bannerbannerbanner
Волчья тропа

Сергей Самаров
Волчья тропа

Полная версия

На третьем этаже они вместе свернули в коридор направо, миновали половину длинного и пустого из-за ночного времени суток коридора, и майор Смурнов без предварительного стука толкнул дверь кабинета оперативного отдела.

– Сидеть… – махнул Смурнов рукой, заметив, что оба сидевших за своими столами капитана начали вставать, а старший уже набрал в грудь воздух, чтобы произнести традиционные уставные слова доклада, такие любезные уху майора. – Только что расстались… Продолжайте работать.

Капитаны переглянулись, синхронно вздохнули и сели. На столах перед ними были разложены карты с различными отметками и стрелками.

– Василий Николаевич, подойди ближе, – потребовал майор, остановившись перед столом капитана Мимохожего и разворачивая на столе карту так, чтобы север смотрел вверх и строго на настоящий север – капитан Одуванчиков слышал, что майора Смурнова много раз пытались проверять, но компас у него, похоже, находился в голове, он никогда не ошибался. Из руки капитана Мимохожего Смурнов мимолетным жестом вытащил красно-синий, заточенный с двух сторон карандаш, чтобы использовать его вместо указки. – Вот, смотри. Это родное село Наримана Бацаева. Здесь у него проживают мать, старший брат, жена и трое детей – два сына и дочь. Сыновья еще малолетние. Дочь, старшая из них, собирается замуж за местного участкового, старшего лейтенанта МВД Мухаммеда Даниялова. В настоящий момент отряд Бацаева, – майор посмотрел на свои наручные часы, – уже должен был вступить в село. В селе трое полицейских, и это вместе с участковым – вся защита мирных жителей. О том, что там в настоящий момент происходит, можно только догадываться. Никакими данными мы не обладаем. Но Мухаммеда Даниялова мы предупредили, он должен организовать оборону. Вопросы? – не спросил, а потребовал Смурнов. – По лицу вижу, что они назрели.

– Первый вопрос естественный. – Капитан Одуванчиков в самом деле только и ждал, когда майор закончит говорить, не желая перебивать начальника штаба. – Численное количество банды Бацаева.

– По данным пограничников, которые отряд через границу по нашей просьбе пропустили без боя, пятнадцать-семнадцать человек. Точно рассмотреть помешала темнота. Данные у наблюдателей не сошлись. Небольшая ошибка допустима как в одну, так и в другую сторону.

– Вооружение?

– Ночной оптический прицел дает только приблизительные данные. Да еще пограничники жалуются, что заряд аккумулятора у их снайпера сел – плохо видно было, а определить вооружение поручили именно ему. Но у всех или автоматы Калашникова, или американские карабины «М-4». Два гранатомета. Гранатометы не парные – «РПГ-7» и «РПГ-18». Два снайпера, один молодой, со старенькой «СВД», но с мощным французским прицелом. Второй – в возрасте, более, видимо, опытный, с «ТКБ-0145К»[14] с таким же прицелом, что и у первого. Это снайпер пограничников в свой «ПСО-1»[15] хорошо рассмотрел. Он, видимо, толк в прицелах знает. Для крепления французских прицелов на обе винтовки кустарным способом специально установлены планки Пикатинни[16]. Прицелы стоят намертво – видимо, качественно пристреляны. Снайпер «погранцов» обратил внимание даже на то, что планки Пикатинни установлены кустарным способом – молодец! Все, кого пограничникам удалось рассмотреть, имеют при себе пистолеты и ножи. Теперь мое личное предположение: я достаточно хорошо знаком с Бацаевым, поэтому смею думать, что такой небольшой отряд он сформировал из бывших бойцов ММА или же просто бойцов различных единоборств, поскольку сам является одним из сильнейших в мире спортсменов среднего и полутяжелого веса. Начинал в среднем, потом устал вес гонять, невмоготу стало, и перешел в полутяжелый, хотя и там ему пришлось немного сбросить. Но немного – это допустимо. В общем, не рекомендую вступать с его отрядом в рукопашную схватку. Можно на непредвиденные обстоятельства нарваться.

