Сергей Лукьяненко
Школьный Надзор
– В этом нет необходимости, – впервые заговорил руководитель школьного Надзора Стригаль. – Мы проведем внутреннее расследование. Всю необходимую информацию вы получите, дозорный.
– Вот что, Дреер, – начал Лихарев после того, как притворил дверь на расстоянии. – Не угадал ты, зачем я к тебе пришел. Я же знаю, ты про Стригаля подумал. Нет, не затем. Хотя, конечно, самый краешек ты ухватил.
За окном снова прозвучал свисток.
Лихо шевельнул пальцами. Выкрики с баскетбольной площадки прекратились. Даже и без того слабый шум вентилятора в недрах корпуса учительского терминала стал еще тише.
Дмитрий был уверен, что их с Лихаревым теперь никто тоже не услышит. Не исключено, Лихо даже поставил легендарный Колпак Мюллера, когда-то разработанный Иными из общества Туле. Потом они все попали под закрытый Трибунал, проходивший также в Нюрнберге. Однако их достижения оказались в руках Инквизиции и могли еще применяться в интересах дела.
– Дреер, ты о сыворотке слышал? – спросил Лихарев.
– О какой сыворотке?
– Понимаешь, ты у нас все-таки человек новый, всего не знаешь. А сор из избы выносить нигде не любят. Контингент у нас разный, не соскучишься. Год назад, тебя еще тут не было, поймали мы троих на наркоте. Ясное дело, Темные. Богемой себя решили почувствовать. Конечно, в город когда выходят, так за ними следят. Пронести «дурь» в школу не смогли бы, а распространителей из числа людей мы бы так припугнули… Да что там припугнули, реморализация – и все дела. Они бы сами пошли в органы и всю сеть выдали. Так что эти стервецы придумали! Нашли кого-то, зачаровали и вытащили из памяти формулу. Ну и сделали втихаря в кабинете химии, через заклинание трансмутации. У них даже лучше настоящего получилось, колумбийцы и прочие триады бешеные деньги отдали бы за этот новый сорт. Хорошо, что в былые годы алхимики философский камень искали, а не идеальный наркотик. Вот где золото! Но мы их, короче, прижали. Вернее, Константин прижал.
– Знаю я, как он прижимает, – мрачно сказал Дмитрий.
– А ведь я Стригаля тоже не любил, если честно, – поведал Лихарев. – Маг он боевой – не мне чета, Инквизитор тоже хороший. Но слишком хороший для нас.
– Я бы даже сказал – слишком Инквизитор, – заметил Дреер.
– Сейчас уже не важно. Нет Инквизитора – нет проблемы. Но с наркотой он сработал на совесть. Всю местную кухню мы накрыли. Пацанов, само собой, исключили, отправили по домам – пускай там Дозоры их прорабатывают. Все-таки наркота – это человеческое, нарушения Договора тут нет. Их и выгнали-то формально за нарушение школьного устава. Но в Дневном им, надеюсь, хорошего ремня дали. Может, даже плетей Шааба.
Дмитрий знал, что такое плеть Шааба, и мрачноватый юморок Лихарева оценил.
– Притихло все. А теперь опять слухи ходят о какой-то сыворотке. Словно эхо…
– Виктор Палыч, – Дмитрий чуть склонил голову набок, – а как вы эти слухи собираете? Осведомители?
– Оперативная информация! – отрезал Лихо. – Все ему расскажи. Знаю, к чему клонишь. От тебя скрывать не буду – кое-что осталось от Константина. Всех этих стригалевских жучков-паучков из школы убрали, но информацию-то никуда уже не денешь. Только вот не докажешь и не опровергнешь. Даже если бы это были настоящие улики, а здесь так, разговоры…
– Я-то чем могу помочь?
– Помочь могу я, – ответил Лихо. – От твоих волчат подозрения отвести.
– Они не мои, Виктор Палыч. Сами по себе, свои собственные.
– Только они тебя, похоже, считают своим. И до случая с Константином считали, а после – тем более.
