Сергей Самаров
Волчья тропа

Полная версия

© Самаров С.В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог

Осенние опавшие листья сплошным ковром укрыли лес и узкую дорогу, больше похожую на тропу. Дорога эта идет в сторону села и круто уходит вниз параллельно горному хребту, спускающемуся туда же справа. Листья по большей части желтые, березовые, но порой встречаются и красные, осиновые. Кое-где по обе стороны дороги густой синеватой зеленью светятся елки.

Шестнадцать бородатых мужчин шли по дороге к селу. Глядя на их усталую походку, можно было бы подумать, что они возвращаются после работы домой, если бы в руках у этих мужчин были лопаты, бензопилы или топоры. Но эти шестнадцать, по крайней мере большинство из них, несли автоматы Калашникова, причем разной модификации, от «АК-47» калибра 7,62 миллиметра до «АК-12» калибра 5,45 миллиметра, и только у троих мужчин крепкие кисти сжимали американские карабины «М-4»^[1] калибра 5,56 миллиметра, что соответствует оружию стандарта НАТО, а грудную клетку всех шестнадцати мужчин прикрывали бронежилеты с надетыми поверх них «разгрузками»^[2]. Двое с американскими карабинами были чернокожими, а третий обладал арабскими тонкими чертами лица и крупным грубым носом. Внешний вид троицы явственно говорил о том, что они простые наемники, «дикие гуси», как зовут их во всех странах, где идет война, да и в других странах, от войны далеких, тоже.

Имея характер, полностью соответствующий его имени, эмир отряда Нариман^[3] Бацаев всегда славился осторожностью в больших и важных делах. Иногда, конечно, по мелочи он мог себе позволить ввязаться в какую-нибудь авантюру, понадеявшись на свою удачу, и удача обычно его не подводила. Кое-кто говорил, что Нариман излишне доверяется обстоятельствам и рискует слишком часто понапрасну. И интуиция у эмира всегда была в рабочем состоянии, но сейчас, как он сам считал и откровенно говорил, дело ему было поручено очень большой важности, поэтому требуются особая осторожность и аккуратность. В самом деле, его небольшому, по сравнению с теми, что были в Ираке и в Сирии, отряду, состоящему из лучших моджахедов, которых ему удалось собрать под свое крыло из разрозненных отрядов организации «Аджнад аль-Кавказ»^[4], было приказано перейти незаметно границу, определить место для будущей дислокации большого отряда и подготовить для него плацдарм-базу. Для самого Наримана Бацаева это было значительным личностным ростом, поскольку именно он должен был возглавить новое формирование. Раньше большими отрядами совершалось немало попыток прорваться на территорию Дагестана или Чечни, закрепиться там и начать новый виток войны на Северном Кавказе. Обстоятельства в Сирии и Ираке складывались довольно плачевно, моджахеды гибли еще до того, как успевали сделать первый выстрел, гибли под ударами по большей части авиации, против которой они оказывались практически бессильны, как были бессильны и против ракет, не имея собственной развитой системы ПВО. Но эти попытки всегда завершались неудачей. Крупные отряды быстро себя обнаруживали и так же быстро уничтожались подразделениями Российской армии. И чем крупнее был отряд, тем быстрее его уничтожали. То ли из опасения, то ли по причине неповоротливости большого подразделения, его неспособности уйти от преследования и чрезмерной надежды на собственные силы выход крупных подразделений на другую сторону границы обычно оказывался неудачным.

Эмир Нариман Бацаев шел в своей небольшой группе последним, а прямо перед ним быстро перебирал короткими, толстыми и очень кривыми ногами карлик Абубакир, постоянно находившийся при эмире и выполнявший, по сути, обязанности оруженосца, хотя свое оружие Нариман обычно носил при себе. Карлик был для эмира почти привычным атрибутом, он везде следовал за ним, как хвост за собакой. Хотя это сравнение не всегда оказывалось верным, потому что хвост следует за собакой, а карлик обычно идет впереди, протаптывая дорогу по песку пустыни или по горному снегу.