– У меня в строю сто двадцать семь солдат и сержантов, считая троих легкораненых, которые пожелали остаться в строю. Трое раненых сегодня находятся в гарнизонном госпитале. Повторяю, сто двадцать семь человек. И это не считая офицеров. И все с «рукопашкой» дружат. Мы их просто весом и количеством задавим, товарищ майор.

Капитан Одуванчиков отлично помнил, что сам майор Смурнов когда-то умел совмещать активные занятия спортом со службой в спецназе и, хотя так и не стал профессиональным спортсменом, все же умудрился выступить в нескольких крупных профессиональных турнирах. И потому он чувствовал некоторый пиетет перед профессиональными бойцами ММА. Так майор сам себя, грубо говоря, приподнимал над окружающими. Но у капитана Одуванчикова на этот счет было собственное мнение. Он ставил профессиональных бойцов на одну планку со своими солдатами, но никак не выше. А кое-кого из наиболее подготовленных бойцов, особенно из числа контрактников, которых в разведроте было три четверти от общего состава, и выше профессиональных спортсменов. Поэтому рукопашной схватки он не опасался. Он, конечно, понимал разницу в весовых категориях и отдавал себе отчет в том, что маловесящий боец спецназа военной разведки не сможет справиться даже с полутяжеловесом в скоротечной схватке, но за счет своей направленной тренированной выносливости сумеет, если будет держать дистанцию, вымотать противника и в итоге победить. К тому же бойцы разведроты спецназа ГРУ не имели тех ограничений в весе, какие, скажем, приняты в воздушно-десантных войсках, где вес определялся максимальным весом парашютиста[17], и встретить крупнокалиберного спецназовца было вполне реально, хотя сам капитан Одуванчиков обычно предпочитал набирать к себе в роту бойцов средней комплекции или даже худощавых, но при этом жилистых, объясняя свой выбор тем, что у тяжеловесов и «качков» обычно хромает выносливость. Это и понятно: носить на ногах или перемещать на руках длительное время излишнюю тяжесть сложно.

Но выкладывать свои соображения майору Смурнову дополнительно капитан не стал. Это было бы легким принижением того, чем начальник штаба сильно гордился. Тем более майор как раз в это время позвал Одуванчикова за собой.

– Пойдем ко мне спустимся. Карту тоже забери. Я тебе кое-что про Бацаева дополнительно расскажу. Карты, говорю, захвати! Не зря же капитаны половину ночи за ними просидели.

Половина ночи еще не прошла, но Одуванчиков опять не стал возражать.

* * *

Кабинет начальника штаба размещался на первом этаже неподалеку от стойки дежурного, напротив двери шифровального отдела. Дежурный капитан из комендатуры опять был разбужен рукой сержанта, коснувшейся его плеча, и смотрел осоловелыми и мало что понимающими глазами на Смурнова и Одуванчикова, ожидая какого-то приказа, которого так и не последовало. Смурнов только «смурно» посмотрел на дежурного и прошел мимо, и командир разведроты проследовал за ним.

Майор открыл дверь в кабинет своим ключом, который обычно носил на связке рядом с другими, и широко распахнул ее перед командиром роты, словно приглашая его войти и устроиться поудобнее за не слишком длинным столом для заседаний. Затем закрыл дверь за капитаном плотно и аккуратно, без стука.

– Я вот что хотел тебе рассказать… – слегка смущаясь, начал Смурнов и снова посмотрел на часы. – Времени у нас мало, поэтому буду краток. Короче говоря, дело обстоит так. Как только мы сообщили старшему лейтенанту Мухаммеду Даниялову о том, что к селу приближается банда Волка, он сразу позвонил в райотдел полиции и запросил в помощь взвод ОМОНа. Мы держали трубку Даниялова на «прослушке», и я лично сразу связался с начальником райотдела и запретил Мансуру Ниязовичу высылать ОМОН в село.