В школе Светлые и Темные педагоги чувствовали себя в одной лодке. Подменяли друг друга на занятиях, сплетничали, хором костерили начальство, порядки и Дозоры. А вот у детей оказалось все сложнее и одновременно проще. Они четко проводили границу «свои» и «чужие». И, как правило, признавали только учителей и воспитателей своего цвета. Другую сторону – терпели. Надзирателей Инквизиции уважали как силу, не более.
Исключением стал один Дреер.
С какой-то радости Светлый маг самого низкого уровня в первый же месяц работы стал пользоваться доверием некоторых юных оборотней. Он сам не знал почему. Лишь догадывался – наверное, потому что разницы между Темным и Светлым четырнадцати лет или младше не видел вообще. Даже прозвище себе придумал – «сумеречный дальтоник».
Может, еще отчасти «виноватым» оказался его предмет. Дело в том, что Темных в литературе было на порядок больше, особенно в зарубежной. Как в жизни.
А когда неконфликтный вообще-то Дреер устроил скандал на всю школу, после которого глава Надзора Стригаль был спешно отозван в Прагу, Темные стали доверять словеснику еще больше.
Когда Лихарев говорил про «волчат», то делал это беззлобно. Дмитрий потому и считал его нормальным мужиком, что для Лиха школьники в первую очередь были детьми и только во вторую – Иными.
– Следствие по оборотням с мертвой точки не сдвинулось. Если начнут серьезно копать под школу, то докопаются. Поверь мне, дыма без огня не бывает. Что-то неладное у нас творится. Константин это чувствовал, вот палку и перегнул. А Темным школа тоже нужна. Не меньше, чем Светлым. И если запахнет керосином, будь спокоен, они найдут, на кого все повесить. И кто это будет, как ты думаешь? Что бы там ни говорил Диего насчет того, что Темные своих не выдают! Пожертвуют несколькими, для них ведь это пушечное мясо.
– Это все-таки дети.
– Дреер, тебя когда инициировали? – неожиданно спросил Лихарев.
– Виктор Палыч, вы же знаете. Года не прошло еще.
– Вот именно! А меня – в одна тысяча девятьсот восемнадцатом. Поверь моему опыту. Если даже мы с тобой – не люди, то твои «волчата» – уж точно не дети. Есть у меня одна версия. Кто-то из Темных, постарше, класс одиннадцатый, что-то затевает. Может, опять наркоту варит. А нападения и оборотни – для отвода глаз. Иначе говоря, подстава. Ведь и Стригалю про «волчат» кто-то сказал, потому он ими и занялся… с пристрастием.
– Я-то что могу сделать, Виктор Палыч? – заново спросил Дреер.
– Просьба к тебе есть. Если хочешь, человеческая просьба…
Дмитрий вспомнил дозорного по фамилии Козлов. Тот ведь тоже просил, а не требовал.
– Поговори-ка ты с ними. Начистоту. Если сможешь, конечно. А вдруг чего скажут. Вреда не будет от такого разговора, а польза – может быть.
– Они своих-то близко не подпускают…
– Так и я про то. Их не подпускают, а тебя – подпустят. Чужому иногда такое скажешь, чего никакому своему не доверишь.
Дреер внимательно посмотрел в здоровый глаз Лихарева.
– Припугни их, в конце концов. Если их сдадут, Инквизиция шутить не будет.
– Это я уже знаю, – сказал Дмитрий. – Стригаль научил.
– Да ничего ты не знаешь, – рассердился Лихо. – Это Дозоры меняются быстро, а Инквизиция – медленно, если вообще меняется. В том-то и была стригалевская ошибка. Время сейчас не то, чтобы пытки применять. Но Высшие Инквизиторы – они как Стригаль, а не как мы с тобой. Им несовершеннолетнего развоплотить – раз плюнуть. В интересах Договора.
На баскетбольной площадке вдруг опять кто-то азартно закричал, потом громко начали спорить с Борисычем, что не было никакого нарушения.
