Сандра Ньюман
Джулия [1984]

Полная версия

Тем временем коты учуяли кровь, и Комиссар, принюхиваясь к ближайшему сгустку, осторожно топтался возле лужи, а Тигр, более брезгливый, поглядывал из-за плеча братца. Опустив трос на пол, Джулия резко нагнулась и подхватила каждого за шкирку. Коты все еще выгибали шеи в направлении заманчивой лужи. Извиваясь в воздухе, Комиссар даже вонзил когти Джулии в рукав, но, когда она отворила дверь, оба безропотно перекочевали в раздевалку. Джулия захлопнула перед ними дверь и пробормотала себе под нос:

– Партия сильна, трудности наши несильны.

Она тут же шагнула в сторону кабинки, подавив в себе всякие ощущения, и распахнула дверцу, чтобы оценить масштабы бедствия.

Первой ее реакцией было облегчение. Вблизи лужа выглядела меньше, чем при взгляде снаружи: кто-то явно попытался протереть пол. Эта совестливая душа извела все клочки газетной бумаги, предназначенные для гигиенических целей, но по неведомой причине решила не выбрасывать их в ведро, а оставила всю размокшую кипу в углу кабинки. Ну, спасибо, что не затолкала в унитаз, иначе Джулии пришлось бы их выгребать. Тут-то она и заметила нечто в унитазе. Сперва решила, что померещилось, но потом прищурилась, наклонилась – видение не исчезало.

Размерами оно было не крупнее мыши, и бóльшую его часть занимала шишковатая, бесформенная голова. На месте глазниц – пустые места. Прозрачная лиловатая кожа испещрена красными точками и яркими потеками крови. Морщинистые конечности были облеплены сгустками какой-то студенистой массы, но одна ручонка с удивительно аккуратным, вполне сформировавшимся локтем, осталась чистой. Стопа с пятью отчетливо различимыми крошечными пальчиками была подтянута к животу, будто в спокойном сне. Самой человеческой приметой была его нагота. У Джулии возникло инстинктивное желание завернуть это существо в одеяло. Тельце лежало в мутно-бурой жиже, смешанной с кровью. Ко лбу жался комок нечистот.

Младенец Вики.

3

На сообщение Джулии полицейский патруль отреагировал до ужаса оперативно. Впрочем, в тот момент чуть ли не все происходящее приводило в ужас. Двое патрульных поволокли Аткинс в спальное помещение; та не устояла на ногах, да еще получила выволочку за свою неуклюжесть. Джулия осталась у конторки, а трое других обрушили на нее поток обвинений. Подоспело еще несколько нарядов полиции: блюстителей порядка отличал здоровый румянец, решительный настрой и приятный тремор – ни дать ни взять зеваки, собравшиеся поглазеть на казнь. Когда новоприбывшие устремились наверх, Джулию пронзила мысль о том, что записка все еще лежит на верхней полке ее шкафчика.

Страх Джулии немного приглушало успокоительное осознание того, что роль свою в этом процессе она знает назубок и вполне сносно исполняет. С раннего детства, проведенного в ПАЗ, ей было известно, как вести себя на полицейском допросе. Имен по мере возможности не называть. В целях самосохранения не пытаться выводить на чистую воду тех, у кого есть покровители, и не выгораживать тех, у кого покровителей нет. Не попадаться на удочку полицейских, если они будут переводить разговор на посторонние темы. О чем бы тебя ни спрашивали – говорить только о происшествии. А будут спрашивать о происшествии – прикидываться дурочкой, которая вообще плохо соображает. Но главное – изъясняться без затей и повторять свою версию без запинки, чтобы никто не поймал тебя на расхождениях. И ничего страшного, если такие показания будут звучать тупо – да и пусть. Это даже хорошо. Пока тупой расскажет, умный в землю ляжет.

Звучало это так:

– От кого ты получила яд, который спровоцировал выкидыш?

– Говорю же, товарищ, это не мой нерожд. Я всего лишь обнаружила его в унитазе, о чем тут же сообщила. Служу я в министерстве правды и свой партийный долг знаю.

– Ложь только усугубляет твою вину. Признавайся: когда имел место злосекс? Кто был твоим сообщником?

– Но это не мой нерожд, товарищ. Я всего лишь обнаружила его в унитазе, о чем тут же сообщила.