– Почему, товарищ майор? – не понял капитан Одуванчиков. – Пока мы туда доберемся, Волк успеет дел натворить…

– А нам и нужно, чтобы он натворил дел. Он вернулся в свою республику, где его знают и помнят. Вернулся, ощущая себя народным героем. А нам необходимо его поставить на место, представить натуральным бандитом и террористом. Пусть Волк Нариман или сам это сделает, или кому-то поручит – короче говоря, он должен убить Даниялова и стать врагом еще и для своей дочери, невесты Мухаммеда. Разлад в семье обязательно внесет разлад и в его душу. Он превратится из героя в простого убийцу, в бандита, каким он на самом деле и является. И многие тогда от него отвернутся.

 

– А как же сам Мухаммед, как его невеста? – спросил капитан.

Майор Смурнов перед ответом долго не думал:

– Я запросил устную характеристику на Даниялова. Хорошего полицейского терять было бы жалко даже нам, потому что хороший участковый – это значительная поддержка на месте. Но этот старлей ничего интересного собой не представляет. Начальник райотдела даже вынужден был перезвонить сначала домой начальнику службы участковых, а потом и мне. Он сам не знает, что у него в подчинении есть такой старший лейтенант. Ради полного уничтожения банды Волка начальник райотдела согласен пожертвовать одним участковым.

– А что за человек эмир?

– Трудно сказать. Я с ним встречался только на взвешивании, где проводили «дуэль взглядов», а потом только в бою. Взгляд у него тяжелый, недобрый. Но на самом деле на «дуэли взглядов» он таким и должен быть, он должен пугать противника. А в бою он меня чуть не задушил. Я вовремя успел постучать по его руке[18].

«Некрасиво майор хочет рассчитаться», – подумал капитан Одуванчиков, который видел в этом вопросе несправедливость, хотя капитан и знал старую поговорку, что бандит и в Африке остается бандитом.

– А теперь выслушай свою задачу. Мы надумали накрыть банду Волка. Всю, целиком, чтобы никто не вывернулся…

Глава вторая

Отряд дождался, когда эмир Нариман спустится к упавшей скале. Кто-то из моджахедов сидел на камнях, кто-то полулежал прямо на сухих листьях. Карлик Абубакир, неуклюже переступая короткими кривыми ногами, сразу же сгреб несколько охапок листьев под самой скалой, куда их намело ветром, и положил позади эмира, чтобы тому было удобно присесть или, по желанию, даже прилечь, чем Бацаев сразу же и воспользовался. Поблагодарив карлика, эмир сбросил с плеч рюкзак и лег на бок.

В принципе отряд не опоздал. Единственное – стало невозможно в темноте рассмотреть все, что хотелось, с помощью бинокля. А бинокля с тепловизором у Наримана Бацаева не было. Он давно хотел себе приобрести такой. Один раз ему даже принесли мощный семидесятикратный японский бинокль с эффектом ночного видения, но Нариман категорически отказался за него платить довольно большие деньги. Дело в том, что такое значимое увеличение давало ясную картину только при использовании штатива. А повсюду таскать с собой штатив было бы просто смешно. Слишком легко таким образом превратиться в мишень для снайпера противника. Да и простой автоматчик в подобную мишень не побрезгует дать очередь, сообразит, что со штативом будет работать только непростой человек. А Бацаев трепетно относился к своему телу, справедливо считая каждое ранение, даже пулевую царапину, бедой, которая когда-нибудь, в критической ситуации, может и сказаться. А пули снайперов, чаще всего, не ранят, а сразу отправляют человека к праотцам, особенно если стреляют из крупнокалиберной винтовки. Например, пуля снайперской винтовки «Корд» способна разорвать человека на несколько частей. Такое в практике эмира Наримана уже случалось. Только что, казалось, вполне здоровый и сильный мужчина нес свой пулемет на позицию после смены перегревшегося ствола, но пуля снайпера из одного сильного человека сделала двух бессильных, даже неживых. Эмир Нариман считал, что лично ему навещать своих предков еще рановато. И он в случае обстрела предпочитал укрываться.