А где-то далеко гремели подковерные игры Дозоров, вечный невидимый фронт. Еще дальше заседали суровые трибуналы Инквизиции и выносили смертные приговоры. У Иных никогда не будет ни моратория на смертную казнь, ни тем более ее отмены. Это своего рода плата за более долгую жизнь.
– Проглядел я табель успеваемости у твоих «волчат», – продолжил Лихарев. – Стали они почему-то очень плохо учиться. А ведь были принципиальные отличники, все до единого, особенно Машка Данилова. А сейчас что? С «двойки» на «тройку» даже она – и почему-то только по предметам Иного цикла.
– По Иной литературе все хорошо, – возразил Дреер.
– А вот по БЖД результаты кошмарно упали! Везде, где есть магическая практика, провал. Как будто у них Силы меньше стало. К чему бы это?
– Не знаю.
– И я тоже. Так что ты поговори.
– Хорошо, – нехотя ответил Дмитрий.
– Вот и ладно, – сказал Лихо.
Поднялся и, не прощаясь, ушел сквозь стену.
За дверью, из коридора, не доносилось ни звука. Шел урок. За окном продолжался баскетбол. Опять дунул в свисток Борисыч.
Глава 2
Когда-то интернат был роскошным поместьем.
До революции в усадьбе, по преданию, гостил сам царь. Во времена нэпа здесь действовала коммуна, где перевоспитывались беспризорники. Потом усадьбу перестроили, возвели два новых крыла и еще несколько зданий в модном тогда духе конструктивизма и устроили детский оздоровительный пансионат. Благо от поместья сохранился обширный парк.
Об истории сейчас говорили только некоторые элементы фасада и статуи волков по обе стороны крыльца. Это было символично.
В девяностые пансионат обветшал и захирел. Парк выродился в дремучий лес. Какие-то ушлые дельцы решили было выкупить землю и построить коттеджный поселок. Но вмешались Дозоры.
Было это на самом рубеже тысячелетий. Времена смутные даже для Иных. В Москве едва не рванула воронка инферно размерами побольше той, что висела над Хиросимой в сорок пятом. Следом какая-то непонятная история произошла в Санкт-Петербурге. Говорят, разбирались Темные друг с другом. Наконец, совсем недавно, год назад, был инцидент с Иными на Байконуре. Что именно там случилось, толком никто не знал. Информацию Дозоры не распространяли, тем более что это как-то затрагивало Инквизицию. А ее всегда и все затрагивало…
Однако не только странными знамениями был отмечен рубеж. Иных стало… просто больше. Что это за феномен, научные отделы Дозоров выяснить пока не сумели. Может, в целом демографическая ситуация такая или возмущения в Сумраке. Когда шесть миллиардов человек отдают туда Силу – все, что угодно, может шарахнуть. Или проявились на уровне Иных пресловутые мутации, экологическая обстановка, генно-модифицированные продукты и прочие страшилки, какими пугают обывателей. В конце концов, вопрос, как среди обычных людей вдруг появляются маги, тоже не изучен до сих пор.
Иных прибывало. Ненамного, конечно. Но уже не один на десять тысяч людей, как раньше, а примерно один на девять тысяч восемьсот. И Великая Волшебница снова родилась, и не где-нибудь, а в Москве.
Еще совсем недавно искусство быть Иным постигалось только при Дозорах. В Ночном учебные кабинеты никогда не заполнялись и наполовину. В московском Дневном, напротив, приходилось делить школяров на классы и учить в несколько смен. А обучение было поставлено на зависть всем человеческим университетам. Потому что малограмотный специалист или откровенный двоечник – люди неприятные, но терпимые. Где опасны чрезмерно, их научились худо-бедно фильтровать. Разумеется, кроме сфер политики и власти. А вот малограмотный Иной – практически наверняка чья-то смерть.
Но всегда среди учеников находились те, кто не вписывался. Как ни странно, их-то оказывалось примерно поровну, Светлых и Темных, несмотря на константу «один к шестнадцати». Оборотни, норовившие буквально вцепиться зубами в обидчика. Юные ведьмы, чересчур рьяно использующие магию для самоутверждения. Принципиальные Светлые, которые хотели бы исправить слишком многих. Про стычки недорослей в духе «А он первый начал!» и говорить нечего.
