Сергей Александрович Арьков
Кредо холопа
Глава 45
До самого последнего момента никто в имении, включая даже фаворитку нового барина Матрену, не знал, чья именно намечается свадьба. То есть, кто невеста – знали все. Невестой была Танечка, в прошлом дочь барина, а ныне холопка, дочь переносчика навоза. Но вот кто жених, это оставалось для всех загадкой.
Гриша спустился вниз к обеду. Матрена осталась в спальне, отдыхать после скачек на приз Буденного. Гриша с удовольствием составил бы ей компанию, но у него имелись неотложные дела. Теперь он был владельцем огромного имения, в его подчинении находились люди, и нужно было все контролировать. Да и свадьба, между прочим, дело важное и ответственное. Раз уж взялся все организовать, нужно идти до конца.
Выйдя на крыльцо, Гриша обнаружил, что Танечку до сих пор секут. Попа бывшей барыни превратилась в кровавое месиво, сама Танечка давно потеряла сознание, и висела на крепких руках надзирателей, как мешок с добром.
– Э, кончайте! – крикнул Гриша, сладко потягиваясь и зевая. – Что, до смерти забили? Я же вам говорил….
– Живая, барин, – заверил надзиратель. – Токмо сомлела с непривычки.
– Ладно. Бросьте ее вон там, у сарая, пускай отдыхает. Ей еще сегодня замуж идти.
Во дворе уже поставили стол, расставили стулья. Гриша оглядел все, и остался доволен.
– Вина не жалейте! – прикрикнул он прислуги. – Гулять, так гулять. К тому же у нас ожидаются гости.
Вернувшись в дом, Гриша нашел мобильный телефон Танечки, взял его, и пошел к смутьянке. Выпоротую барыню не сразу привели в чувства, а когда она очнулась, и увидела перед собой Гришу, тут же грохнулась на колени и принялась бить поклоны. Гриша протянул ей трубу, и приказал:
– Звони своим подругам, тем двум, черненькой и светленькой, и пригласи их в гости. Скажи, пускай прямо сейчас выезжают. Дескать, у тебя для них сюрприз.
Танечка все сделала в лучшем виде, после чего доложила, что подруги скоро будут.
– Как появятся, хватайте их и заприте в сарае, – приказал Гриша надзирателям. – Шоферов и охранников в расход. Мне лишние гости на свадьбе не нужны. А я пойду, проверю своих навозников.
На навозе царила трудовая идиллия. Вчерашние господа со счастливыми улыбками на лицах бегом переносили испражнения животных в своих холеных ладонях. Не заметив на лицах благородного сословия следов воспитательных процедур, Гриша удивленно спросил у надзирателя:
– Неужели одними словами удалось убедить?
– Да как вам сказать, – загадочно ответил надзиратель. – Доброе слово – великая сила. Ласка и доброта – наши методы. Почто же человека бить? Ты поговори с ним, объясни все, его выслушай, и все славно будет. К тому же народ-то не то, что наши темные мужики, которых пока оглоблей промеж ушей не перетянешь, ничего не понимают. Все образованные, ученые, книжки умные читали. Вот граф Пустой азбуку придумал. Ученый человек.
– А почему у него щеки так раздуты? – спросил Гриша.
– Да это мы ему в рот навоза напихали, – ответил надзиратель.
– Зачем?
– Говорю же – ученый шибко. Замучил нас своей мудростью. То гневом божьим пугал, то какими-то правами человека…. Нам-то что, мы люди простые. Куда уж понять такие мудрости? Да и не к чему они. Только умы смущать. Ну и поместили ему в рот навоза, чтобы помалкивал.
Гриша одобрил идею, и поинтересовался, почему отсутствует Пургенев.
– Уж надеялся, что не спросите, – покачал головой надзиратель. – Вот скажу вам, барин, как на духу – не добытчик Пургенев. И сам абы как трудится, и других холопов смущает. Смутьян он, да и только. Про какую-то свободу все время твердил… интересно, что это такое? Призывал голодовку объявить, на митинг выйти. Нас сатрапами обзывал. А нам ведь обидно. Это ведь мы только с виду все черствые да грубые, но ведь это телесная оболочка такова. А в душе мы все нежные и ранимые. Нас такие слова в свой адрес очень задевают.