Устроившись на куче листьев поудобнее, он раскрыл свой объемный обвислый старый туристический рюкзак, отличающийся от солдатских камуфлированных рюкзаков моджахедов его группы, и вытащил оттуда кожаный офицерский планшет – памятный трофей, снятый в Ираке с убитого наемника-англичанина, напоминающий о первой и весьма удачной засаде. Англичанин был когда-то офицером SAS[19], профессиональным парашютистом и хладнокровным убийцей, который получал удовольствие от того, что отрезал пленному сирийцу голову своим хорватским ножом с трубчатой титановой ручкой. Он с этим ножом никогда не расставался и даже с его помощью учил Бацаева метать ножи. Когда англичанина убили в бою, эмир забрал его планшет и нож в придачу к своему метательному – мертвому такое оружие ни к чему, справедливо рассудил Волк. А всякие бредни про карму и наследие, передаваемые через оружие, он попросту отмел, выбросил из своей головы. Сейчас Нариман раскрыл планшет, и все, кто стоял или сидел ближе, увидели планкарту. По очертанию ближайших гор нетрудно было догадаться, что это планкарта села, на окраине которого отряд и находится.

Эмир согнутым заскорузлым пальцем подозвал к себе Ваху Чохкиева и Гаджи-Гусейна Рамазанова, двух снайперов своего отряда.

– Загляните в карту. – Он выровнял потрепанные на сгибах листы карты ребром ладони, положил перед собой трубку с включенным компасом, совместил изображение на ней с реальными сторонами света. – Вот здесь сейчас мы. Вот этот дом, рядом с сельсоветом, когда-то был занят милицией. Думаю, их опорный пункт до сих пор на месте, хотя милиция давно уже превратилась в полицию. Найдите мне этот дом и посмотрите, что там сейчас. Иначе придется или по всему селу искать, или захватывать кого-то, кто подскажет. А мне не слишком приятно на односельчан нажимать.

– Понятно, эмир, сейчас глянем… – отозвался более разговорчивый и приветливый Гаджи-Гусейн.

Оба снайпера попросили помощи у товарищей. Их подсадили на плечи, приподняли, и Рамазанов, более молодой, взобрался на лежащую на боку скалу, протянул руку и втащил наверх Чохкиева. Вдвоем они долго рассматривали в прицел лежащее в низине село.

– Ого! – не выдержал Гаджи-Гусейн и сказал предельно громко: – В том доме, что ты, эмир, нам показал, окна и дверь забаррикадированы мешками с песком. Такое впечатление, что нас там ждут. Ой-ой-ой, а это кто там еще?

– Женщина… С одним из «ментов» – женщина! – ответил Чохкиев, тоже отыскавший в прицел нужный дом. – «Мент» сердится, прогоняет ее, а она уходить не собирается. Смелая девка… Жена, наверное. С мужем погибнуть готова…

– Молода вроде бы для жены… Хозяйство такой доверить сложно. Я бы подумал, что ученица старших классов, – ответил Рамазанов, не отрываясь от своего прицела.

– У меня дочь нынешней весной одиннадцатый класс окончила, – так же громко, даже непривычно громко для себя, поддержал разговор эмир, стараясь быть услышанным снайперами. – В институт поступать ее мать не пустила – пандемия кругом. Решила поберечь дочь от всяких болячек. Да и зачем девчонке институт? Я лично против… Замуж ее выдать надо бы. Пусть жена подходящего жениха ищет. Я так и скажу ей.

В это время громыхнул выстрел винтовки «ТКБ-0145». Он именно громыхнул, потому что изначально был более громким, нежели выстрел из «СВД». Но и «СВД» тут же отметилась.

– Попал! – с каким-то восторгом сказал Ваха. Хотя ему давно пора было привыкнуть к тому, что он почти не промахивается. – Снял одного «мента». Того, что за пулеметом в дверях сидел. Прям через бойницу пуля прошла. И в голову.

– И я попал! – доложил менее экспрессивный, но более разговорчивый любитель комментировать свои удачные выстрелы Рамазанов. – Того, что пулемет подхватить хотел. Пулемет-то на крыльцо вывалился. Теперь там и лежит… Я тоже стрелял через бойницу. Через ту самую.