Однажды Нариман Бацаев после того, как на территории России был разбит и уничтожен очередной отряд, высказался по поводу засылки в Россию крупных отрядов на шуре^[5] полевых командиров группировки «Аджнад аль-Кавказ», входящей в ИГИЛ^[6] и потому считающейся в России вне закона. Он предложил сначала заслать на Северный Кавказ небольшую мобильную группу самых опытных бойцов, которая оценит обстановку и определится с местом перехода границы для большого отряда. Или даже с несколькими местами, если большой отряд придется разбить на части. Передовой малый отряд подготовит базу для большого отряда, а когда большой отряд соберется, Нариман Бацаев возглавит его. То есть, по сути, он должен подготовить все для себя и своего будущего. Сам он давно уже считал, что ему в тридцать девять лет, имея значительный боевой опыт, пора бы уже найти более значимую должность, чем эмир небольшого отряда. А Нариман даже свой отряд в шесть сотен бойцов, с которым он пешком прошел почти весь Ирак и большую часть Сирии и где он каждого знал не просто по имени, но еще и по характеру, считал маленьким и мысленно готовил себя к командованию большим по силам подразделением, способным воевать и жить в более сложных условиях, чем те, что сложились в Сирии. Более того, эмир Нариман мечтал возглавить войну своего народа с московскими правителями. Хотя и в самой Сирии жизнь была отнюдь не сахаром посыпана. Никогда нельзя понять заранее, с какой стороны можно и следует ждать неприятностей. Были откровенные враги: сирийцы из правительственной армии, преданные президенту Асаду, и русские. Американцы с турками и лучшие американские друзья – курды – вели себя непонятно и непредсказуемо. Могли поддержать, а могли сами атаковать в самый неподходящий момент. Но особенно много неприятностей постоянно доставляли российские самолеты. Бомбили часто, и бомбы, как и ракеты, попадали точно. Словно люди руками управляли ими, а не инфракрасные самонаводящиеся головки.

– Эй, там, впереди! – крикнул вперед Ваха Чохкиев, единственный чеченец среди шестнадцати бойцов – эмир не слишком любил чеченцев, но Чохкиева, как опытного моджахеда и отличного снайпера, в свой передовой отряд все же взял. – Под ноги лучше смотрите. Под листвой легко мину не заметить…

Ваха шел перед эмиром рядом с Абубакиром, положив на плечо свою снайперскую винтовку «ТКБ-0145К» с оптическим прицелом, который Ваха не любил каждый раз снимать, убирать в чехол, а потом опять ставить на место. Он, когда находился поблизости от эмира, любил громко давать указания моджахедам. И со стороны трудно было угадать, от себя говорит Ваха или громко повторяет команды эмира, который вообще не говорил громко. Но задумывались об этом моджахеды только после того, как команду выполняли. И Вахе казалось, что к его мнению прислушиваются. Так, ему думалось, он приучает других слушаться именно его.

– Здесь, пожалуй, мин и не должно быть, – по привычке тихо сказал эмир Нариман. – Их русские рядом с большим селом ставить не будут. Село-то мирное, да и время сейчас в Дагестане мирное.

– А им плевать, мирное оно или нет, – с неопределенной и непонятной злостью отозвался Ваха. – Взорвутся дети и женщины или нет. Лишь бы взорвались. И они за это себе плюсик поставят. Мы для них не люди. А все потому, что мы своему богу молимся, а они своему, если вообще молятся…

– Что-то я тебя, Ваха, ни разу в мечети не видел… – вполголоса заметил Абдул-Меджид, самый пожилой моджахед в отряде эмира Наримана и его односельчанин, который узнал, что за время его отсутствия дома у него родились два внука, и торопился их обнять и с ними познакомиться, пока их спать не уложили. Хотя, скорее всего, уже уложили или, по крайней мере, к моменту прибытия группы в село должны будут уложить. Но тогда дед хотя бы посмотрит на спящих мальчиков. – Кстати, а у тебя разве дети или жена взорвались? Насколько я помню, твои дети в Норвегии учатся.

