Сергей Степашин
Пойти в политику и вернуться
Победил тот, кто победил
13 марта 1988 года в органе ЦК КПСС газете «Советская Россия», «Совраске», как все ее тогда называли, появилась статья Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Уже позже я узнал, что автором публикации был муж Андреевой, профессор Клушин, преподававший марксизм-ленинизм в Технологическом институте. Но это в принципе не важно. Важна изложенная в статье позиция. Если говорить коротко – это было сталинистское, антигорбачёвское выступление, которое сразу вызвало шумное одобрение противников перестройки. Многие восприняли ее как знак: Горбачёв готов сменить курс.
Меня всё написанное Андреевой просто возмутило. Мы по горячим следам обменялись мнениями на нашей кафедре. Резко против выступил только я, все остальные – осторожненько-осторожненько. Говорю: «Вы с ума сошли? Не видите, что происходит?» Ну и написал свой ответ Нине Андреевой. С историческими примерами и довольно жесткими оценками. Текст отправил в газету «Ленинградский рабочий» – неожиданно для меня его опубликовали буквально через день. А официальной реакции на статью Андреевой не было довольно долго. По инициативе Горбачёва ее обсудили на заседании политбюро только через 10 дней, а резкий ответ ближайшего соратника Горбачёва Александра Николаевича Яковлева появился в «Правде» 5 апреля. То есть пауза длилась почти месяц. И в это время по всей стране шли партсобрания с одобрением позиции Нины Андреевой.
Состоялось расширенное партсобрание и у нас в училище. Все выступления – как под копирку, «одобряем и поддерживаем». Я брать слова не стал – какой смысл, если это спущенный сверху сценарий? Бессмысленное дело. Это все равно, что пытаться переубедить толпу. Я знал, что почти все в душе против статьи Андреевой, но – страх, пот по позвоночнику течет, потому и молчат, что тут скажешь… Моя позиция после публикации в «Ленинградском рабочем» уже была известна. Многие за рюмкой меня поддерживали, но было немало и тех, кто говорил: «Куда ты лезешь? Довыступаешься…» Начальство, правда, не вызывало, обошлось.
К этому времени политические вопросы волновали практически всех. Неважно, в погонах ты или в штатском. Если раньше политика была где-то далеко от нас, то в конце 80-х она просто стала частью жизни. 1988–1989 годы были, пожалуй, переломными. Вывод войск из Афганистана ускорил политизацию армии. Многим стало окончательно ясно, что война, которая унесла тысячи жизней наших солдат и сотни тысяч афганцев, была авантюрой. Престиж армии падал. Мы, конечно, все это уже открыто обсуждали. Боязни не было. Появилась уверенность, что теперь можно открыто говорить правду. Что бы сегодня ни говорили про Горбачёва, но я всегда буду ему благодарен за это чувство внутреннего освобождения.
Правда, меня, как выражались у нас в МВД, пытался «профилактировать» секретарь обкома партии по идеологии Александр Якимович Дегтярёв. Но это уже было совсем не так, как в прежние годы, – мягко, интеллигентно, без давления. В обкоме у него была репутация демократа. Он понимал, что с протестной волной бороться бесполезно, и пытался возглавить процесс, поддержал идею создания в городе «Народного фронта», даже стал его членом. Думаю, что он вел со мной разговоры, надеясь просто наладить контакт. И, кстати, у него получилось. Думаю, что хорошее отношение ко мне первого секретаря Ленинградского обкома Бориса Гидаспова объяснялось оценками Дегтярёва. К моменту моей предвыборной кампании Александр Якимович уже работал в отделе пропаганды ЦК КПСС в Москве.
Конец восьмидесятых был заполнен политикой. XIX партийная конференция, на которой Горбачёв объявил о политической реформе. Потом выборы народных депутатов СССР – первые в советской истории, в которых был не один человек на одно место, а конкурирующие кандидаты. И наконец, сам I Съезд народных депутатов СССР, который буквально взорвал общество. С его трибуны зазвучали слова, которые раньше произносились только на кухнях. Народные депутаты требовали отмены 6-й статьи Конституции, которая утверждала «руководящую и направляющую» роль коммунистической партии, настаивали на независимом расследовании событий в горячих точках, заявляли о необходимости открыть архивы и сказать правду о сталинских репрессиях. Заседания съезда показывали по главным телевизионным каналам, и это была просто революция в прямом эфире.
