Сара Дж. Маас
Женщина-Кошка. Похитительница душ
Два года спустя
Глава 3
Она должна стать призраком. Видением.
Селина напомнила себе об этой маленькой детали, стоя на вершине трапа частного самолета, жмурясь от слепящего полуденного солнца, которое отражалось от ангаров аэропорта для эксклюзивных рейсов, и полной грудью вдохнула позднеавгустовскую вонь Готэма.
Хоть что-то осталось неизменным спустя два года. Но что касается самой Селины…
Перемены начинались с кремовых туфель на десятисантиметровых каблуках, которые так приятно цокали по ступенькам, когда она спускалась. Дальше шли ухоженные руки с хорошим маникюром, бронзовая от загара кожа и длинные светлые волосы с золотым отливом. Образ завершал безупречно сшитый льняной кремовый костюм, который стюардесса обработала паром за полчаса до приземления. Олицетворение легких и беззаботных денег.
От избитой и израненной девушки, которая два года назад поднялась по ступенькам этого самолета, не осталось и следа. Не осталось и следа от девушки, которая сражалась и билась, чтобы защитить сестру и сохранить ей здоровье настолько, насколько возможно, особенно учитывая, что сейчас Мэгги живет в хорошеньком доме на окраине города, где о ней заботятся.
От той девушки не осталось ровным счетом ничего.
В самом деле, благодаря возможностям Лиги Убийц, ее возвращение в Готэм прошло как по маслу, все было готово, чтобы она могла выполнить то, зачем она сюда прилетела. Лига была больше и смертоноснее, чем любая преступная группировка Готэма. Практически миф. Они не подчинялись никому и ничему, как истинная природная стихия. Их цели были куда шире, чем банальная денежная выгода. Нет, Лига торговала властью. Той, что перекраивала страны. Перекраивала мир. Умным преступникам хватало ума не попадаться им на глаза. Но поистине мудрые преклонялись.
Селина глубоко вздохнула, приходя в себя, и сжала пальцы в кулак, чтобы справиться с мелкой дрожью, завладевшей ее руками. Нет места страху, сомнениям, нерешительности. Не при таком количестве наблюдателей.
Застрекотали камеры с телеобъективами, которые фотографы направили на нее сквозь сетчатый забор неподалеку.
Селина отогнала малейший намек на волнение и одарила фотографов пылким и коварным взглядом, при этом черная шляпа с широкими полями – аксессуар, венчающий ее образ, – скрывала половину ее лица. Она сделала фотографам еще большее одолжение – ступив на землю, сняла солнечные очки и лишь затем направилась к черной машине.
А затем, просто потому что, она наконец вернулась в эту яму с дерьмом, наконец-то вернулась в город, который был для нее и домом, и преисподней, она махнула им рукой и сверкнула белоснежной улыбкой – настолько яркой, что света хватило бы, чтобы осветить Готэм.
Щелк. Щелк. Щелк.
Хватило ли у этих фотографов ума, чтобы поставить под сомнение анонимный вброс слухов о приезде светской дивы Холли Вандериз, которая прилетела в Готэм после продолжительного пребывания в Европе? Или они слишком боялись показаться настолько глупыми, чтобы спрашивать, кто же только что опустился на землю города?
Сведения, которые с ее помощью просочились в их компьютеры, были сжатыми, но подробными. Ее семья занималась инвестициями. Старые деньги. Родители умерли. Братьев и сестер нет. Состояние оценивается в миллиарды.
Селина подошла к машине и водителю, который распахнул перед ней дверь.
Годы тренировок ушли на то, чтобы не благодарить кивком в ответ, чтобы заставить себя игнорировать желание взглянуть ему в глаза и хоть как-то выразить признательность.
Он не осмелился представиться. Не шелохнулся: хорошо вышколен, чтобы быть просто функцией, а не личностью.
И даже сейчас, после всех занятий и инструкций, у нее внутри все сжалось.