– Прибили вы его? – спросил Гриша.
– Зачем прибили? – удивился надзиратель. – Почто же господское добро портить? Живой. Да и нельзя так вот сразу на человеке крест ставить. Убить проще всего. Но нужно бороться за человека. Нужно верить в человека. Нужно с ним работать. Рано или поздно он все поймет. Главное верный подход к нему найти.
Тут дверь ближайшего сарая распахнулась, наружу вывалился дюжий надзиратель, на ходу подтягивающий штаны.
– Кто следующий Пургенева топтать? – зычно крикнул он. – Он уже ласковый стал, не обзывается. Только постанывает и бормочет: и чего я в Париж не поехал?
Тут не выдержал Килогерцен. Бросив навоз на землю, он воздел грязные руки к небу и трагическим голосом вскричал:
– Доколе еще терпеть нам унижения? Мы же люди! Мы венец творения божьего! Никто не вправе обращаться с нами подобным образом. Всякий человек рождается свободным, и никто не вправе его угнетать. А вы, – закричал он, обращаясь к весело ухмыляющимся надзирателям, – подумайте о том, что вы делаете. Неужели не боитесь вы гнева божьего?
– Ну, заговорился нехристь, бога еще приплел, – засмеялся один из надзирателей. – Али не знаешь, что господом так заведено, что холопы должны пахать и помалкивать, и за это разным телесным наказаниям подвергаться? Им за это после смерти воздаяние полагается, в раю.
– Но мы не холопы! – зашелся Килогерцен. – Мы свободные люди. Меня лично всегда возмущало практикующееся в нашей стране угнетение человека человеком. Вот на цивилизованном западе такого нет, и нам надлежит к этому же стремиться.
Надзиратели посмотрели на Гришу, тот проворчал:
– Отрежьте-ка яйца этому прозападному горлопану. И еще вон тому, Белошевскому. Он мой навоз с хмурым лицом таскает. А мне на навозе депрессивный персонал не нужен.
Едва заслышав это, Белошевский буквально расцвел. Он так широко и оптимистично заулыбался, что рот треснул.
– Ладно, ему не надо, исправляется, – махнул рукой Гриша. – А Килогерцена оскопите. Мне кажется, ему враги из Европы деньги платят, чтобы он моих холопов речами коварными смущал.
Килогерцена схватили, один из надзирателей побежал за секатором. Тут из сарая в раскорячку выполз Пургенев, и срывающимся голосом закричал:
– Друзья, я пострадал за правду!
– Я тоже хочу, как он, пострадать! – визжал Килогерцен, дергаясь в крепких руках надзирателей. – Не надо меня кастрировать. Я тоже за правду!
– Уговорил, – кивнул Гриша, и обратился к надзирателям. – После того, как кастрируете, то накажите так же, как и Пургенева.
Вернулся надзиратель с секатором. Килогерцен орал и рвался на свободу, умолял друзей помочь ему. Он призывал их к бунту, призывал сбросить оковы рабства, предрекал, что Россия вот-вот воспрянет ото сна, но его призывы не нашли отклика в сердцах бывших господ. Все они с радостными улыбками таскали в ладошках навоз, а граф Пустой с раздутыми щеками так прямо сиял от восторга. Чувствовалось, что социальные перемены он встретил с ликованием.
Оставив господ перевоспитываться, Гриша отправился на поиски Тита. Его он отыскал по специфическому запаху. Тит благоухал как нужник, но гораздо интенсивнее. Он сидел голый и грязный возле огромной кучи обгаженных штанов, а два надзирателя с ненавистью смотрели на него, не зная, что делать.
– Это были последние штаны! – закричал один из них, указывая на какую-то выпачканную фекалиями тряпку. – Сорок штанов подряд обосрал, ирод! Ты в чем на свадьбу пойдешь?
Второй надзиратель окатил Тита водой из ведра, и предложил:
– Давай попробуем ему задницу забетонировать.
– Нет уж, – отказался напарник. – Представь, он бетонную пробку вышибет, а он ведь, сука, вышибет. Не дай бог убьет кого-нибудь.
– А если заштопать?
– Куда там! Один раз ветры пустит, все нитки порвет. Ты же слышал, как он задом гремит. Как царь-пушка.
– Проблемы, пацаны? – спросил подошедший Гриша.
