Савелий Новодачный
Домашний рай
Глава 7
Похороны. Хоронят преферансиста, умершего от инфаркта после
паровоза на мизере. В первых рядах процессии – друзья в чёрном,
скорбная музыка, все молчат и смотрят под ноги. Один тихонько
трогает другого за рукав: «слушай, что я подумал, если бы мы
тогда зашли с червей, то он бы взял не четыре, а шесть взяток!»
Второй: «Да перестань ты, и так хорошо получилось…»
Анекдот про преферансистов
Ира предпочла бы, чтобы у нее муж был
знаменитым физиком, но… с моей «зарплатой»
В. Желязняков («Партизан»)
Не все физтехи, подобно Семену Веснику, видели себя в науке. С запада подули ветры, доносящие сладкий запах разрешенной травки, наркотиков потяжелее; дипломаты, артисты, моряки дальнего плавания привозили журналы с красотками и плейбоями, разряженными в красивые блузки, рубашки и, наконец, предмет вожделения многих советских юношей и девушек – фирменные джинсы.
Бывший второкурсник Виктор Мохов попался на этом. Подробности печальной истории рассказал ему всезнающий Славик Замазкин. Он же поведал, что Витю сбил с панталыка старшекурсник Батон.
«Это Брежнев во всем виноват. У него же принцип такой по жизни был «Живи сам и давай жить другим». Вот и додавался, развел спекуляцию. А корни – еще с фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Тогда ведь в СССР иностранцев запустили… Ну, так вот, Витька с Батоном сдружился на свою голову. Вместе ездили в «Молодежный», у иностранцев матрешки да ушанки на джинсы и футболки меняли, а потом в комиссионках и других людных местах продавали. В ГУМе мафия однажды их отловила, от наглости офигела, Витьке поджопников надавали. Но все равно, он довольный ходил, выеживался, смотрите, как жить надо. У них даже свой секс-клуб был. Но в один прекрасный, а точнее, совсем наоборот, день, опера их накрыли. Батон, гад, артистично так в обморок упал, на Скорой увезли, а Витек выкручивался один, но Батона не сдал. За связь с иностранцами Витька и выпиздели из института. Причем, они же совсем мелочами промышляли. Витек рассказывал, что в той же гостинице «Молодежная» простые официанты меняют черную икру на пальто, плащи, сапоги. И навар у них, сам представляешь, какой. У них там все прикормлены, а вот мелкая сошка за все отдувается, отчетность ведь надо показывать».
Вот в эту самую гостиницу «Молодежная», расположенную возле Останкинской телебашни и ВДНХ, где Витька Мохов, сейчас служащий в рядах Советской Армии, вступал в запрещенный контакт с иностранцами, покупая у них шмотки, сигареты и жвачку, и направлялся Нахимов. Он отлично понимал, почему Батон и Витька избрали для своих делишек именно гостиницу «Молодежная». Она располагалась недалеко от станции Окружная, куда легко можно добраться на электричке из Долгопрудного. Скорее всего, по той же причине избрал ее и Евгений Бирюков. Но он использовал гостиницу не для фарцовки, а для игры в карты.
Преферанс, он же «пулька», пользовался огромной популярностью в среде физтехов. Не зря и строчки такие появились «Все, что должен знать физтех – Метрополь, марьяж, теормех! Кто не знает, кто не понимает – пара!» Многие бессонные ночи проводили студенты, расписывая «пульку». В ней, как и в любой карточной игре, заложен элемент случайности, но тот, кто хорошо считает и обладает прекрасной зрительной памятью, имеет все шансы при любом раскладе побеждать. Евгений Бирюков был именно таким игроком. Ему везло, потому что он обладал феноменальной памятью. Что до счета, и в этом природа его не обделила. Бирюкову быстро надоела игра с собратьями-студентами, потому что игра здесь шла мелочная, по десяти копеек за взятку. Да и грешно ему казалось обдирать как липку физтехов. По этой причине со временем он начал искать денежных дяденек, любящих перекинуться в картишки.