– Значит, ты признаешь, что вступила в сговор с посторонней гражданкой в целях совершения аборта? Ее имя?

– Я бы нипочем на такое не пошла, товарищ. Служу я в министерстве правды и свой партийный долг знаю. Я всего лишь обнаружила нерожда в унитазе, о чем тут же сообщила.

Потом дверь распахнулась в очередной – и последний – раз, впуская сияющего улыбкой и одетого в черный комбинезон мужчину, от которого веяло душком полиции мыслей. Было что-то такое в его изменчивом выражении лица и в пронизанной полунамеками речи. Ему ничего не стоило прикончить вас когда заблагорассудится, прикончить, кстати, с наслаждением – но сейчас он видит в вас друга, и это ли не повод для радости?

Первым делом он обвел рукой сообщение на телекране и объявил, что преступник установлен… точнее, установлена преступница – и отнюдь не Джулия. Патрульные – смех, да и только – изменились в лице. И будто на целый фут укоротились, когда мыслепол отчитал их за «издевательства над патриотически настроенной женщиной, которая всего лишь выполняла свой долг». Привели Аткинс; из рук того хама, который с минуту назад волочил ее по полу, комендантша благосклонно приняла чашку чая. Патрульные вскоре ушли, а мыслепол присел рядом с Аткинс и завел с ней приятельскую беседу, исподволь подходя к главному вопросу, о взятке, ради которого так заискивал.

Джулия отправилась наверх переодеваться; в раздевалке не было ни души. Все без исключения шкафчики обнаруживали следы взлома: покореженные дверцы болтались на петлях и прилегали кое-как. На полу валялись всякие разрозненные предметы: ночные сорочки, шахматные фигуры, осколки зеркала. Приблизившись к своему шкафчику, Джулия увидела, что ее выходные ботинки не сдвинуты с места. Натягивая рабочие перчатки, она между делом скользнула ладонью по полке – и почувствовала до мурашек знакомое облегчение, когда пальцы наткнулись на клочок бумаги: любовное послание лежало на том же месте. Она прикинула: не избавиться ли от него прямо сейчас, но все же решила день-другой повременить. Общежитие, вне всякого сомнения, сейчас находилось под особым наблюдением, поэтому совать что-либо в карман было небезопасно: подобный жест мог привлечь внимание соглядатаев. При этом помещение только что обыскали со всей тщательностью. А значит, лучшего места для хранения записки было не придумать.

Отыскав сантехнический трос, она завершила работы, ради которых сюда пришла. Источник засора – плод – патрульные изъяли. Без него трубы прочистились в мгновение ока. Гораздо больше времени Джулия, стараясь не перепачкаться, потратила на мытье полов; трос отдраила в раковине тем едким универсальным мылом, после которого кожа багровела и весь день чесалась. Впрочем, сегодня жгучее средство приносило лишь облегчение. Джулия вымыла им руки дважды.

Остаток дня прошел в атмосфере необъяснимого покоя. Джулия вернулась на велосипеде в миниправ, чтобы отработать сверхурочные, и сдала на вахте сантехнический трос, за чистоту которого охранники выразили ей благодарность и всучили плитку шоколада. О’Брайен больше не мелькал в лито. Можно было с головой погрузиться в устранение технических неполадок, возникших в ее отсутствие. Какое счастье, что в миниправе никто не знал о случившемся. На удивление, здесь все оставалось таким же, как и в любой другой день. Но время от времени к Джулии возвращался голос мыслепола, и в такие моменты ей стоило большого труда не пуститься в размышления о Вики – о той Вики, что еще недавно была славной надоедой, девчонкой, которая до колик смеялась шуткам Джулии, копировала ее прическу и весьма удачно, не ударив палец о палец, устроилась на должность в центральный комитет. А Джулия взяла над Вики шефство. Едва покинув ПАЗ, Джулия, еще не оперившаяся, сама оказалась под опекой других женщин. В детстве она… нет, Джулия сейчас выбросила это из головы. Ее ждала неисправная техника. Все остальное – потом.

Наверстывая упущенное, она задержалась допоздна и на выходе отметилась в журнале учета с чувством приятного голода. Столовая давно закрылась, и Джулия решила побаловать себя ужином в центрпите категории А1. И заодно оттянуть возвращение домой. К тому же до первого мая, то есть до начала нового года по революционному календарю, следовало использовать два оставшихся талона на питание за 1983 год.