Пацаны объяснили барину суть трудностей, с которыми они столкнулись. Гриша оглядел кучу обгаженных штанов, и принял решение.
– Черт с ними, со штанами, – сказал он. – За столом можно и без штанов сидеть, главное, чтобы верх был прикрыт. А чего вы его не побрили?
Надзиратель показал Грише ножницы, которыми пытались подстричь Тита. Ножницы были все в зазубринах, будто ими резали стальную проволоку.
– А если… – попытался предложить Гриша, но тут ему показали бензопилу с лысым полотном.
– Все зубья в раз отлетели, – пожаловался надзиратель. – Мы вот думаем, может попробовать его бороду огнем попалить.
– Не надо, – махнул рукой Гриша. – Тит и так красивый. Подмойте его, подберите ему пиджак с бабочкой. Скоро свадьба.
– А штаны как же?
– У него ноги мохнатые, он и без штанов не замерзнет.
Тут явился надзиратель, и доложил, что прибыли подружки Танечки. Как и было велено, их водителей и охранников поубивали, а самих барышень заперли в сарай.
– Все, считай, на мази, – обрадовался Гриша. – Пойду к прачкам, спрошу, готово ли платье для невесты.
Гриша направился к особнячку, но на подступах столкнулся с Герасимом. Садовник подбежал к нему, и стал дико мычать, размахивая своими огромными руками. Гриша стоял и смотрел на глухонемого, но никак не мог понять, что тот пытается сказать.
– Му! Му! – распинался Герасим, делая руками бессмысленные жесты.
– Коровы не доены? – попытался угадать Гриша.
– Му! Му!
– Вот же заладил! Подожди, кажется, я тебя понял. Хочешь сказать – раньше в штанах было густо, а теперь пусто?
– Му! Му! – гнул свое Герасим.
– Запарил! Мне сейчас не до тебя, – проворчал Гриша.
Он попытался обойти садовника, но тот преградил ему путь и опять начал мычать и махать руками. Тут Гриша не сдержался.
– Знаешь что, – рявкнул он. – Иди ты в жопу!
– Му? – вопросительно спросил Герасим.
– Я говорю: иди… – Гриша на пальцах изобразил походку, – в жопу, – повернувшись к Герасиму задом, он пальцем указал направление. Затем махнул рукой невесть куда, и прибавил:
– Ступай с богом.
После чего Гриша пошел по своим делам, а Герасим постоял немного, пожал плечами, и, развернувшись, побрел в том направлении, которое указал ему Гриша. Все были заняты подготовкой к свадьбе, так что никто не заметил, как Герасим покинул пределы имения и побрел через поле в неведомом направлении.
Разобравшись с инвалидом, Гриша посетил прачек. Те уже сшили Танечке подвенечное платье, притом модельером в данном процессе выступал Гриша. То, что природа одарила его бездной всяких талантов, Гриша подозревал давно, а в том, что эти таланты до сих пор не раскрылись во всем цвете и блеске, винил окружающих людей – черствых, грубых и тупых. Больше всех винил школьных учителей за их намеки на бесполезность тесания кола на голове. Гриша всегда знал, что он необычайно силен задним умом. Неудивительно, что в школе задний ум не раскрылся – на нем все время заставляли сидеть, сдавливать его, мешать развитию.
Прачки, хихикая, продемонстрировали Грише свадебный наряд бывшей барыни. Гриша долго ходил вокруг него, задумчиво тер подбородок, раздумывал, не украсить ли кружевами. Перед ним на швабре был надет старый пыльный мешок из-под картофеля, в котором прачки ножницами прорезали три дырки – большую, для головы и две малые, для рук.
– Талант не спрячешь – откуда-нибудь да вылезет, – с гордостью за себя сказал Гриша прачкам. – С моими способностями мне дорога на лучшие европейские подиумы открыта. Нет, не могу. Я слышал, все модельеры того…. Если в их компании побываю, пацаны на районе не поймут. Скажут: иди отсюда, модельер гнойный, не будем с тобой дружить.
– А что, ежели бахрому снизу нашить? – предложила она из прачек.
– Бахрому, говоришь… – Гриша еще раз придирчиво осмотрел творение своего дизайнерского гения. – Нет, бахрома лишняя. По стилю не подходит.