Ложь. Все это ложь. Ист-Энд породил меня, вскормил меня. Эти слова готовы были слететь у нее с языка, когда она садилась в машину. Все это ложь.
Но заговаривать с водителем не было необходимости: у него уже был адрес пентхауса в старом Готэме, который Холли арендовала на неопределенный срок. «Вероятно, на весь бальный сезон», – сказала она риелтору, который чуть не упал в обморок, почуяв самые большие комиссионные за всю свою карьеру.
Проскользнув на заднее сиденье, она опустилась на мягкую, как масло, кожу, и водитель, удостоверившись, что ее гладкие загорелые ноги уже с удобством разместились в салоне, аккуратно захлопнул дверь. Сумка Биркин – рядом на сиденье, температура воздуха – 21 градус, на низком столике – две бутылки с прохладной водой, к спинке переднего пассажирского кресла прикреплен планшет, а в карман чуть ниже вставлена пачка влажных салфеток для лица с запахом лимона.
Не то чтобы они были ей нужны: зачем портить макияж, который она старательно нанесла перед приземлением? Невидимый тональный крем-основа, матово-серая тушь с завитком подводки и полыхающие красным огнем губы.
Она старалась не обращать внимания на мелкую дрожь в пальцах, пока красилась, – ей пришлось несколько раз встряхнуть руками, прежде чем унять тремор настолько, чтобы суметь точно нанести подводку и помаду. Волнение перед заданием ей никак не поможет, говорила она себе снова и снова. Она уже испробовала все дыхательные практики, которые знала.
Водитель сел за руль и включил радиостанцию, которую она выбрала: классическая музыка. Как человеку, который скоро станет меценатом Городской оперы Готэма, ей нужно было хотя бы притвориться заинтересованной в музыке.
Притворяться нужно будет много, потому что водитель точно станет болтать. И стюардессы в самолете тоже станут болтать. За деньги можно многое купить, но молчание гарантировано очень редко. В Готэме преданность покупается и продается молниеносно, как акции на бирже.
В таком городе преданности не бывает. Это она тоже усвоила за последние несколько лет.
Машина выехала с территории частного аэропорта, железные ворота раздвинулись, пропуская их. Селина погладила гладкую кожу сумки Биркин. Сумка, туфли, одежда, украшения – все это говорящие мелочи. В буквальном смысле. А еще – пропуска, истинные счастливые билеты в высший свет Готэма, который парил над теми, кто едва сводил концы с концами на улицах города.
Природа стремится к балансу, – как-то в Италии промурчала ей Нисса аль Гул, ее наставник и тренер. – Даже если перегнешь на одном конце, она всегда найдет, чем это уравновесить.
Готэм уже давно перегнул палку с богатыми и продажными. И она вернулась домой, чтобы снова все уравновесить.
Машина петляла по лабиринту улиц, а затем влилась в общий поток на автостраде, которая пересекала реку Готэм и вела в деловую часть города. Они уже неслись по мосту Браун, и перед ней расстилался южный Готэм, застроенный сверкающими высотками, которые словно копья пронзали ясное летнее небо. Всеми правила Уэйн-Тауэр. Каждый горожанин мог по памяти набросать силуэт здания. Символ гостеприимства, как утверждали открытки.
Символ чего угодно, только не гостеприимства.
Когда она сделает все, что планировала, это станет ясно всему миру.
Она рассматривала грязно-синие воды реки через просветы в стальной ограде моста. Сколько еще тел сбросят сюда прежде, чем она исполнит свое задание?
Готэм вот-вот падет. Все, что нужно, – немного подтолкнуть.
Как же хорошо, что все так совпало, и этого лицемерного Бэтмена нет в городе – уже несколько недель о нем ни слуху ни духу. А этот Бэтвинг и все остальные просто пытаются сдерживать напор подонков, которые хотят воспользоваться его отсутствием.
Она тихо хмыкнула. Что у этих народных мстителей за смехотворные имена.
