улицу и в переулок смотрят два фронтона, наискось объединенные коньком и общим скатом кровли. От этого фасады под фронтонами кажутся противоположными друг другу. К тому же угол дома между ними срезан, и мы видим словно три фасада одновременно. Здесь остро все: и ракурс взгляда, и угол дома, и фронтоны, и шатер над эркером, наложенный на срез угла.
Дом Перцова. Фото 1907
Дом Перцова – заставка местности Остожья, древним поселением которой было набережное село Киевец. Основанное, по преданию, в XIV веке киевлянами и при дороге в Киев, будущей Остоженке. Вел киевлян боярин Родион Несторович. Земли Киевца лежали по подолу, на котором выстроен дом Перцова. По крайней мере храм Николы в Киевце стоял на берегу. Документально он, как и топоним «Киевец», известен лишь с XVII века. Пессимистическая версия считает Киевец за городскую слободу времен возврата Киева России. Храмовый Никольский образ киевецкой церкви стал реликвией фамилий Квашниных и Квашниных-Самариных, ведущих родословия от Родиона Несторовича.
Киевец был знаком Киева. И знаком времени, когда Москва впервые приготовилась стать новым Киевом, столицей Церкви, резиденцией митрополита Киевского и всея Руси. А постановка знака вне тогдашней городской черты, на дополнительном холме, может быть понята в том смысле, что Москва и Киев не одно, но дополнения друг друга.
С.В. Малютин. Эскиз дома Перцова. 1905
Дом Перцова. Фото. 1906
Дом Перцова, этот поистине дом-город, таинственно стал новым Киевцом. Образом Киева и Киевской Руси в виду Кремля, Москвы начальной. Место дома отвечает древнему обыкновению Кремля видеть в Остожье этот знак, заставку Юго-Запада, воспоминание Днепра.
Кроме того, Малютин возглавлял смоленское (талашкинское) направление модерна, неорюса.
Легко представить этот дом и в юго-западном квартале Боровицкой площади, тоже на берегу реки, так, чтобы Киев начинался от ворот Кремля. Притом малютинский модерн парадоксальным образом приписывают к скандинавской школе; тогда дом Перцова по-своему, отлично от Пашкова дома, решает занеглименскую тему двуединства греков и варяг.
Словом, не относясь до Боровицкой площади, дом Перцова относится до проблематики ее. Он словно не дошел до Боровицкой или ушел с нее.
Второе понимание вернее. Дом Перцова оформил время, в котором изменилось представление о географии Арбата. Вместо широтного пространства, нанизанного на Смоленскую дорогу (Воздвиженку, Арбат) и начинающегося от самого Кремля, московскому сознанию представилось пространство меридиональное, оставившее Белый город, чтобы остаться в Земляном, между колец бульваров и Садовых. Так окольцованный Арбат даже распространился к Патриаршим, заступив опричную границу – линию Никитской улицы. Это Арбат модерна, фешенебельных особняков буржуазии, Шехтеля. Впоследствии Булгакова (погоня Бездомного за нехорошей компанией и полет Маргариты прошивают Арбат вертикально-дуговыми нитями). Это Новый Арбат: недаром улицу с таким названием проложат между двух колец.
Новый – однако восходящий ко временам от Федора Ивановича до Екатерины, то есть от строительства до сноса стен Белого города. Круг Земляного города тоже возник при Федоре, но оставался до Екатерины юридически не городом, а пригородом. Белые же стены были столь наглядной городской чертой, что пригород, Арбат, не мог не отступить.
Со сносом Белых стен Арбат вернулся к берегу Неглинной, выставив на нем программные дома – Пашковых, Университета. Новый Арбат, однако, удержал свою границу. Ею оставался Черторый – ручей, который, как естественный защитный ров, когда-то задал трассировку Белых стен на юго-западе. Позднее Черторый был взят в трубу для лучшего проезда вдоль бульваров. К его невидимому устью и выступил дом Перцова.