– Мой был сержантом, – доложил Чохкиев.

– А мой – младшим сержантом, – в тон ему сообщил Гаджи-Гусейн. – Осталось только до старшего лейтенанта добраться. Но его женщина постоянно прикрывает, не в нее же стрелять!

– А почему же не в нее? – высказал свое мнение Ваха. – Можно и в нее… Подстилка ментовская! – и тут же послал следующую пулю. – Попал, кажется. Только теперь никого не видно. За мешки присели.

– Ты ей в предплечье попал, – сообщил Рамазанов. – Старший лейтенант ее перевязывает. Сумка с красным крестом в бойнице мелькнула. Я выстрелить в сумку не успел, а хотел прямо в центр красного креста.

– Все, гонит он ее. Категорично гонит. Эх, спрятался… Только я прицелился…

– Короче! Все ко мне… – распорядился эмир и шире разложил перед собой планкарту поселка. – Теперь мы знаем, где «мент» сидит. И из троих он один остался. Мы туда не пойдем. Нам вообще к этому дому не надо. Абдул-Меджид, даю тебе ровно три часа. Засекай время. Навести свой дом, посмотри на внуков, поговори с сыновьями. Может, они захотят к нам присоединиться. Я тоже схожу, свою семью навещу. Через три часа вернусь с новостями. Ваха и Гаджи-Гусейн, оставайтесь на местах. Подкараульте этого старлея. С «ментами» у нас разговор должен быть коротким. Остальные – будьте готовы. Выставите посты. За меня остается Нажмутдин Омаров. Смотри! Никакой самодеятельности!

Нажмутдин поднялся во весь свой гигантский рост.

– Понял, эмир, – мрачно ответил он, умышленно приглушая свой тяжелый басистый голос.

Эмир Нариман давно уже присматривался, какой у Нажмутдина рост. Однажды даже спросил. Омаров в ответ только неуверенно пожал плечами:

– В школе еще, в десятом или одиннадцатом классе, был двести шестнадцать. Тогда перед физкультурой меня специально измеряли. Но потом еще, кажется, подрос. Сейчас, думаю, под двести двадцать уже вытянулся. Штаны слегка коротковаты стали.

Слово «слегка» явно было из другой истории. Все в отряде хорошо знали, что штаны – это обычная беда Нажмутдина Омарова. К счастью, он имел не слишком большую ступню, и обувь ему всем отрядом, бывало, добывали в бою, специально охотясь на крупных людей. А если она не подходила, то просто обрезали задники. Но вот сами ноги у Нажмутдина были чрезвычайно длинные, и штаны подобрать ему никак не удавалось, поэтому он всегда ходил в коротких штанах, спускающихся ему едва-едва ниже колена. Но даже с короткими штанами у гиганта всегда были проблемы. Кажется, не было такого боя, чтобы шальная пуля не порвала их в каком-нибудь месте. Могла ведь и в тело запросто угодить! Тем более гигантские размеры Омарова не позволяли ему как следует спрятаться в укрытии. Однако пули все равно рвали только штаны, иногда задевая по касательной сами ноги. Нажмутдин давно к подобному привык. Выглядела его фигура достаточно смешно, но смеяться над гигантом никто не решался. Омарову стоило только посмотреть на кого-то серьезно, как человек готов был откусить себе язык – такая во взгляде гиганта была сила. Этот взгляд становился добрым и понимающим только тогда, когда великан смотрел на карлика Абубакира. Нажмутдин Омаров прослыл человеком мрачным и злобным, хотя никому специально старался зла не причинять и не вступал в споры с братьями по оружию.

Эмир Нариман ценил этого гиганта за его крупные, почти слоновьи уши, которые часто слышали то, чего не слышал никто. И если подкрадывался враг, Нажмутдин первым объявлял тихую и незаметную тревогу, что уже несколько раз выручало и спасало от беды отряд, позволяя скрыто подготовиться к встрече противника. А уж про исполнительность гиганта и говорить не стоило. Он являлся доверенным лицом эмира и всегда с честью справлялся с поставленной перед ним задачей. И сейчас, оставляя Нажмутдина вместо себя, Волк знал, что в отряде все будет спокойно.