Таким вот образом картежная судьба и закинула его в знаменитую гостиницу «Молодежная». Само здание, состоящее из трех двадцатичетырехэтажных зданий в форме трилистника, конечно, не могло соперничать по высоте с Останкинской башней, но тоже было заметно издалека. Архитектор задумал так, что с разных расстояний и сторон света оно воспринимается по-разному, и темно-синий цвет, по задумке, мягко переходил в цвета неба. Еще свежая в памяти советских людей Московская Олимпиада 1980 года нашла отражение в деревянной фигуре Мишки, улетевшего на воздушном шаре со стадиона «Лужники» в день ее закрытия. Зимой на госэкзамене по физике на физтехе в одном из вариантов фигурировала задачка именно про летающего медведя, что вызвало невольную улыбку студентов.
Нахимов раньше никогда не бывал в гостинице, знал только, что она недалеко от метро «ВДНХ», поэтому отправился туда на метро, держа пакет с аккуратно вложенными вымпелами и грамотами Семена, а оттуда уже добрался до места назначения.
На подходе к гостинице он увидел пару мальчиков, примерно, шестого класса. Они подбежали к солидному мужчине, судя по одежде и поведению, иностранцу. Вполне возможно, что это был инженер из немецкой или английской компании по изготовлению каких-нибудь кнопочных телефонов. Дети, издали показывая блестящие значки, начали знаками требовать жвачку. Бизнесмену явно стало весело. Он улыбался во весь рот, демонстрируя набор белых гладких зубов, в голубых глазах засверкали огоньки. «Бесплатный цирк, да и только, – такие мысли по всей видимости приходили ему в капиталистическую башку, – туземцы, в первый раз видящие чуингам!» Иностранец с интересом взял в руки значки и начал рассматривать. Нахимов знал, что с валютой никто не связывался, поскольку это была расстрельная статья. А вот такой бартер получил очень широкое хождение. Особенно в крупных и портовых городах, куда заезжали иностранцы. С негодованием он отверг пионерские значки стоимостью в десять копеек, все-таки, видать, был опытный бизнесмен, не в первый раз бывавший в стране победившего социализма. А вот значок «Вперед к победе коммунизма» с Лениным в анфас в центре его почему-то привлек. Вынув из кармана пару пакетиков жевательной резинки, иностранец протянул их мальчикам. Те быстро схватили жвачку и, оглядываясь по сторонам, – нет ли поблизости милиционера, – испарились.
По словам Витьки Мохова, прожженные иностранцы в свою очередь гонялись за фотоаппаратом «Зенит-Е». В советских магазинах он стоил сто рублей, а фарцовщики толкали его за пятьдесят долларов, то есть крайне дешево для зарубежных гостей. То же самое касалось и знаменитых «Командирских» часов, прямо таки вырываемых из рук фарцовщиков. Для иностранцев это были выгодные сделки, поскольку в отведенных для них валютных магазинах «Березка» все стоило гораздо дороже. В общем, торговали всем, что представляло интерес: от матрешек до водки «Столичная», от черной икры до картин художников, истинную стоимость которых могли оценить только специалисты, порой шокированные тем, что подлинниые шедевры уходят за ящик дешевого алкоголя…
Нахимов еще не знал, как он сумеет проникнуть в гостиницу. Пропускная система царила везде. Пропуск требовали в «Граните», в институте, хотя знакомые вахтеры пускали и без него, в общежитии, но и там тебя знали, как облупленного, и не заморачивались излишним формализмом. А вот для входа в гостиницу «Молодежная», в которой проживали иностранцы, проникнуть казалось очень сложным. Даже заселиться туда, имея московскую или подмосковную прописку выглядело проблематично. Конечно, фактор красной, а в худшем для посетителя случае, фиолетовой бумажки номиналом в двадцать пять рублей, срабатывал, но и в этом нужна была крайняя осторожность. Администраторы таких тепленьких местечек, как гостиница, предпочитали лишний раз не рисковать.
Он поднялся по ступенькам и нерешительно вошел в массивную дверь, невольно взглянув на веселую мордашку Олимпийского Мишки. Оглядевшись по сторонам в просторном холле, увидел стойку с администратором, сидящей под часами, показывающими время в столицах стран. Странно выглядели названия Лондон, Нью-Йорк, Париж, Берлин, – словно из неведомого, потустороннего мира.