За этим домом правый берег Черторыя близ Остоженки высок настолько, чтобы мизансцена средокрестия Москвы могла быть повторима. Остожье есть проекция Ваганькова за Черторый. Пятиэтажный Перцов предпочел встать на остоженском подоле; не использовать, а заместить высокий берег. Жестко оформить самый угол нового Арбата.
Дом Петра Перцова, железнодорожного дельца, и дом Петра Пашкова, земельного откупщика, суть два лица по-разному располагающегося Арбата. Перцову тоже не откажешь в царственности: на его кремлевской стороне красуется балкон «Беседа царицы». Женственность названия традиционна, коль скоро первое упоминание Ваганьковского государева двора нашло его принадлежащим матери Василя II.
Площадь храма
Такое понимание Арбата обновляет взгляд на храм Спасителя. Храм заполняет место отступившего Арбата. Вакуум в черте Белого города, от неглименского устья до устья Черторыя. Кремль словно продлевается храмом Спасителя к этому устью. Тоновский Большой дворец скрывает старые соборы, но работает в ансамбле с тоновским же храмом Спасителя. Они сопряжены и через Оружейную палату, тоже тоновскую, тоже николаевскую. Вместе они словно думают перечертить кремлевскую ограду, преодолеть ее, взяв в новый очерк полемическое средокрестие Москвы – неглименское устье. Слить старый Кремль с Арбатом в новый город, николаевский. Так и средневековый город, поначалу ограниченный холмом Кремля, продлился Белыми стенами, преодолев Неглинную, и вышел к устью Черторыя искусственным холмом могучего угла со знаменитой Семиверхой башней.
Вид Москвы с высоты птичьего полета. Гравюра Моттрама по рисунку И. Шарлеманя. 1868. Фрагмент
Но это взгляд от дома Перцова. А для Кремля храм исполняет юго-западную тему. Манифестирует Восточный Рим, втайне завидуя и Западному Риму. На два квартала отстоящий от Кремля, храм все равно причастен Боровицкой площади, стремится выйти к ней. На свой манер храм вычертил из занеглименского полумира юго-западную четверть, как если бы она еще нуждалась в средиземноморском ударении. (Того же ударения масштабная архитектура Музея изящных искусств на Волхонке.) Словом, на взгляд Кремля, храм целиком принадлежит Арбату, по столу которого всегда блуждал фантомный Кремль. Если дворцом арбатского кремля в конце концов стал дом Пашкова, то соборной церковью стал храм Спасителя.
Дом Перцова (слева) и храм Христа Спасителя.
Открытое письмо. Начало XX века
Храм Христа Спасителя и Кремль на акварели неизвестного художника 2-й половины XIX века
Возможен третий, лучший взгляд на храм: с ним расширяется, распространяется стесненный у неглименского устья форум. В этом смысле надобен не столько храм, сколько его торжественная площадь. Надобность эта настояла на сносе целых городских кварталов.
Часть IV
Оглашение
Любовный треугольник
Началу города необходимо оглашение литературное.
Сказание для Боровицкой площади сложил Жуковский. Его «Марьина роща» (с подзаголовком «Повесть из старых времен») прямо, стилизаторски ставит себя в ряд Сказаний XVII века о начале Москвы. В их сказочном ряду она одна посвящена неглименскому устью. И трактует его как узел будущего города, а не как внешний угол городовой стены Кремля.
Жуковский поселяет по герою в каждой доле боровицкой карты, олицетворяет ими эти доли. Боровицкий холм увенчан теремом Рогдая, ищущего руки Марии, живущей за Неглинной в хижине и любящей Услада, живущего в Замоскворечье и отвечающего ей взаимностью. Холмы опять разобраны между мужским и женским.
Три превращаются в четыре, когда вернувшийся из странствия Услад находит в Занеглименье вместо Марии ее любимую подругу Ольгу с рассказом о пропаже героини.