Когда я вернулся из Баку, началась новая избирательная кампания – на этот раз в народные депутаты РСФСР. Как-то после занятий ко мне подошли курсанты с предложением поучаствовать в выборах: «Подполковник Сычёв из училища ПВО стал народным депутатом СССР, чем вы хуже? Мы вас поддержим». Сначала не отнесся серьезно, потом подумал – почему нет?
Посоветовался с женой. Она у меня человек разумный и одновременно решительный. Позже Тамара и ее коллеги первыми в стране акционировали банк, в котором работали, – ленинградский Промстройбанк. Помню, было очень непривычно, что она стала получать значительно больше меня. Мы тогда с Тамарой все обсудили и решили, что и мне стоит рискнуть. Она меня очень поддержала.
И тут вызывает меня начальник училища Юрий Павлович Пряников и говорит: «Будем тебя двигать». Я, честно говоря, сильно засомневался, что это всерьез. Но сказал: «Готов». Сначала на общем собрании выдвинули меня и Пряникова. А потом Пряников взял слово и сказал: «У нас есть преподаватель Сергей Вадимович Степашин. Он прошел с вами все горячие точки. Каждый год вы называете его одним из лучших преподавателей училища. Я знаю, что есть инициатива курсантов из двух батальонов выдвинуть его в народные депутаты России. Я эту инициативу поддерживаю». И снял свою кандидатуру в мою пользу.
В нашем, Красносельском, округе баллотировались 13 человек. Моим главным соперником был начальник управления КГБ по Ленинградской области Анатолий Алексеевич Курков. Человек яркой биографии – разведчик-нелегал в прошлом. Понятно, что вся отлаженная чекистская машина работала на него. Начальником штаба у Куркова был его подчиненный – Виктор Черкесов. Всего через год с небольшим я стал начальником обоих, причем Куркова попросил стать моим советником.
Команда у меня была замечательная, а денег – ноль. Все работали бесплатно. Руководил штабом Александр Волох, давний товарищ и коллега по училищу. Основной груз взяли на свои плечи курсанты. Среди них и те, кто был со мной в горячих точках. Они работали круглые сутки. Ходили по квартирам, пили с бабушками чай на кухнях, рассказывали им, какой хороший у них преподаватель – подполковник Степашин. Им верили, потому что сразу было видно: они не отбывают номер по приказу сверху, а искренне хотят перемен к лучшему.
В воинских частях я получил серьезную поддержку, тоже в основном благодаря работе моих курсантов. Помогла и публикация в газете «На страже Родины» – был такой «рупор» Ленинградского военного округа. Интересно, что за меня проголосовали и танковая дивизия, и полк связи КГБ, а против – бригада, где я когда-то служил. Там против меня велась особенно активная работа.
Развернутой программы у меня не было. Откуда ей взяться, если я только в конце января вернулся из Баку, а 4 марта уже состоялся первый тур выборов. Сформулировал для себя несколько тезисов, на которые опирался в выступлениях и беседах с избирателями. Надо признать, что я, как и другие демократические кандидаты, «играл» на теме самостоятельности России. Конечно, я был сторонником сохранения СССР, но считал, что Российская Федерация ущемлена в правах, кормит слабые республики, не имеет сильных органов власти. Эта позиция была тогда очень популярной. Другой важной темой были межнациональные конфликты, которые власть оказалась не в состоянии погасить. Третьим пунктом шла коррупция. Все-таки я работал в системе МВД и хорошо представлял, какого размаха она достигла в последние годы советской власти.
Встречи с избирателями мне давались довольно легко – все-таки я был опытным преподавателем, хотя с гражданской аудиторией имел дело впервые. Ходил в основном в форме. И это, кажется, добавляло мне симпатий. Вроде бы молодой, критикует власть, но все же человек с понятной всем биографией, офицер, не маргинал. Выступал без шпаргалок, старался говорить о том, что людей волнует, не врал, не уходил от вопросов – в общем, вел себя так, как будто я на семинаре. Разговор всегда был острый. На первые встречи приходили по два-три десятка человек, а в конце кампании мы собирали полные залы.