Вестибюль смотрелся празднично, имел высокий потолок, а на стене располагалось огромное панно. Широкой толпой шли молодые люди разных национальностей, держась за руки, демонстрируя единение, интернационализм и солидарность трудящихся. Фасад любого здания или общества всегда такой вот, праздничный, а копнешь глубже, и найдешь мелкого фарцовщика, меняющего значки на жвачку, или еще того хуже. Такие мысли роились в мозгу Нахимова, потому что и сам он шел не на симпозиум молодых ученых, обсуждающих проблемы ускорения заряженных частиц в синхрофазотроне, а на картежную игру, не продвигающую, словно молодежь на панно, мир к идеалам добра, а, наоборот, подстегивающую самые низменные инстинкты, пришедшие из глубины веков, может быть, из первобытных пещер, когда люди, деля самый лакомый кусок добычи, бросали жребий. Есть грабители с большой дороги, отнимающие деньги и драгоценности у прохожих с помощью револьвера, дубинки или кулака. Но это самый низший пилотаж. Истинные виртуозы своего дела используют для отъема маленькие разрисованные лощенные кусочки бумаги, нарезанные типографскими станками. Разновидностей игр на этих бумажках сотни и сотни, это может быть покер, преферанс, «тысяча», бура или всем известный «дурак», только одним названием производящий впечатление простейшей игры, но таковой абсолютно не являющийся.
На входе гостиницы, как у каждого уважающего себя заведения, стоял высокий помпезный швейцар в красивом мундире с галунами. В глазах его читалось презрение, потому что перед ним предстал обыкновенный советский человек в непрезентабельной одежде, простейшее насекомое – студент. Александр вспомнил, как в этих случаях действовал третьекурсник Вася Тищенко. Когда они с товарищами решили погулять после получения стипендии, то избрали местом отдохновения «Метрополь». Вход им преградил такой же цербер. Вася вытащил из кармана деньги, вытянул из пачки банкнот мятый рубль, плюнул на него и прилепил ошеломленному швейцару на лоб. Цербер решил не связываться с таким наглецом, тем более что Вася обладал огромными габаритами и внушал опасение. Между тем сам сообразительный и быстро думающий Вася по части учебы числился на самом хорошем счету. Он единственный, кто зажигал на скучных комсомольских собраниях, своим баском подающий язвительные и остроумные реплики, от которых все валялись на полу.
К счастью, это был не ресторан, а гостиница, поэтому швейцар лишь просто посторонился и, повернувшись, проследил маршрут необычного гостя.
Администратором «Молодежной» являлась миловидная приветливая женщина лет тридцати пяти-сорока Людмила Ивановна Григорьева, с короткой прической и не бросающимся в глаза макияжем. Приветливость приятно поразила Нахимова, готового к резким словам типа: «Молодой человек, что вы здесь делаете, с какой целью пожаловали?!» Видимо, общение с иностранцами накладывало свой отпечаток даже на суровые лица важных администраторов.
Александр в пиджаке и брюках фабрики «Большевичка» и с пакетом из киоска явно не походил на сына богатенького иностранца, а тем паче на командировочного. Во-первых, не каждый командировочный сунется в такую гостиницу, тем более без соответствующей брони, а во-вторых, у него в руках не было никакого заветного чемоданчика с парой белья и зубной щеткой. Сколько бы раз судьба не заводила Нахимова в гостиницы, его всегда встречала надпись «Мест нет». Ну что ты будешь делать! Только опытные командировочные волки находили потайные лазейки во взяточно-бюрократическом частоколе.
Поэтому симпатичная женщина задала единственно правильный в данной ситуации вопрос:
– Молодой человек, вы к кому?
Нахимов улыбнулся во весь рот, пытаясь обаянием покорить строгую блюстительницу нравов и порядков «Молодежной».
– Я в триста пятнадцатую комнату.