И крест дорог читается легко: мышца Рогдая некогда служила Новгороду и готова послужить стольному Киеву, золотым видением которого Рогдай искушает Марию. Услад же путешествует, сопровождая своего наставника и благодетеля, старого Пересвета, чье имя воскрешает память святорусского Северо-Востока и степного Юго-Востока одновременно.
Ища Марию, Услад идет сквозь боровицкий терем; время и пространство претерпевают некую метаморфозу, чтобы герой нашел себя на Яузе близ места гибели Марии и убившего ее Рогдая. Соседняя роща получает имя Марьиной.
Все это, конечно, версия любовной жертвы во основание столицы. Царство треугольное, любовный треугольник.
Наша каланча, или Железное средокрестие
Три вокзала
НОВАЯ БОРОВИЦКАЯ
Три вокзала – Пирамидальная башня – Четвертый из трех
НЕПОЛНОТА
Московский всевокзальный круг – Юго-Запад
РУССКАЯ ТРИАДА
Вокзал-дворец – Вокзал-храм – Отступление о модерне – Вокзал-город – Триада
ПОВОРОТ СЦЕНЫ
Щусев – Образы Занеглименья – Образ земщины
КОНГЕНИАЛЬНО
Сокровище двенадцатого стула – Нарышкинский конструктивизм – Стена Москвы
Проект часовой башни Казанского вокзала. Рисунок А.В. Щусева
Часть I
Новая Боровицкая
Три вокзала
Железные дороги нашли себе скрещение в Москве, условно порождающее город в условном месте. Сходство между башней Казанского вокзала и кремлевской Боровицкой башней неслучайно: площадь трех вокзалов, Каланчевская, и есть перепоставленная Боровицкая.
Перепоставленная в месте, назначенном при Николае I для первого вокзала, Николаевского. С ним на Каланчевку пришла балтийская дорога, аналог Знаменки.
А.В. Щусев. Проект Казанского вокзала. Вид с высоты птичьего полета. 1913
Воротами Рязанского, ныне Казанского, вокзала открылся путь степной, юго-восточный, тождественный у Боровицкой площади дороге за мостом – Большой Полянке. Этот вокзал, решенный постановкой в длинный ряд самостоятельных по внешности палат, прообразует фронт замоскворецкой набережной.
От Ростово-Суздальской земли, от Северо-Востока, представительствует шехтелевский Ярославский вокзал, и получается, что он метафора Кремля.
Что скажешь, если (наблюдение Андрея Балдина, продолжившего эту логику) на Трех вокзалах находима даже метафора храма Спасителя – лучше сказать, фантомного Дворца советов на месте храма: гостиница-высотка «Ленинградская»?
Сцена боровицкого начала воспроизводится настолько, что Николаевский и Ярославский вокзалы заняли высокий берег площади, Казанский – низкий.
Пространство между берегами площади проходится как полотно Москвы-реки. Каменный мост на Каланчевке тоже свой: щусевский виадук над площадью.
Пирамидальная башня
Тогда и постановка Щусевым пирамидальной башни в край Казанского вокзала, к виадуку, проясняется: она несет градостроительную функцию не Боровицкой башни, а заречной Шестивратной башни Каменного моста. Декоративные подробности особенно близки.
Но Шестивратная разобрана за полтораста лет до Щусева, ее явившаяся на вокзалах тень доказывает важность своего оригинала на старом месте, в панораме набережного Замоскворечья. Правда, Шестивратная была о двух шатрах, ее одноверхая тень брошена на Каланчевку словно от бокового света. Так, в ракурсе, сближающем шатры, башня смотрелась вдоль Москвы-реки.
Есть третий прототип вокзальной башни – Сююмбике Казанского кремля. На вокзале, переименованном в Казанский из Рязанского, только башня и помнит Казань: пирамидальный силуэт под золотым драконом-флюгером и с интерьером под мечеть.