Поднявшись первым и погладив по голове карлика Абубакира, которого он оставил в отряде из-за странной внешности, которую родственники эмира могли попросту не принять, Бацаев двинулся в сторону села, краем глаза заметив, что за ним поднялся и пошел возрастной Абдул-Меджид. Но бывшему тренеру было не совсем по пути с эмиром. Нариману следовало пройти прямо целый квартал после первого перекрестка, тогда как Абдул-Меджиду на том же перекрестке следовало сразу повернуть направо. Но до перекрестка они все же дошли вместе, и, прежде чем разошлись, прозвучал выстрел из громкой снайперской винтовки Чохкиева.

С гребня скалы послышались голоса. Можно было узнать голоса Вахи и Гаджи-Гусейна, но слов разобрать было невозможно.

– Будем надеяться, что Ваха подстрелил того старлея-«мента»… – сказал эмир.

 

– А что, если этот старлей – жених твоей дочери? – ответил старый тренер. – Что тогда? Что, если ее ранили?

– Да ну… – отмахнулся Нариман. – Наговоришь еще… Мне бы жена насчет жениха давно сказала. Я же по два раза в месяц звоню ей.

* * *

Эмир Нариман рассчитывал увидеть за углом квартала свой старый дом, который он покинул долгие семь лет назад, ровно через год после смерти от неизлечимой болезни своего престарелого, исхудавшего от болезни отца. И до калитки его тогда проводила только мать Джавгарат. Такой он и запомнил ее: еще не старой женщиной, стоящей у калитки и вытирающей уголком платка слезы. Дальше провожать себя сын не разрешил, иначе Джавгарат прошла бы до окраины села и увидела бы, с кем он уходит. А он этого не желал. И сейчас, подходя к углу улицы, Волк ожидал увидеть все те же металлические ворота с калиткой. Может быть, даже и саму Джавгарат, снова стоящую в прежней позе, как тогда, когда он, уходя, обернулся, чтобы бросить на мать прощальный взгляд. Но она, как и положено женщине, смотрела в землю, а не вслед сыну. Да и жену рядом с матерью тоже увидеть хотелось бы. Все-таки он не зря же звонил домой, предупреждал о своем появлении. Его должны были ждать и, как он надеялся, должны были встречать. Но, наверное, не брат, у которого своих забот хватает. Брат держал в селе собственный магазин, в котором торговал продуктами и стройматериалами. А с тех пор, как у него жена умерла от какой-то болезни, на нем держалось воспитание пяти дочерей. При живой жене брат дочерям времени почти не уделял, ему было не до них. А теперь пришлось самому детьми заниматься.

Нариман Бацаев подходил к углу и чувствовал, как замедляются его шаги и как он теряет уверенность в себе. Это было для него совершенно новым ощущением. Он привык всегда и во всем ставить себя и свои интересы впереди всего остального. Даже когда был не прав, он легко мог убедить себя в обратном. И всегда другим говорил: «Главное – самому себе верить. А все остальное само придет и на свое место встанет». И оно, это «все остальное», всегда приходило. Но вот сейчас, в последний момент, уже почти на пороге родного дома, Нариман Бацаев впервые задумался: может быть, он был не прав, что на долгих семь лет оставил семью и уехал в дальние края? Для чего он это сделал? Этого Нариман и сам объяснить бы не сумел. Уж точно он поехал не деньги зарабатывать. За время своего чемпионства Нариман сумел скопить солидную по меркам своего села, да и, пожалуй, республики в целом сумму. И даже брату на строительство и открытие магазина сумел выделить. И не веру он отстаивать поехал, сам себе Нариман отвечал на это однозначно. Он был, конечно, верующим человеком, но отлично понимал, что его вера больше рассчитана на людей. Он слышал, как ревели зрители, когда он после очередной победы в «шестиугольнике» ложился в поклоне на пол и благодарно целовал брезентовое покрытие, местами пропитанное чужой кровью, словно это оно принесло ему победу. Многие зрители и болельщики его за это уважали, но многие и негодовали. Но Нариман знал, что и те, и другие купят билеты и придут на его следующий бой. Одни – с целью поддержать его, другие – в надежде увидеть его первое поражение. Но его не интересовали их цели и надежды. Бацаев вместе со своим тренером Абдул-Меджидом выработал себе манеру поведения, которой легко было придерживаться, потому что она отвечала его сущности. Нариман никогда не опускался до такого популярного в современных спортивных единоборствах «треш-тока», то есть никого и никогда не оскорблял, не бил себя кулаком в грудь и не бросался на противника во время обязательной после взвешивания «дуэли взглядов». Но при этом и не уступал никому, не устраивал провокаций и не поддавался на них, справедливо считая, что поединок всех рассудит и все расставит по своим местам. Даже жесты после боя были рассчитаны и отработаны перед зеркалом.