При этих словах выражение лица женщины изменилось, словно из радио в одиннадцать часов вместо производственной гимнастики вдруг заиграли гимн Соединенных Штатов Америки. Она еще раз смерила взглядом студента, недоверчиво покачала головой, но сказала:
– В триста пятнадцатый номер? Давайте паспорт.
Хорошо, что он у него имелся. Вообще-то Нахимов никак не ожидал, что красный молоткастый и серпастый понадобится где-то еще, кроме отдела кадров или бухгалтерии, поэтому страшно довольный приятному совпадению, протянул его ей.
Людмила Ивановна тщательно изучила паспорт, несколько раз глядя на Нахимова и на фото, затем заглянула на последние страницы, отыскала место прописки.
– Значит, в настоящее время проживаете в Долгопрудном?
– Точно так.
– Ну что ж, Александр, проходите, – администратор записала в журнал время его прихода, одновременно показывая посетителю направление, по которому он должен двигаться.
«Не за фарцовщика ли она меня приняла случайно», – помнилось Нахимову, но сейчас было не до размышлений. Сердце его забилось чаще, потому что о нравах картежного мира, близкого к бандитскому, он был хорошо наслышан.
Александр вошел в новенький лифт, сверкающий чистотой, в выгодную сторону отличающийся от собратьев из московских многоэтажек, где шальные от безнаказанности школьники поджигают зажигалкой круглые кнопки с номерами этажей.
Нахимов отразился в зеркале лифта и машинально поправил воротничок рубашки, вылезшей за воротник пиджака. «Что ж, можно было выглядеть и импозантней». Не случись беда с Семеном, он так бы и ходил на лекции да семинары, где его облачение выглядело и благопристойно, и соответственно обстановке. Выйдя с лифтовой площадки, он прошел к длинному коридору, взглянул на прямоугольную надпись с указателем и двинулся к нужному номеру.
Чем ближе подходил, тем сильнее стучало сердце. «Надо успокоиться», – велел себе Нахимов. Тем более там знакомый, товарищ Семена, хотя странный и непредсказуемый. Он постучался. Никто не открыл. Нахимов постучал еще громче.
Наконец дверь приоткрылась, и в его ноздри ударил смешанный и незнакомый запах вина, табака и еще какой-то сладкий, возможно, «травки».
– Ты кто такой? – с мягким акцентом спросил хозяин, одетый по-домашнему, в цветастом халате и тапочках. Он улыбался, но черные глаза его смотрели пристально и оценивающе, и во всем облике читались основательность и степенность уважаемого людьми человека.
– Я к Евгению, – ответил Нахимов.
– А у нас здесь что, комната для свиданий или встреч, да? – нарочито удивился тот. Но затем засмеялся, хлопнул Александра по плечу и велел заходить.
Номер гостиницы сверкал непривычной роскошью и соответствовал всему антуражу гостиницы: новенькие шкафы, сверкающая люстра, в приоткрытой двери ванны блистали никелем краны рукомойника, на полу лежал коврик с простенькими цветочками, зато на стене висели картины в духе модного сюрреализма, – с зигзагами молний на фоне изломанных фигур. Но Нахимову некогда было изучать интерьер комнаты, его внимание привлекли обитатели. На Евгения Бирюкова он бросил мимолетный взгляд, хотя его удивило то, что тот вместо обычных джинсов и рубашки, одет в дорогой, блистающий новизной импортный костюм, который, впрочем, в пылу игры уже давно висел на спинке стула. Кроме того, Женя обзавелся щетиной, шедшей ему и делавшей похожей на бывалого шкипера, метающего карты в кубрике корабля.
Большее внимание Нахимова привлекли двое других. Один из них, тот, кто открыл дверь, явно претендовал на роль лидера компании, и по праву, по всей видимости, хозяина номера, и по властным поводкам уверенного в себе человека. Второй был совсем молодой человек лет тридцати с мощным торсом, мускулистыми руками, но неожиданно тоненькими усиками на красивом горбоносом лице.
