Central был, как всегда, полон туристов. Место суетное. Как, впрочем, и сто лет назад. Вена толерантна и всеядна. Поэтому здесь и ОПЕК, и любая оппозиция любым режимам. Вена – Швейцария смыслов. Вот и теперь – снова и опять. Русские в Вене и в оппозиции. А кафе Central – символ. Впрочем, уже и непонятно, чего. Возможно, ощущения возможного. Мечта о власти. У них получилось. Чем мы хуже. Ну, как-то так примерно.
Было 11, и Крюков опаздывал. Он должен был приехать из Берлина. А Гризодубова ела уже второй эклер. Она любила эклеры. Этот Крюков – тот еще паразит, думала она. В России они не любили друг друга. А теперь приходится общаться. Но это лучше, чем общаться со всевозможными засланными казачками системы. Впрочем, ухмыльнулась она, кто из нас не казачок? Как потереть. Но
Крюков – точно нет. Бэкграунд не тот. Годы в изоляции, годы безрезультатной мести. Своеобразный взгляд на происходящие процессы от этого – ну, тут ничего не поделаешь. Но зато искренний. Может, денег на журнал даст.
Крюков наконец явился, спас ее от третьего эклера, боялась не совладать. С собой. Он был скуп в словах и движениях. Приволок с собой ответственного за пропаганду и агитацию журналиста Спирина. Тот был гибок телом и легок в словах. Своих настроений не имел. Для рода своих занятий считал это отягощением. Зато знал много книг и еще больше людей. Практически все журналисты, уехавшие на Запад, теперь контактировали с ним.
Они уселись. Заказали кофе. Подумали – и заказали коньяк.
Гризодубова, впрочем, отказалась.
– Ну, – спросила она Крюкова, – как живы-здоровы? Какие планы?
– Это у вас в Америке планы, – ответвил Крюков, – а мы все в борьбе. У нас каждый день скандалы. Не можем поделить, кто будет кем, когда надо будет невесть откуда взявшуюся власть делить.
Спирин заржал:
– Ну да, кто правит – главный вопрос.
Крюков снял пиджак:
– Вы позволите?
Она махнула рукой:
– Вы же уже, чего теперь позволять – не позволять. Вы мне лучше скажите, как вы будете объединяться или размежевываться.