Селина отвела взгляд от реки и посмотрела на сияющий мегаполис, который приближался с каждым ударом сердца. На более темные, низкие здания Ист-Энда, размазанные по горизонту.
Вот он, дом. По крайней мере, был когда-то. Она долгое время не позволяла себе думать, что это ее дом. Старалась не задумываться, что же она может считать своим домом, если он у нее сейчас вообще может быть.
Жесткая подготовка в Лиге Убийц многому ее научила. Убила в ней отчаянную уличную девчонку, оставив ту на дне ущелья в Доломитовых Альпах. Сделала так, что она испарилась, как и кровь тех, кого Нисса и остальные научили ее побежать – карать.
Империи встанут перед тобой на колени, – поклялась ей Нисса после особенно изнурительного занятия, где им демонстрировали, как заставить человека говорить. Обещанием заронила в нее надежду, пока Селина блевала после занятия.
Нет, дома у нее больше нет. Но такова расплата. Она приехала сюда, чтобы удостовериться, что это все стоило того: подготовка – жуткая цена, которую пришлось за это заплатить. Она не оступится. Выполнит эту роковую миссию.
Селина вздохнула, успокаиваясь, и задержала взгляд на сияющем городе, откидываясь на мягкое сиденье. И наконец, впервые за долгое время, она позволила себе слегка улыбнуться.
Пусть Готэм наслаждается последними летними деньками.
Глава 4
Кошмар всегда повторялся.
Слепящее солнце, жара настолько удушающе сухая, что воздуха в легких не остается, плоская земля, на сколько хватает глаз, – это песок и редкие кустарники.
И потом рев. Крики. Бурлящий песок и металл.
Кровь и хаос. Выстрелы.
Это было не здесь – в другом мире, в другой жизни. В другом аду.
Потому что в аду Люка Фокса не было огня и серы. Там были друзья, с которыми он хохотал утром в столовой и которых к обеду уже упаковали в черные мешки с молнией.
Ночь за ночью. Один и тот же сон, один и тот же день.
С тех пор как он вернулся в Готэм, прошел уже год, а Люк до сих пор стремился к прежнему себе.
Кем бы тот человек ни был. Кого бы в тот день ни разорвало на части вместе с плотью, отлетевшей от ребер там, где тело не укрывал бронежилет. Как будто враг, которого они отправились усмирять, точно знал, куда заложить самодельное взрывное устройство. Оно сработало под танком, тянувшим впереди орудийный передок, и выбросило вверх шрапнель, рвущую воздух.
Рвущую его – и его солдат.
Стоило ли это того? Изматывающая подготовка и три года в морской пехоте? Смог ли он на что-то повлиять?
Эти вопросы он задавал себе снова и снова. Они неотступно сопровождали каждый его шаг, каждый вдох. Эти вопросы заставляли его каждую ночь выходить на улицы Готэма.
Люк выдохнул, его широкая грудь опала, лунный свет, сочившийся в окна, осветил зубчатую линию у него на ребрах, – на смуглой коже выпирал шрам. Он внимательно осмотрел небо – из окон его пентхауса открывался широкий вид на южную часть Готэма.
Ни намека на силуэт летучей мыши, который осветил бы ночь.
Люк не знал, разочарован он или нет.
Он посмотрел на часы рядом с кроватью. Два часа назад он добрался до апараментов после спокойной ночной смены в патруле. Видимо, августовская жара заставила даже самых лютых отбросов Готэма остаться дома.
Люк хрюкнул, представив, как его подозреваемые выбирают кинотеатр с кондиционером, вместо того чтобы терроризировать улицы.
Он хотя бы не растерял чувство юмора. В какой-то мере.
Вот у Брюса Уэйна его вообще не было. Или он его не показал за те месяцы, что Люк с ним тренировался.