Тогда кому-то в голову пришла светлая идея. Да-да, именно Светлая. Этот самый кто-то еще до инициации, в тридцатые, воспитывался в колонии для беспризорников на месте старой барской усадьбы. Идея, как нетрудно догадаться, была в создании интерната-коммуны для Иных подростков обеих сторон. Пусть учатся жить бок о бок.
Идея нашла одобрение Инквизиции. Контролировать отпетых нарушителей, собранных вместе, все-таки легче, чем разбросанных по городам и весям, где порой и дозорный-то один на много квадратных километров.
А может, тот неизвестный Дрееру Иной просто хотел таким парадоксальным образом отбить свою личную «республику ШКИД» у наглых коммерсантов. В любом случае у него получилось. Но что из всего этого вышло…
Учеников набралось действительно поровну. В составе педагогов тоже держался паритет. Но пришлось учитывать, у кого что лучше получается. Так, Светлые в основной массе стали воспитателями, а Темные – преподавателями Иного цикла. Кандидатура директора Сорокина была выдвинута Инквизицией и поддержана обоими Дозорами. Для соблюдения баланса, однако, замов у Петровича было двое, и оба разных «цветов».
На открытие приезжали даже из Москвы, тамошние Светлый и Темный боссы, Гесер и Завулон. А еще кто-то из высших чинов Инквизиции заглянул прямо из Праги. Это все было, правда, еще до Дмитрия.
Как вообще маг низшей категории попал в учителя других волшебников? Тут случился… хм, казус. Иных, которые не ходят в обычную человеческую школу, нужно учить, кроме магии, еще физике, химии, алгебре и прочему. А вот таких учителей в Дозорах не водилось. Многие опытные волшебники овладели Силой на пару веков раньше грамоты. Картина мира складывалась в их голове еще в те времена, когда Земля считалась плоской, а небо хрустальным. Кое-кто не доверял технике, а науку считал пустой игрой ума. Темные не любили человеческие школы, потому что были кормушки во всех смыслах посытнее, хотя бы детские курорты вроде «Артека». Светлые тоже предпочитали врачевать детей, а не учить. Жить с постоянным искусом применить реморализацию вместо долгих педагогических усилий – это оказывалось для них непосильным.
Днем с огнем принялись разыскивать Иных хоть с каким-то педагогическим образованием. И когда едва инициированный Светлый Дреер написал в анкете про свой диплом, его сразу же пригласили для разговора…
Сейчас, когда уроки давным-давно закончились и ужин тоже прошел, словесник отыскал ребят сразу. Это Лихареву потребовалось бы время, а Дмитрий знал, куда идти.
Он поднялся на третий этаж главного корпуса. Если пройти в небольшой тупичок за кабинетом физики, то можно увидеть винтовую лестницу. Та ведет в башню на крыше. В башне – обсерватория. Самая настоящая, пусть и небольшая. С мощным, похожим на инопланетную лазерную пушку телескопом и прозрачным куполом.
Семерка любила собираться здесь, поближе к звездам.
Все-таки напрасно Одноглазое Лихо называл их «волчатами». Меньше половины из них превращались в волков. А двое и вовсе были вампирами.
Сами же они называли себя «мертвые поэты».
Это случилось как раз с легкой руки Дреера, когда он показал им на внеклассном занятии «Общество мертвых поэтов». Диск учитель привез с собой, хотя тут абсолютно не было проблемой достать любой материал. Окончив университет, Дмитрий никогда не работал в школе… в смысле, человеческой. Но учить подспудно всегда тянуло. Когда смог позволить себе DVD, то и не заметил, как начал коллекционировать фильмы на школьную тему, от «Большой перемены» и той же «Республики ШКИД» до разных американских страшилок вроде «Кэрри» или «Класс 1999».
