Сара Сук
Встретимся вчера
Пять
ВОТ КАК-ТО ТАК.
Я задыхаюсь.
Возвращение всегда похоже на удар током – такое же яркое и внезапное. Вот я разглядываю описания покемонов через плечо Той Эйми, стараясь не вырубиться, а вот моргнула – и домик пропадает вместе с покемоном Чармандером и Той Эйми. Я одна в темном, пустом коридоре, рядом с кабинетом труда. Там же, где все началось.
Я приваливаюсь к двери кабинета и пытаюсь выровнять дыхание. Прижимаю ладонь к груди – сердце бешено скачет. Меня накрывает волна облегчения.
Вернулась. Наконец-то. Наконец-то.
Эмоции становятся менее бурными, несколько приглушенными, мозг переключается в режим автопилота.
КАК ДОЛГО Я ОТСУТСТВОВАЛА?
Нащупываю свой телефон, на нем все еще 15:21. Выключаю и снова включаю. Жду, пока загрузится. На экране высвечивается фоновая фотография (снимок, который я сделала в супермаркете «Эйч Март»[3]: – плоды хурмы, сложенные шаткой пирамидкой) и время.
00:13
Мой разум затихает и застывает. Я знала, что меня нет долго, долго как никогда, но девять часов?
Похоже, я пропустила выпускной аукцион.
А кто же тогда расставлял стулья?
Мой телефон забит пропущенными вызовами и сообщениями. Никита. Никита. Снова Никита. А вот сразу дюжина от аппы.
Я никогда не прихожу домой поздно. Если задерживаюсь, всегда предупреждаю аппу. Надеюсь, он не успел обратиться в полицию с заявлением о пропаже человека.
ЧТО ДАЛЬШЕ?
Провожу пальцем по экрану, набираю аппу и подношу телефон к уху. При этом иду по коридору – сначала медленно, но постепенно перехожу на бег. Гудки идут. Я мчусь к парадному входу, но двери крепко-накрепко заперты. Изо всех сил дергаю ручку, будто это поможет открыть дверь, которая заперта изнутри и снаружи. Будто это что-то меняет.
Вызов все идет. А я все дергаю.
А потом гудки прекращаются, и голос аппы наполняет мое ухо.
– Эйми, – говорит он громко и встревоженно. – Ты где?
– Я в порядке. Я в школе, – говорю я. Выходит очень тихо. Откашливаюсь. Не хочу заставлять его волноваться даже в такой ситуации. – Можешь за мной приехать? И, видимо, придется позвать охранника.
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО.
Аппа вместе с охранником Карлом добирается до меня только к часу ночи. Он подбегает, кладет руки мне на плечи, быстро осматривает и убеждается, что я цела и невредима, как и говорила. Мы наперебой осыпаем Карла благодарностями.
– Ты же та девчонка с синдромом времени, да?
На щеке охранника следы от подушки. Утром надо ему кофейку принести в качестве моральной компенсации. Я киваю, на что он вздыхает и сердито хмурится:
– В следующий раз будь добра исчезать в учебные часы, ладно?
Мое лицо заливает краска смущения.
– Да я как бы не специально, – бормочу себе под нос.
– Что-что?
– Я говорю, что не могу это контролировать, – повторяю громче. Обычно я на такое не реагирую, пропускаю мимо ушей. Но я так издергалась и вымоталась, что слова выскакивают прежде, чем успеваю их остановить. – Думаете, я прямо мечтала оказаться запертой в школе посреди ночи, одна-одинешенька?
Карл снова вздыхает и качает головой:
– Ох уж эта молодежь. Эгоистичнее с каждым годом. Вы думаете, ваши выходки никого, кроме вас, не задевают, да?
– А я что, сейчас должна о ком-то, кроме себя, переживать? – поражаюсь я. – Я же просто…
– Эйми, ну хватит, – прерывает меня аппа. Потом кивает Карлу: – Сожалеем, что разбудили вас и втянули в это. Еще раз большое спасибо за помощь.
Карл сварливо отмахивается:
– Ладно, ладно, идите уже отсюда. Дайте поспать.
Аппа кладет руку мне на плечо и подталкивает к выходу. Я в таком шоке – даже не сопротивляюсь. Чувствую возмущенный взгляд Карла, провожающий нас до машины.