Это его отец придумал. Тогда, прошлым летом, сразу после ежегодных фейерверков, которые его семья всегда запускала у пляжного домика в День независимости. Тогда, когда с ним это произошло.
Люк стоял в толпе на заднем дворе с пивом в руках, а фейерверки рвались над личным пляжем его семьи – так было каждое лето, сколько он себя помнил. Но, в отличие от прошлых лет, как только в темном небе расцвели и загремели первые фейерверки, его тело сошло с ума, словно его запрограммировали, как какой-то гаджет. Он не мог сделать вдох, не мог совладать со смертельным ужасом, который его сковал. Его стреножило от ощущения, будто земля его вот-вот поглотит, будто он снова оказался в залитой кровью пустыне и его кошмар стал явью.
Его первая масштабная паническая атака. Прямо в разгар ежегодной семейной вечеринки.
Когда все это случилось, Брюс стоял рядом с ним. Он тут же заметил симптомы и позвал его отца, чтобы незаметно отвести Люка назад в дом.
Когда он наконец смог дышать, когда прежний мир вернулся, а образ пустыни испарился, накопленное вылилось наружу: он не сумел их спасти. Свою команду. Он им тогда сказал, что не понимает, сумел ли на что-то повлиять в тот день, да и вообще в жизни. Его отец и Брюс сидели с ним и слушали. Будто у них других дел не было.
Последующий диагноз – посттравматическое стрессовое расстройство: триггером в ту ночь стали гром и стрекот фейерверков, вспышки света.
И наконец лечение: групповые встречи раз в неделю и личные сеансы каждые три дня. Это нормально – хорошо. Необходимо. Жизненно важно.
Но его отец предложил способ лечения, который касался только его самого, Брюса и Люка. Неделей спустя они собрались в поместье Уэйнов. В тайной комнате под поместьем. Брюс тогда пообещал, что если Люк хочет на что-то повлиять, возможно, он может кое-что сделать.
В последовавшие затем тринадцать месяцев Люк узнал много нового. О себе, о том, что его преследовало, и о человеке, который жил в поместье Уэйнов.
Прекратив попытки уснуть, Люк свесил ноги с кровати, встал и вышел на балкон. Даже в четыре утра его кожу обволакивал липкий и горячий воздух. Он снова оглядел город, вслушиваясь, не прозвучит ли сирена. Что угодно, если только это выдернет его из кровати, из этого пентхауса. Что угодно, если это сможет занять его в эти предрассветные часы, когда – он знал это – сон к нему больше не придет.
Ничего. Только душная жара и молчание. Даже звезды уменьшились и поблекли, а мерцание созвездий, которые он знал так же хорошо, как имена членов семьи, расплывалось через марево жары. Их названия дребезжали у него в голове – скорее непроизвольный рефлекс, чем намеренное усилие мысли: Лира, Стрелец, Геркулес…
Люк провел рукой по коротким волосам. Он немного отпустил волосы по бокам, но все равно стригся по-военному коротко.
Какое-то движение слева привлекло его внимание.
Он напрягся каждой клеточкой кожи, принимая широкую боевую стойку.
Тридцатый этаж не остановит более изобретательных преступников, которые решили разграбить сокровищницу одного из богатейших людей Готэма.
Отблеск золота в углу его балкона.
Нет, не его балкона, а на краю балкона соседнего пентхауса, который был на одном с ним этаже – оттуда, где стоял Люк, этот угол едва можно было рассмотреть.
Вместе с источником этого золотого света показались длинные светлые волосы, слегка вьющиеся на концах.
На его этаже было только две квартиры, и вторая пустовала месяцами. До вчерашнего дня, – вспомнил он. Вторую квартиру сняла какая-то светская дива, наследница старых денег, утверждали сплетники в интернете, куда он залез, чтобы понять, стоит ли ему ждать проблем. Холли Вандериз.
Люк перегнулся через перила, вытянув шею, чтобы увидеть обладательницу роскошных светлых волос, которые он едва успел разглядеть.