– А ежели на спине «дура» написать угольком? – предложила другая.
– Хм! А вот это мысль! – похвалил Гриша. – Напишите. Жаль, что стекловаты нет, вот из чего бы платье Танечке сшить.
После прачек Гриша отправился инструктировать поваров. В кухне царила веселя суета, в многочисленных кастрюлях что-то таинственно булькало, на сковородах жарились ломти мяса. Повара загружали в печь огромный пирог, кондитер поливал масляным кремом красивый торт. Гриша терпеливо дождался, когда кулинар закончит последнюю кремовую розочку, после чего провел пальцем поперек торта и сунул перст в рот. На торте осталась варварски прочерченная полоса.
– И ничего мне за это не будет! – счастливо проговорил Гриша, вспоминая свое развеселое детство. Раз как-то пошел на день рождения к однокласснику. Одноклассник был так себе, Гриша с ним не дружил, но зато он имел состоятельных родителей, и те могли позволить закатить шикарный сладкий стол. Пока прочие малолетние гости играли в игрушки, Гриша – зоркий глаз, отследил прибытие торта. Торт был огромен и прекрасен, маленький Гриша не видел такой красоты даже на картинках – родители нарочно таких картинок не показывали, вместо них подсовывали картинки с изображением сухарей, лука, вялых сырых макарон, после которых любая карамелька была за счастье. И вдруг такое искушение библейского масштаба – торт! Немыслимых размеров, покрытый толстым слоем белого масляного крема, поверх которого чего только не было – и розы, и изюм, и орешки, и узоры из шоколада. А в центре торта высилась вафельная башенка, тоже вся в креме и шоколаде, а на вершине башенки торчала свеча, которую в кульминационный момент собирались зажечь.
Маленький Гриша еще как-то мог бы пережить торт, но эта башенка была сильнее него. И вот, уличив момент, Гриша просочился на кухню, когда никого из людей там не было.
После этого дня рождения опять стали звучать разговоры о том, что ребенок неадекватен и опасен для окружающих, упоминали какое-то учебное учреждение закрытого типа, вроде как санаторий, только с решетками на окнах, вновь пророчили мрачную судьбу. Бабка именинника прямо заявила, что этого малолетнего уголовника ждет тюрьма. Родители юбиляра ничего не говорили, потому что пытались успокоить впавшее в истерику чадо. А маленький Гриша стоял и ничего не понимал. Ну и что он такого сделал? Да, не удержался, оторвал от торта башенку и съел ее. Но следом за этим его замучило раскаяние, и он, чтобы скрыть свое преступление, просто взял и уронил торт на пол. И все бы сошло с рук, вот только когда он сталкивал торт со стола, в кухню вошел именинник, и все видел. Даже бросился спасать свой торт, но Гриша сердито оттолкнул его, а когда пацан полез повторно, отоварил по голове разделочной доской. На крики осыпанного подарками мальца сбежались все гости, и уже у них на глазах Гриша опрокинул торт, после чего принял самый невинный вид, и стал всех уверять, что он тут вообще не при делах.
С тех пор Гришу на подобные мероприятия не приглашали, пока не вырос. Когда вырос, научился приходить без приглашения.
Осквернив торт, Гриша пошел шарить по всем кастрюлям, вроде как снимая пробу. Было вкусно, но поваров не хвалил. Уже усвоил, что с крепостными нужно пожестче, если обращаться как с людьми, мигом обратятся в скотов. Поэтому, сожрав огромный кусок жареного мяса со специями, Гриша, вместо похвал, обругал повара, так что тот упал на колени и стал умолять не губить его.
– Ладно, на первый раз прощаю, – великодушно бросил ему Гриша. – Но смотри – во второй раз не помилую. Велю кастрировать.
– Ваше преподобие, уже кастрированный, – путаясь в титулах, промямлил утопающий в соплях повар.
– Да? И ты думаешь, что теперь все, больше ничего не будет? А двадцать восемь веников в задний проход? А сдирание шкуры от пяток до ушей? У меня фантазия богатая. Распустились тут! Вот я наведу порядок.
Гриша разразился гневной речью, в которой объявил, что лихие годы под властью товарища Орлова прошли, и теперь настало время стабильности.