Домой едем в тишине. Аппа за рулем, его плечи напряжены, но он молчит. Сижу, стиснув руки на коленях. Почему ты не защитил меня от Карла? Вот что мне хочется сказать. Почему ты не поверил, когда я говорила, что проблема серьезная? Но я не хочу говорить первой. Хочу, чтобы он что-то сказал, чтобы признал сегодняшнее происшествие, отреагировал на него, на все это. Но даже сейчас он со мной не разговаривает.
Горечь разочарования охватывает меня, сталкиваясь с желанием сохранять покой и не подвергать аппу еще большему стрессу в эту ночь.
И я нарушаю тишину первой:
– Я ведь говорила, что исчезновения – это серьезно. Что у меня неприятности из-за исчезновений.
Хочу вложить в эти слова всю свою злость. Если бы он только поверил, если бы помог, когда я просила, этого могло не случиться. Но сейчас усталость сильнее злости, и выходит какое-то неубедительное бормотание.
Он молчит пару секунд, не отрывая глаз от дороги, а потом отвечает:
– Ну сейчас же с тобой все в порядке, вот и дальше все будет хорошо.
Я отворачиваюсь и закрываю глаза.
Никита:
Эй! Надеюсь, ты там отдыхаешь и восстанавливаешься.
Никита:
Пиши, если что-то нужно.
Никита:
Я могу слинять с уроков и заскочить к тебе или созвониться в любое время – одно твое СЛОВО!
Я лежу в кровати и тупо смотрю на выскакивающие одно за другим сообщения Никиты. Я отписалась ей ночью, когда добралась до дома. Сообщила, что жива и здорова. А утром предупредила, что останусь дома, – «поболею». Извинительный кофе для Карла подождет. «Ты в порядке?» – написала Никита в ответном сообщении. «Да, все норм. Просто устала от вчерашнего…»
Вчерашнего – чего? Вчерашнего эпизода? Вчерашнего провала во времени? Вчерашней абсолютно сбивающей с толку встречи с мамой из прошлого?
Мамины слова без остановки крутятся в моей голове: «Я не могу не пропадать, ты же знаешь. Это все труднее контролировать». Эти слова меня преследуют. Могут ли они значить то, о чем я думаю?
Я в конце концов стерла лишнее и оставила так: «Просто устала от вчерашнего». Было это в семь утра.
А сейчас полдень. Приятно, что Никита снова вспоминает обо мне, но сил на ответ пока не хватает. Я знаю, что она волнуется и, может быть, умирает от желания знать, что именно случилось, но в том-то и дело. Я даже себе не могу ответить на этот вопрос.
Хочется просто валяться в кровати весь день. Ничего не делать – только думать. Или не думать. Даже лучше. Просто дрейфовать. Мне привычно чувствовать себя не в своей тарелке после путешествий в память, но так паршиво мне, кажется, еще не было. Все как в тумане, мысли путаются. Хочется забыть о них, а вместе с ними – обо всем мире.
Но тут у меня начинает урчать в животе, и я все-таки вытаскиваю себя из постели и ползу на кухню пошарить в поисках еды. На холодильнике записка на корейском: «На плите кимчи-ччиге, погрей себе. В рисоварке есть рис».
Почерк у аппы аккуратный и четкий, как печатный шрифт. Поднимаю крышку рисоварки и подставляю лицо поднимающемуся пару. Утром я слышала привычные кухонные звуки. Потом долго было тихо. Может быть, он ждал, что я выйду из комнаты и наполню тарелку хлопьями, – как всегда. Или тихо читал новости, потерянный в собственном мире, – как всегда. Так или иначе, вскоре я снова услышала, как он возится. Звяканье посуды и плеск воды, а потом щелчок дверного замка, когда он уходил на работу. Похоже, перед уходом он как-то выкроил время, чтобы сварить для меня свежий рис.
Разогреваю кимчи-ччиге. В своем сознании, где-то под пеленой оцепенения, я отмечаю чувство благодарности за то, что аппа нашел время его приготовить. А слоем ниже – злость, жгучую и красную, как эта острая корейская похлебка на плите. Он даже не спросил, где я вчера была. То есть я отсутствовала девять часов, а ему все равно, что и с кем я делала. Да он, похоже, больше переживал о потревоженном Карле, чем о том, что случилось со мной.
Пожалуйста, не заговаривай об отъезде снова.
Слова, которые он говорил маме во вчерашнем воспоминании, обжигают меня. Он знал? Знал, что она уйдет? А если знал, почему уверял, что она ушла без предупреждения, не сказав ни слова? Неужели он лгал мне все эти годы?