С Вахой у старого односельчанина эмира (впрочем, как и со многими) отношения не сложились. Постоянно пытаются друг друга уколоть. Но обычно Нариман на это внимания особого не обращал, он хорошо знал, что если собираются вместе несколько дагестанцев, там обязательно будет скрытая борьба за власть, если в группе еще нет явного лидера. А уж если рядом окажутся дагестанец и чеченец, то эта борьба станет явной. Но эмир считал, что это не та борьба за власть, а борьба за место рядом с командиром. Отсюда и громкие команды Вахи Чохкиева, и ехидная реакция на них Абдул-Меджида.

Эмир Нариман рассчитывал, что в родных краях в военной обстановке чувствовать себя он будет лучше, увереннее, чем чувствовал в последнее время. Он и местность здесь знал, и людей, и его самого знали – не должны были так быстро забыть некогда лучшего в районе пехлевана^[7], как и бывшего его тренера и наставника Абдул-Меджида, который в свое время тоже был известным борцом и даже когда-то входил в сборную СССР, становился чемпионом СССР по вольной борьбе, выигрывал первенство Украины по джиу-джитсу, а потом стал заслуженным тренером сначала Советского Союза, а потом и России и воспитал несколько чемпионов мира по разным видам борьбы. И эмир рассчитывал, что его самого тоже, как и прежде, уважали, рассказывали про него сказки и легенды. И на местных мирных жителей эмир рассчитывал как на самого себя. Считал, что его никто не захочет подводить. И противник здесь только один – Российская армия. Справиться с солдатами, по мнению Наримана, было гораздо проще, чем с кем-либо еще. Если в Сирии Российская армия представлена в основном спецназом и летчиками, а воевать отлично умеют и те, и другие – обучены хорошо, да и опыт имеют немалый, – то здесь воевать отряду Наримана Бацаева придется нечасто, но с простыми, необстрелянными солдатами, не имеющими за своими плечами ничего – ни тяжелых боев, ни безвыходных положений. Кто же будет ради такого небольшого отряда спецназ в Дагестан подгонять? Разве что ментовский спецназ попытаются использовать, но это для самого ментовского спецназа нехорошо. В подготовку «ментов» эмир не верил и считал, что их могут только пригнать на заклание, как овец. Нариман просто не знал, что неподалеку от Махачкалы на постоянной основе базируется сводный отряд спецназа военной разведки. Да и на поддержку местного населения эмир, как он предполагал, может вполне опереться. Набрать бойцов к себе в отряд, возможно, будет сложно. Кто желал за веру воевать, те давно уже уехали в другие мусульманские страны и нашли себе применение или в рядах ИГИЛ в Ираке, или в Сирии, или среди талибов^[8] в Афганистане, или в других тождественных организациях. Но, по крайней мере, разведку Нариман сможет с помощью местных жителей отладить, а кое-что он уже сделал – например, построил базу для большого отряда. Где какая армейская часть пройдет или проедет – ему сразу позвонят и доложат. А он успеет подготовиться и организовать засаду.