– Буду править сильной рукой! – грозился Гриша. – Смутьянства не потерплю! Что это? – вдруг закричал он, указывая на горку лимонов, лежащую на столе. – Кто принес?
– Ба… барин чай по утрам изволил пить с лимоном… – проблеял, заикаясь, один из поваров.
– Какой еще барин? – взорвался Гриша. – Я барин! Я! И я лимоны терпеть не могу! Ага! Я вас раскусил. Вы все ждете, что старая власть вернется. Думаете, Гриша тут на три дня, не дольше. А вот хрен вам! Я еще Кольку Скунса подтяну, мы с ним по очереди будем рулить. Мы тут надолго! И он тоже лимоны не любит.
Повара попытались выбросить лимоны, но Гриша их остановил. Он повелел выжать из них сок, и подать его Танечке во время свадебного банкета.
– Это чтобы ей было чем поцелуй жениха запить, – пояснил новый барин. – Там такой жених, скажу я вам. Когда на свадьбах новобрачные целуются, им кричат – горько. А мы, похоже, будем кричать – мерзко. И как она, бедняжка, с ним целоваться будет? У него ведь что изо рта, что из… другого места запах одинаковый.
– А ежели мяты ему туда? – предложил повар.
– Куда? В другое место? Вот еще мяты там не хватало.
– Да нет, ваше благородие, в рот.
Гриша безнадежно махнул рукой.
– Какая уж там мята. Ему туда хлорки, для начала, засыпать надо три ведра. Нечего продукт переводить. К тому же Танечка своего жениха любит таким, какой есть, со всеми его ароматическими недостатками.
Глава 46
Свадебный банкет был организован в лучшем виде. Гриша дважды бывал на чужих свадьбах, и точно знал, что главный свадебный атрибут, это заваленный жратвой и выпивкой стол. Впрочем, это же касалось и любого другого национального праздника. Судя по тому, как славяне одержимы едой, до того, что возводят ее в культ и делают центральным объектом любого торжества, можно было заключить, что в старину предки питались плохо и нерегулярно. По всей видимости, единственной возможностью набить брюхо являлись праздники, притом праздники чужие. С давних времен сохранился прекрасный обычай голодать три дня перед тем, как идти в гости. Отсюда же проистекает представление славян о рае, где молочные реки плещутся о кисельные берега, на берегу бык печеный, в боку нож точеный. Рай, это место, где все вокруг еда. Никаких тебе небес с ангелами, гурий с аппетитными попами, соблазнительных и грозных валькирий – только одна жратва! Отсюда и национальные поговорки. К примеру: хлеб всему голова. То есть не голова всему голова, не мозги, а хлеб, все та же еда. Еда главнее всего, она альфа и омега, начало и конец. Она все. Или вот еще: семь раз отмерь, один отрежь. Это поговорка на тот случай, если гостю колбасу нарезаешь. Дескать, лучше семь раз перемерить, чем лишний миллиграмм мимо кассы пустить.
С последней пословицей Гриша был согласен на все сто. Гришины приоритеты располагались в следующей последовательности: Гришин желудок, Гришин член, Гришин кошелек, вся остальная вселенная, провались она в черную дыру. Гриша был скуп. Всякий раз, когда он покупал какой-нибудь отвратительно дешевый подарок своей девушке Машке, у него от жадности в зобу дыхание спиралось. Расплачиваясь в магазине с продавцом, Гриша в эту минуту ненавидел его лютой ненавистью, и будь его воля, заставил бы его страдать и вымаливать скорую смерть. Но сегодня Гриша решил поступиться принципами, и гульнуть не скупясь. Гриша понимал – в этом мире ему зацепиться не удастся, но и оставлять кому-то хоть одну бутылку вина, хоть одну ложку черной икры он не собирался. Если нельзя владеть всеми этими богатствами, нужно забрать с собой хоть какую-то часть. В желудке.
– Гулять, так гулять, – бормотал он, прохаживаясь вдоль бесконечно длинного накрытого стола под открытым небом.
Идею о том, чтобы провести мероприятие в столовой особняка Гриша отмел по вполне уважительной причине, имя которой было Тит. На открытой местности его ароматические качества характера были не так невыносимы, но в ограниченном помещении он быстро отравил бы весь воздух. К тому же Тит имел свойство производить выхлопы, и случись такое в переполненном банкетном зале, едва ли удалось бы избежать человеческих жертв.