В центрпите Джулии вновь повезло. Подавали пастушью запеканку, и пусть морковь в начинке напоминала резину, а фарш был сплошные потроха, зато картофельная шапка подрумянилась на славу. Джулия расслабилась: здесь ее окружали завсегдатаи подобных заведений – мелкие конторские служащие, которые не сумели устроиться ни в одно из четырех ведущих министерств, но всеми правдами и неправдами раздобыли для себя лондонский вид на жительство и обосновались на нижних ступенях иерархии. Была все-таки своеобразная прелесть в их приглушенных голосах и обходительных манерах. Сидя за длинными столами, они всегда могли потесниться, чтобы дать место другим, а при виде знакомых лиц светились радостью. Одна старушенция, улыбнувшись, сказала Джулии:

– Потрошки-то попадаются плюсплюсовые.

– Согласна, – ответила Джулия. – Вкусная здесь кормежка.

– Здравсыт питание, – дружески подмигнув, поправил ее сосед по столу, мужчина с серым лицом. – Помните о новоязе.

– Боюсь, мне не светит научиться правильно говорить на новоязе, – вздохнула Джулия. – Не по уму задача.

– На самом-то деле правгодно на нем говорят только молодые ребята, – сказал мужчина, а затем галантно добавил: – По возрасту вы недалеко от них ушли.

– А теперь кормитесь, – вклинилась старушка. – Можно так сказать на новоязе? Или «кормитесь» уже вышло из употребления?

Все посетители оживленно подключились к дискуссии о том, считать ли слово «кормиться» староязом. Посмеиваясь над безобидными шутками и деловито кивая в ответ на высказанные мнения, Джулия отдыхала. В столовой, где витали унылые запахи вареной капусты и хлорки, было прохладно, но Джулия чувствовала, как в груди у нее дает ростки любовь. Окна центрпита запотели; сквозь них моросивший на улице дождик смотрелся как неясная переменчивость, а это помещение, с его атмосферой вечернего покоя, служило укрытием в преддверии комендантского часа, безопасным прибежищем перед лицом внешнего мрака. Через некоторое время обслуживающая столы девушка предупредила, что до отключения электричества осталось десять минут, и Джулия искренне взгрустнула, прощаясь с новыми знакомцами.

В такую темень о возвращении домой на велосипеде не могло быть и речи – пришлось добираться автобусом. По дороге, надолго осевшей в памяти, Джулия наслаждалась послевкусием безмятежности. Остановка за остановкой автобус пустел. Тут и там моргали кончики сигарет. Салонного освещения в транспорте не предполагалось (габаритные огни вообще затемнялись в целях светомаскировки), так что на самых темных участках исходивший от фар свет словно дрейфовал в допотопном хаосе. Над разбомбленным пустырем выглянула луна, подсветив жуткие очертания руин, от вида которых недолго и умом тронуться – земля вырывалась там, где ее быть не должно. Автобус останавливали последние за вечер пассажиры, сигналя белыми тряпицами. Уткнувшись лбом в холодное окно, Джулия задремывала с ощущением собственного бессмертия. День остался позади, а вместе с ним и очередное испытание. И больше от нее ничего не потребуется. Она выиграла еще один день.

На остановке у футбольного стадиона вышла она одна. Дверь общежития специально для нее оставили незапертой. На комендантском посту – никого. Аткинс наверняка сидела, потягивая джин, в своей подвальной каморке за просмотром вечерней программы. Телекран на входе издавал минимальное количество звука – бесполезно было убеждать Аткинс, что электричества так не сэкономишь, – а излучаемый им свет прыгал по конторке, тускло отражаясь в застекленных рамках с фотопортретами детей комендантши. Сегодня в очередной раз крутили повтор телепередачи «Картофель – наш товарищ». Металлический мужской голос за кадром сообщал Джулии, что впервые картофель был обнаружен жителем Взлетной полосы I, мальчишкой по имени Уолт Рейли, который впоследствии за свои старания лишился головы по приказу капиталистов^[1]. Огрызком карандаша Джулия поставила крестик напротив своего имени в журнале учета, затем поднесла страницу к телекрану и досчитала до десяти. Ненадолго бубнеж телепрограммы прервался потрескивающим женским голосом: «Уортинг Джулия, зарегистрирована в женском общежитии номер двадцать один» – миг волшебства, всегда поражавший Джулию, как в первый раз. А затем вернулось закадровое бормотание о выращивании картофеля на плантациях; даже не верилось, что здесь только-только звучал голос женщины.