Устраивать засады эмир Нариман умел и любил. Именно такой тактикой он и прославился в свое время и за это получил прозвище Волк. Волки же всегда загоняют свою добычу в засаду, составленную из самых матерых своих представителей. Устроить продуманную и правильно организованную засаду, нанести противнику значительный урон в живой силе и в материальной сфере, а потом уйти группами по заранее просчитанным маршрутам, не ввязываясь в продолжительный бой с превосходящими по численности и вооружению силами противника, потому что у противника всегда может оказаться под рукой резерв. У эмира такого резерва обычно не было. Увязнешь во встречном бою, полагаясь на свой опыт и на опыт подчиненных моджахедов, а тебе в тыл забросят вертолетом резервную группу. Лучше уж отойти вовремя, чем принимать бой на два фронта. Сначала следует дать снайперам возможность проявить себя – уничтожить офицеров, командующих отрядом. Офицеры всегда первыми подлежат отстрелу – этого правила эмир всегда придерживался и наставлял в этом своих снайперов и простых моджахедов. Потом сделать пару выстрелов из «РПГ-7»^[9] осколочными гранатами по рвущимся в бой за медалями солдатам, покинувшим БТР или грузовик – в зависимости от того, на чем они поедут в горы. Если удастся и обстоятельства будут способствовать, то и имеющийся в отряде «РПГ-18»^[10] можно использовать. Хотя у гранатометчика с «РПГ-18» мало в наличии гранат и их лучше поберечь для какого-нибудь крупного дела. И тем более «РПГ-18» против современных танков имеет слабоватый заряд, не способный пробить лобовую гомогенную броню. Значит, следует отметиться таким нападением, перебить как можно больше простых солдат и покинуть поле боя, оставив там только тубу от «РПГ-18», поскольку этот гранатомет одноразовый, и пустые гильзы от автоматных патронов. А в заранее обозначенном месте, по мере выхода на безопасную дистанцию, отряду предстояло снова объединиться, чтобы моджахедам, уже всем вместе, отправиться на отдых, «на лежку», о местонахождении которой никто посторонний не знает. И самые опытные поисковики найти отряд не смогут, пока сами взбучку от эмира не получат. А когда получат, основной отряд уже на другое место перебазируется – эмир на такой случай и вторую базу успел подготовить, хотя и меньшего размера и с меньшими удобствами. Тактика старая и много веков назад еще проверенная, когда из ниоткуда вылетали вдруг конные лучники, пускали по несколько стрел и тут же, неуловимые, скрывались в лесной чаще. И такие наскоки совершались в нескольких местах дневного перехода, отнимая у противника нервные и физические силы. Эмир Нариман Бацаев не зря когда-то преподавал в школе не только физическую культуру, но и историю. Много полезного для себя из старины взял…

* * *

Вечерние сумерки наступили минут на десять-пятнадцать раньше, чем эмир Волк рассчитывал, когда составлял карту маршрута и выверял время передвижения. Не учел он одной местной особенности, о которой должен был бы помнить: в сирийских и иракских пустынях, где он воевал все последнее время, закат солнца длится долго. Сперва оно неторопливо скрывается за горизонтом, а потом еще целый час, если не больше, длятся такие же неторопливые сумерки. Зимой в Сирии солнце прячется за ливанскими горами, но летом, в первой половине осени и поздней весной закат длится долго. За семь лет, проведенных на войне, вдали от дома, к этому легко привыкаешь. Но в настоящих Кавказских горах, да еще и поздней осенью, все происходит совсем иначе. Здесь небесному диску бывает достаточно по-быстрому нырнуть за дальний, самый высокий в округе хребет, и наступает темнота, только виднеются причудливые очертания хребта – солнце его подсвечивает снизу. Уже стемнело, а села все еще не было видно. Тропинка-дорога, хотя и расширилась стараниями овечьей отары, которую недавно здесь прогоняли на зимнее пастбище, из леса так и не вышла.

