Сергей Семенович Монастырский
Старый дом на захолустной улице
– Вон у тебя баба, какая! Не знаешь чем с ней заняться? Яйца тоже отрезали? Так я помогу!
Васька рванулся из коляски, но только грохнулся на ступеньки, из носа текла кровь.
Пока Светлана бросилась его поднимать, свиное рыло вместе с дежурным ушло.
… Весь вечер Василий молча, сидел в саду. Светлана не отходила ни на шаг, держала его за руку.
Совсем стемнело. Зашло солнце, обещающее мирный, счастливый завтрашний день, звезды зажглись и все ярче и ярче разгорались на небе.
– Принеси водки – впервые за вечер произнес Васька.
– Вась! Не надо бы! – запричитала Светлана.
– Неси! – нетерпящим возражения голосом твердо сказал Василий.
Светлана ушла в дом. Она накрыла полотенцем поднос, нарезала хлеб, положила в миску огурцы….
В саду раздался хлопок, похожий на выстрел. Дикий пронзительный крик Маруси, сидевшей на крыльце, пронзил ночную тишину.
Пистолет, положенный офицеру, Васька привез с войны.
***
Горе черным покрывалом завесило окна стареющего купеческого дома. Не для того строил Иннокентий Константинович этот дом, не для того сажал яблоневый сад, чтобы в доме и саду когда-нибудь в лужах крови лежали трупы и самого Иннокентия и, тех членов его будущей семьи, о которой он мечтал. Дом строили для счастливой жизни.
Счастливая жизнь была. Но как-то частями. Последняя часть семейного счастья наступила через полгода после смерти Васьки.
Вернулся Владимир со своей уже женой и маленьким сыном, родившимся там, в Китае, из-за которого родителей и комиссовали.
Опять зажил дом, опять летом в саду накрывался стол под яблонями для вечернего чая, опять бегал босиком по мягкой траве малыш, пели женщины, а их было теперь четыре – и были счастливы!
Наступил тысяча девятьсот пятидесятый год.
Какие-то необычно серьезные были лица собравшихся за ужином молодых – Владимира, его жены и Светланочки.
– Мам! Тетя Маруся! – наконец начал разговор Володя, – мы уезжаем!
Наталья ахнула! Маруся от неожиданности уронила вилку.
– Спокойно! – продолжил Владимир, – мы уезжаем на целину! Там будет новый город, много работы и наша новая жизнь!
Наталья заплакала.
– Проходили уже все это, – сказала она сквозь слезы, – и новый город, и новое счастье, и все для детей! И где оно! …
– Мам, – Владимир подошел к ней и обнял, – ну что нам здесь делать? Работы настоящей нет, городок как был захолустным, так и остался! А страна идет вперед! Растет! А наш сын, что он здесь увидит?!
– А вы – это кто? – внезапно опомнившись, спросила Наталья.
– Мам! Я тоже с ними, – тихо сказала Светлана.
***
Дом этот на тихой улочке захолустного городка старел.
Старели и оставшиеся в нем последние его обитатели – давно вышедшая на пенсию Наталья, и не молодая, постоянно хворающая Маруся.
Сад дичал. Весной цветы везде укутывали шапками стволы деревьев, сыпали лепестки на траву и дорожки, но яблок уже почти не бывало.
– Маруся! – как-то сказала Наталья, – я скоро умру. Давай перепишем дом на тебя, продашь его, и будут деньги на жизнь, а сама проживешь где-нибудь!
– Зачем мне деньги, – возразила Маруся, – у меня детей нет, а пенсии мне хватит. Оставь своим детям!
Умерла хворающая Маруся. Умерла и Наталья.
Дом, как наследство, достался Владимиру и Светлане. Но когда они вступили в распоряжение, выяснилось, что дом этот зарегистрирован, как памятник архитектуры. И покупателей на такое удовольствие не нашлось.
***
Дом этот и сейчас стоит на тихой бывшей купеческой улочке провинциального городка.
Врастает в землю. Летом – заросший лопухами, зимой – занесенный сугробами. За наглухо забитыми ставнями бьются, наверное, и не могут вырваться на волю, голоса его бывших обитателей. А ночью дом видит сны о той счастливой спокойной и благополучной жизни своих первых лет, когда мимо окон гуляли барышни в платьях в пол с широкополыми шляпами, держа в руках кружевные зонтики, и щеголи, встречаясь с ними, в приветстствии снимали котелки и подзывали извозчиков. Купцы в поддевках и яловых сапогах спешили на базарную площадь. Трактирчики и харчевни призывно по утрам открывали свои двери. И думалось, что эта жизнь будет всегда!
… Но конница с всадниками в папахах с красными лентами была уже близко…
