Рецензенты:
Волков В. И., д. полит, н., Северо-Западная академия государственной службы;
Шишкин Д. П. к. филос. наук, Санкт-Петербургский государственный университет.
Складывание в развитых странах в последней четверти XX века новой социальной и культурной формации – постмодерна – создало условия для системного сдвига в подходах всех групп населения к коммуникации: ее институциональному оформлению, социальной роли и функциям в политическом и других социальных процессах. Особое место в исследованиях социальной коммуникации занимает элитарная коммуникация – в силу признаваемой большинством исследователей ведущей роли элит в процессе принятия стратегических решений, ключевым образом влияющих на жизнь общества. Сегодня растущее внимание уделяется не только и не столько внутриэлитарному общению, сколько способам коммуникации элит с окружающей их социальной действительностью, поскольку на стыке элитарной и массовой групп населения рождается сегодня принципиально новый механизм взаимодействия, напрямую связанный с все возрастающей ролью медиа в социально-коммуникативном процессе в государстве или регионе.
Объектом данного исследования стали элитарные коммуникации в постмодерной Великобритании в контексте их влияния на демократический процесс и логику развития политического принятия решений (political decision-making). Результаты исследования, изложенные в заключении к монографии, показывают, что коммуникативные процессы в Британии и их социально-политическое влияние обладают одновременно уникальными чертами и типическими признаками, общими для многих стран развитой и даже развивающейся демократии.
Разработанная нами схема анализа лежит в русле исследований медиакратии и позволяет увязать социально-политическую активность, медиа и их аудиторию в единый комплекс взаимодействий. Бытующие в науке подходы к данному термину можно с небольшой долей допущения свести к двум. В первом медиакратия рассматривается этимологически – как власть СМИ над аудиторией, то есть способность медиасреды оказывать влияние на формирование общественного мнения и индивидуальной повестки дня потребителя СМИ, а значит, влиять на его или ее социальное поведение. Нужно отметить, что данный подход серьезно аргументирован как с теоретической стороны, так и путем эмпирических исследований, в том числе, например, работ Анненбергской школы.[1] В основе данного подхода лежит теория фрейминга и ее разнообразные ответвления; эта теория вошла как органическая часть в том числе и в нашу работу. Однако в целом нам ближе второй подход, который подразумевает не двучастную (СМИ – аудитория), а трехчастную (акторы политического поля – СМИ – аудитория) схему анализа политико-коммуникативного взаимодействия. Данный подход вырос, как мы полагаем, из теорий политического маркетинга и медиаполитического взаимодействия; на наш взгляд, сегодня именно он способен дать более полную теоретическую рамку для анализа практик политической коммуникации.[2] Итогом рассмотрения данной схемы на примере Британии стал базовый вывод о том, что постмодерное коммуникативное пространство стремится к обретению устойчивости, находясь в постоянном кризисном состоянии. Это влияет, а иногда и прямо приводит, к синусоидному становлению, развитию и слому относительно стабильных рамочных политико-коммуникативных ситуаций, внутри которых коммуникация задана и ограничена постоянными правилами игры.
Так, в полном соответствии со второй схемой, в Великобритании рождение нового типа социума сопровождалось резкой медиатизацией публичной сферы этой страны и в первую очередь ее политического поля. Принципиально новое состояние политической сферы Британии характеризуется сегодня высочайшим уровнем воздействия стратегий обработки и распространения информации на процесс принятия политических и электоральных решений и поэтому дает повод для пересмотра роли коммуникации в демократическом процессе. При этом уникальные особенности британского государства (островное положение, граничное по отношению к континентально-европейской и американо-канадской цивилизациям; единственная в мире более чем пятисотлетняя история демократических институтов; социально-экономическое наследие Британской империи; de facto трехпартийная система; структура элит страны и т. д.) делают британский социум весьма удобным объектом для изучения коммуникативных элитарных стратегий, представляя собой практически «идеальный газ»: так, функционирующие более ста лет электоральные механизмы работают на физически ограниченной территории и в рамках достаточно стабильного (а значит, и более предсказуемого) политического пространства.