В селе уже должен был зажечься свет в домах. Но эмир Нариман хорошо помнил, что впереди, как только закончится старый, густой, заросший кустами лес, дорогу перекроет большая скала, еще в детские годы Наримана возвышавшаяся высоким и достаточно широким столбом. И мальчишки, в том числе и будущий эмир, постоянно на эту скалу забирались, чтобы обозревать окрестности – подъем на самый верх считался удальством и отвагой. Там, на высоте, голова кружилась – у кого-то из-за высоты скального столба, у кого-то от собственного осознания победы. Но у Наримана никогда не кружилась. Он лучше других понимал, знал и чувствовал, что он рожден для победы, а покорение скалы – это только промежуточный этап большого пути, поэтому, забираясь на скалу, он стремился всех обогнать. Потом, во время землетрясения, эта скала упала и легла боком прямо на дорогу, перекрыв ее и расколовшись в середине на две почти равные части. Теперь из-за нее не видно огней села. Их можно увидеть, если обогнуть скалу так, чтобы от села отделял только лежащий в низине колхозный яблоневый сад. Сейчас сад, как поговаривают, принадлежит какому-то важному человеку в Махачкале. Яблоки собирают и отправляют тремя грузовиками в Каспийск, там в новом цехе их пускают под пресс, делают из урожая сок, а потом в другом новом цехе разливают по упаковкам. Нариману не нравились все эти важные дельцы, и он бы с удовольствием приказал вырубить или сжечь весь сад. Но сад давал работу многим жителям, и, как говорили, большой и важный человек из Махачкалы даже платил заработную плату работающим в саду людям. Наверное, и жена Наримана, Гульнара, тоже в саду работала, она ведь когда-то была простой колхозницей и делала все, на что ее пошлют, когда Нариман еще разрешал ей работать. Это позже он, уже имея значительный счет в банке, приказал жене дома сидеть и заниматься воспитанием детей. Гульнара вынужденно согласилась, не смея перечить мужу, как и положено у них в народе. А потом, когда он уехал, она снова работать пошла, потому что семья привыкла к определенному уровню жизни, а того, что Нариман присылал жене, для поддержания этого уровня было мало. Больше он прислать не мог, денег едва хватало на содержание отряда. К тому же Нариман оставил значительную сумму у друга детства, и тот должен был через определенные промежутки времени что-то Гульнаре передавать. Но передавал он или нет – вопрос оставался открытым. У жены эмир Волк об этом не спрашивал. Подойдет время, думал, спросит у самого друга детства. Так что торопиться с вырубкой сада он не стал. Требовалось еще разобраться в необходимости таких кардинальных мер.

– Зимой здесь спускаться трудно, – определил крутизну спуска Ваха, – а взбираться еще труднее – снег. Ноги поедут, и не удержишься, скатишься…

– Доедешь только до ближайшего дерева, которое своей костлявой задницей и сломаешь, – через плечо, не оборачиваясь, ответил ему идущий впереди Абдул-Меджид.

– Зимой здесь не ходят, – пресекая возникший ненужный и недобрый спор, ответил за Ваху эмир Нариман. – Зимой с горы лавина сойти может… Угробит любого. Я еще пацаном был, классе во втором или в третьем, помнится, учился, когда тракториста вместе с бульдозером завалило. Пока место нашли, пока откопали, он уже задохнулся. Лавина деревья валит, а человека-то и подавно по камням размажет… Бульдозер гусеничный с дороги метров на двадцать сдвинуло, чуть со скалы не сбросило. Никому проверять не советую.

– До зимы еще далеко, – сказал Ваха, не собираясь вроде бы отвечать на грубость Абдул-Меджида.

Тот тоже, кажется, не пожелал продолжать, только сказал:

– Помню, Нариман, случай этот. А как не помнить, когда тракторист тот, покойный, на моей старшей сестренке женат был.

Про Ваху он, как показалось, забыл и продолжать пикировку словами не пожелал. Оба отлично знали привычку эмира Наримана время от времени пресекать всякие ссоры в отряде самыми простыми словами. А потом следовало выделение спорщиков в одну команду для отправления на какое-нибудь задание, желательно опасное. И там уже жизнь одного зависела от другого. И никто в этом случае никого не подводил. Общее дело скрепляло моджахедов в единую команду. А как иначе, если одно дело делать совместными усилиями и зависеть друг от друга?