Бирюков едва поздоровался с Нахимовым, нисколько не удивленный его появлением, но разговор начинать не торопился, полностью углубленный в карты, которые держал компактным веером, где одна карта практически накрывала другую, чтоб не дай Бог, не подсмотрели соперники. Сощурив глаза, он впился в свой драгоценный веер, просчитывая комбинации и ожидая очередного хода.
Затем, как будто вспомнив о приличиях, пробормотал:
– Дато, Гия, это… мой друг Александр.
Дато, хозяин номера, в начале с подозрением относившийся к новому человеку, успокоился и тут же налил в стакан вино из пузатой бутылки, оплетенной лозой.
– Сандро, попробуй домашнее вино. В Москве такого не найдешь, отвечаю! Слушай, что за пластырь у тебя на голове? Ударился, да? Ничего, ничего, шрамы украшают мужчину! Ты знаешь, у нас, грузин, друг моего друга мой друг, чувствуй себя как дома, бери, что хочешь, виноград есть, персики, чурчхела. Хочешь, в ресторан позвоню, шашлык-машлык принесут?
Нахимов испуганно замахал руками.
– Нет, что вы, Дато, ничего не надо.
Он опять взглянул на Бирюкова, но тот даже на миг боялся выпустить из рук карты и отвлечься.
Дато с виноватым видом сказал:
– У нас тут игра крупная идет, так что ты подожди, мы сейчас доиграем, потом разговаривать будем.
Нахимов отошел и сел на диванчик, симметрично окруженный двумя одинаковыми высокими торшерами с бежевыми абажурами. Через открытый проем он видел другую комнату, где имелась широкая кровать, аккуратно заправленная увесистым покрывалом, на котором возвышалась куча подушек в белоснежных наволочках.
Вино, фрукты, чурчхела стояли на низеньком круглом столике, а троица располагалась за другим, большим, полностью освобожденным от всего лишнего. На выглаженной чистой скатерти уже виднелись следы пепла от сигарет, окурки от которых покоились в пепельнице из мельхиора. В середине стола лежал лист бумаги, где игроки вели подсчет очков. Бирюков пробурчал что-то невразумительное, но Нахимов понял его слова, потому что тот воспроизвел старую фольклорную шутку «Если гора не идет к Дато, надо обложить его вистами».
Правила игры в преферанс Нахимов знал. Их показал ему еще в первом семестре сосед по комнате Кирилл Зорин, только вступающий на скользкую дорожку азарта и потрясений. Обучал он своих сожителей из корыстных целей, – ему требовалась практика для серьезной игры на деньги. Зорин любил анекдот про канделябры, и всегда, когда игра достигала апогея, подкручивал маленькие усики и весело кричал: «Я несу пичку, и покойничек несет пичку. Я несу пичку, и покойничек несет пичку… Да канделябром его за это!»
Причину необщительности Бирюкова Александр быстро понял. У него в горе оказалось записано больше всех, и вистов он набрал очень мало. Преферанс хоть и поддается теории вероятности, но иногда именно на тебе кривая распределения отыгрывается очень жестоко. Без фарта, как оказалось, и тут не обойтись.
Дато же благодушествовал, не торопил с ходом Евгения, обмениваясь незначительными репликами с Гией. По условиям кодекса игры по-грузински не говорили, во избежание обвинений в сговоре.
Гия тоже повеселел. Бирюков раздумывал, пасовать или сыграть «шесть пик». Александр слышал, как двое игроков спасовали, но Евгений все никак не мог определиться. Беда могла произойти от расклада, и у одного из вистующих могло оказаться сразу четыре козыря. Оттого и присказка возникла «Нет повести печальней в целом мире, чем козыри – четыре на четыре».
Наконец, Евгений решился и, по всей вероятности, бросив мысленно монету в качестве жребия, глухо промолвил: «Шесть пик!»
Дато с той же веселой ухмылкой спросил Нахимова:
– Слышал анекдот про Сталинград?
Александр вопросительно поднял брови.
– Приезжает турист на машине в Тбилиси. Правила нарушил. Ну, гаишник его останавливает, беседу заводит, уже подружились, считай. «А ты откуда приехал, дорогой?» «Из Волгограда». Гаишник достает дырокол «Сталинград! Сталинград! Сталинград!»