Я сажусь за стол с похлебкой и рисом и захожу с телефона на форум по СЧИВ. Я зарегилась несколько лет назад, но сама никогда ничего не постила. Можно сказать, я уже профессиональный пассивный наблюдатель. Лишь один раз я поучаствовала в жизни форума – пришла на встречу людей со СЧИВ.
Такие встречи проводятся в разных городах мира, чтобы люди со СЧИВ могли пообщаться лично. Бывают они и в Ванкувере, и в прошлом году я, наконец, уговорила аппу отпустить меня туда. Он боялся этой моей встречи с незнакомцами из интернета, но после исчезновения на выставке мне отчаянно хотелось пообщаться с людьми, похожими на меня. И он сдался, но с одним условием: он идет со мной.
Встреча проходила в кофейне. Едва войдя, я принялась высматривать компанию, с которой могла бы с первого взгляда почувствовать душевное родство. Тут меня заметила какая-то женщина. Она тихонько поманила меня к столику, за которым уже сидело пять человек.
– Вы пришли на встречу по СЧИВ? – спросила она.
Я подтвердила. Мы с аппой представились, остальные тоже. Все были старше меня, на вид – студенты или работающие взрослые, и я очень остро ощутила, что мне шестнадцать и я тут с папой. Было неловко. Нет, не только мне. Неловко было всем. Может быть, у остальных это тоже первый опыт?
Слово взял Хассан, назвавшийся студентом третьего курса из колледжа Лангара:
– Как раз перед тем, как вы пришли, я представлял всем моего двоюродного брата Коула. – Он показал на парня рядом с собой, в бейсболке козырьком назад и с зубастой улыбкой. – У Коула, хм, нет СЧИВ, но он попросил разрешения присутствовать на нашей встрече. Он снимает документалку о синдроме для своего режиссерского курса.
– Ой, – сказала я удивленно. – Эм…
– Нас что, снимают? – спросил аппа, нахмурившись.
– Нет-нет, я просто наблюдаю и делаю заметки, – бодро сказал Коул. – Я сейчас киностудент, а в будущем кинорежиссер. По-моему, СЧИВ – важная штука, о которой говорят недостаточно. Поэтому я решил, что лучшей темы для моей документалки просто не найти. Упоминаний о вас в фильме не будет, ничего такого, я только провожу исследования. Хотя, если вы не против интервью, можем пообщаться после. Тут все уже разрешили мне присутствовать, но если вы возражаете…
В воздухе повисла долгая тишина. Аппа сощурился на Коула, наклонился ко мне и незаметно прошептал:
– Калькка?
С одной стороны, я была не прочь ответить: «Да, пойдем отсюда». Не так я представляла свою первую групповую встречу. Меньше всего мне хотелось подбирать слова перед нынешним киностудентом, будущим кинорежиссером. С другой стороны, я только пришла, и даже это стоило мне немалых усилий.
– Ну ладно, – сказала я. – Если вы не будете меня цитировать в фильме.
– Только с вашего согласия, и если что-то покажется мне достойным цитирования, – заверил Коул, расплываясь в улыбке. – Я даже записывать ничего не буду против воли присутствующих. Так что представьте себе, что меня нет.
Он жестом предложил нам продолжать, при этом приготовил блокнот и ручку.
– Ну, кому как живется? – спросила Лора.
Это она пригласила меня к столику.
Сначала все смущались, но постепенно разговор пошел и неловкость начала рассеиваться. Все оживились, когда один из старших взрослых по имени Дилан рассказал, что его триггерное ощущение – осязание. Особенно опасно касаться чего-то холодного, поэтому зимой приходится нелегко. Другая участница, Заина, призналась, что всегда исчезает, если увидит падающую звезду или ее изображение. Как же интересно было слушать о чужих проявлениях СЧИВ – таких похожих и одновременно непохожих на мои. Вот. Вот ради чего я осталась. Я уже набрала воздуха и открыла рот, чтобы поведать всем о своем триггере, но тут Коул поднял вверх ручку.
– Сожалею, что перебил, – перебил он без всякого сожаления, – но я не могу не спросить, потому что мне дико любопытно… Хассан говорил, что у людей со СЧИВ существует риск застрять во временной петле. С кем-то из вас такое бывало?
Временные петли? По моим сведениям, временные петли – это лишь домыслы, такой миф, о котором люди любят пошептаться на форумах время от времени. Якобы человек может попасть в бесконечную петлю, то есть застрять в воспоминании, как в ловушке, и не вернуться в настоящее. Если честно, я покрываюсь мурашками от одной мысли об этом. Изо всех сил стараюсь не читать такие треды.
Хассан, казалось, был готов провалиться сквозь землю:
– Я же говорил, это лишь теория.
– А как же история Бенджи Грей-Диаса? – спросил Коул. Произнося это имя, он понизил голос до громкого шепота. – Ну, знаете, того американского сноубордиста, который пропал без вести прямо перед олимпийским дебютом?
За столом все напряглись. Конечно, каждый слышал о Бенджи Грей-Диасе. Он не просто был одним из немногих известных людей со СЧИВ, о диагнозе которого все знали. О его таинственном исчезновении прошлой зимой кричали все заголовки и выпуски новостей – таким странным оно было. Спортсмен бесследно пропал накануне выступления в хафпайпе, и народ на форумах начал болтать, что он, возможно, угодил во временную петлю. Слух попал в новости, и какое-то время, казалось, это обсуждали все. Но никаких доказательств не последовало, и слухи схлынули так же быстро, как возникли. А Бенджи Грей-Диас так и не нашелся.
– Да с ним что угодно могло случиться, – сказала Лора. – У нас нет достоверной информации о том, что это была временная петля. И потом, как сказал Хассан, все это чистая теория. Ответ на ваш вопрос: со мной такого не бывало.
Все остальные кивнули.
– Ну а если теория все же правдива, – настаивал Коул. – Что, по-вашему, способно вызвать попадание во временную петлю? И можно ли из нее выбраться? И каково в ней находиться?
– Думаю, это был бы страх и ужас, – решительно сказала Заина. – Настоящий ночной кошмар, правда? Что бы ни случилось с Бенджи Грей-Диасом, думаю, мы все надеемся, что это никак не связано со СЧИВ.
– Кто может что-нибудь добавить? – спросил Коул, занося ручку над блокнотом.
– Ну что тут еще добавишь? – Хассан явно раскаивался, что привел Коула на встречу. – Умоляю, заканчивай с этим. У нас тут вообще-то разговор.
– Да ладно! – не унимался Коул. – Разве вам самим не хочется знать? Это же главный прикол вашего состояния! Мне кажется, людям было бы суперинтересно узнать о нем из моей документалки.
Дилан поднял бровь и скрестил руки на груди:
– По-вашему, прикольно исчезнуть из своей жизни и застрять там, где никто не может тебя найти?
– Ой, ну я не то имел в виду, – сдал назад Коул. – Просто хочу помочь большему количеству людей осознать, с чем вы сталкиваетесь, вот и подумал, что временные петли – это хороший новый взгляд на тему, неисследованный ранее аспект. Отличный вариант, чтобы зацепить зрителей.
– Простите, простите, – беззвучно шептал Хассан товарищам по столу.
Вот бедняга! Он ведь не виноват, что братец не умеет оценивать обстановку. Ясно же, что никто не горит желанием выворачивать душу наизнанку перед человеком, который собирается развлекать нашими историями зрителей учебного фильма, но Коул или не осознавал собственную бестактность, или ему было плевать.
Как бы то ни было, после такого разговор было уже не спасти, и встреча вскоре закончилась. Коул раздал всем клочки бумаги со своим электронным адресом и предложил написать ему, если мы захотим дать интервью для проекта. Аппа взял листочек за меня и выкинул в урну у выхода.
Больше я на групповые встречи не ходила. Хотя все, кроме Коула, мне очень понравились, я решила, что информацию безопаснее собирать онлайн. Уж очень оно непредсказуемо, это личное общение.
Отправляю в рот полную ложку риса и ччиге, а пальцы по-прежнему зависают над телефоном. Перебираю в памяти вчерашнее воспоминание о маме и ввожу в поиске форума запрос: СЧИВ – наследственный?
Выпадает тред с заголовком: «У кого-то еще есть члены семьи с таким состоянием?» Скроллю ответы.
ЗачарованнаяЗвёздамиХельсинки01: Я уверена, что синдром наследственный. У папы есть и у деда был.
1234маргарин: Нет. В моей семье нулевая история СЧИВ. Я первый, и вообще сомневаюсь, что они мне верят. Клянусь, когда я пропадаю, они думают, что я прячусь в чулане, чтобы привлечь их внимание.
ЛордГном_и_Миньоны: Так же, как у маргарина. В моей семье только у меня.
ро_чан_87: Я думал, я единственный в семье, но выяснил, что у моей покойной тети это тоже было, а я и не знал. Очень жаль. Поговорить с близким человеком было бы так утешительно.
Меня цепляет последний коммент. А я и не знал. Мгла в моем сознании начинает рассеиваться. Нет, не рассеиваться. Ее проглатывает, пожирает, полностью вытесняет отчаянное любопытство.
А может, у мамы тоже был СЧИВ?
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ ЭЙМИ РО
ЧТО Я ЗНАЮ
● У меня синдром чувственного искривления времени.
● Мое триггерное чувство – запах. Исчезновения не регулярны, но они учащаются.
● Моя мама сказала, что ей «было трудно контролировать свои исчезновения» (цитата неточная).
ЧЕГО Я НЕ ЗНАЮ
● Почему я исчезаю все чаще.
● Как остановить это учащение.
● Что имела в виду мама.
● Связаны ли ее исчезновения со СЧИВ или с чем-то другим.
● Почему аппа говорил, что ее уход от нас был неожиданным, а сам, похоже, прекрасно все знал заранее.
● Почему неизвестного настолько больше, чем известного.
Шесть
Поверить не могу, что я это делаю, но, как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Я листаю форумы, как сумасшедшая, вооружившись записной книжкой. Сама толком не знаю, что именно ищу, просто записываю все свои вопросы, мысли и любые ценные обрывки информации, которые попадаются. Был ли у мамы СЧИВ? Почему я все время вижу ее в воспоминаниях? Пытаются ли мои исчезновения мне что-то сказать? Вопросы копятся, накладываются друг на друга, и становится вообще непонятно, какой мне нужен ответ, – вот такое чувство. Понятно одно: я в поиске. Но форумы не безграничны, мне нужно что-то большее.
Я сижу с ноутом на диване в гостиной и ввожу новый поисковый запрос: Коул, СЧИВ, документальный фильм.
Его документалка всплывает первой же ссылкой. Это двадцатиминутный ролик на «Ютубе». Называется «Незримая реальность синдрома чувственного искривления времени».
Курсор застывает над ссылкой. Божечки. Неужели я добровольно себя этому подвергну? Поколебавшись, все же нажимаю. Ролик начинается нарезкой из разных фильмов о путешествиях во времени сначала с обычной скоростью, а потом быстрее, быстрее, быстрее – и внезапно все обрывается черным экраном.
«Путешествия во времени, – узнаю я голос Коула. – Мы знаем, как их изображают фантасты. Но каковы они в реальности?»
За кадром начинает играть музыка из сериала «Секретные материалы», а в кадре – подсъемка[4] обычных людей, идущих по улице.
«Синдром чувственного искривления времени. Состояние, при котором люди перемещаются назад во времени, в свои воспоминания, под воздействием одного из пяти триггерных ощущений: зрительного, звукового, обонятельного, вкусового или тактильного. Там им приходится бороться с искушением переделать прошлое и поменять ход истории для всего человечества. Так как они это делают? Каково это – быть настоящим путешественником во времени?»
Я закатываю глаза. Это ведь даже фактически не точно. Надеюсь, ему больше двойки не поставили. И как мне вообще взбрело в голову это смотреть? Едва ли я тут почерпну что-то новое.
И вот я уже собираюсь выключить, но тут на экране появляется лицо Хассана. Он сидит за кухонным столом с микрофончиком на воротнике клетчатой рубашки, смотрит не в камеру, а немного в сторону, как будто беседует с интервьюером за кадром. Видимо, Коул заполучил, по крайней мере, одну жертву для своих интервью. Двоюродного брата. Я решаю пока не выключать.
«На самом деле мы не можем менять прошлое, – говорит Хассан, усмехаясь. – Мы лишь наблюдаем за событиями, которые разворачиваются в точности, как когда-то. Потом переносимся в настоящее. Все не так интересно, как ты преподносишь».
«Как ты попадаешь в прошлое?» – спрашивает голос Коула за кадром.
«Мое триггерное чувство – звук. Если то, что я слышу, напоминает момент из прошлого, я ненадолго переношусь в этот момент. Например, звук поезда или грома».
«А можешь рассказать, в какие воспоминания возвращаешься?»
Хассан улыбается плотно сжатыми губами: «Просто личные воспоминания. Тебе будет скучно».
«Ладно, понял. Что, по-твоему, самое сложное в путешествиях во времени?»
«Самое сложное? – Хассан задумывается на мгновение. – Полагаю, для меня самое сложное – возвращаться к воспоминаниям, которые мне не хочется переживать заново. С этим ничего нельзя поделать, приходится ждать, пока все закончится, и вот это бывает тяжело. Но я заметил, что иногда я попадаю в самые тяжелые воспоминания не просто так. Есть причина. Порой это знак, что я не решил какие-то проблемы в прошлом или должен найти развязку. Может быть, я просто выдумал себе такое объяснение, но с отдельными воспоминаниями это помогает. Не всегда, иногда».
«Потрясающе! – восклицает Коул. – А что ты можешь рассказать о временных петлях?»
Хассан вздыхает: «Следующий вопрос?»
На экране внезапно возникают стоковые кадры человека в белом лабораторном халате, который лихорадочно что-то пишет мелом на доске, и снова музыка из «Секретных материалов».
«Временные петли, – объявляет Коул за кадром. – Вокруг них столько мифов и страхов, что даже люди со СЧИВ не в состоянии их описать…»
Я надеюсь увидеть еще чье-то интервью, но оставшееся видео полностью состоит из многословного повествования Коула. Закрываю видео и ноут.
Откидываю голову на спинку дивана, тупо смотрю в потолок. Просветительская ценность документалки Коула, будущего кинорежиссера, оказалась примерно такой, какой я и ожидала, – нулевой. Но одна часть меня поразила. Хассан – единственное, что там было стоящего.
Я открываю записную книжку и пишу: «Порой это – знак, что я не решил какие-то проблемы в прошлом или должен найти развязку… Не всегда, иногда».
Развязку.
Просматриваю записную книжку. Я делаю в ней записи после каждого исчезновения. Раньше я не видела в своих воспоминаниях какой-то системы, но в последнее время явно проявились закономерности. Это я и без всякого специалиста заметила. Мои собственные записи глядят на меня, сверкая доказательствами.
Исчезновение номер шесть. Грейпфрут и мускус; моя мама в библиотеке.
Исчезновение номер семь. Меловая пыль; я рисую семейный портрет на тротуаре.
Исчезновение номер восемь. Малиновый сироп; ищу маму, разлив сок из пакетика.
Исчезновение номер девять. Кукурузный чай и сигареты; впервые вижу аппу в слезах.
И конечно, исчезновение номер десять. Опилки; остров Солт-Спринг.
До этого мама была в центре воспоминания только во время исчезновения номер два: запах кленового сиропа отправил меня в тот день, когда аппa пытался испечь блинчики, но они у него все подгорели. Мама сказала, что их жалко выбрасывать. Она соскребла обугленный слой и добавила двойную порцию сиропа, чтобы замаскировать горелый вкус. Получилась какая-то жуть, но мама утверждала, что это напоминает ей тальгону, сладость из ее детства. Это такая плоская круглая конфета, в середине которой выдавлена фигурка. Конфету надо съесть, не поломав фигурку. И мама умяла все блинчики. Я и не вспоминала этот день, пока не вернулась в него. Так почему же мама стала теперь возникать в воспоминаниях так часто?
Пытается ли мое подсознание что-то мне сказать? Что нужно найти развязку для нашей истории, если я хочу пропадать реже? В голове звучит голос Хассана: «Порой это – знак». Так это знак? Сигнал от Бога, Вселенной или моего собственного мозга о том, что есть правда, которая должна быть открыта, и я не найду покоя, пока не открою ее?
– Бред какой-то, – говорю я вслух.
А если? А если не бред? А если это все же знак: найду ответы на все вопросы о маме и стану исчезать реже? Я, наконец, вздохну свободнее, испытаю все, что должна испытать в первый раз, – свидания, танцы, водительские права. Смогу выставлять работы без страха.
Я вообще могла бы жить полной жизнью.
Мамино лицо снова возникает у меня перед глазами – далекое, отстраненное; такое, как в домике на острове Солт-Спринг. Если у нее тоже СЧИВ, она бы поняла, что я сейчас чувствую. А я бы знала, что чувствует она. Может, она вообще не ушла бы, если бы знала, что через несколько лет я тоже столкнусь со СЧИВ. Останься она тогда, мы могли бы поддерживать друг друга. И может, даже еще сможем, если снова встретимся.
Слышится звяканье ключей, и входная дверь открывается. Я поднимаю глаза и вижу, как входит аппа с коробкой пиццы. Неужели уже пришел с работы? Это сколько же я так сижу?
– Привет, аппа, – говорю я, запихивая ноут и записную книжку под диванную подушку. И натягиваю улыбку.
– Привет. – Он поднимает коробку. – А я с пиццей.
– Круто, умираю с голоду, – живо отзываюсь я.
Почему-то я чувствую себя виноватой, как будто он поймал меня за каким-то запретным занятием. Пожалуй, я всегда себя так чувствую, когда думаю о маме. Сейчас трудно поверить, но до ее ухода мы с аппой могли говорить обо всем. А потом она ушла, и появились темы, на которые больше говорить нельзя. Вскоре я поняла, что аппа избегает любого упоминания о ней и мне лучше следовать его примеру. Потом прошло еще немного времени, и мне поставили диагноз СЧИВ. Новая тема, которую он не хотел затрагивать. Табуированные темы медленно накапливались между нами, и однажды их оказалось так много, что проще стало не разговаривать вовсе.
– Эйми?
Я моргаю. Аппа уже у кухонного стола, открывает коробку с пиццей. Встаю, иду к нему.
В коробке лежит половина гавайской пиццы и половина канадской, с томатным соусом, моцареллой, беконом, пепперони и грибами и соусом. Соус «халапеньо ранч» прилагается. Я всегда такую заказываю. Интересно, спросит ли аппа, как прошел мой день, как я себя чувствую после вчерашнего исчезновения, хочу ли поделиться воспоминанием.
Нет, не спрашивает. Едим молча.
Я подбираю слова, чтобы расспросить его о маме, соображаю, как его разговорить, и тут он сообщает:
– Мне сегодня звонил школьный психолог.
Я едва не роняю кусок пиццы.
– Мистер Раяга?
– Да.
Мое сердце воспаряет. Слава мистеру Раяге, который выполнил свое обещание и позвонил аппе по поводу моего похода к специалисту. Это как нельзя кстати.
– А что говорил?
– Да ничего особенного. Беспокоился за тебя, но я сказал, что тебе уже намного лучше. – Аппа рассматривает мое лицо. – Похоже, так и есть. Выглядишь сегодня гораздо бодрее.
Я моргаю. Просто не знаю, что сказать:
– Я… Ну… А он не упоминал о встрече? Или о моем походе к врачу?
– А, ну да. Но я сказал, что это лишнее. И что мы сами справляемся.
– А мы справляемся? – спрашиваю я, не веря своим ушам. «Не раскачивай лодку, Эйми, – останавливает меня внутренний голос. – Не обостряй». Но я не в состоянии сдерживаться. Я обязана знать. – А как именно мы справляемся?
– Ну, ты осталась дома, и тебе стало получше, так? – говорит аппа. – Тебе всего лишь нужно было немножко отдохнуть.
Я смотрю на него в упор. Неужели он думает, что все так просто?
– Аппа, меня вчера не было девять часов.
– Ну ты же вернулась, и сейчас все хорошо. И потом, такое случилось только один раз. Больше не повторится.
– Разве ты можешь это гарантировать? – Я повышаю голос, перехожу на крик.
Он смотрит на меня удивленно – не ожидал крика. Затем удивление сменяется чем-то более знакомым: молчаливой просьбой, которая повисает в воздухе между нами. Оставь это. Давай просто спокойно пообедаем.
– Мы же говорили об этом вчера утром. Тебе надо хорошенько постараться не делать так больше. Ты же умная, способная девочка. Надо тренироваться, ясно? Не сдавайся.
Он улыбается, возвращаясь к своей пицце. Взгляд становится далеким, и он вновь переносится в то место, куда мне нет доступа. Только теперь я прозреваю. Что бы я ни говорила, как бы часто ни исчезала и кто бы ни пытался его убедить, аппа не увидит то, что видеть не хочет. Я все жду, когда он придет на помощь, но он никогда не придет. Никогда не станет слушать, никогда не будет на моей стороне так, как мне нужно, никогда не поймет, что это нельзя преодолеть одной силой воли.
Я медленно роняю пиццу на тарелку, прошу прощения и выхожу из-за стола.
«До меня дошло», – думаю я по пути в свою комнату, закрываю дверь и приваливаюсь к ней спиной.
Я совсем одна.