Отряд обогнул упавшую скалу и остановился. По строю передали:

– Видно огни села. Пришли…

– Пришли… – с удовольствием повторил Нариман Бацаев, и ему очень захотелось выпить чашку горячего чая. Того чая, что всегда так хорошо заваривала его мать. Соседи пили чай обычно из пиал, но мать Наримана предпочитала чашки. И воду для чая брала только из дальнего колодца, расположенного в другом конце села рядом с мечетью. Волк даже представил себе чуть вяжущий вкус этого чая у себя на основании языка и словно бы услышал слова матери:

– Пей, сынок. Кто ж тебя там, в дальних краях, чаем угостит?..

Так мать провожала сына, готовящегося поехать в далекий Ирак. Но прежде следовало еще перейти границу между Россией и Грузией. А по ту сторону границы его должны были встретить нужные люди. Точнее, люди, которым был нужен он. Но границу Нариман намеревался перейти официально, со всеми необходимыми документами, и потому не думал здесь встретить препятствий…

Глава первая

Разведроту подняли по боевой тревоге, хотя спали бойцы после возвращения с задания чуть меньше двух с половиной часов. Командир роты капитан Василий Николаевич Одуванчиков просил командира сводного отряда спецназа военной разведки Северного Кавказа подполковника Репьина дать солдатам поспать еще хотя бы полчасика, поскольку рота до этого вела тяжелый суточный встречный бой, а потом в рукопашной схватке перекрывала ущелье, не позволяя местной вооруженной банде прорваться на открытое пространство и спрятаться в тугаях^[11].

– Спать мы все на пенсии будем, – ответил подполковник. – Если до пенсии доживем… Но, говорят, и в могиле хорошо спится, когда никто не беспокоит. Правда, что там не беспокоят, я не вполне уверен…

Он носил руку на перевязи, сооруженной из двух связанных между собой камуфлированных бандан взамен обычной бинтовой перевязи, которую вместе с гипсом наложил военврач в госпитале: подполковник Репьин словил левым плечом пулю снайпера во время недавней операции по уничтожению бандитов, а снайперы, известное дело, в первую очередь ставят в прицел командиров и вообще офицеров, поэтому офицеры предпочитают одеваться как простые солдаты, и определить их можно только по наличию портупеи, которую многие в боевой обстановке предпочитают носить постоянно. Тем не менее даже после этого ранения подполковник продолжал лично участвовать в нескольких операциях подчиненного ему сводного отряда спецназа и вполне имел возможность не дожить до пенсии, поскольку предпочитал первым подниматься в атаку, увлекая за собой остальных. Но камуфлированная бандана все же не так «светилась», как обыкновенный медицинский бинт, даже затертый и не совсем свежий, и Репьин, чтобы хотя бы частично удовлетворить требования категоричного врача, повязку на территории военного городка не снимал. А загипсованное плечо легко пряталось под кителем, поверх которого были надеты еще бронежилет и «разгрузка». Держать двумя руками автомат командир сводного отряда пока не мог. Он от природы был левша^[12], но не имел возможности прижимать приклад в левому плечу: после первого же выстрела рана открывалась, и начиналось кровотечение. Однажды раненый подполковник сумел почти в упор дать очередь в снайпера бандитов, у которого после этого забрал «АПБ»^[13]. Это оружие позволило Репьину не только производить одиночные выстрелы, но и вести автоматическую стрельбу по противнику, поскольку проволочный приклад упирался в плечо выше места вхождения пули. Боль при стрельбе все равно присутствовала, при каждом выстреле Репьин сильно морщился, но рана не получала удара отдачи и не открывалась, а подполковник говорил, что приток крови к ране только помогает ей быстрее зажить.

Капитан Одуванчиков оказался человеком понятливым, настаивать на своей просьбе не стал, а сразу объявил роте подъем по тревоге. По тревоге – значит, рота должна встать в строй при оружии, которое солдаты быстро получали у дневального, который открывал оружейную горку и стоял рядом с решетчатой дверью с ключами в руках, запуская бойцов внутрь. Все делалось быстро и с толком. Капитан Одуванчиков не стоял ни у кого над душой с секундомером в руке, как бывало при учебных тревогах, и не подгонял солдат, которые сами понимали ответственность момента и все выполняли точно и уверенно.