– Оно и лучше на природе, – рассуждал Гриша, невзначай ущипнув пробегавшую мимо кухарку за попу. – Птички поют, солнышко светит. Да и подобраться никто незаметно не сможет.
Не то чтобы Гриша опасался незваных гостей – с жезлом Перуна он был готов отбить любое нападение, но все же желал бы узнать о приближении неприятеля заранее, чтобы успеть подготовиться.
Стол накрыли такой, что перед людьми не стыдно. Соорудили алтарь из тумбочки, принесли огромную старинную Библию. Прачки, уборщицы, кухарки, все приоделись в шикарные наряды, (Гриша отдал им на разграбление гардероб Акулины), надзиратели почистили от навоза сапоги и причесали щетину на лицах. Появилась Матрена в лучшем платье бывшей хозяйке, с модной шляпкой на голове. Гриша, глянув на бывшую горничную, не узнал ее. Дело было даже не в нарядах, а в том, как Матрена себя держала. Прежде робкая и запуганная, теперь она стояла прямо, с вздернутым подбородком, и на всех посматривала свысока. Надзиратели и дворня величали ее барыней, и Матрена отнюдь не протестовала против этого, напротив, принимала, как должное. Гриша подвел ее к столу и усадил на почетном месте, по правую руку от себя. По левую руку сел святой старец Гапон, чью полезность Гриша уже успел признать.
Когда все гости расселись, Гриша властно скомандовал:
– Подать сюда невесту!
Два надзирателя удалились, и вскоре воротились со счастливой Танечкой. Невеста всех краше была – покраснела, пока ревела от счастья. Теперь уже она не ругалась, не приказывала и не возмущалась – воспитательная порка пошла ей на пользу.
Гриша медленно поднялся со своего места, и сказал речь:
– Типа это самое, как бы. Сегодня мы тут чисто конкретно собрались, чтобы, значит, сочетать узами брака вот эту телку и ее типа жениха. Типа ура.
– Ура! – грянули гости.
– Сейчас жениха приведут, и начнем, – сказал Гриша Гапону.
– Кто поведет невесту к алтарю? – спросил святой старец.
– Кто поведет? – проворчал Гриша. – Она что, одна заблудится?
– Обычай таков.
– А-а…. Ну, если обычай, тогда ладно. Эй, кто-нибудь, притащите сюда отца невесты.
Надзиратель ушел, и вскоре явился обратно вместе с помещиком Орловым.
– Папа, меня насильно замуж выдают! – закричала Танечка, и бросилась к папеньке на шею.
Ничего не ответил ей родитель, да и не мог ответить. За словесное выражение недовольства прекрасной жизнью простого русского холопа, ему в воспитательных целях набили рот навозом. Но, услыхав слова дочери, переполнился помещик возмущением, выплюнул навоз, и закричал на Гришу:
– Да как ты смеешь? Ты холоп, а моя дочь дворянка. Не бывать этому! Не дам своего родительского благословения.
– Да не я жених, – в который уже раз пояснил Гриша.
– А кто? – удивился помещик.
– Человек благородных кровей и благородных манер. Похоже, он вообще царского рода. Или императорского. Красавец, каких поискать. Да вам меня благодарить надо, что все устроил, а вы ругаетесь. Такие женихи на дороге не валяются.
Барин был заинтригован, даже Танечка, прекратив лить слезы, как будто заинтересовалась, раскатав губу на красавца царских кровей.
В этот момент к столу подошел Тит во фраке, в цилиндре, и без штанов. Лохматый, бородатый, с черными от густой шерсти ногами, он напоминал цирковую обезьяну, которую ради смеха нарядили в пиджак. Благоухал Тит так, что никакой обезьяне не снилось. Подойдя к столу, он вытащил палец из правой ноздри, облизал его с причмоком, и застыл на месте, ожидая дальнейших указаний.
– А вот, собственно, и жених, – сказал Гриша, указав на Тита. – Принц зловонных ветров и король фекальных куч.
Танечка истошно завизжала и без чувств упала на руки отца. Впрочем, она почти сразу же очнулась, и, побледнев, крикнула:
– Я себя убью, но за этого грязного скота замуж не пойду!