Режим был напряженнейший – 3–4 встречи в день. Не все из них проходили гладко. Против меня, конечно, серьезно работали. В одной из газет вышел материал о том, что погоны старшего лейтенанта мне вручал зять Брежнева милицейский генерал Юрий Чурбанов, который позже получил срок за коррупцию и в тот момент все еще сидел в колонии. Это было чистой правдой. Но ведь вопрос, как ее преподать.
Показательными в этом смысле были дебаты с Курковым. Помню, что они проходили на его «территории» – в полку связи КГБ. И вот вскакивает какой-то чекист с одухотворенным лицом и говорит: «Скажите, пожалуйста, почему вор Чурбанов вручал вам погоны старшего лейтенанта? Да еще досрочно». Очень хотелось его послать, но сдержался: «Звание я получил за то, что был замполитом отличной роты. Чурбанов был начальник политуправления, поэтому и вручал погоны. А звание мне досрочно присвоил министр Щёлоков. Даже дважды – старшего лейтенанта и капитана». А потом перешел на «ты» и говорю: «Тебе такое, наверное, и не снилось». Зал зааплодировал. А после Курков собрал свой штаб, пригласил меня и сказал своим: «Не трогайте Степашина. Кто победит, тот победит».
Доставалось мне и слева, и справа. Коммунисты на встречах с избирателями кричали, что я предатель, а демократы, что мент, который все будет решать дубинкой. Местные власти тоже мешали, как могли. Нам отказывали в помещениях, ГАИ задерживала наш микроавтобус и проверяла его по несколько часов, чтобы сорвать очередную встречу с избирателями. Однажды в Доме культуры, где я должен был выступать, просто вырубили электричество.
Были и явно организованные провокации. Наиболее очевидная – прямо за день до выборов в мой день рождения 2 марта. У меня как раз была большая финальная встреча с избирателями в моем родном Красном Селе. Все прошло отлично. Выхожу на улицу – мне навстречу два мордоворота. Присматриваюсь – чекисты в гражданском, я их уже раньше замечал на своих встречах. С ними бывший глава Красносельского района Анатолий Гуськов, здоровый мужик, в прошлом боксер. Явно пытаются спровоцировать драку: «Сопляк, куда лезешь, нарываешься…» Ну хорошо, думаю, хотите так – давайте. Но нас увидел Волох – а он здоровый, под два метра, в форме. Встал между нами, тут и мои курсанты подошли. Оттеснили меня, а Волох говорит: «Остынь. Представляешь, какие фотографии будут в завтрашних газетах?». Ну да, был прав, хотя, честно говоря, это тот случай, когда очень хотелось врезать как следует.
Настоящим испытанием были теледебаты. Перед первыми мы с Тамарой проводили тренировки на нашей кухне. Жили мы тогда в той самой квартире, которую удалось выменять на нашу московскую. Дом с лифтом, мусоропроводом и тараканами. Хорошая была по тем временам квартира. Две комнаты и просторная кухня, где и проходила большая часть нашей жизни. Здесь мы с Тамарой и тренировались.
Один из самых деликатных вопросов был такой: «Как изменилось ваше отношение к Ельцину после его поездки в Америку?» Тогда, напомню, по всем каналам прошел репортаж о поездке Ельцина в Штаты. Во время своего выступления в университете Хопкинса он явно был не в форме – реакции неадекватные, слова теряет… И я тогда придумал такую полушутливую формулу: «Мне близки политические позиции Ельцина, но, к сожалению, случилась американская трагедия». Так я на дебатах и ответил. И это добавило мне голосов. Большая часть кандидатов мочила Ельцина, двое его сторонников, яростные демократы, кричали, что он – единственная надежда всего прогрессивного человечества. В общем, мой ответ, видимо, выделялся на этом фоне – и не пафосный, и не антиельцинский. Курков в теледебатах не участвовал. «Тяжеловесы» тогда отказывались от прямой дискуссии. Потом это ненадолго изменилось. А теперь снова – в порядке вещей.
