Сара Сук
Встретимся вчера

Полная версия

Три

Мне почти удается пережить день без вызова в кабинет мистера Раяги, но сразу после литературы он ловит меня на пути к шкафчику. Пробивается ко мне через толпу в коридоре, подняв палец вверх, чтобы привлечь мое внимание. А то вдруг я не услышу, как он орет на весь холл:

– Эйми! Эйми Ро! Есть минутка?

Мои щеки вспыхивают, когда все оглядываются на меня. Мистер Раяга – добрый дядька, но тактичность – не его фишка. Забавно, ведь он однажды сказал, что предпочитает вызывать к себе учеников лично, а не через систему оповещения, чтобы не привлекать лишнего внимания. По крайней мере, приятно, что у нас есть школьный психолог, который искренне беспокоится о своих учениках, о криках в коридоре и обо всем остальном.

– Я как раз надеялся на тебя наткнуться, – говорит он, приближаясь с теплой улыбкой. – Есть минутка поболтать в кабинете?

– Конечно, мистер Раяга, – отвечаю я. – Но вообще-то, если вы специально ищете кого-то и выкрикиваете его имя на весь коридор, то слово «наткнуться» не очень подходит.

– Если это намек, то я не понял.

Иду за ним в кабинет. Я тут завсегдатай с самого начала обучения в старшей школе. Директриса Келлер хотела, чтобы я наладила контакт с нашим психологом, из-за моего редкого диагноза и возможной потребности в дополнительной поддержке, – так она выразилась. После каждого исчезновения мистер Раяга разыскивает меня в коридоре, чтобы узнать, как дела. Я же говорю, очень мило, что он беспокоится, хотя едва ли от этого есть польза.

Сажусь, как обычно, напротив его стола, на котором выстроились в ряд фото в рамках. Я их уже запомнила все наизусть. Мистер Раяга с женой и двумя дочками в походе с палатками, большая семейная фотография, сделанная в одном из летних путешествий в Кению, и последняя фотография, которой мистер Раяга особенно гордится, – его футбольная команда с кубком за первое место, который они выиграли в прошлогоднем турнире мужской лиги.

– Итак, Эйми, – начинает он, устраиваясь в скрипучем кресле на колесиках. – Опять исчезла вчера, да?

– Кто рассказал вам на этот раз? – спрашиваю я.

– Напрямую никто. Но я прослышал.

Мои щеки снова вспыхивают. Ну да. Люди обсуждают – слухи расползаются.

– Поговорить хочешь?

– Не очень.

Кивает с пониманием:

– Ладно. Тогда голые факты, чтобы я мог занести в личное дело.

Вздыхаю:

– Вчера за обедом. На трибунах. Отсутствовала две минуты.

Снова кивает, записывая в тетрадь.

– С тобой кто-то был?

– Никита. Еще пара ребят поблизости, тоже обедали.

– Запах?

Задумываюсь. Вчерашнее воспоминание проносится у меня в голове. Меня немного мутит, и горло сжимается; дышать становиться труднее. Я вцепляюсь в края стула, костяшки пальцев белеют. Судорожно глотаю.

Мистер Раяга опускает тетрадь:

– Эйми, ты в порядке?

Киваю, хотя не уверена. Вчерашнее воспоминание еще такое яркое.

Мне было шесть, и от меня ушла мама. В то утро я впервые проснулась и не обнаружила ее в квартире. Та Эйми пошла на кухню на запах сигарет и корейского кукурузного напитка оксусу-ча. За столом сидел аппа и курил, уставившись в пустоту. Чайник на плите дребезжал, весь в клубах пара.

Мне было шесть, и от меня ушел папа. Ушел не так, как мама. По-другому. С того момента он начал исчезать. Медленно-медленно, но я увидела это в его глазах уже тогда. Вот она – точка отсчета. Вот когда наши отношения начали меняться.

– Аппа, – окликнула Та Эйми.

Он поднял глаза, и я увидела в них слезы.

– Эйми, – сказал он.

Слезы свободно текли по его лицу. Тогда я впервые увидела, как аппа плачет.

В воздухе не было ничего, кроме дыма и пара. Аппа говорил, что бросил курить, когда я родилась. Но в тот день перед ним уже была полная пепельница. После этого я больше никогда не видела его с сигаретой, отчего та сцена кажется туманным сном. Я вернулась до того, как увидела, кто выключил плиту, и не помню, кто это сделал. Единственное, что я помню из того дня, – как пила кукурузный чай, ощущая слабый привкус пепла на языке.

Мистер Раяга глядит на меня с беспокойством.

– Ты еще со мной, Эйми? Расскажешь мне про запах?

Я медленно выдыхаю через нос:

– Кукурузный чай и сигареты. Чай был у меня в термосе, а под трибунами курили какие-то ребята.

Мистер Раяга колеблется, потом записывает.

– Уверена, что не хочешь рассказать о моменте, в котором оказалась?

Меня все еще подташнивает. Никогда еще мне не было так тяжело говорить о своих исчезновениях, никогда они не задевали меня за живое так сильно. Две минуты – ерунда. Так сказал аппа. Он, может, в чем-то и прав. Такое короткое воспоминание, такое давнее. Почему же так трудно говорить? Но слова застревают в горле и не выходят. Я медленно делаю новый вдох:

– Не сейчас. Нет.

– Ну ладно.

Тишина.

Мистер Раяга кладет тетрадь на стол и складывает на ней руки.

– Я тут кое-что почитал про СЧИВ. Пишут, что исчезновения могут участиться на фоне стресса. Как думаешь, у тебя нет чего-то в этом роде?

Надо же, мистер Раяга взялся изучать СЧИВ. Я тронута.

Обычно это людям в голову не приходит. Если возникают вопросы, они просто задают их мне, и все. Я-то всегда готова ответить, но какой же он молодец, что не полагается во всем на мои ответы, ведь я сама еще так мало знаю.

Я слегка разжимаю кулаки:

– Я подозревала, что это может быть связано. Я сейчас жду ответа от вузов, куда подавала заявления о поступлении. Наверное, это и есть стресс.

– Университет Торонто, Университет Макгилла и Куинс, да?

– Точно.

– Все на востоке Канады.

– Ну да.

– Какой бы ты ни выбрала, это все другая часть страны, большое расстояние. Несомненно, об этом даже думать – стресс, – заключает он. – А папа что чувствует по поводу твоего будущего переезда из-за учебы?

– Мы такое не особо обсуждаем.

– Учебу?

– Чувства.

Гнев, который я обуздала утром, угрожает вырваться на свободу, горячий, колючий и внезапный.

– Да он даже о моем состоянии говорить не хочет, – выпаливаю я, скрещивая руки на груди. – Или о том, что мне нужна профессиональная помощь. Уперся рогом, и ни в какую. Все повторяет, что я это перерасту, как будто он большой специалист. Как будто я не хожу постоянно у него перед глазами, все время беспокоясь, что могу исчезнуть в любой момент. Вот это вот реально стресс, да.

Слова вырываются наружу, боль отчаяния стучит в мою грудь, как в барабан. Но, только я умолкаю, что-то вроде угрызений совести охватывает мою ярость и затаскивает ее обратно, туда, откуда она вырвалась. Я снова цепенею. Перед глазами – лишь лицо аппы над тарелкой хлопьев, а на нем – мольба о понимании. Даже сейчас, даже здесь я не хочу его подводить. Но как он не понимает, что я прошу его о том же самом? Не видит, что со мной творится?

– Может быть, нам пообщаться втроем с твоим папой? – спрашивает мистер Раяга. – Иногда стоит выслушать третью сторону. Лично я согласен, что поддержка специалиста тебе не повредит.

У меня ком в горле. Я снова растрогана. Стыдно, что я раньше считала мистера Раягу бесполезным. Если кто и способен убедить аппу насчет похода к специалисту, то это он – утешающий и сочувствующий школьный психолог мистер Раяга.

– Было бы здорово, – говорю я голосом, дрожащим от слез. Пытаясь их сдержать, выдавливаю «спасибо».

– Ладно, – кивает он. – Ладно. Тогда я, наверное, позвоню ему и предложу встретиться?

– Да, план – супер.

У меня в кармане вибрирует телефон. Коротко извиняюсь, достаю его, чтобы убрать звук. Бросаю взгляд на экран.

Никита:

Ну, ты где? Мы тут уже раскладываемся к аукциону!

Вот черт.

– Простите, мистер Раяга, можно я побегу? Обещала Никите помочь с подготовкой к выпускному аукциону.

Он машет на дверь:

– Давай. Буду держать тебя в курсе по поводу встречи. Славно поболтали!

Этим «славно поболтали» мистер Раяга заканчивает каждую беседу, даже если вышло так себе. Но сегодня я готова согласиться. Впервые за день чувствую себя на подъеме.

– Еще раз спасибо, – говорю с улыбкой.

Вылетаю из кабинета и на ходу пишу Никите, что скоро буду. Шаги становятся легче. Даже оцепенение начинает отпускать. Может, все еще наладится. Сворачиваю за угол и едва не получаю по лицу открывающейся дверью кабинета труда.

– Сорян, – говорит старшеклассник в защитных очках. Он держит за край нечто похожее на кособокий самодельный стол, – не заметил тебя.

– Да ничего. Милый столик.

– Да? Нравится? – вздыхает он. – Мистер Леон поставил нам за него только тройку с плюсом, а по-моему, он вполне тянет на четверку. Говорит, снизил за то, что все ножки разного размера. Но разве не это делает его особенным? Ну хотя бы четверку с минусом.

– Чтоб ты знал, Мэтт, эта штука не из перышек сделана, – ворчит студент, который держит стол за второй край.

– Давайте помогу, – предлагаю я и подхожу подержать им дверь.

Я открываю ее шире, и мои ноздри наполняет запах опилок.

Это совсем не новый запах. Просто опилки, обычные опилки. Я сто раз ходила мимо этого класса. В прошлом году даже записалась на столярный факультатив. Тогда запах древесины впитался в мои ладони, въелся в одежду. Это всегда был просто один из запахов. Никакой не триггер.

Но в этот раз я сразу чувствую: что-то не так.

Это быстро. Мгновение, полсекунды, может, вдох, – и мой мозг фиксирует происходящее. Паника вспыхивает в груди, но прежде, чем я успеваю что-то сделать или хотя бы сказать, дверная ручка выскальзывает у меня из пальцев – и меня нет.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ МИСТЕРА РАЯГИ

ЛИЧНОЕ ДЕЛО: ЭЙМИ РО

Исчезновение номер семь

Дата происшествия: 17 января, вторник.

 

Детали: триггерный запах – меловая пыль от губки. Третий урок, математика у мисс Моррис. Четыре минуты.

Воспоминание: рисовала мелом на тротуаре (в четыре года).

Рисунок: семейный портрет – Эйми, папа, мама.

Примечание: предложить мисс Моррис перейти на маркерную доску.

Исчезновение номер восемь

Дата происшествия: 20 февраля, понедельник.

Детали: триггерный запах – мороженое с малиновым сиропом. После школы у киоска с мороженым для сбора средств на выпускной, одна минута. Воспоминание о том, как облилась малиновым соком (в три года) в парке, когда оглядывалась в поисках мамы и звала ее. Не знает, где была мама и появилась ли она.

Примечание: сколько ребята зарабатывают на продаже мороженого? Окупается ли хотя бы установка киоска?

Исчезновение номер девять

Дата происшествия: 1 марта, среда.

Детали: триггерный запах – кукурузный чай и сигареты. Пила чай из термоса, а под трибунами курили ребята (разобраться с этим). Во время обеда с Никитой Лай-Сандерс. Отсутствовала две минуты. Поделиться воспоминанием пока не готова.

Примечание: позвонить отцу Эйми по поводу специалиста.

Четыре

Опиши, каково это – исчезать. Уложись в десять слов.

Это приблизительно так: дежавю, но место и время неизвестно. В первые несколько секунд опилки заполняют собой все. Ты не представляешь, на что способен запах, пока он не выдернет тебя с корнем из настоящего. Только тогда ты понимаешь, насколько громко он может звенеть в ушах, пульсировать в голове, пробирать до костей, трясти и не отпускать.

Поочередно по одному ощущению. Такой совет я нашла на форумах по СЧИВ. Перемещение во времени может здорово сбить с толку. Чтобы понять, где ты оказался, осознавай свои ощущения по одному.

Что ты видишь? Я дышу медленно и глубоко, чтобы перебороть панику оттого, что попала в незнакомое место. Темно, но слева от меня брезжит оранжевый свет. Даю глазам привыкнуть к полумраку и догадываюсь, что я в мансарде загородного дома, а свет идет снизу. В комнате пустовато: только комод и двуспальная кровать, на которой лежит, укрывшись одеялом, маленькая девочка. Она не спит, листает энциклопедию покемонов, щурится, пытаясь читать при скудном освещении.

Это я.

Чем здесь пахнет? Теперь я знаю, где я, и паника понемногу отступает. Это остров Солт-Спринг. В то лето мне исполнилось шесть. Мы сняли домик у озера на выходные, чтобы отпраздновать. Я, аппа и мама. Это была первая и последняя наша поездка на отдых в таком составе. Домик только построили, и он еще пах опилками. Я влюбилась в мансарду, захотела спать там одна. Здесь запах дерева ощущался сильнее всего. Ну и что, мне он нравился.

Что ты осязаешь?

А вот это сложный вопрос. Я легонько провожу пальцами по перилам, но – такова особенность воспоминаний – не чувствую ничего. Как будто кто-то нарисовал форму предмета в воздухе, и этот контур – все, что можно нащупать. Если я пытаюсь ухватиться за что-то покрепче – повернуть дверную ручку, нажать кнопку, даже положить руку на включенную конфорку, – я прохожу сквозь предметы, как привидение, ничего не чувствуя. Единственное, что остается все время твердым, – это земля, по которой я хожу, но даже от нее ощущения странные, словно я ступаю по твердому воздуху.

Итак, я не могу осязать вещи, и меня тоже никто не видит, не слышит и не осязает.

Запах становится менее острым по мере того, как я осваиваюсь в новой обстановке, и мои уши открываются для звуков вокруг. Их не то чтобы много. Лишь еле различимый шелест страниц – это Та Эйми старается листать свою энциклопедию покемонов так, чтобы никто не заметил. Я улыбаюсь.

Если честно, я мало что помню о той поездке, но эту книжку помню. Я ее везде с собой таскала и загибала уголки страниц с покемонами-любимчиками.

По сравнению с другими воспоминаниями, где я бывала, это не такое уж плохое. Даже уютное. Почему бы мне не посвятить оставшиеся минуты разглядыванию картинок вместе с Той Эйми? Я ведь могу посидеть с ней рядом.

Что еще ты слышишь?

Звук воды: внизу кто-то принимает душ. Я заглядываю через перила, и у меня перехватывает дыхание.

Прямо подо мной на диване сидит мама. Она рассеянно смотрит на картинки с парусниками в рамках на стене, опершись подбородком на руку, а локтем на подушку, лежащую на коленях. Длинные волосы распущены по плечам. Они густые и немного вьются, как у меня. Помню, в детстве я думала, что из мамы получилась бы идеальная фигурка балерины для музыкальной шкатулки, потому что она очень красивая и умеет надолго замирать. Она часто сидела неподвижно, глядя в пространство.