Еще в 1980-е годы в Британии отмечены серьезные перемены в распределении влияния между тремя элементами схемы «политический истэблишмент – СМИ – аудитория СМИ». Однако к началу нового века постепенный выход коммуникаций в рамках этой схемы из-под общественного контроля и подчинение массовой коммуникации манипулятивным технологиям привели к явлению, известному как электоральная апатия и – шире – апатия социального участия, то есть нежелание граждан совершать любой опосредованный социально значимый выбор из-за отсутствия доверия к механизмам и результатам этого выбора. Так, на всебританских выборах 2001 года уровень явки избирателей был самым низким за последние сто лет, и эта тенденция продолжает набирать силу. При этом уровень прямого участия (марши протеста во время Иракгейта и запрета лисьей охоты, отказ от покупки отдельных видов продуктов питания и масса других примеров) возрастает как в Британии, так и в континентальной Европе и США. Политическая элита в странах либеральной континентально-европейской политико-журналистской модели[3] является эпицентром принятия социальных решений. Поэтому изучение влияния элитарной коммуникации на социальный выбор и причины социальной апатии представляется крайне актуальным для понимания путей развития демократических процессов в новом типе социума, критически зависящем от массовой коммуникации. Сегодня такие исследования актуальны на всем пространстве атлантической цивилизации из-за необходимости пересмотра роли и механизмов политической коммуникации в обществе развитой демократии. Однако в российской науке наблюдается значительный отрыв от атлантической в целом и британской в частности коммуникативистики, в силу которого корпус британских академических исследований по проблематике современного политико-коммуникативного процесса почти не освоен отечественной наукой, и наоборот. Проблематика современного британского политико-коммуникативного процесса разработана в отечественной (советской и российской) науке неравномерно и в целом недостаточно для того, чтобы комплексно описать ее, в то время как в британской науке и публицистике к началу XXI века сложились целые новые научные поля (или, по выражению журналиста «Таймз» П. Ридделла, мини-индустрии), рассматривающие современный британский политико-коммуникативных процесс с разной степенью охвата и детализации. Так, некоторые аспекты проблематики данного исследования рассмотрены в работах отечественных, британских и американских теоретиков, а также в некоторых исследованиях ученых других стран. Это, например, работы:
• по трансформации политического процесса (Ф. Коули, С. Хантингтон и др.)[4];
• по политике современного атлантизма (И. Мурадян, К. Фойгт и др.)[5];
• по политической и социальной истории Британии (Дж. Барбер, П. Кларк и др.)[6];
• по теории политического менеджмента и маркетинга (Дж. Лис-Маршмент, X. Шнайдер, Г. В. Пушкарева и мн. др.)[7];
• по медиатизации политического процесса в постиндустриальных обществах (А. Дэвис, Дж. Заллер, Д. Каванах, М. Кербел, П. Норрис, Н. Фэйрклоф и др.)[8];
• по взаимосвязи политической и медийной систем в рамках демократической модели (Ф. С. Сиберт и коллеги, Д. С. Холлин и П. Манчини и др.)[9];
• по связи развития медиа и демократического процесса и так называемому «качеству демократии» (Г. А. Алмонд и С. Верба, Л. Даймонд и Л. Морлино, Э. Лийпхарт и др.)[10];
• по проблематике политического лидерства (Н. Г. Щербинина, А. Бейкер и др.)[11];
• по связям с общественностью в сфере политики (А. Д. Кривоносов, М. Блум, С. Коттл и мн. др.)[12];
• по имиджмейкингу в британской политике (А. Азулэй, А. Финлэйсон и др.)[13];
• по европейской электоральной практике (С. А. Михайлов, Д. Уоттс и др.)[14];
• по некоторым аспектам современной истории СМИ Британии (Д. Гриффитс, Б. МакНейр и др.)[15];
• по когнитивной проблематике (Л. Бейнхарт, Д. Кадди и др.)[16];
• о медиапроцессе в условиях развитой демократии (Дж. Кин, П. Манчини и коллеги, Б. МакНейр и мн. др.)[17];
• о кризисе публичной коммуникации в Британии (Дж. Бламлер и М. Гуревич, П. Ричардс, М. Скэммелл, Э. Селдон, Б. Франклин, Д. Миллер и мн. др.)[18] и других странах атлантической цивилизации (Д. Грейбер, Б. А. Уильямс и М. К. Делли Карпини, А. С. Робертс, Р. Снелл и др.)[19];
• работы, концептуализирующие медиарилейшнз и менеджмент отношений с прессой в Британии (Р. Кун, Дж. Льюис, Ф. Эссер и мн. др.)[20] и других странах Европы (X. Хутт, П. Шварц и др.)[21];