Соседка его стесняла.
Ему следовало бы купить соседние апартаменты, просто чтобы их никто не занял. Глупая ошибка. Ошибка новичка.
Теперь он должен быть очень осторожен, уходя и возвращаясь.
Возможно, ему даже придется объяснить свое странное расписание, если она станет разнюхивать.
Особенно если она станет сплетничать. Большинство людей в светском обществе сплетничают. Он выработал к ним здоровое уважение. Он своими глазами видел, как, используя одни только разговоры и сплетни, один светский лев уложил другого так мастерски, как повстанцам с пулями и СВУ[5] и не снилось.
Его новая соседка скрылась из вида на изогнутом балконе. Похоже, она меряла его шагами.
Первая ночь в новом городе. Наверное, тоже не может уснуть.
На мгновение он задумался: не пересечь ли ему маленький общий коридор, постучать, представиться…
Но он не мог позволить себе еще одну ошибку. Знакомство подразумевало вопросы. А если Холли Вандериз и знать не знает, кто живет рядом с ней, если она никогда его не увидит и не услышит, тем будет лучше. Легче будет оставаться незамеченным.
Он не знал, как у Брюса это получалось: жонглировать образом человека, которого знал весь мир, и народного мстителя, который сражается, чтобы защищать Готэм.
Люк спрашивал его об этом во время подготовки, но Брюс не был словоохотлив. Это была одна из немногих вещей, которым он его не научил.
Еще до начала подготовки Люк хорошо умел драться, умел выстраивать продуманные, полезные сооружения. Еще до того, как Люк записался в морскую пехоту, он с одинаковым усердием тренировал и тело, и ум.
«Редкое сочетание, – часто говорила его мама, улыбаясь. – Красивый и умный». Люк в ответ всегда смеялся, отмахиваясь от нее. Хотя все официально признали, что он очень умный. Он считался гением еще до того, как выпустился из старшей школы. Можно подумать, что это очень ему помогло там, за океаном.
И сейчас он, как все думали, миллионер, плейбой, сын Люциуса Фокса, исполнительного директора «Уэйн Энтерпрайзес», получивший легкую должность в отделении прикладной науки, не слишком пользовался своим умом.
Должность ему была нужна затем, чтобы можно было пройти в Уэйн-Тауэр, попасть на седьмой подуровень и возиться сколько хочешь с костюмом, снаряжением и разными гаджетами, которые выручали его в схватке с готэмским злом. Люк иногда даже модифицировал снаряжение Брюса, так как его напарник вечно гнался за очередным улучшением. Их это сблизило – общая любовь к технологиям.
С востока горизонт заливало серым водянистым светом. У него сегодня еще один матч по боксу. Но своей матери, с которой он встретится за поздним завтраком, он об этом точно не скажет.
«Каждый твой бой отнимает у меня годы жизни», – пожаловалась она как-то им с отцом.
«Да он этим занимается полупрофессионально», – часто отвечал отец, защищая его. Он знал, что бокс, которым он занимался годами, прежде чем уехать, всегда помогал ему прийти в себя. Привести в порядок мозги.
Через год после возвращения он возобновил занятия. Как часть его постоянной, непрекращающейся реабилитации. «Но только полупрофессионально», – как говорил его отец. Как и подобает светскому льву Готэма.
Хотя он никогда не проигрывал.
Никогда.
Ни единого боя.
О чем его мать не знала и о чем никогда не узнает, несмотря на то что он отчаянно хотел с ней этим поделиться, так это о том, что они с отцом решили, что на бокс легко будет списать все травмы, которые он может заработать во время ночных похождений. Своей настоящей работы.
В образе Бэтвинга.
Он сам придумал это имя – отчасти чтобы отдать должное подготовке, через которую он прошел вместе с Брюсом, но в основном чтобы подчеркнуть свою любимую часть костюма. Часть, над которой он больше всего работал: у него сносило крышу от понимания, какой ужас она наводит на разных подонков. Всего-то и нужна пара раздвижных крыльев, позволяющих планировать на большие расстояния, чтобы преступники наложили в штаны.