«Общество мертвых поэтов» оказалось самым любимым.
В школе Темные и Светлые друг с другом не враждовали. Может быть, потому, что люди жили не особенно близко, а значит, и ссориться не из-за кого. Однако были те, кого не очень признавали и в своем кругу. Вампиры и оборотни оставались низшей кастой, получая одни донорскую кровь в медпункте, другие – спецдиету в столовой. И если взрослые Темные умели сдерживать свое пренебрежение, то дети – еще нет. Пусть «мертвые поэты» легко опережали будущих магов почти по всем предметам, пусть оборотням не было равных на физкультуре, Светлые не уважали их за то, что Темные, а свои – за то, что низшие.
«Мертвые поэты» выделялись интеллектом и любовью к поэзии. Почти все действительно писали стихи, впрочем, у многих Иных в пубертатном возрасте идет такая сублимация. Правда, и стихи у этих были, честно говоря, мертвые. Заунывные, лакированные, безжизненные, но изысканно-красивые. Так считал Дреер, хотя вслух не говорил. Кое-что даже публиковалось в школьной стенгазете. Но афишировать свое творчество «мертвые поэты» не хотели. Все-таки они были изгоями.
Нельзя сказать, что к семерке низших Темных Дмитрий поначалу относился как-то иначе, чем ко всем остальным. Но литература их сблизила.
…Обсерватория, конечно, была заперта, и не только на материальный замок. Вообще, считал Дмитрий, в школе слишком много охранных заклятий, которые не пускают туда, сюда и никуда. Наверное, у него самого это задевало самолюбие – чтобы пройти сквозь большинство волшебных кордонов, способностей седьмого уровня никак не хватало.
Однако на Дреера как на сотрудника навешивались еще и магические пропуска. А ученикам приходилось искать лазейки. Иногда Дмитрий даже подозревал, что лазейки оставляли нарочно, чтобы дать еще один стимул научиться думать. Никто не развивается лучше, чем на реальных задачах. Даже волшебники.
Проход был заблокирован в Сумраке, но как раз семерка и показала словеснику «дыру в заборе». Оказавшись на винтовой лестнице, тот начал, как ему думалось, неслышно подниматься… пока не задел какую-то невидимую магическую «растяжку». На всю обсерваторию тут же приветственно взревело: «Come on, everybody!» – почему-то выпеваясь на мотив «Рио-риты».
Эту сигнализацию поставили явно те, кого он искал. Таиться больше не имело смысла.
– Приветствую стихотворцев! – громко сказал Дреер, перекрикивая странную песню.
– Здрасьте, Дмитрий Леонидыч! – раздался под куполом нестройный хор.
После истории со Стригалем они сами время от времени звали Дмитрия на посиделки. А словесник рассказывал им кое-что не из программы. Например, кто был загадочным Иным, что нанял в помощники актера Уилла Шакспера и от его имени сочинял пьесы. Ведь среди Иной аристократии в те времена драматургия была столь же не в чести, сколь и у аристократии человеческой. Еще Дреер повествовал, как погружался в Сумрак Роберт Льюис Стивенсон, как боролся с вампирами Амброз Бирс и почему отказались от инициации Булгаков или Стивен Кинг.
Сейчас он выбрался в обсерваторию, как матрос в радиорубку – почему-то именно это сравнение пришло в голову. Семерка была в полном составе, расселись прямо на полу вокруг телескопа. И то правда, Иным простудиться не грозило.
Жгли несколько свечей разного калибра. Купол накрыли нехитрым заклинанием, которое метко назвали «тонировкой» – снаружи огня не увидать. Конечно, для Лихарева или директора Сорокина пройти взглядом сквозь такое было бы раз плюнуть. Но «тонировка» отводила глаза тем, кто специально не присматривался, а большего и не требовалось.
Дмитрий поглядел сквозь прозрачный купол башни на осеннее небо: бескрайняя плитка черного шоколада, щедро посыпанная звездами. Продекламировал:
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны[1].
Потом спросил:
– Не помешал ночному бдению?