• работы историко-описательного характера о практике ведущих политических коммуникаторов (Б. Фриц и коллеги, Н. Джоунз, Дж. Питчер, Ч. Уилан и др.)[22];
• работы, анализирующие дискурсивные практики в политической коммуникации (Дж. Кайперс, К. Ловатт, А. Партинггон и др.)[23];
• мемуаристика и биографии коммуникаторов (Б. Ингхэм, Ф. Гулд, П. Мэндельсон) и их коллег (П. Оборн, П. Фостер)[24];
• статьи о влиянии политико-коммуникативных ситуаций и административных риторических нарративов на отдельные сферы общественной жизни, опубликованные в специализированных журналах по политологии (Political Quarterly, Parliamentary Affairs, The Harvard International Journal of Press/Politics), администрированию (Public Administration), теории журналистики (Journalism Studies), социологии (Sociology, Comparative Sociology), коммуникативистике (Political Communication, European Journal of Communication), маркетингу и пиар (PRWeek, Marketing Week, Campaign);
• документы: отчеты парламентских комиссий, внутренние меморандумы правительства, предвыборные пледж-карты и др. [25]
При этом фундаментальной базой исследования стали теоретико-методологические работы в пяти областях:
• теории современной публичной сферы (Ю. Хабермас, Г. Дебор, П. Бурдье и др.) в ее политэкономическом (Д. Белл, Д. Харви, Э. Гидденс, М. Кастельс и мн. др.) и культурологическом аспекте; последний представлен тремя основными группами теоретико-методологических работ. Это европейский структурализм (Ф. Соссюр, Р. Якобсон,
К. Леви-Стросс, Ж. Лакан, Р. Барт и др.), французский и англоязычный постструктурализм (Ж. Деррида, Ж. Делез, М. Фуко, Ф. Джеймисон, Ю. Кристева) и – отдельно – семиотика (прежде всего работы Ж. Бодрийяра и У. Эко) и прагматика (Дж. Фершурен)[26]. Наше понимание постмодерна одновременно как новой политэкономической эпохи и нового состояния гуманитарного сознания опирается на классический труд Ж.-Ф. Лиотара «Состояние постмодерна»;
• теории и концепции коммуникативного процесса в российском и британском аспекте, в том числе работы Г. Лассуэлла, У. Липпманна, Дж. Грюнига, Д. МакКуэйла, М. С. Вершинина, Д. П. Гавры, К. С. Гаджиева, М. Н. Грачева, И. П. Яковлева и мн. др.[27];
• элитологические теории от классических до современных (в изложении отечественных и британских ученых)[28];
• работы по традиционной и постмодерной медиатеории, в том числе обзорные, и работы по теории аудитории СМИ[29];
• работы по истории и теории журналистики Западной Европы (С. И. Беглов, В. С. Соколов и С. М. Виноградова, А. С. Пую, С. А-. Михайлов, Б. МакНейр и др.)[30].
Структура книги может показаться несбалансированной, поскольку, несмотря на приведенные выше многочисленные отсылки к теории, теоретические положения в монографии составляют пласт, разнородный по степени влияния на авторскую мысль и несколько разнесенный по тексту книги, а не собранный целиком в Главе I, как это принято в российской научной школе. Теория (политическая, медийная и иная) составляет в данной книге часть контекста развития британской политической коммуникации, и это не случайно. Сегодня теоретические новации играют колоссальную роль в развитии коммуникативных практик элит, подстегивая нововведения и провоцируя общественную дискуссию, поэтому закономерно включить их в практическое исследование не только в качестве традиционной опоры для анализа практики, но и в качестве быстро меняющегося контекстуального пласта. Таким образом, первая глава книги посвящена контексту развития политической коммуникации – а именно, теоретическому и практическому развитию британского истэблишмента как части атлантической элиты, медиатизации атлантической политики, динамике социальных и массмедийных тенденций в конце XX века.
Вторая и третья главы книги рассказывают о практике политической коммуникации и ее эффектах: вторая глава – в 1970–1996 годах, а третья – о времени правления в стране партии новых лейбористов под руководством Тони Блэра. Именно в этих главах сосредоточена наиболее весомая часть нового материала и сделаны выводы о природе современной политической коммуникациы, которые суммируются в заключении к работе. Дополнительный материал, без которого исследование не могло обойтись, сосредоточен в шести приложениях; в них можно найти основную терминологию, биографические справки, иллюстративную статистику и просто иллюстрации, выдержки из важных документов и другие важные дополнения.