Гия, несколько красуясь, поправил элегантно уложенную прическу и удовлетворенно покивал головой: ему тоже явно нравился анекдот. Бирюков счел нужным пояснить младшему товарищу:
– «Сталинград» – такой термин. Когда обязательно вистуешь при шести пик.
Нахимов знал об этом правиле, только не слышал, чтоб Кирилл Зорин так его называл. Видимо, в этой игре имеется еще куча неизвестных для него терминов и ситуаций. Ну и ладно, подождем, вроде пока никто не выгоняет, посмотрим на происходящее.
Вскрыли две карты прикупа. Бирюков сидел спиной к Александру, и он увидел, как слегка дернулись и опустились его плечи. Похоже, Евгений чересчур понадеялся на эти две дополнительные карты, с помощью которых коварный бог карт играет со своими адептами. Там лежали семерка и восьмерка, и Александр увидел, что именно эти карты Бирюков и сбросил.
По всей видимости, пики легли у вистующих согласно печальной повести, где козыри четыре на четыре. То есть из восьми пик: туза, короля, дамы, валета, десятки, девятки, восьмерки и семерки Гие выпали четыре, и из них одна – не самая мелкая. Поэтому Гия, мелодично напевая, забрал инициативу в свои руки, и они на пару с Дато взяли не положенных четыре взятки, а все шесть. Таким образом, Евгений остался «без двух».
Ему еще добавили в гору, а Дато и Гия вписали на несчастного Бирюкова в «пулю» по три виста каждый. Евгений походил на таракана, раздавленного тапком безжалостной домохозяйки.
Они еще скинули по несколько раз, где Дато с Гией по очереди выиграли свои заказы, первый – семерную на крестях, а Гия – восьмерную на бубях.
Здесь Дато не забыл ввернуть извечную шутку: «Нет бубей, нет бубей… Нет бубей, хоть хером бей».
Игра неожиданно закончилась, все дошли до верха, и Гия начал подсчет. Дато разливал вино, а Бирюков меланхолично наблюдал за тем, как подводится плачевный итог его сегодняшней игры. Он проиграл двести вистов. Учитывая, что играли по два рубля за вист, то ему придется раскошелиться еще на четыреста рублей.
Евгений нехотя запустил руку во внутренний карман светло-коричневого костюма, так поразившего Нахимова, и вытащил пачку двадцатипятирублевых банкнот.
Если бы вождь мирового пролетариата, изображенный на них, вдруг узрел, что марксова формула «деньги-товар-деньги» небрежно заменена на «деньги-преферанс-деньги», то наверняка содрогнулся бы в своем гранитном Мавзолее.
Небрежным жестом Евгений засунул руку в другой карман, и выражение его лица переменилось, чуть быстрее рука нырнула в боковой карман. Пусто. Его счастье, что хватило денег, чтобы расплатиться за проигрыш. Нахимов не решался спросить, сколько же в итоге проиграл несчастный парень. Судя по количеству окурков и пустых бутылок вина, они расписали не одну пульку.
С одной стороны, Нахимов почувствовал некое облегчение. Наконец-то все закончилось, и теперь они с Бирюковым выйдут и смогут поговорить о Семене и его последнем дне.
– Вах, Женя, не повезло тебе, – поцокал языком Дато и, увидев, что вино закончилось, поднял трубку телефона и, дождавшись ответа, сказал:
– Слушай, дорогой, в триста пятнадцатый прошу штук пять бутылок вина «Киндзмараули», корзинку фруктов-мруктов и восемь шашлыков из баранины. Хорошо, жду!
Бирюков обреченно сидел.
– Дато, дай отыграться, а? По-человечески прошу.
Тот с жалостью взглянул на проигравшего.
– Мы же в долг не играем. Слушай, не уходи, сейчас вино будем пить, шашлык кушать, песни петь.
Вскоре в дверь постучали. Дато удивился:
– Быстро принесли!
Он открыл дверь вышколенному официанту в бабочке и белой рубашке, привезшему на тележке штук пять бутылок темно-красного вина и огромную корзину, наполненную спелыми яблоками, грушами, персиками, абрикосами. Венчала витаминный натюрморт увесистая кисть розового винограда, капельки воды на которой сверкали в свете лампы.