Впрочем, и так было понятно, что помешал. Не дожидаясь ответа, Дмитрий начал выбирать, куда приземлиться.
– Что вы, Дмитрий Леонидович! – интеллигентно и подчеркнуто правильно сказал предводитель всей компании, вампир Артем Комаров из 9 «А». Собственно, классов в параллели было всего два, «А» и «Б». – Вы как раз вовремя!
– Да? – Дреер не стал садиться на пол и придвинул стул. Руками, а не Силой, все-таки порядок есть порядок.
– У нас тут спор!
– По поводу?.. – Дреер вдруг осекся.
Только сейчас он заметил, что на полу обсерватории расположились не семь подростков, а больше.
Восемь голов. Длинные волосы Комарова. Рыжеватый «ежик» – Толик Клюшкин. Буйная черная шевелюра – вервольф Карен Саркисян. Лохматый, нечесаный, с глазами слегка навыкате – просто-таки классический волкулак Гоша Буреев. Единственный белобрысый во всей этой шайке и одновременно самый юный – Стас Алексеенко. И, конечно, наособицу близнецы Даниловы, брат и сестра.
Немудрено, что среди них Дмитрий не сразу углядел скромную рыженькую девочку с короткой мальчишеской стрижкой. Хотя и странно – ведь сидела она, скрестив по-турецки ноги, рядом с Артемом.
Дмитрий не очень хорошо знал девочку, хотя уроки в ее классе уже вел… Кажется, появилась в школе не так давно, с первого сентября. И звали ее вроде бы Анной. Фамилию Дреер вспомнить не смог.
Зато вспомнил, даже не глядя на ауру, что она – Светлая. Первая Светлая в компании «мертвых поэтов».
– Толик говорит, что цвет Иного зависит от настроения, под которым он первый раз зашел в Сумрак… – сказал Комаров.
– Есть такая гипотеза, – ответил Дреер, не сводя взгляд с Анны.
– Ни фига себе гипотеза! – встрял Гоша. – На Инобиологии только так и говорят.
– Ну-у… – протянул Дреер. – А кто не согласен?
– Я! – сказал с места вечно настороженный Карен Саркисян.
Когда он волновался, у него отчетливо звучал в голосе армянский акцент. Обычно же Дмитрий склонен был ставить литературную речь Карена в пример.
– Получается, какой-нибудь маньяк может всю жизнь людей убивать, пока его не инициировали. А войдет в Сумрак первый раз в хорошем настроении, может, потому что только что кого-то там снова убил… И чего? Будет Светлым?
– Увы, – сказал Дреер.
– Это несправедливо! – эмоционально заявил Карен.
– Конечно, – согласился Дмитрий. – Но и случается крайне редко. Исчезающе. В основном бывает наоборот.
– Среди Темных очень мало убийц, – сказала с места Маша Данилова.
Повисла тишина. Все-таки, кроме Дреера и новой девочки, тут всем рано или поздно выпишут лицензию на охоту за людьми.
– То есть у нас многие должны… питаться, – поправилась Маша. Было видно, что ей самой неприятно говорить. – Но они не убийцы. Не совсем убийцы. Даже вампиры не убивают просто так.
– Мы обыкновенные хищники, – сказал Карен. – Должны есть мясо. Но не убиваем больше, чем можем съесть. А можем и вообще не убивать. Я никого не собираюсь.
– Я тоже, – сказал Артем.
Он был вампиром от рождения. Комаров-старший работал начальником отдела сбыта на крупном мясокомбинате. Мать Артема сама настояла на том, чтобы муж ее инициировал, когда уже была беременна. Дети вампиров редко выживают без инициации, и она не хотела, чтобы сына укусил родной отец. Теперь она трудилась на станции переливания крови, даже использовала Зов, чтобы привлекать туда больше доноров с редкими группами. Ночной Дозор разрешил ей это, оценив пользу и принимая во внимание, что за всю жизнь доктор ни разу не обратилась за лицензией.