– Как знаешь, – пожал плечами Гриша. – Тит не брезгливый, он и с тобой мертвой первую брачную ночь проведет. И вторую, пожалуй, тоже. Тит, – позвал мужика Гриша, – у меня для тебя подарок. Танечка теперь твоя.
Тит уставился на Танечку такими глазами, что барыня опять лишилась чувств. Помещик Орлов срывающимся голосом закричал:
– Чудовища! Нехристи! Я вас проклинаю! Когда сюда явится полиция, и вас всех схватят, вы у меня на коленях будете смерть вымаливать. Я с вас кусками заставлю мясо срезать, и вам же его скармливать.
Тут поднялся отец Гапон, и гневным голосом объявил, что за богопротивные речи и неуважение к наместнику божьему помещику Григорию предает холопа Орлова анафеме.
Тит бросился к Орлову, и стал вырывать бесчувственную Танечку из его рук. При этом он кричал:
– Мое! Отдай! Мне барин пожаловал девку сочную! Почто поперек барской воли идешь? Моя она, и точка! Желаю с ней в брачный сарай идти.
– Не трогай мою девочку! – вопил помещик, отбиваясь от будущего зятя.
Гриша обнял за плечи Матрену, и ехидно посмеиваясь, заметил:
– Ой, недолго ей девочкой быть осталось.
Тут со стороны барков послышался какой-то многоголосый шум. Как выяснилось, вернулись холопы, полдня совершавшие крестный ход, дабы прославить нового владыку. Пыльные, грязные, изнемогающие от усталости, сосчитавшие все ямы и бугры русского бездорожья, холопы сгрудились толпой, ожидая дальнейших указаний. От их скопления ветерок донес аромат потных подмышек, грязных задов и годами немытых гениталий. Гришу покоробило. Сидеть за шикарно накрытым столом в компании симпатичной Матрены и милых прачек, и нюхать при этом простой русский народ, было невозможно.
– Так, чего пришли? – сердито крикнул Гриша, обращаясь к сопровождавшим крестный ход надзирателям.
– Исполнили твое повеление, барин, – доложился надзиратель. – Совершили торжественный крестный ход, восславили господа за ниспослание нам тебя.
– Так идите, и еще раз его совершите, – приказал Гриша. – Идите, идите. И чтобы до вечера здесь не появлялись. До завтрашнего! Можете крестным ходом до пруда пройтись, и там помыться заодно.
– Это можно провести как акт массового крещения, – шепотом сообщил на ухо святой старец Гапон. – В истории уже был прецедент.
– Они ведь, вроде бы, и так все крещеные, – заметил Гриша.
– Ну, так второй раз-то не повредит, – резонно заявил Гапон.
– Точно, – похвалил святого старца Гриша. – Голова!
– Холопов кормить? – меж тем спросил надзиратель.
– Ясное дело! Кормить! – возмутился Гриша. – Но после, – тут же добавил он. – В кормлении ведь что главное? Главное знать меру. Если много и часто кушать, – с этими словами Гриша скатал в рулон пять блинов, окунул их в сметану и проглотил, не жуя, – можно серьезно подорвать здоровье. Возникает дополнительная нагрузка на сердце, – Гриша зачерпнул половником черную икру, и сожрал ее столько, сколько и из племенного осетра не вытрясешь, – и на прочие органы. Самый вредный из продуктов – мясо. От него все беды. Если мясо кушать, можно холестерином сильно заболеть. Лишний вес, опять же. Какой из холопа работник, если он толстый, как бочка? А ежели он работать на благо меня, то есть барина, не может, то он, выходит, нехристь, потому что я же наместник бога и все дела, и на меня надо работать и молиться. Нет, с кормлением холопов нужно быть поосторожнее. В этом деле лучше недокормить, чем перекормить. Объедание очень вредно. Есть у меня один кореш, Колька Скунс… ну, да вы его все равно не знаете. Так вот он однажды пришел к подруге в гости, а у той на столе стоит огромное блюдо с пирожными. Подруга, значит, в душ метнулась, чисто подмыть себе все, что полагается, а Колька голодный был, как скотина, к тому же он к пирожным с детства неравнодушен. Увидел он тазик с пирожными, как накинулся. Думает – штуки две-три сожру, никто и не заметит. А сам жрет и жрет. Уже чувствует, что пирожные через нос обратно лезут, а он пальцами ноздри заткнул, и дальше жрет. И сам же, главное, понимает, что завязывать пора, а остановиться не может. Так все пирожные и сожрал, паразит. Даже пустую тарелку в трех местах надкусил, когда крошки слизывал. А тут телка подмытая из душа выходит. Идут они в спальню, чтобы все культурно было, как в кино. А Колька чувствует, что его сейчас разорвет. Живот раздулся, тошнит жутко, на клапан давление в пятьсот атмосфер. Ему бы на парашу рвануть, да он постеснялся. Хотел уйти, да тоже нельзя. Потом ведь все друзья засмеют, будут импотентом обзывать. Его раньше вялой колбасой называли, когда я всем рассказал, как он на спор ртутный градусник об свой член разбить не смог. Я-то смог! А он нет. Бил, бил, не разбил. Три банки пива мне проиграл. Так что вялая колбаса, это неприятно, но импотент еще хуже. К тому же я эту телку знал, она бы мне все рассказала, а я бы вообще всем рассказал, что у Кольки Скунса колбаса не вялая, а вообще увядшая, и еще бы про размер что-нибудь придумал, типа она не только увядшая, но и усохшая. И Колька, короче, боясь огласки, полез на телку. Ну а когда у тебя глаза на лоб лезут от большой нужды, тут не до секса, да и вообще не до чего. Короче, корячился он, корячился, телке это надоело. Решила она дело в свои руки взять. Уложила Кольку на кровать, а сама на него сверху залезла. Как прыгнула на нем разок-другой, так весь крем из Кольки и выдавила. С тех пор мы его не вялой колбасой обзывали, а большой жопой.
Все свадебные гости, и холопы, и надзиратели, внимали в благоговейном молчании. Гришу слушали, как пророка, изрекающего слова божественного откровения. Чувствуя себя Моисеем, только что озвучившим народу полученные от высшего руководства правила поведения, Гриша громко кашлянул в кулак, и официальным тоном добавил:
– Всем холопам в честь свадьбы Тита и Танечки назначаю внеочередной бессрочный курс лечебного голодания. Так что продолжайте крестный ход, пока раком на горе не свиснут. Все, свободны. Не смею задерживать.
Подгоняемые надзирателями, холопы, покачивая хоругвями и знаменами, вновь пошли на окраины крестным ходом, затянув хвалебную песню. Гриша, слушая их завывания, пробормотал:
– Надо им репертуар обновить. Интересно, они что-нибудь из шансона могут?
Холопы удалились, свадьба продолжилась. Низложенный помещик Орлов пытался препятствовать церемонии, Танечка тоже отказывалась идти замуж, тогда Гриша, потеряв терпение, гневно заявил, что или все будут делать то, что он скажет, либо невеста и ее отец получат приз в виде сорока веников в зад каждый. После этого помещик Орлов резко пересмотрел свою позицию, и стал горячо уговаривать Танечку быть хорошей девочкой.
– Даю тебе свое благословение, дочка, – торжественно произнес он. – Совет да любовь и детишек побольше.
– Папа, ты что? – зарыдала Танечка. – Ты погляди на эту образину!
Образина, он же Тит, стоял в сторонке и с нетерпением ожидал, когда можно будет вести Танечку в брачный сарай. Сперва Гриша хотел позволить новобрачным провести первую брачную ночь в одной из комнат особняка, но затем передумал. Пускать Тита в человеческое жилище было так же неразумно, как привести в дом хорошо накормленную корову, и оставить на ночь. К тому же Танечка по своему социальному положению теперь являлась крепостной, и как всем крепостным ей полагалось заниматься сексом в брачном сарае. Гриша специально приказал поставить там кровать (обычно холопы спаривались на голой земле), а чтобы создать романтическую атмосферу, украсил внутренность сарая цветами с клумбы. Заодно надзиратели показали ему две дырочки в задней стене сарая, через которые можно было наблюдать за происходящим внутри. Гриша, понимающе улыбаясь, погрозил надзирателям пальчиком. Те даже обиделись на подобный намек. Они пояснили барину, что никакого возбуждения подглядывание не вызывает, один только смех, потому что тупые холопы даже сексом занимаются тупо и потешно.