– Ай, молодец, – воскликнул Дато, и Нахимов увидел, как он извлек толстенную пачку банкнот, и, вытянув двух фиолетовых вождей, сунул притихшему официанту. – Саша, Гия, помогите мне.
Молодые люди дружно бросились на помощь гостеприимному Дато. Тот, подобно подгулявшему купцу из дореволюционного времени, бросил официанту:
– Сдачи не надо!
Александр понял, что большая часть тугой пачки, сплошь состоящей из четвертных, еще несколько часов назад оттягивала карман Бирюкову, согревая тому душу, и только вздохнул. «Тысяч пять рублей, а может, и того больше», – попробовал прикинуть он толщину пачки, которую Дато небрежно засунул в просторный карман цветастого халата.
Проходя мимо открытой двери ванны, тот посмотрел в зеркало, запустил пятерню и откинул роскошную шевелюру назад, старательно приглаживая непослушные волосы.
Неожиданно для самого себя Нахимов произнес:
– Позвольте и мне сыграть разок!
Все трое переглянулись. Бирюков с удивлением, поскольку знал, что Александр никогда не увлекался картежными делами, двое других – со скрытой радостью.
– Конечно, сыграем, дорогой! – радостно воскликнул Дато. – Денежки у тебя есть? Покажи на всякий случай.
Нахимов извлек деньги, полученные в «Граните», и показал их.
Хищный прицельный взгляд Дато сразу оценил количество и разом потускнел.
– Всего-то сто двадцать пять рублей? Ну, не серьезно.
Зато воспрянул духом уже совсем угасший Бирюков, никак не ожидавший, что первокурсник может иметь в кармане такие сумасшедшие для студента деньги, превышающую сумму двух стипендий.
Его глаза загорелись, он почувствовал, что сама судьба дает ему шанс.
– Послушай, Сашок, займи мне эти деньги, я тебе с лихвой верну, только отыграюсь!
Дато и Гия равнодушно слушали эскапады неудачника и не встревали в разговор. Им было любопытно, как развернутся дальше события.
– Не твой сегодня день, Евгений, – сказал он Бирюкову, и тот ссутулился, не стал настаивать, а просто сел на пузатый диван с ярко-красным покрывалом, где только что сидел сам Нахимов.
Тот же, вытащив деньги Семена, не чувствовал, что совершает нечто постыдное. «Если проиграю, то возьму из сберкассы лежащую там сотню, остальное займу у Егора, у ребят, обязательно верну», – думал он, даже не подозревая, сколько раз подобную фразу произносили канувшие в Лету растратчики казенных денег перед входом в игорные заведения, казино и прочие увеселительные заведения, уловляющие в жадные сети азартных и безрассудных людей.
– Играем по рублю за вист, – произнес Дато, даже не скрывая в интонации голоса, что рассчитывает быстро разделаться с юным студентом, элегантно вытянув из него жалкую сотню. Почему он решил играть? Что для него сто, даже сто двадцать пять рублей? Да видно такой же азарт, игра затягивает. Так думал Нахимов, глядя, как меланхоличный Гия начал сдавать карты, предварительно попросив сдвинуть колоду.
Нахимов так небрежно держал карты, еще не свыкнувшись с мыслью, что идет серьезная игра, а не простой картежный перепихон в общежитии на щелбаны, что отвел от груди на секунду карты. Это выглядело настолько непрофессионально, что Гия в сердцах воскликнул:
– Карты к орденам!
– Зачем подсказываешь? – попенял тому Дато. – Посмотри карты соседа, свои всегда успеешь. Шучу, шучу, студент. Ты не думай, раз против двух земляков играешь, то мы будем против тебя, хе-хе, коалицию строить. У нас все по-честному. Если люди скажут, что Дато как-то химичил, нечестно играл, я просто от позора сгорю. Играй, не бойся.