Сказывалось присутствие в казарме и командира отряда подполковника Репьина. Само его присутствие словно бы говорило об ответственном задании, которое предстоит выполнить разведроте. Но командир отряда всей роте давать задание не стал. Он просто прошелся перед строем, заставил несколько человек попрыгать, как делал это порой сам командир роты, проверяя, не гремит ли что-то в экипировке, и убедился, что рота готова к выполнению задания и никто из бойцов не сетует на то, что не удалось выспаться.

В это время в окнах казармы показался свет узких маскировочных фар нескольких машин. Услышав шум двигателей, особенно хорошо различимый в ночи, командир сводного отряда словно бы стряхнул с себя какое-то оцепенение и произнес резко и громко, как обычно отдавал команды на плацу:

– Короче… Рота – по коням! Три первых взвода – к машине! Два последних – бегом на вертолетную площадку! Там вас уже ждут. Командир – быстро в оперативный отдел за проработкой вводной на задание и за получением всей дальнейшей информации! Поторопись, пока оперативники там не уснули. Начштаба ждет тебя там же. Сам летишь на вертолете. Все! Все вперед!

Подполковник двинулся первым в сторону выхода из казармы, впрочем, шагая не слишком быстро, хотя и широко. Капитан Одуванчиков обогнал подполковника в дверях, через которые в это время уже выходил первый взвод, а второй стоял в очереди, чтобы не создавать суеты. Разведрота располагалась на первом этаже четырехэтажной казармы как подразделение, наиболее часто поднимаемое по тревоге. Правда, не реже приходилось покидать казарму и пилотам боевых вертолетов-ракетоносцев, которые занимали четвертый этаж, но вертолетчики, как старшие офицеры, жили в отдельных «кубриках», каждый из которых был рассчитан на одного человека, и именно эти «кубрики» по воле архитекторов были расположены на четвертом этаже. Правда, были «кубрики» и на других этажах, в том числе и на первом, где жили офицеры – командиры взводов и командиры отдельных рот. Но такие «кубрики» обычно вмещали по несколько человек и предназначались для младших офицеров.

– К машине! – проходя мимо, скомандовал капитан Одуванчиков командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову. – Сережа, за меня с тремя взводами остаешься. Я сам на вертолете лечу с двумя другими. Жди «проработку операции» у ворот. Я подойду. Принесу план и карту.

Старший лейтенант скороговоркой дважды повторил команду для бойцов своего взвода, первое отделение которого уже забралось в кузов «ЗИЛ-131» и расселось в глубине под тентом. И только тут командир разведроты обратил внимание на необычно высокие борта кузова автомобиля. Такие же борта были и на двух других грузовиках. Но вопросов об этом Василий Николаевич не задал, да и задавать было некому. Подполковник Репьин задержался на высоком крыльце казармы и разговаривал там с другим подполковником – пилотом вертолета, только-только спустившимся с четвертого этажа. А спрашивать у водителя машины было бесполезно. Тот, конечно, мог и знать, но, вероятнее, все-таки не знал. А ответ в последнем случае мог быть только один: «Что-то опять поставили. Мы же для командования – на испытательном полигоне служим. Все на нас что-то испытывают. Как в Сирии…» Борта грузовиков были прикрыты какими-то плитами, по форме похожими на плиты стандартного утеплителя, но даже невооруженному глазу было заметно, что они более жесткие и даже по цвету напоминают больше керамику.

Капитан Одуванчиков, так ни у кого и не спросив про новинку, широким маршевым шагом двинулся к штабному корпусу, где перед лестницей поднятой рукой поприветствовал дежурного по штабу, уже засевшего за свою высокую стойку, за которой было удобно спать прямо в кресле, вытянув ноги, – все равно никому не видно, а сержант, помощник дежурного, всегда готов старшего офицера разбудить при приближении начальства – например, командира сводного отряда или начальника штаба, сурового и всегда нахмуренного майора Алексея Викторовича Смурнова, очень, похоже, свою фамилию уважающего и всем своим поведением подтверждающего свою «смурность».