Она даже к донорской человеческой крови ни разу сама не притронулась, пила исключительно свиную, мучаясь чувством вины по отношению к людям.
Артем вообще не должен был сюда попадать, Договора он не нарушал. Но все его горе было от ума. Комаров-младший сменил несколько школ, потому что все время доказывал учителям, что они не правы. В конце концов сами родители попросили перевести его сюда в надежде, что хотя бы среди Иных он успокоится.
Он и успокоился. Почти.
– Тут никто не хочет, – сказал рыхлый Алексеенко, самый маленький из «поэтов» и по возрасту, и вообще. Зато крупнее их всех в сумеречном облике. Такая вот странная акселерация.
– Из-за чего же спор, джентльмены? – вернулся к теме обсуждения Дмитрий. Посмотрел опять на Светлую девочку, потом на Машу Данилову, поспешно добавил: – …И леди?
– Я думаю, что Темным или Светлым человека делает все-таки не то, с какой ноги он утром встал и первый раз зашел в Сумрак, – заявил Карен.
– А что?
– Как он живет!
– А знаешь, пожалуй, так оно и есть. Разве жизнь не влияет на настроение? Хочешь сам развеселиться – попробуй развеселить другого. И какова тогда вероятность, что в Сумрак ты попадешь в депрессии? Очень и очень маленькая.
– Но мы-то уже не сможем ничего поменять, – сказал Иван Данилов, Машин брат. – Про наше настроение вообще никто не спрашивал. Даже Сумрак.
Даниловы были крайне нетипичными Иными. Потомственные оборотни-змеи, наг и нагайна. Единственные в городе и, пожалуй, во всей Средней полосе России. Какая-то веточка их рода произрастала из Индии. Несмотря на совершенно русские имена – Иван да Марья, – Даниловы и чертами лица немного походили на индусов. Иван – на знойных актеров Болливуда, а отличнице Маше не хватало разве что точки между бровей и сари. При том, что у нее было сказочно красивое лицо, словно у шамаханской царицы, и копна пышных черных волос, Маша все же немного стеснялась своей внешности. Может, боялась, что проявится вторая, «змеиная» натура. А может, из-за нескольких лишних килограммов. Наверное, поэтому Маша никогда не ходила ни в чем обтягивающем. Известное среди Темных заклинание «паранджи» в школе никого обмануть не могло.
Однажды молодой, необстрелянный и ретивый сотрудник Ночного Дозора при них с братом что-то сказал про «змеиный выводок». Ему, конечно, потом и на службе влетело по первое число. Но это было потом, а в тот самый момент Маша просто-напросто зашипела и, не оборачиваясь в змею, вцепилась ногтями ему в физиономию. Дозорному повезло, что девочка не была оборотнем-тигрицей, которые в Индии тоже не редкость, и ногти у нее оказались вполне человеческими, не выдвижными. Лицо, однако, Маша оперативнику все же попортила. Иван в той памятной драке тоже участвовал, сцепился с дозорными, что примчались своему на выручку. С сестрой он был неразлейвода. А поскольку скандал был не первым, обоих рекомендовали направить сюда, в интернат.
– Поменять что-нибудь всегда можно, – ответил Ивану Дреер. – Не прошлое, так будущее. Думаете, иначе была бы тут школа? Вы же вот не собираетесь охотиться на людей. Разве это ничего не меняет?
– Для людей – да, – усмехнулся Артем. – А для нас ничего.
– Ага, – подхватил лохматый Гоша. – Чуть что, так сразу оборотни!
– Вот что, господа Темные, – сказал Дреер, чувствуя, что момент настал. – Я ведь к вам по делу. Есть возможность сделать так, чтобы оборотни были не «чуть что».
– А как? – оживились «мертвые поэты».
Даже Светлая девочка, скромно сидевшая между ними и не проронившая ни слова, подняла голову.
– Кто слышал о сыворотке? – спросил Дмитрий, чувствуя себя кем-то вроде Одноглазого Лиха.
Сидящие на полу обсерватории замерли.
– Какой сы… воротке? – протянул Гоша.