С крыльями он легко мог приземлиться на крышу дома и проскользнуть назад в квартиру. Из-за новой соседки проделать это будет гораздо сложнее.
Люк нахмурился, посмотрев в сторону балкона Холли, развернулся и ушел к себе, закрыв дверь. Выстуженный кондиционером воздух покалывал кожу.
Он придумает, как сделать так, чтобы она посчитала его невыносимо скучным.
Люк прошел в гардеробную, где автоматически зажегся свет. Он взглянул на обшитую деревом стену – там висело зеркало в полный рост. Скрытый пульт управления открывал ему путь в другую гардеробную, спрятанную под зеркалом, набитую механическими костюмами, оружием и экипировкой.
Но он взял тренировочные шорты и старую футболку времен морской пехоты и, сунув ноги в стоптанные кроссовки, вышел из комнаты.
Чуть ниже работал круглосуточный тренажерный зал. В это время ночи там никого не будет. В это время дня. Вне зависимости от того, куда можно отнести пятый час после полуночи.
Уходя, Люк краем глаза поймал свое отражение в зеркале. Кожа блестит от пота, а щеки немного впали. Мама за бранчем точно будет волноваться – она всегда была чертовски внимательна и все замечала. Особенно если он не избавится от этого пустого, застывшего взгляда.
Год прошел, а он все еще с ним.
Год он пытался привыкнуть к жизни на гражданке и справиться с ПТСР, чтобы, наконец, сделать что-то значимое и не дать этому городу обратиться в прах. Чтобы отдать дань памяти тем, кто не вернулся домой – или вернулся в ящике из дерева, – и их близким.
Люк прошел в тренажерный зал, где по глазам сразу резанули лампы дневного света и экраны телевизоров над тренажерами, включенные на разных каналах. Хотя они все были ни о чем, одни проходные истории. Правда о нашем мире рекламодателей не привлекает. И зрители, на самом деле, не хотели, чтобы легитимность их огромного дома и расточительного образа жизни подвергались сомнению при встрече с бедностью населения большей части земного шара. С безысходностью, с уродством.
Черт, да они даже на Ист-Энд не могут смотреть слишком долго, а ведь это их собственный, блин, город.
Его мать знала это. И каждый день с этим боролась. Он допускал, что ее бальные наряды и безупречно сшитые костюмы тоже были чем-то вроде брони, что ей тоже приходилось надевать маску, чтобы бороться с мировой несправедливостью, особенно будучи чернокожей женщиной в высших эшелонах власти. Он хотел бы сказать ей это. Хотел бы рассказать, что считал честью для себя возможность пойти по ее стопам, хотя его ночная борьба отличалась от того, что делала она. Она боролась на балах и в залах для заседаний, умом и обаянием одерживая верх над самыми богатыми людьми Готэма, принуждая их поддерживать ее благотворительные фонды. Его бои, если не считать тех, что на ринге, происходили там, где очень немногие осмеливались показаться.
Люк выбрал беговую дорожку, с которой можно было следить за каждым, кто заходил в зал: еще один урок от Брюса – всегда будь на чеку – и забрался на тренажер, выставив нужную скорость и угол наклона. Его тело было инструментом. Орудием. Таким же, как и любое из тех, какими он пользовался за океаном.
И даже когда Люк влился в бег, даже когда его тело покрылось потом и в легких началось жжение… Он все равно не чувствовал.
Не чувствовал себя.
Его кожа, его кости были такими же чужими, как и навороченный костюм, который он надевал каждый вечер.
Над Готэмом вставало солнце, через панорамные окна открывался широкий вид на город.
Новый день.
Он сделает все, что в его силах. Ради друзей, которые не вернулись домой, ради тех, кто живет в этом городе. Он сделает все, что в его силах.