Четвертый из трех
Итак, три мира царства треугольного – Кремль, Занеглименье, Замоскворечье – на своих местах. И как на Боровицкой площади, звучит вопрос на Каланчевской: чем обозначена двойственность Запада? Его деление на Балтику и Средиземноморье?
Башня Сююмбике Казанского кремля. Открытое письмо.
Фото начала XX века
Императорский павильон платформы «Каланчевская».
Старое фото. На флагштоке – императорский штандарт
Два Запада предъявлены вокзалом Николаевским так точно, как Пашковым домом. Здесь развилка между средиземноморским, итальянским, а по мысли Константина Тона, византийским стилем – и балтийским направлением путей. Здесь и двойной источник композиции – ратуши севера и юга Европы. Капитолийский холм, в Москве пришедшийся на Старое Ваганьково, где план усадьбы капитан-поручика Пашкова проступает Капитолийской площадью, – на Каланчевке дан объемным знаком, домом власти с башней, аналогом Дворца сенаторов.
Николаевский вокзал. Открытое письмо. Начало XX века.
Как над Ваганьковским холмом с его Никольской церковью, как над развилкой Знаменки с Волхонкой, как, может быть, и над любым распутьем, над вокзалом властно имя Николай. Имя царя – и одновременно его небесного патрона, покровителя всех путешествующих. Могло ли быть иначе, если в первый поезд не нашлось желающих, и он катал гвардейцев.
Дворец сенаторов в Риме. Фото 1890
Наконец, при Николаевском стоит «четвертый из Трех вокзалов» (определение Алексея Митрофанова) – платформа Каланчевская соединительной дороги. Станционный павильон зовется Императорским, поскольку строился к приезду Николая II на коронацию. Однако император прибыл не сюда, а по соединительным путям на Белорусский (в то время Брестский) вокзал. И это важно: с платформы Каланчевской едут к Белорусскому вокзалу, где соединительная ветка превращается в смоленскую железную дорогу. Белорусский был отнесен к Тверской заставе, но на условии соединения особой веткой с Николаевским. От его площади, Тверской заставы, из-под Триумфальной арки начинался Петербургский тракт. Такая странная привязка, как и стилевая общность и физическая смежность Белорусского вокзала с пропилеями Тверского виадука, вещи той же природы, что и смежность Николаевского, петербургского вокзала с платформой Каланчевская.
Последняя на Трех вокзалах служит потайным аналогом Волхонки. Поскольку же смоленская дорога была древнейшей киевской, то поговорка «из Москвы в Петербург через Киев» полнится на Николаевском вокзале странным смыслом. Смыслом занеглименской развилки.
Соединительная ветка вяжет общие узлы и с Рижской, и с Савеловской дорогами – полнейшими аналогами Волоцкой (Волоколамской, древней новгородской) и Дмитровской дорог. Они принадлежали Занеглименью, вкупе с тверской дорогой. Платформа Каланчевская и Николаевский вокзал вместе удерживают занеглименский пучок дорожных радиусов.
Часть II
Неполнота
Московский всевокзальный круг
Как нищ Савеловский, невнятен Павелецкий (Саратовский), как перестроен Курский! Их словно бы забыли заменить шедеврами. Им не досталось ни Шехтеля, ни Щусева, ни Рерберга, построившего Киевский (первоначально Брянский) вокзал, чтоб оказаться знаковыми. Из провинциальных просто стать означением провинции. Деревня, глушь, Саратов могли бы сделаться предметом остранения.
Но пусть. Пусть гений зодчества на них не почивает. Провинция этих вокзалов говорит, что основные страны света суть промежуточные для Москвы. Недаром хорошится только Рижский (Виндавский) вокзал: до Волоколамска его пути споспешны древней Волоцкой дороге.
Промежуточные страны света, данные в архитектуре Трех вокзалов и равного им Киевского, – основные, градообразующие для Москвы.