– Репьин за мной идет… – не останавливаясь, предупредил Одуванчиков дежурного.

– Он к себе спать отправится. Так сказал… – лениво и сонно ответил дежурный, но сержант положил руку ему на плечо, и дежурный вовремя встал. По лестнице спускался старый служака и великий знаток и любитель безуклонительного выполнения всех воинских уставов майор Смурнов, которому Одуванчиков на ходу отдал честь.

– В оперативный отдел? – спросил майор.

– Так точно, товарищ майор.

– Поторопись. А то они уже зевают там, боюсь, уснут прямо за столами. Заждались… – Смурнов резко развернулся, желая двинуться вслед за командиром разведроты. – Пойдем. Может, и я что подскажу… Я давно этого Бацаева знаю. Лично знаком, еще со времен спорта. Хороший был когда-то боец…

Одуванчиков, до этого шагавший через ступеньку, сбавил темп, давая возможность начальнику штаба догнать его.

– Что фамилия эмира означает, знаешь? – спросил майор.

– Никак нет, товарищ майор.

– «Бац» по-аварски – «волк».

– Значит, по-русски он кто-то типа Волкова? – задумчиво произнес Василий Николаевич. – Обычно у полевых командиров и кличка бывает по фамилии. Волк… Что-то я слышал про такого эмира. Не помню только от кого…

– Из твоей бригады кого-то в Сирию отправляли? – прямо спросил Смурнов, давая действенную подсказку.

– В Сирию нет. А вот в Ираке наши бывали. Точно… – стукнул Одуванчиков себя по лбу. – Когда наши из Ирака вернулись, они рассказывали про эмира по кличке Волк. Говорили, что грамотно засады выставляет и в бой не ввязывается, а сразу после обстрела уходит. И так несколько раз за один маршрут. Из-за этой его манеры выставлять засады потери были большие. Мы даже специально разбирали этот метод и учились ему противодействовать.

– Вот-вот. На этом его и следует ловить. Это он и есть, – усердно закивал головой начальник штаба. – Мы с оперативным отделом именно это и разрабатывали.

Майор Смурнов был в отличном расположении духа и потому много говорил, хотя обычно он предпочитал молчать и только отдавал приказы. А Одуванчиков в присутствии начальника штаба ощущал некоторую неуверенность. Он даже рассчитывал проскочить мимо майора и без него посетить оперативный отдел, но Смурнов неожиданно решил вернуться.

Капитан Одуванчиков неуверенно пожал плечами. Он хорошо знал, что офицеры оперативного отдела обычно в мельчайших деталях прорабатывают план предстоящей операции, предусматривают все возможные варианты, стараясь учесть любую даже минимальную возможность хоть как-то изменить ситуацию и повернуть ее к участникам другим боком, не соответствующим правилам и нормам. Но реальность преподносит сюрпризы, и командиру роты потом приходится самому принимать необходимые решения и отдавать собственные приказы, не опираясь на разработки оперативного отдела.

– Что плечами пожимаешь, капитан? – понимая ситуацию лучше других, недовольно проворчал начальник штаба. – Опять будешь говорить, что оперативный отдел зря хлеб ест?

Оперативный отдел отряда входил в прямое подчинение майора Смурнова, и Алексей Викторович, как обычно, готов был с пеной у рта отстаивать достоинства своих подчиненных офицеров. Зная это, капитан Одуванчиков предпочел промолчать, тем более что лично начальнику штаба он такого не говорил, а что тому передали, он не знал, и, чтобы скрыть свое смущение, намеренно споткнулся о ступеньку, отлитую из шлифованного бетона, перемешанного с мраморной крошкой, и покрытую ковровой дорожкой.