– Это все деньги, – объяснял Абдул-Меджид. – Пойми, жесты создают твой имидж точно так же, как и кулаки. А имидж делает деньги… И еще много потом найдется желающих повторить пусть и не тебя, потому что это невозможно, но хотя бы твои жесты. Но им при этом будет казаться, что они повторяют не твои жесты, а именно тебя. Будь к этому готовым.

Нариман соглашался легко. Он никогда не был жадным до денег человеком, но желал жить безбедно, получая от жизни удовольствие.

Но значительно выше, нежели наличие денег на счету, для него было положение в обществе. И именно поэтому он и возглавил собственный отряд сначала в Ираке, а потом, когда в Ираке почти все относительно крупные отряды были уничтожены, по приказу командования перебрался в Сирию. Завершив выступления в «шестиугольнике» в соответствии с возрастом, Нариман чувствовал усталость от постоянных тренировок. Но вместе с этим он чувствовал, что его былые достижения постепенно отодвигаются куда-то назад, начинают забываться не только окружающими людьми, но даже им самим, словно это все происходило не с ним, а с кем-то другим и вообще события происходили в каком-то ином измерении, что ли. Однажды он заговорил об этом с Абдул-Меджидом, и оказалось, что тренер сам через это прошел. Будучи когда-то знаменитым спортсменом, он рассчитывал, что слава его будет длиться всегда. Но она окончилась быстро и неожиданно – однажды на первенстве республики по вольной борьбе его просто не узнали на входе и не хотели пропускать без пригласительного билета, который он оставил дома – просто привык к тому, что его узнают. Ладно хоть неподалеку оказался президент республиканской Федерации вольной борьбы. Услышав громкий спор, он подошел, проверил список приглашенных и от руки вписал в него еще одну фамилию.

– Извините, мы забыли вашу фамилию внести в список… – извинился президент и поспешил дальше по своим делам. Может быть, еще кого-нибудь в список вносить у другого входа. Но ни список, ни пригласительный билет не могли заменить простого узнавания лица, которого немолодой уже мужчина так желал.

Абдул-Меджид тогда понял, что время его былой славы давно прошло, как уходят силы некогда отлично тренированного тела, и он со своим опытом прошлых побед уже мало кому нужен. Что было вчера, так вчерашним днем и останется, а сегодня день уже новый. Вот тогда бывший борец и решил стать тренером. Но тренер, даже воспитавший нескольких чемпионов мира, никогда не имеет такой славы, как его воспитанники. И только вместе с Нариманом Бацаевым былая популярность вернулась к Абдул-Меджиду. Его снова стали узнавать на улицах, парни стали указывать в его сторону, говоря о нем своим девушкам, и уважительно здоровались с ним, прижимая к груди правую руку, хотя он мало кого из них помнил. Да, скорее всего, даже и не знал никогда. Может быть, когда-то и где-то поздоровался, но чисто «за компанию». Может быть, даже руку кому пожал, коснулся щекой его щеки, как это принято на Кавказе, однако для человека это значило многое, и помнить он об этом будет долго.