Цель первой главы нашего исследования – анализ контекста развития политико-коммуникативных отношений в Британии в конце XX века. Как уже было сказано, этот контекст состоит из двух взаимосвязанных пластов – теоретического и практического. Контекст этот может показаться почти безграничным, так как, например, практика современных медиа обширна, и одного исследования, сколь бы широким оно ни было, недостаточно для ее описания. Но схема, которую мы кладем в основу анализа, позволяет изучить только те элементы работы политического поля, СМИ и реакции аудитории, которые непосредственно объединяют эти элементы в одну систему. Поэтому схема циркуляции политической информации, положенная нами в основу работы, выглядит так: политический истэблишмент – СМИ – аудитория СМИ – СМИ – политический истэблишмент.
Поэтому одной из оперативных задач нашей работы стало определение места в социальной пирамиде Британии такого социального феномена, как истэблишмент. В § 1 мы кратко очертим структуру политических институтов Британии и дадим определение понятию «истэблишмент» в целом, проследим развитие политико-коммуникативного пространства через изменения в политической страте истэблишмента. Не менее значимы те перемены в практике системы СМИ и в структуре аудитории СМИ в 1970–2006 годах, которые уже осмыслены теоретиками, хотя и на разном уровне. Эти изменения описаны в § 2.
Описание изменений в такой социальной страте, как политический истэблишмент, требует сперва прояснить саму сущность понятия «истэблишмент» и сформулировать определение этого понятия, на которое и в России, и в самой Британии существуют весьма разные взгляды. Для этого нужно рассмотреть британскую элитологическую традицию и описать британские институты – носители традиционной элитарности, оценить соотношение понятий «элита», «класс», «истэблишмент» и в итоге дать определение понятия «истэблишмент».
В британской политологии и социологии сегодня наблюдается влияние двух элитологических школ – американской (в большей степени) и европейской (в меньшей степени) на фоне отсутствия собственных теорий, сравнимых по значимости с крупнейшими американскими или европейскими.[31] Европейская традиция во многом исходит из положений, сформулированных «отцами-основателями» Моска, Парето, Михельсом и Острогорским, и разделяется на два направления: либеральную (К. Маннгейм и мн. др.) и аристократическую (прежде всего X. Ортега-и-Гассет). Американская же элитология в XX веке выступает как ведущая элитологическая сила в мире и выглядит во многом как спор «элитистов» с «плюралистами». И если для европейской элитологии в большей мере характерен ценностный подход (элита как носитель ценностей и субъект, влияющий на их трансформацию), то для североамериканской – структурнофункциональный. Но петербургские социологи отмечают, что структурно-функциональный и ценностный подходы относятся к единой элитологической парадигме так называемого «социологического реализма» и противостоят не друг другу, а номиналистской парадигме («интерпретативный», бихевиористский, рационально-избирательный подходы).[32] «Социологический реализм» рассматривает элиту как слой, класс, социальную группу, которую можно признать совокупным актором социальной системы; такой слой можно рассматривать как единое целое. Соответственно, при анализе следует обращать внимание на внешние ограничения, накладываемые социально-политической системой на этот кластер социума, функции, выполняемые им, и ценности, носителями которых он является.[33] В рамках структурно-функционального подхода распространение в России получила также наиболее «дегуманизированная» (и наименее подверженная субъективизму) трактовка элитарной прослойки как социального института.[34] А номиналисты в элитологии ратуют за то, что элита – это совокупность отдельных индивидов; поэтому изучаться должна роль личности в элитарной коммуникации, принятии решений и транзитивных процессах, социологические характеристики элит, механизмы ротации, причины и формы индивидуальной и групповой активности.[35] Критики номинализма предупреждают о субъективизме ученых в оценке действий того или иного лидера; критики «социологического реализма» опасаются недооценки роли отдельных лидеров в элитарной динамике. Мы придерживаемся смешанного подхода, направленного на выявление трансформационной роли британской элиты; такая практика применяется сегодня в большинстве российских исследований элит. Как социальный институт, видимый «извне», элита интересна с точки зрения ее постоянного (established) положения: она один из гарантов воспроизводства существующей социальной структуры, носитель ценностей, а главное – наделенный полномочиями институт производства социально значимых решений и проводник дальнейшей институционализации и бюрократизации институтов демократии. Как социальный слой или группа британская элита интересна по демографическим характеристикам: например, велика ли возможность попадания в элиту из массы и обратно, как обеспечивается сменяемость элиты, какими ресурсами элита обладает. Как совокупность индивидов, рассмотренных «изнутри» элитарной прослойки, элита интересна с точки зрения роли лидеров в трансформации системы принятия решений, личных лидерских качеств, роли неформальных элитарных связей, конфликта личности и истории.
Американская традиция, в общих чертах близкая к различению «реалистических» и номиналистских концепций, все же видит спор иначе: отталкивание идет по векторам «роль экономической элиты» и «элита или демократия». Так, концепции элитистов предполагают, что реальной властью в обществе обладают не только политики, но также представители экономической элиты. В 1920-30-е годы социологи Р. и X. Линд провели исследования, которые показали: самое большое влияние на общественное мнение на региональном уровне оказывают не политические лидеры, а владельцы крупных предприятий. 3. Бжезинский обозначает внутри элиты три наиболее значимых с политической точки зрения группы: властвующую элиту, деловых лидеров и военных. Эти три группы не изолированы друг от друга. По мнению Р. Ч. Миллса (занявшего срединную позицию между элитистами и плюралистами), между военной и деловой частями элиты в современном обществе возникают весьма тесные взаимоотношения. Как и другие эмпиристы (С. Липсет, Р. Дарендорф), Миллс обратился к социологическим и экономическим критериям «взаимного переплетения группировок». «Пирамида власти» по Миллсу включает три уровня: реальная власть в руках очень узкой властвующей элиты (монополисты, правительственные лидеры, верхушка военных); «средний уровень власти», выражающей групповые интересы (члены Конгресса); уровень фактического бесправия – политически инертная масса.[36] Серьезное влияние на развитие элитистской концепции оказала работа Ф. Хантера «Кто правит обществом?», подчеркнувшая приоритетные позиции бизнесменов внутри элиты.[37] В 1950-е Дж. Бернхэм предложил технологическое обоснование элитаризма. В программной книге «Менеджерская революция» он противопоставил социалистической революции революцию менеджеров, которая приведет к власти «новый правящий класс» – элиту управляющих. К этой элите он относит топ-менеджеров крупнейших корпораций и лидеров правительственных институтов. В 1970-х годах в американской элитологии возникло направление, которое называют неоэлитизмом. Его представители Т. Дай, X. Зайглер и другие критикуют плюралистские взгляды на политическую систему США, считая элиту атрибутом любой социальной структуры, а политическую и экономическую элиты ранних демократий (американскую и английскую) – самыми квалифицированными в мире.[38]
«Плюралистическая» ветвь американской элитологии (Г. Лассуэлл, Дж. Шумпетер, Р. А. Даль, П. Бахрах) выступила против поверхностной дихотомии «элита» – «масса». Некоторые из плюралистов принимали выводы элитистов об иерархичной структуре современного общества, но видели в этом его роковой недостаток, требующий не легитимации, а постепенного исправления. Плюралисты исходили из принципиально антиэлитарного общественного идеала; так, Миллс на этой основе доказывал ограниченность американской и западноевропейской демократии. Различие между элитарными группами, по Миллсу, имеет функциональный характер; по существу же они образуют отдельное сообщество, объединенное своей причастностью к власти. Внутри этой единой элиты наибольшее значение имеют экономические, военные и политические группировки; они объединяют усилия для управления массами, находящимися в плену у того, что Миллс называл «консервативным настроением»[39], то есть принципиальным стремлением к сохранению status quo. Более радикальные сторонники плюралистической теории (Д. Рисмен) в 1950-е годы считали, что термин «элита» – недемократический, и предпочитали ему термин «лидерство» (leadership). Позже Р. Даль, исходя из теории о совместимости элиты и демократии, выдвинул идею «полиархии», множества центров власти в плюралистическом обществе.[40]
Элитисты и плюралисты едины в том, что наиболее важные политические решения принимает небольшая группа, стабильная по составу и обладающая большими материальными и символическими ресурсами. Плюралисты признают: все население не может постоянно участвовать в принятии решений, затрагивающих общество в целом, и реально им правит малая группа людей. Так что каждое из этих течений серьезно корректирует традиционное понимание демократии[41] как власти большинства через представительные органы. В последние двадцать лет основная борьба концепций элиты в США велась в работах Р. Даля, Т. Дая и У. Домхоффа (см. Приложение 1,1).