Хорошо бы, подумалось Джулии, подняться наверх и переодеться, но лишний раз заглядывать в раздевалку – а тем более в саможит – не было никакого желания. Поэтому спать она решила в комбинезоне, как уже не раз поступала после сверхурочной работы, и пошла по коридору прямо в спальное помещение. Но нехарактерное для общежития затишье не на шутку ее встревожило.

Дверь в спальню была приоткрыта. От сочившейся из проема тишины и густой серости Джулию передернуло. Не горело ни одной свечки. Вокруг коек популярных девушек не кучковались сплетницы. В двадцать два ноль-ноль все лежали в постелях. Обычная болтовня перед сном сменилась вкрадчивым шепотом, едва различимым из-за работающих телекранов. Собравшись с духом, Джулия шагнула через порог.

Двухъярусные кровати стояли рядами вдоль восточной и западной стен спальни. Проживающим здесь девушкам, как сотрудницам министерств, были предоставлены все современные бытовые удобства. А именно – индивидуальный, направленный прямо на изголовье телекран, с которого доносился вездесущий лепет о товарище нашем Картофеле. Рядом с каждым телекраном, в соответствии с инструкцией, висел противогаз, вид которого нередко доводил новеньких до ночных кошмаров. Между рядами коек на растяжке болтались пропагандистские плакаты: «Сон – это бдение», «Шесть часов сна – польза для здоровья», «Старший Брат охраняет наш мирный отдых».

Джулия занимала нижнюю койку у входа, второе по привлекательности место. Угловое расположение обеспечивало мало-мальское личное пространство, а близость к двери позволяла в утренние часы первой выскакивать из спальни и не томиться в очереди к умывальникам. Над Джулией спала Эди, а их соседками были девушки-ископл: Бэсс и Океания. Бэсс (ископл-1) получала дополнительные талоны на сласти, помогавшие справиться с токсикозом. В свою очередь, Океания (ископлобязанная) могла беспрепятственно проводить время в кафе «Под каштаном», щеголяя кушаком ископла и распивая чаи, которыми угощали ее патриотически настроенные мужчины.

На ночь громкость телекранов почти не убавляли. Кое-кому из девушек досаждал этот шум, но большинство проживающих не могли заснуть без этого фона. И Джулия тоже. Случись ей вскочить среди ночи от страшного сна, убаюкать ее вновь могли только проверенные временем речи Старшего Брата, которые транслировались после полуночи. Его глубокий, спокойный голос и был звуком сна, а въевшийся табачный дым, нараставшая с течением ночи вонь от ночных горшков и грубая мускусная нотка немытого женского тела – его запахом. Об одном мечтала Джулия – спать в таких условиях до конца жизни.

В дальнем конце спальни мостиком между рядами коек и вплотную к единственному на все помещение радиатору стояла одноярусная кровать. В те редкие зимние ночи, когда подавалось отопление, спать в ней было настоящим блаженством. Расположение у окна лишало это койко-место индивидуального телекрана – а значит, никаких лающих упреков за то, что во сне хозяйка кровати запустила руку себе между ног. Задергивать шторы было совсем не обязательно, ведь включенные телекраны не считались нарушением правил светомаскировки. Лежи себе с сигареткой да созерцай луну – любой романтик оценит. Кровать эта всегда отдавалась девушке, занимавшей наиболее высокое положение в партийной иерархии. Последние полгода это была Вики.

Спиной к окну, по пояс укутавшись в одеяло, она сидела там и теперь. Рядом с ней, свернувшись калачиком, пристроились общественные коты: Комиссар вылизывался, а Тигр не сводил с него глаз, словно ожидая, когда тот в чем-нибудь даст маху. Светлые волосы Вики обладали таким оттенком, что при определенном освещении казались абсолютно белыми. «Дитя морской пены», как однажды окрестила ее Аткинс. Пухленькая, как ни одна из ее соседок по общежитию, – спасибо обедам в столовой центкома, – причем обычно такие формы наводили на мысль о чрезмерной прожорливости или роскошной жизни, но в случае Вики еще больше подчеркивали невинный девичий образ. При беглом знакомстве ей, семнадцатилетней, больше двенадцати не давали, но только до тех пор, пока взгляд не падал на ее пышную грудь. И все равно она была по-детски красива: чистотелая, хрупкая, свеженькая. Сидя на кровати, она подалась вперед и кивком подозвала к себе Джулию.

Шепотки тут же стихли. Без них телекраны зазвучали громче, с болезненной отчетливостью: По своей природе картофель является богатым источником витамина С. Помимо этого, благодаря достижениям научного социализма картофель теперь обеспечивает организм белком, витамином В, железом… Затаившаяся под аппаратами с картофельной сводкой тишина полыхала злобой. И Джулия все поняла: Вики находилась в условиях многочасового бойкота. Собственно, ради того, чтобы отдохнуть от непреложного остракизма, все общежитие и ушло на боковую раньше обычного. Джулии было не в новинку это видеть. Обреченная девица возвращалась домой хмурая, дерганая, в любой момент ожидая нокаутирующего удара. Но вечно не была готова – так и не привыкла – к тому, что в общежитии ее станут чураться и всеми способами избегать, жалить злобными шепотками, испепелять враждебными взглядами. Некоторые из этих страдалиц, мигом уяснив ситуацию, пересматривали свои житейские ожидания и сжимались до разрешенного пространства. Другие же – и Вики, бесспорно, принадлежала к их числу – растерянно слонялись из угла в угол, по очереди подходя к старым подругам, каждая из которых либо притворялась глухой, либо огрызалась: «Чего надо? Не до тебя сейчас, понятно?» От подобной грубости Вики бы определенно разревелась. А это хуже всего, поскольку в таких случаях из каждой прет ненависть к этой размазне и одновременно горькое презрение к самой себе. Всем были по сердцу те немногие, которые держались стойко и не распускали нюни! Таких и утешить было бы не грех, но, естественно, об этом не могло быть и речи. Терзания вины – болезнь заразная.

Джулия всю жизнь придерживалась тех неписаных правил, которые ограждали ее от чувства вины. Она понимала, с кем безопасно водить знакомство, а к опасным лицам испытывала неподдельное отвращение. Инстинктивно она тяготела к удачливым и одаренным. И если ей приходилось идти на риск, то уж всяко не ради глупцов. И уж точно не ради покойников или полупокойников. Давать им надежду – жестокая забава.

С этой мыслью Джулия все же подошла к Вики – не просто подошла, а словно пересекла лунную дорожку на черной глади воды. Невозобновлявшийся шепот чернотой стлался под ногами Джулии. Вики остановила на ней свой лучистый, предельно доверчивый взгляд. Телекраны бубнили: В эпоху капитализма картофель был редким деликатесом, доступным только имущим классам. Поверить в это сейчас, когда картофель занимает почетное место на каждом столе, практически невозможно! Благодаря картофельному рациону наши дети вырастают на два дюйма выше…

Когда Джулия присела в изножье кровати, оба кота от нее шарахнулись, а Комиссар вдобавок недовольно дернул хвостом. Вики прошептала:

– Знала, что ты подойдешь!

Джулия поддалась мимолетной злости. Но затем произнесла нарочито бодрым голосом:

– Спать-то еще рановато. Я в такое время никогда не сплю.

– И я. Это не связано с… ну, в общем, не спится, и все.

– Покурим? Только сегодня получила свой паек.

– Спасибо тебе огромное, но я же не курю.

– Совсем?

– Раньше покуривала, но товарищу Уайтхеду это не нравится.

– Серьезно? Ну ладно тогда.

– Он говорит, что у него желудок выворачивает, когда от женщины несет табаком.

Джулию вновь захлестнула ярость.

– Даже не верится, – хрипло произнесла она.

– Сейчас я чувствую себя хорошо. И тошнота прошла.

– Да, тебе же нездоровилось. Аткинс рассказывала.

– Ой, еще как нездоровилось. До жути.

Джулия пришла в замешательство. Может, девочка и впрямь не понимает, что произошло? Объяснение виделось такое: в уборной Вики извергла из себя нечто, но сама не поняла, что именно, а возможно, и вовсе не заглядывала в унитаз. Терзаемая непонятной болью, вернулась к себе в койку, где ее разбудила Аткинс. В том же состоянии добралась и до башни центкома, так и не осознав, что совсем недавно была беременна.

Но Вики, запинаясь, еле слышно прошептала:

– Как думаешь… как по-твоему… смогут ли простить человеку преступление, если наверху поймут, что вины за ним нет? Если увидят, что один человек должен был подчиняться другому, очень влиятельному? Неужели там не поймут? Я хочу сказать, если человек сам во всем сознается?

Коты как по команде посмотрели на Вики. В спальне снова поднимались ядовитые шепотки. Телекраны ярко вспыхнули, показывая картофельное поле под голубым небом. Подсвеченное лицо Вики казалось белым и лучезарным, а на щеках блестели капельки пота. Затем картинка на экранах потемнела, и Джулия услышала всхлипы Вики. Капли, что поблескивали у нее на щеках, – это был не пот; ну конечно нет. Вики плакала.

Джулия брякнула первое, что пришло в голову:

– Зачем ты на это пошла?

Покачав головой, Вики прошептала:

– Да это не я! То есть я совсем не хотела. И даже подумать не могла о беременности. Потому что он принимал меры, чтобы этого не случилось, но, как видишь, вышло все наоборот. А когда я поняла, что вляпалась, он дал мне средство, чтобы от этого избавиться. Я решила, что там внутри это само собой переварится, или рассосется, или… и вот чем в итоге все обернулось. Аткинс сказала, это ты нашла?

– Да.

– Но разве я могла ему не верить? Разве могла ослушаться? Я даже не догадывалась, что там уже настоящий ребенок. А когда увидела… ну… твою находку… решила, что у меня шарики за ролики зашли. Неужели все кончено? Его там больше нет? И все? Его там больше нет?

– Больше нет.

– Ну да, конечно, – кивнула Вики, с опаской глядя на дверь. – Как ты думаешь, можно было его спасти? Был у него шанс выжить?

– Конечно нет, – сквозь зубы прошипела Джулия. – Вспомни, где ты его бросила. Ты о чем вообще?

Вики закивала часто-часто, прижимая к щеке простыню:

– Да знаю я, что без шансов. Все я знаю.

– Это самое настоящее убийство. Неужели до тебя не доходит?

Вики испуганно уставилась на нее, беззвучно обливаясь слезами; рот превратился в перекошенную щель. Хотя и с запозданием, Джулия осознала собственную жестокость. Но мыслимо ли было поступить иначе, если тебя окружают и телекраны, и соседки по комнате, навострившие уши в темноте? Вики сама должна это понимать. Все, что девочка сейчас услышала, ничего не значило. Это просто слова, которые предписано произносить.

– Все, я – спать, – сухо сказала Джулия. – В голове не укладывается. Сочувствую.

– Ступай, конечно. Я понимаю.

– Может, еще так или иначе все образуется. Ну, я пошла; может, все еще образуется.

– Как же я тебя люблю, – прошептала Вики. – Нет, правда. Ты, конечно, подумаешь, что всего-то перекинулась со мной парой фраз, но для меня это вообще… Я этого никогда не забуду.

Джулия поднялась с кровати – и шепотки тут же перешли в другую тональность. Когда она двигалась между коек, голоса затихали при ее приближении и вновь оживали у нее за спиной, точно порывы ветра, что колышут пшеницу. Дойдя до своего места в углу спальни, Джулия огляделась: лицо Океании, лежавшей с закрытыми глазами, застыло в напряжении, а намертво сцепленные ладони упирались в подбородок. Эди, невидимая и безмолвная, затаилась наверху. Джулия старалась вести себя как обычно, но, укладываясь, все равно невольно втягивала голову в плечи. Сегодня Эди не свесится с верхней койки, чтобы посплетничать и выкурить по последней сигаретке. А ископл-соседки не станут жаловаться на свои хвори или фантазировать о будущем своих детей. С ближних коек не доносилось ни звука. А дальше нарастало шипенье. Больше всего на свете Джулии хотелось нырнуть с головой под одеяло и свернуться калачиком, как в детстве. Но она лежала в своей обычной позе – на спине, сцепив руки под головой. Этой ночью ей ни в коем случае нельзя было обозначать какие-либо перемены. Нельзя выказывать ни вину, ни тревогу.

Заснуть ей даже не мечталось, и все же под гнетом изматывающего страха она мгновенно погрузилась в сны из прерывистых картинок. В этих снах звучавший фоном мягкий голос Старшего Брата уверял Джулию, что ее любят, а на промахи закроют глаза, только сначала ей надо спасти ребенка Вики. И вот она, выбиваясь из сил, ищет это тельце, ворошит сантехтросом размокшие, окровавленные клочки бумаги. Слышно, как где-то сзади в шкафчиках роются патрульные, и проклятья их все ближе и ближе. Если до нее доберутся, ей не жить. Затем сцена меняется, и теперь они со Старшим Братом бегут по узкой, охваченной пожаром улице. Из окон за ними наблюдают пролы, не замечая бушующего вокруг их голов пламени… а потом, так же внезапно, Джулия снова оказывается в своей койке: сон как рукой сняло, а тело сводит холодом.

Приближались тяжелые шаги. После какой-то неуловимой перемены в спальне повисла непроницаемая свинцовая тишина. Открыв глаза, Джулия заметила выключенные телекраны. Это было сродни жестокому удару. Единственным источником света был фонарик – луч его беспокойно метался по комнате. Снова раздались шаги, и Джулия обо всем догадалась… но как же… зачем они отключили экраны? Что такого они могут сделать, чего не должны видеть даже соглядатаи? Джулия вздрогнула, когда луч фонарика скользнул по ее койке. Сзади густым распирающим потоком надвигался мрак: человек десять, не меньше. В гуще тяжелых шагов слышался знакомый скрип башмаков Аткинс. Они прошли мимо, но Джулия не переставала сжиматься от страха. У нее свело плечи. Если та свора вернется, она этого не вынесет. Что угодно, только не это. Только не это. Ее ждет смерть, смерть.

В сумбуре ее мыслей шаги остановились, где-то совсем близко. Из темноты донесся тихий писк: одна из девушек вскрикнула от неожиданности. Тогда Джулия и поняла: здесь какая-то ошибка. И койка не та. И вообще все не то. А потом и девичий возглас: «Ай, в чем дело?» – подтвердил, что это не Вики.

Заговорил мужской голос; речь звучала неразборчиво.

Вскоре подключилась Аткинс:

– Не надо так, милочка. Не противься этим товарищам. Иди с ними. Они о тебе позаботятся.

– Но это какая-то ошибка! – возмущалась та девушка. – Я ничего…

Вся на нервах, Аткинс ее перебила:

– Не тебе об этом говорить, по крайней мере здесь, где тебя могут услышать образцовые девушки-партийки.

– Но что я такого сделала?! Дайте мне объяснить…

Ее прервал холодный мужской голос:

– Хватит. Вставай, или мы тебе поможем, но приятного будет мало.

Джулия повернула голову и посмотрела на Океанию: в темноте ее силуэт со сложенными на выпирающем животе руками изгибался странными линиями.

– Поговорите хотя бы с моим начальством? – Девушка смягчила напор. – Прошу вас, я служу в миниправе. В отделе документации.

Другой мужчина хохотнул:

– Ясное дело, в документации! Где ж еще?

– В смысле, за меня могут поручиться, вот я о чем, – не унималась девушка. – Я же…

Послышалась возня, затем глухой удар. Полувздох-полувопль. Джулия почувствовала, как ногтями впивается себе в ладони, и машинально их разжала. Океания придавливала свой рот кулаками, когда шаги возвращались к их койкам. Отряд мужчин пронесся мимо них бесформенной тенью. Джулия инстинктивно съежилась. Невидимая в окружении неизвестных, девушка тяжело дышала. Слышалось, как за броском последовала короткая потасовка, перешедшая в неистовый стук подошв по половицам и отборную ругань. Вздымалась темная масса. Ее венчала хрупкая, брыкающаяся фигурка, которую волной уносило вперед; по потолку суетливо елозил луч фонарика. На долю секунды этот рой задержался у двери, затем сузился и, кряхтя, протиснулся в коридор. Оттуда долетел пронзительный, неистовый вой:

– Да я бы никогда в жизни… пожалуйста, выслушайте! Это у Вики Фицхью был ребенок! Я-то при чем? Я даже секса никогда не хотела! Пожалуйста, товарищи, выслушайте! Это какая-то ошибка! Я – Маргарет! Маргарет Феллоуз!