Я ею зачарована. Не замечаю, что вода в душе перестала шуметь, пока не входит аппа. У него мокрые волосы, а на плечах – полотенце. Одет в футболку и спортивные штаны, как всегда в моих детских воспоминаниях. Меня поражает, как он с тех пор постарел. Тут он такой молодой.

– Эйми спит? – спрашивает аппа по-корейски.

– Мм, – отвечает мама.

– Пойду посмотрю, как она там одна.

Он направляется к лестнице, ведущей в мансарду.

Та Эйми замирает в кровати. Она торопливо сует книжку с покемонами под одеяло и закрывает глаза. В голове у меня мелькают воспоминания. Я точно помню, о чем в то мгновение думала: чтобы убедить аппу, что я сплю, надо застыть, как мама.

Но наверху он не появляется, как мне и запомнилось. Мама сказала ему что-то такое, что он спустился. Что именно, я тогда не разобрала, поскольку уже с облегчением вытаскивала книжку с покемонами из-под одеяла.

Сейчас, вернувшись, я слышу то, что пропустила тогда:

– Знаешь, я больше так не могу.

Шаги аппы на лестнице замирают. Он поворачивается:

– Ты о чем?

Мама не сводит глаз с парусников:

– Я все время думаю о том, чтобы вернуться. Начать все заново. Мечтаю об этом днем, вижу это во сне ночью. Словно все время слышу зов.

– Что тебя зовет? – спрашивает аппа тихим голосом. – Корея?

– Всё.

Я хмурю брови. Что бы это значило? Что значит – всё?

Аппа возвращается к дивану, опускается перед мамой на колени, чтобы заглянуть в ее глаза:

– Пожалуйста, не заговаривай об отъезде снова.

Снова? Я хмурюсь еще сильнее. Когда это она заговаривала об отъезде?

С тех пор как она от нас ушла, аппа всегда утверждал, что это было как гром среди ясного неба, что она и не заикалась об этом. Даже когда я прямо спрашивала, не было ли каких-то признаков, поводов подозревать, что она уйдет, уверен ли он в этом на сто процентов, он говорил: «Нет, ничего такого».

«Ушла, не сказав ни слова» – вот стандартная фраза, которую я использовала, рассказывая эту историю Никите или мистеру Раяге. Мы только слышали, что она в Корее, а значит, с ней все в порядке. Аппа предполагал, что ей просто нужно побыть одной и, возможно, она однажды вернется домой.

Она так и не вернулась, но мне всегда казалось, что аппа продолжает ждать.

Может, дело в том, что ему известна настоящая причина ее ухода?

Но зачем он тогда врет мне?

– Ты последнее время и так очень часто пропадаешь, – тихо говорит аппа. – Пожалуйста, не говори, что уйдешь навсегда.

– Я не могу не пропадать, ты же знаешь, – говорит она. – Это все труднее контролировать.

– Знаю. Но ты подумай, какую славную жизнь мы наладили здесь. Подумай об Эйми. Ради нее ведь стоило постараться, разве нет?

Мама отвечает молчанием.

Какой вкус ты ощущаешь?

Растерянность. Как будто откусил китайскую горькую тыкву и не понимаешь, что ешь. Горечь впитывается в язык и оседает в животе, скручиваясь там. Я не понимаю, что происходит. Ум заходит за разум. Пропадаешь? Труднее контролировать? О чем это они? Слова кажутся знакомыми и непонятными одновременно, словно я смотрю в зеркало, ожидая увидеть себя, а вместо этого вижу маму. Мне не уложить это в голове, по крайней мере здесь.

А сколько минут уже прошло? Лезу за телефоном, чтобы посмотреть. Совсем забыла, что во время исчезновений часы на телефоне останавливаются, пока я не вернусь. Сейчас оно застряло на 15:21.

Но это уже точно длится больше двух минут. Может быть, даже больше моего прежнего, десятиминутного, рекорда. На меня вдруг накатывает клаустрофобия. Да сколько мне еще здесь торчать?

Поворачиваюсь к Той Эйми. Может быть, если она уснет, воспоминание закончится, и я вернусь. Но она уже не в кровати. Я вздрагиваю, обнаружив, что она стоит рядом со мной и тоже смотрит через перила на аппу и маму.

И у меня внутри все опускается. Потому что я вспоминаю, что было дальше в ту ночь.

Я помню, как вылезла из постели и на цыпочках подошла послушать, о чем говорят родители. Помню, что почувствовала неладное. Села у перил тихо, как мышка, и наблюдала за ними. Я хотела знать, что будет дальше, и просидела там целую вечность, но дальше не было ничего. В конце концов, аппа просто встал и ушел спать.

Я сказала себе, что пойду спать, когда ляжет мама, а она все сидела, уставившись на парусники.

В шесть лет мне было не понять, почему она иногда вот так часами сидит неподвижно и смотрит в никуда. В ту ночь я лишь хотела бодрствовать вместе с ней, даже если она об этом не узнает. Чтобы ей не было так одиноко.

В семнадцать лет я по-прежнему не понимаю, почему она так сидит. Но мне нынешней хочется лишь одного – поскорее отсюда выбраться, потому что голова у меня пухнет, а стук сердца отдается в ушах.

Словно все время слышу зов.

Что тебя зовет?

Всё.

Это все труднее контролировать.

Что это значит?

Она все сидит смирно. Та Эйми тоже сидит смирно, но в конце концов ложится, опустив голову на энциклопедию покемонов.

И, поскольку мне никуда отсюда не деться и нечем тут заняться, я тоже сижу смирно, упершись коленями в грудь. Стараюсь дышать. Жду.

Жду.

Жду.

ФОРУМ ПО СЧИВ

ТЕМА: Посоветуйте, что делать, когда возвращаешься из воспоминания?

ЛюбительПопкорна: Всем привет! Нужны советы. Мне недавно поставили диагноз СЧИВ, разбираюсь тут с этими исчезновениями. Мне сорок два, никогда раньше с таким не сталкивался, но несколько месяцев назад началось. Само собой, это совершенно новый опыт, и тяжелее всего дается возвращение в настоящее после воспоминания. Это жутко выбивает из колеи, особенно если вокруг люди. В самом воспоминании хотя бы никто не видит, как ты тупишь. Можете подсказать, что с этим делать? Заранее спасибо.

ПареньизРаменИчираку33: Привет, Попкорн. Я придумал «Стандартный список процедур по возвращении из прошлого». Это такой ментальный чек-лист, который помогает мне снова сориентироваться, потому что, как ты сказал, возвращение – это взрыв мозга. Смело подстраивай список под себя.

ВОТ КАК-ТО ТАК. Круто, ты снова в настоящем. Дай себе время осознать, что ты вернулся из воспоминания. Для этого посмотри, что изменилось вокруг.

КАК ДОЛГО Я ОТСУТСТВОВАЛ? Посмотри на часы, выясни, сколько ты отсутствовал. Ты, наверное, уже заметил, что по возвращении приходится перезагружать телефон, чтобы установилось правильное время.

ЧТО ДАЛЬШЕ? Ну тут все понятно. Когда выполнил первые два пункта, реши, что делать дальше. Именно ближайшие действия (снова заснуть, если просыпался, продолжить работу, выехать на встречу, на которую уже опоздал, что угодно). Старайся не продумывать все далеко вперед, а то обалдеешь.

ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. Сделай глубокий вдох. Устакань пульс. Напомни себе, что ты в безопасности, и все будет хорошо.