Свою историю Абдул-Меджид рассказал Нариману, и тот загорелся:

– Давай придумаем вместе что-нибудь такое, что о нас всегда помнить будут! – предложил Бацаев. – Ты же умеешь придумывать! Придумай…

Абдул-Меджид пообещал пораскинуть мозгами. И пораскинул. Дважды он предлагал Нариману уйти в моджахеды. Официально это называлось «поехать на учебу в исламский университет в Турцию». Но все прекрасно знали, что это за учеба. Знал это и Нариман и даже объяснял свой отказ вполне здраво. Простых моджахедов в ИГИЛ воюют десятки, если не сотни или даже тысячи. И едва ли кого-то из них помнят дома, в родных городах и селах. И едва ли уважают их и гордятся ими. В этом было у Наримана большое сомнение.

– Если поехать туда, чтобы возглавить какой-нибудь отряд… – вырвалось у Наримана совершенно случайно.

– Я поговорю с братом, когда он будет снова звонить, – пообещал Абдул-Меджид.

Старший брат тренера, уже очень старый Камил, был известным имамом. Все в селе знали, что он служит в ИГИЛ, и даже свою мечеть имеет где-то на Ближнем Востоке, то ли в Ираке, то ли в Сирии, и там ведет свои службы для моджахедов. Камил тоже окончил исламский университет в Медине, только учился на факультете богословия.

Необдуманная фраза тренера автоматически значила, что два первых предложения, высказанные Абдул-Меджидом, тоже шли от Камила, и одновременно предполагала, что это было сказано только вскользь, не совсем серьезно. Но Камил, видимо, хорошо представлял, что многие из эмиров захотят иметь среди своих моджахедов такого бойца, как он. Это сильно подняло бы авторитет любого эмира. Но Нариман отводил себе другую роль, стремился к другому. Он давал сам себе оценку и хорошо знал, чего стоит одно его имя.

Но если первые два предложения, высказанные Абдул-Меджидом, пришли довольно быстро и одно за другим, то новое предложение затянулось. Даже сам Нариман уже начал было забывать о своем высказанном желании. А Абдул-Меджид задал вопрос:

– А меня к себе в отряд возьмешь?

– А ты не слишком стар для войны? – спросил Нариман.

– Ты и сам знаешь, что здоровья мне еще хватает.

Однажды Абдул-Меджид приволок Нариману на цепи противника для спаррингов – молодого медведя в наморднике и со срезанными когтями. Но сила у медведя была не в зубах и когтях, а в мощных лапах. И Нариман по настоянию тренера вынужден был с медведем бороться. Причем борьба эта была настоящей борьбой за жизнь. В итоге Нариман медведя просто задушил болевым приемом, предварительно сломав ему лапу. Но уже тогда будущий эмир прекрасно понимал, сколько сил требовалось тренеру, чтобы этого мощного, несмотря на возраст, зверя притащить в спортивный зал, если даже цыгане на ярмарках водят такого за кольцо, продетое в нос, и обычно вдвоем, а Абдул-Меджид притащил его за цепной ошейник и в одиночку. И даже, как он сам потом рассказывал, на зверя намордник надевал. Значит, силушка у него еще имелась немалая.

14«ТКБ-0145К» – советская и российская снайперская винтовка под калибр повышенной мощности 6 мм (под патрон 6х49 мм). Предназначена для противоснайперской стрельбы и для поражения целей в индивидуальных средствах бронезащиты на больших дистанциях.
15«ПСО-1» – самый распространенный оптический прицел в Советской и Российской армиях.
16Планка Пикатинни – рельсовое крепление, используемое для обеспечения унификации креплений прицелов и т. д.
17Вес парашютиста воздушно-десантных войск обычно ограничивается 120 килограммами вместе с оборудованием и оружием. Следовательно, вес самого парашютиста должен быть в районе 80 килограммов, и, хотя современные планирующие парашюты-крыло могут держать и больший вес, старый норматив в Российской армии никто еще не отменил.
18Постукивание по руке, по телу противника, по своему телу или даже по полу означает сдачу и невозможность продолжать схватку.
19SAS (Специальная авиадесантная служба) – подразделение ВС Великобритании. Считается одним из лучших подразделений спецназа в мире.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru