Сергей Бортников
Путь командарма (сборник)
Предсказание цыганки
Луцк, административный центр недавно созданной Волынской области Украинской Советской Социалистической Республики.
Февраль 1941 года
Генерал Потапов не спеша шел по древнему городу. Автомобиль он оставил далеко – на северо-западной окраине Луцка – у царских казарм, за цвет фасадов прозванных Красными. Рядом бодро чеканил шаг капитан Сидоров – высокий, за метр девяносто, офицер оперативного отдела штаба. Заодно и адъютант. Все было как обычно: многочисленные патрули отдавали честь, штатские прохожие раскланивались и растягивали рты в улыбках.
Вскоре улица Ягеллонская, бывшая в разные годы Главной и Торговой, закончится, и они окажутся в средневековом царстве. Замок Любарта, костел Петра и Павла, коллегиум иезуитов, кирха, синагога… Командарм любил бывать здесь. Особенно когда на душе скребутся кошки. Такое с ним часто случалось после смерти супруги.
Невозмутимость – невозмутимостью, но, когда грянет большое горе, и генералам приходится напрягать все внутренние силы для того, чтобы скрыть свое состояние от пристального внимания подчиненных. Красный командир ни при каких обстоятельствах не должен впадать в уныние, печалиться, сожалеть, страдать… Впрочем, не только красный.
Сейчас он подышит немного средневековым воздухом и вернется на улицу Листопадового, то бишь ноябрьского восстания, где расположился его штаб. Шофер уже наверняка отогнал туда машину…
– Слышь, красавчик, давай погадаю, – вдруг окликнула его старая цыганка в пестром длинном платье. – Все, как на духу, выложу…
– И что ждет меня – скажешь? – недоверчиво покосился генерал.
– А как же! Позолоти ручку – и получишь ответы на все свои вопросы.
– Хорошо. Позолочу. Только сначала скажи, кто я, где мои родители, жена… Кто не знает прошлого – не может знать будущего!
– В гробу твоя благоверная. И ты там будешь, если не изменишь свой дурной характер!
– Иди, иди отсюда, – оттолкнул гадалку бравый капитан Сидоров.
Та не удержалась и упала в снежный сугроб, из которого сразу стали доноситься грозные проклятья:
– Ты скоро сдохнешь, проклятый холуй! Не пройдет и полгода. А генерал окажется в казенном доме за колючей проволокой.
Потапов рассмеялся и протянул руку, чтобы помочь старухе выбраться из снежного плена, а ее уже и след простыл…
Исповедь ученого
Лагерь «Проминент».
Конец августа 1942 года
– Еще летом тридцать девятого года в Москве сформировали специальную группу из видных военных специалистов – инженеров, строителей, конструкторов, топографов – под общим руководством генерала Дмитрия Карбышева для обустройства новых границ, – тихо начал свою исповедь Тимофей Ковин. – На Западную Украину мы вошли вместе с передовыми частями Красной Армии. Расположились под Владимиром-Волынским. За ежедневной рутиной я начал быстро забывать и о конфликте в академии, и о своей ненависти к Советской власти, и о планах мести…
Как вдруг… На глаза мне случайно попалась одна армейская газетенка. «Командующим пятой армией приказываю назначить генерала Потапова М.И.»…
Тут-то и вспомнились все старые обиды…
23 июня 1941 года ты должен был приехать во Владимир с инспекцией. Ох, как я ждал этого момента! Но не сложилось – сам знаешь почему… Да, кстати, твои войска держались мужественно, стойко и на отдельных участках поначалу даже переходили в контратаки. При этом некоторые, в том числе и 87-я стрелковая дивизия, к которой была прикомандирована наша команда, кое-где отбросили врага назад на десять, а то и пятнадцать километров!
Но вскоре немец пришел в себя и погнал нас без передышки на восток. Все, кто осмеливался остановиться и, зацепившись за очередной естественный оборонительный рубеж, оказать хоть какое-то сопротивление агрессору, навсегда оставались в плодородной украинской земле. Остальные никакой опасности для противника уже не представляли. Так – неорганизованная масса, сброд, стадо…
Под Харьковом мы снова оказались в окружении. Вырваться из него я пытался вместе с майором Степаном Петровичем Коноваловым и полковым комиссаром Иосифом Яковлевичем Кернесом. Последний предложил сменить командирскую форму на солдатскую. Но даже такая маскировка нам не помогла. Восемнадцатого июня мы оказались в плену. Причем Йоська почему-то проигнорировал предложенный Степой вариант отхода – однозначно менее рискованный, чем его собственный маршрут, и повел нас не на восток и даже не на север, а на юг. Подозреваю, он сознательно шел сдаваться врагу…
Поначалу немцы определили нас в обычный лагерь. Построили в одну шеренгу и приказали снять штаны. Обрезанного Кернеса первым выволокли из толпы. «ЮдаН!» Но я не растерялся и сказал:
– Отпустите его. Это мой земляк – из Калуги. А в Калуге евреи не живут.
Как ни странно, подействовало!
В знак «благодарности» Йоська сдал нас с потрохами. Где Коновалов – до сих пор не знаю. А меня как видного военспеца отправили под Винницу – в «спортивно-оздоровительный» лагерь «Проминент». Как, впрочем, и самого Кернеса, заслужившего такую милость еще какими-то, не известными мне, уступками.
А говорят, что фашисты поголовно истребляют всех евреев… Ан нет… Оказывается, и среди избранных есть более избранные, извини за тавтологию! Трухин, Боярский, Кернес, Наумов – в одном нашем лагере целый взвод собрать можно…
Война – так война!
Луцк.
Апрель 1941 года
Михаил Иванович выглянул в окно.
Новый добротный дом, в котором он поселился, изначально предназначался для польских урядников. 14 сентября 1939 года его сдали в эксплуатацию, а 17-го в Луцк вошла непобедимая Красная Армия.
В соседнем здании, где при прежней власти размещалась Земская управа, теперь находится его штаб армии. Позже эту улицу так и назовут – Штабной.
У шикарного здания с колоннами стоял новый легковой автомобиль. Возле него пританцовывал уже перешедший на летнюю форму одежды (а весна выдалась не самой теплой) старый добрый товарищ, получивший боевое крещение еще в боях на Халкин-Голе, полковник Иван Иванович Федюнинский. Между прочим – Герой Советского Союза! Войска 15-го стрелкового корпуса, которым он теперь командовал, стояли в лесах между Ковелем и Владимиром-Волынским.
Вчера по телефону они условились встретиться в 9.00. До назначенного срока еще целых полчаса…
Потапов побрился и неспешно двинул вдоль улицы, на которой вовсю цвели каштаны.
Заметив его, полковник приложил руку к козырьку и двинул навстречу строевым шагом.
– Товарищ командарм…
– Отставить, Иван Иванович… – Они обнялись. – Ну, как дела?
– Порядок!
– Что за срочность заставила тебя в такую рань?..
– Может, в кабинет пригласишь или все же докладывать на улице?
– Приглашу, дорогой друг, приглашу!
Часовой – невысокий парень с широким азиатским лицом, стоявший у дверей штаба, лихо отдал честь. Генералы инстинктивно ответили на приветствие и, не прерывая разговора, пошли дальше:
– Заходи, Ваня… Как мои хоромы?
– Да уж… Ничего не скажешь – хороши!
Дежурный офицер, находившийся внутри помещения, попытался доложить обстановку, но Потапов слушать его не стал – только отмахнулся, как от назойливой мухи, и повел друга по широкому коридору.
– Ладно устроились буржуи?
– Ладно!
– А мы их раскулачили… Не все по землянкам и палаткам, а, что скажешь?
– Скажу, что недолго нам наслаждаться этой роскошью! – грустно вздохнул Федюнинский, входя в просторный кабинет.
– Откуда такой пессимизм, Иван Иванович? Да ты присаживайся… Выпьем?
– Попозжей…
– Ну, как знаешь.
– Перебежчики меня одолевают, Миша… Это ничего, что я к тебе так, по-старому, по-панибратски?
– Как тебе не стыдно, а? Мы же вместе прошли огонь и воду!
– Я уже не раз докладывал письменно и по телефону. Теперь говорю лично, с глазу на глаз: грядет большая война.
– Не распространяй панические слухи!
– Вчера один старый антифашист с той стороны прорвался. Вплавь преодолел Буг – в такую-то погоду! И под пулями, между прочим. Одна попала ему в спину. Но он дополз. Сказал: «Война начнется ровно через два месяца» и скончался от ран…
– Так-так-так… Какое у нас сегодня число?
– Двадцать второе. День рождения Ильича… А то ты не знал?
– Извини, друг, замотался… А как местные жители? Что говорят по поводу войны? У них ведь через одного – родственники за Бугом.
– Ошибаешься – у каждого!
– Серьезно?
– Серьезней не бывает. Полсела – украинцы, половина – поляки. И те, и другие ручейком текут в штаб: «Товарыш комкор, мий кум казав – скоро вийна…»
– Ты их успокаиваешь?
– Конечно…
– Что ж, война – так война! Мы ведь ничего и никого не боимся. И при случае дадим достойный отпор любому агрессору.
– Так-то оно так, только…
– Что «только», Иван Иванович?
– Новая граница не обустроена, тылы не подтянуты, с боеприпасами плохо и резервы далековато.
– Но еще есть время все исправить.
– Кто его знает…
– Я!..
Мысли о Боге
Лагерь «Проминент».
Конец ноября 1942 года
– А ты был женат? – как бы между прочим поинтересовался Потапов, затягиваясь любимым «Беломорканалом», несколько ящиков которого фашисты, раздобревшие от успехов под Сталинградом, доставили для узников Винницкого лагеря.
– Ага! – кивнул Ковин. – Было дело – вляпался по молодости.
– Дети есть?
– Нет… Да и жили мы вместе всего полгода.
– Что так мало?
– Алена все время являлась составляющей частью какого-то любовного треугольника, можно сказать, даже многоугольника. Она мнила себя великим литературным критиком и вращалась в богемных кругах среди людей, считавших семейные узы чем-то зазорным, – рудиментом, пережитком прошлого. Слова «нет» для нее не существовало. Хочу – и все тут! Тьфу, сука! – вспомнив супругу, некурящий Тимофей сплюнул и тоже потянулся к табачку. Нервно затянулся дымом, закашлялся и уже собрался выбросить едва начатую папироску, однако вовремя заметил округлившиеся глаза своего собеседника, спохватился и протянул дефицитный окурок ему.
– А все потому, что в Бога не верила, – продолжил он виновато. – Насмотревшись на это блядство, я и сам начал волочиться за каждой юбкой… Однажды даже дрянь какую-то подхватил, то ли от нее, то ли еще от какой твари – еле вылечился. Алена за это время успела сбежать с очередным хахалем – знаменитым пролетарским поэтом…
– Бывает…
– Я страшно переживал, одно время – каюсь – даже хотел покончить жизнь самоубийством… Стихи писать начал, чтобы прославиться на весь мир и таким образом вернуть свою возлюбленную, которая, как ты, наверное, уже догадался, неровно дышала при соприкосновении с каждым встречным «гением»…. А потом начал потихоньку приходить в себя и переосмысливать прошлую жизнь…
Он мечтательно закатил глаза и выразительно продекламировал:
Как жить нельзя я доказал на деле,
Гулял и пил, здоровье не берег,
Душа устала в этом бренном теле —
Все, ухожу… И да поможет Бог!
Не горевать, не плакать вам не надо,
Заройте в землю и поставьте крест.
А ты, уставшая быть рядом,
Пополни армию невест!
– Браво! – оценил Потапов.
– Так потихоньку и пришел к Богу, – как будто не заметив его восторга, продолжал Тимофей Егорович. – С тех пор ни одной женщины не имел.
– И нескоро поимеешь! – ехидно заверил командарм.
– Это точно, – печально согласился ученый.
– А здесь писать не пробовал?
– Пробовал. Но в неволе не могу… Сочинил только несколько антихристианских трактатов. Вот, – Ковин приподнял подстилку, набитую соломой и, достав из-под нее серую школьную тетрадку, протянул ее товарищу по несчастью.
– «Мне кажется, что идея персонифицированного бога – это антропологическая концепция, которую я не могу воспринимать всерьез. Я также не могу себе представить существование какой-либо воли или цели за пределами человеческой сферы… Науку обвиняют в подрыве нравственности, но это обвинение несправедливо. Этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании, социальных связях и потребностях, и нет нужды в какой-либо религиозной основе. Человек окажется на плохом пути, если в своих поступках будет сдерживаться лишь страхом наказания и надеждой на вознаграждение после смерти», – прочитал вслух Михаил Иванович. – Это твои перлы?
– Нет. Моего кумира и единомышленника – Альберта Эйнштейна из интервью журналу «Нью Йорк Таймс» 9 ноября 1930 года. Кстати, я читал его труды в оригинале…
– Прекрасно. Замечательно!
– Хочешь еще одну цитату? Оттуда же…
– Давай!
– «Желание, чтобы кто-то указывал им путь, любил и поддерживал, приводит людей к формированию социальных или моральных концепций о боге. Это бог провидения, который защищает, распоряжается, награждает и наказывает; бог, который, в зависимости от границ мировоззрения верующего, любит и заботится о жизни его соплеменников или всего рода человеческого, или вообще всего живого; утешает тех, кто в печали и чьи мечты не сбылись; тот, кто сохраняет души умерших. Это социальная или моральная концепция о боге», – по памяти процитировал Ковин. – Немногим удается приподняться над богами, правда ведь?
– Тебе удалось?
– Сомневаешься?
– Нет.
– «Общим для всех этих типов является антропоморфный характер их представления о боге. Как правило, лишь немногие, исключительно одаренные люди, и исключительно высокоразвитые группы людей способны приподняться заметно выше этого уровня. Но есть и третья стадия религиозного опыта, который присущ им всем, хотя и редко встречается в чистом виде: я буду называть это космическим религиозным чувством. Очень трудно пробудить это чувство в тех, у кого оно полностью отсутствует – тем более что не существует соответствующей антропоморфной концепции бога». Это не я. Это снова Эйнштейн.
– Ты полностью разделяешь его взгляды?
– Ну, не совсем… На некоторые вещи имею, как говорится, свое собственное и, между прочим, не менее авторитетное, мнение…
– В чем оно выражается?
– Альберт не верит в душу, в жизнь после смерти. А я утверждаю, что смерти нет.
– Вот как?!
– Если, конечно, рассматривать жизнь не как нечто индивидуально-абстрактное, а как глобальный вселенский процесс, частью которого мы являемся.
– Мы – это я и ты?
– Нет, все наше человечество – ничтожно малое и не самое замечательное звено в вечной эволюционной цепи.
– А ты, однако же, двуличный! – переварив полученную информацию, пришел к неожиданному выводу Потапов. – Клянешь христианство почем зря, а в стихах просишь на могилке поставить крест…
– Крест – всего лишь символ. Один из многих. Как круг, как звезда, как знак бесконечности, как свастика, если хочешь – почему бы нет?
– Значит, ты крестишься?
– Конечно. И молюсь – в отличие от своего друга Эйнштейна. Знаешь, как он ответил ребенку, спросившему его в письме, молятся ли ученые?
– Откуда?
– «Научные исследования основаны на идее, что все, что происходит, определяется законами природы, и, следовательно, это верно и для действий людей. По этой причине ученый-исследователь вряд ли будет склонен полагать, что на ход событий может оказать влияние молитва, то есть просьба, адресованная сверхъестественному существу».
– Значит, коммунисты правы, и верить в Бога не надо?
– А кто в него сейчас верит?
– Например, старшие люди… Мои родители да и твои, наверное, тоже… Или немцы… У них даже на пряжках «Гот мит унс» – «Бог с нами».
– Да, кстати, чего они сегодня такие веселые? С самого утра!
– Так ведь Рождество у них! Христос, родился, Тиша!
– Вот-вот… Не в Бога они верят – в сына Божьего. В мать его ети… А какая у Бога может быть мать? «Никто, конечно, не будет отрицать, что идея существования всемогущего, справедливого и всеблагого персонифицированного бога в состоянии дать человеку утешение, помощь и руководство, а также в силу своей простоты она доступна даже самым неразвитым умам. Но, с другой стороны, у нее есть и слабости, имеющие решающий характер, которые болезненно ощущались с самого начала истории». Снова он. Мой друг, мой кумир, мой научный наставник.
– Да… Запутал ты меня основательно.
– Чего ж тут путаться? Все предельно просто. Мой Господь – это высший разум, это – космос, бесконечная эволюция, вечная жизнь, – торжественно заключил астроном. – Все творения его – идеальны, решения выверены, точны. Каждая букашка, в том числе и человек, для чего-то нужна. Выполнит она свою жизненную миссию, Бог посмотрит и решит, что делать с ней дальше: дать возможность исправиться или уничтожить навсегда.
Если не будет награды или наказания за содеянное на Земле, каков тогда смысл нашей жизни? То-то же… Никакого! А у Всевышнего, как я, надеюсь, тебе уже доказал, все сделано с величайшим умыслом! Так что будешь себя хорошо вести – получишь вторую попытку… А не будешь – тлеть тебе в огненной геенне – пока не исправишь свои ошибки… Отсюда вывод: бояться смерти не стоит. Следует бояться неправедной жизни, за которой непременно последует гнев Божий, кара Господня, понял?
– Так точно! – по-военному заверил командарм.
Последнее предупреждение
Луцк.
21 июня 1941 года
Потапов курил у железнодорожной насыпи, задумчиво вглядываясь вдаль. Там, на польском полигоне, прозванном местным населением танкодромом, маневрировали его бронированные машины. Как-то поведут они себя в условиях неминуемой войны?
– Товарищ командарм, Сущий! – незаметно подкравшись с другой стороны полотна, отчеканил Сидоров, протягивая шефу трубку полевого телефона.
– Спасибо, Вася…
Михаил Иванович в который раз мысленно поблагодарил поляков за оставленную инфраструктуру: штаб, казармы, полигоны и, конечно же, надежную связь, о которой на остальной территории великой страны приходилось только мечтать, и бросил в микрофон:
– Слушаю.
– Здравия желаю, товарищ командарм, – завибрировал в трубе голос командира одной из лучших дивизий – 124-й – генерала Филиппа Григорьевича Сущего.
– И тебе того же.
– Докладываю… Сегодня наши разведчики обнаружили у себя в тылу группу немецких диверсантов, переодетых в форму бойцов РККА. Они закладывали мину под узкоколейку… Двоих «фрицев» мои застрелили, еще один покончил жизнь самоубийством. А одного, контуженного, взяли в плен.
– Допросить успели?
– Никак нет!
– Быстрее приводите его в чувство!
– Есть!
Потапов отдал трубку адъютанту и тихо приказал:
– Запрягай коней, Василий… Поедем в штаб.
Предупреждения о неизбежной в скором будущем войне сыпались в последнее время на него, как из рога изобилия. Несколько дней тому назад, кажется, 18 июня, снова звонил Федюнинский, лично допрашивавший немецкого фельдфебеля, бежавшего из расположения своей части сразу после того, как «по пьянке съездил по роже одному офицеру».
«22 июня в 4 часа утра наши войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы», – сообщил тот. Потапов, которому не медля доложили слова перебежчика, сказал тогда: «Напрасно бьете тревогу», но на всякий случай перебросил к границе два полка и отозвал с полигонов артиллеристов.
22-е уже завтра…
Может, не ложиться сегодня спать?
Разлука
Лагерь «Проминент».
Конец ноября 1942 года
Осенью 1942 года, словно предчувствуя неминуемый крах немецко-фашистских войск под Сталинградом, Гитлер решил держать высокопоставленных узников в более благонадежных местах, то есть на внутренних территориях Германии. Русским пленным, конечно же, об этом ничего не сказали. Их, плохо одетых и обутых, просто садили в открытые всем ветрам и морозам кузова грузовиков и увозили в неизвестном направлении.
Вот они и стали готовиться к самому худшему.
В тот день наступила очередь Ковина.
– Прощай, друг! – кричал ученый, пытаясь вырваться из толпы, гонимой конвоирами к покрытым инеем «Опель-блицам».
– До свидания!
– Увидишь товарища Сталина – передай, что я осознал свои ошибки. Его атеисты гораздо ближе к Господу, чем христиане фюрера!
– Спасибо, непременно передам! – оскалив зубы, пообещал командарм, как всегда, в своей шутливой манере.
– И помни все, о чем мы говорили… Бог – это жизнь! Вечная и праведная. Поэтому мы с тобой еще встретимся. В той, будущей – бестелесной – жизни!
– Вот и доложишь обо всем этом на небесах товарищу Сталину. Сам. Если он, конечно, попадет вместе с нами в Божье царство! – ехидно заключил генерал так, чтобы Тимофей не смог расслышать его слова.
Накануне
Луцк.
Ночь с 21 на 22 июня 1941 года
Поздним вечером Потапов собрал у себя в штабе совещание, в котором принял участие весь командный состав его армии: член Военного совета дивизионный комиссар Михаил Семенович Никишев, получивший боевую закалку еще у Жукова на Халкин-Голе, начальник штаба генерал-майор Дмитрий Сергеевич Писаревский, начальник оперативного отдела полковник Всеволод Владимирович Давыдов-Лучицкий, начальник артиллерии генерал-майор Владимир Николаевич Сотенский, начальник связи полковник Куренков, начальник разведотдела полковник Сергиенко и заместитель начальника штаба по тылу полковник Федорченко.
Не забыли пригласить и начальника управления НКВД в Волынской области Ивана Митрофановича Белоцерковского…
По-разному сложатся судьбы этих людей.
Писаревский и Никишев через несколько месяцев погибнут в бою.
Тяжело раненый Сотенский попадет в плен и лишь в самом конце войны будет застрелен офицером СС в альпийском лагере «Моосбург», где в то же время будет находиться и его нынешний командир.
Давыдов-Лучицкий возглавит дивизию.
Белоцерковский сменит уютный кабинет в управлении НКВД на должность начальника Особого отдела 5-й армии.
Судьбы лиц «поменьше» вообще не удастся отследить.
А пока…
– Сегодня днем мне звонил Сущий, – начал Михаил Иванович. – Немцы совершенно обнаглели. Открыто засылают диверсантов на нашу территорию, минируют железнодорожные пути. По всему видно, войны не избежать… Какие будут предложения?
– Может, вскрыть красный пакет? – нерешительно предложил Дмитрий Сергеевич.
– Я категорически против! – резко запротестовал Иван Митрофанович.
В свои тридцать четыре он успел немало. И депутатом Верховного Совета Украины стать, и репрессии против населения на «освобожденных» землях организовать. За что многие боевые офицеры его откровенно недолюбливали. Впрочем, так к «молодым и ранним» относятся на Руси не только в армии.
– Да срать я хотел на этот пакет, – неожиданно согласился с Белоцерковским полковник Лучицкий. – И что в нем может быть полезного для нас – кадровых военных – я, честно говоря, не знаю… Так, общие рекомендации… Выдвинуться, усилить, занять… Согласитесь, обстановку на местах все здесь присутствующие знают лучше столичных кабинетных стратегов!
– Точно! – кивнул подбородком Потапов.
В это время раздался стук в дверь.
– Да-да, входите!
– Товарищ, командарм, разрешите? – дежурный офицер сделал несколько строевых шагов и протянул ему белый листок с пометкой «Срочно».
– Спасибо. Вы свободны.
– Есть!
– Директива номер один, – прочитал вслух Потапов и замолчал, пораженный содержанием телеграфного сообщения:
а) в течение ночи на 22.06.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22.06.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городков и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.
Тимошенкоу Жуков.