Гия усмехнулся. Он чем-то понравился Нахимову, своей неразговорчивостью, что ли, чувствовалось, что игра для него просто отвлечение от суеты жизни. В красивых глазах читалась грусть. Да, не одно девичье сердце разбил, видно, жгучий брюнет, а счастья все не нашел.
А вот Дато, тот посложнее мужик. Лет сорока, властный, с уверенным лицом победителя. Раньше, возможно, занимался борьбой или штангой, этакий крепыш. Сейчас, правда, отъел небольшое брюшко, но оно лишь придавало ему большую солидность. Видно было, что он любит жить, а еще лучше – жить красиво. А для того чтобы жить красиво, надо иметь деньги. Будут деньги, тогда к твоим услугам любой номер в самой лучшей гостинице Москвы, красивые женщины, почет и уважение. А нет денег? Нет денег, дорогой, ты даже в метро не проедешь! Везде они нужны. Везде! Время такое! Люди сейчас хорошо жить хотят. Не копить двадцать лет на квартиру, а раз – и купил, не ждать, пока твой лотерейный билет «Волгу» выиграет, а пошел в магазин, выбрал себе какую-нибудь черную ласточку и вперед по шоссе! Да даже джинсы! Это же с ума можно сойти, что штаны простые купить в магазине не можем. В ГУМе – и то нет! Как так можно… Такой монолог, неведомо для самого себя, произносил в голове Нахимова ничего не подозревающий любитель красивой жизни. Впрочем, Александр был уверен в том, что тот подписался бы с удовольствием под каждым словом. С точки зрения Дато, человек, закончивший лучший вуз страны и получающий сто двадцать пять рублей после окончания, да еще грязными, без учета подоходного и холостяцкого налога, это простое недоразумение. Конечно, ты умный, да, синус-минус знаешь, лемму-шлемму, но не зря, слушай, американцы говорят, если ты такой умный, почему такой бедный? Молчишь?
– Студент, что задумался? Вистуешь или нет?
Нахимов очнулся от мыслей. Гия зашел на семь червей.
– Вист.
– Пас.
– Ложимся.
Гия, по своему же выражению, прижал карты к орденам, а Нахимов и Дато положили на стол карты рубашками вниз.
Бирюков встал с дивана и пересел на стул за спиной Нахимова, потому что Гия нервничал, имея кого-то за спиной. Евгений бросил взгляд на карты, но ничего не сказал. Таковы неписаные и даже писаные правила игры в преферанс.
Гия бросил на стол червового туза.
– Берет он свои семь, законно берет! – уверенно произнес Дато. – Не будем терять время.
Нахимова захватила шальная волна азарта, и он рассмеялся:
– Дато, ты, конечно, слышал такой анекдот. Папа-джигит спрашивает сына: «Скажи мне, Гиви, дорогой, если ты пойдешь в горы, и там в лесу на тебя нападет медведь – что сделаешь?» «Достану кинжал и зарежу его», – отвечает сын. «А если у тебя нет кинжала?» «Тогда возьму камень и брошу в него!» «А если нет камня?» «Залезу на дерево, чтобы он меня не достал!» «А если нету дерева? Такой, понимаешь, лес – нету дерева…» Гиви медленно поднимает на отца глаза и говорит: «Папа, скажи мне, ты за кого – за меня или за медведя?»
Дато расхохотался, и даже Гия скривил губы наподобие улыбки. Бирюков просто хмыкнул.
– Садим мы его, дорогой Дато. И очень просто садим.
Пару взяток Гия забрал, но потом Нахимов, распоряжаясь и своими картами, и картами Дато, заставил отдать четыре взятки.
Дато восхищенно цокнул языком:
– Я думал, ты играть не умеешь, а ты вон какой орел! Обставил старого дурака.
Нахимов знал, что прожженный Дато видел и просчитал все варианты и хотел поскорей расправиться с ним и заняться своими делами. Что ж, впредь будет осторожней.
Через пару раздач Дато уже тихо говорил:
– Да, новичкам, говорят, везет, правду люди говорят, ох, правду.
Та же спешка опять подвела его и на мизере, когда Дато пошел на него, рассчитывая на прикуп. Нахимов с молчаливым участием Гии всучил ему две взятки.