Кампания моя проходила, видимо, слишком успешно. Настолько, что в какой-то момент меня вызвали к первому секретарю обкома партии Гидаспову. Борис Вениаминович был партийным работником горбачёвского призыва, серьезный ученый, член-корреспондент Академии наук СССР. Но я понимал, что разговор вряд ли будет приятным. Так поначалу и оказалось. Гидаспов сказал, что я «не соответствую требованиям партии», что мне всерьез могут предложить «положить партбилет на стол», если я не снимусь с выборов и буду мешаться под ногами у Куркова. Но я к тому времени уже почувствовал поддержку людей и уперся: «С какой стати? Чем я хуже?» Гидаспов меня выслушал и неожиданно сказал: «Ну что ж, избирайся». Потом была вторая встреча, на которой я показал ему наш фильм «Огонь на себя». Чтобы была возможность работать над фильмом, мы с Николаем Колошинским представили его начальству как учебный материал. Прошло. Колошинский спокойно смог фильм смонтировать. О широком показе мы, понятно, даже не мечтали. Через какое-то время Гидаспов пригласил меня на бюро обкома. Надо ли говорить, что ничего хорошего я от этого не ждал. Сижу вместе со всем бюро в Смольном и думаю: чем все это кончится? А Гидаспов неожиданно говорит: «Я хочу, чтобы ваш фильм посмотрели все». И дал команду показать его по ленинградскому телевидению в лучшее вечернее время. Это, конечно, очень помогло победить на выборах.
Первый тур состоялся 4 марта 1990 года.
Курков пришел к финишу третьим. Конечно, он не пустил в ход все свои возможности. Пользуясь должностью начальника управления КГБ, он мог бы меня закопать живьем – не стал. Достойно принял поражение. Позже я спросил, почему он не стал сопротивляться в полную силу. «Ты мне понравился. Смелый, честный, настоящий, как я в молодости», – сказал он мне. Я ему поверил. Не потому, что страдаю завышенной самооценкой, а потому что ему не было никакого смысла врать.
Во втором туре моим соперником был некто Басов – не помню, как его звали. Басова выдвигал «Народный фронт». Выиграть у него было несложно. У меня за плечами все-таки академия, я изучал психологию, логику, умел общаться с аудиторией. Все пригодилось. А мой соперник не очень хорошо говорил, терялся. Временами мне его становилось жалко. Помню, на теледебатах мне подсунули записку: «Задай вопрос, почему он платит маленькие алименты?» Я не стал: зачем в такое дерьмо вмазываться. Выиграл, не опускаясь до всяких низостей.
Но избирком снова сопротивлялся. Регистрировать меня не спешил. Пошли разные жалобы, начались проверки. Выясняли, почему курсанты во время отпуска занимались агитацией за Степашина. Курсанты, их было человек десять-двенадцать, действительно не поехали в отпуск. Пришлось им писать официальные бумаги, что это был их добровольный выбор.
Дальше – хуже, обнаружили испорченные бюллетени в моем родном училище. Начальник особого отдела в звании подполковника лично протер до дыр семь заполненных бланков. Мне про эту историю рассказали в избирательной комиссии, когда вручали мандат. А потом ее подтвердил и сам подполковник. Пришел ко мне с рапортом об увольнении, когда я стал начальником Управления КГБ. Я ему тогда сказал: «Знаю, что это сделали вы, но знаю, что не сами – вам приказали. У меня к вам особых претензий нет. Забирайте рапорт и идите работайте». Ушел, но через месяц все-таки уволился – думаю, что совесть загрызла, стыдно было под моим началом служить. Так я понимаю – хотя, возможно, ошибаюсь, и совесть тут вообще ни при чем. Так или иначе из-за него 5000 бюллетеней нашего училища были аннулированы.
Потом начались приключения с избирательными комиссиями. Окружная избирательная комиссия разделилась пополам. Шестеро – за снятие, шестеро – против. Председатель комиссии секретарь Красносельского райкома хорошо меня знала и переживала за меня. Она вспомнила, что есть еще тринадцатый член комиссии – художник, который редко появляется на заседаниях, живет едва ли не на улице и точно не симпатизирует кандидатам от власти. Мои ребята с трудом, но нашли его, приволокли на заседание, а тем временем еще один член комиссии перешел на нашу сторону. Результат восемь против пяти в мою пользу. Председателю комиссии, конечно, потом досталось, но дело было сделано.
Позже и Центральная избирательная комиссия никак не могла принять решение. Я получил мандат последним из ленинградцев. Мне потом Дегтярёв рассказывал: «Сначала было принято решение мандат тебе не давать, но выступили несколько человек и тебя поддержали». От него же я узнал, что за меня высказался начальник Политуправления внутренних войск Александр Гриенко. Это был очень весомый голос. Гриенко действительно меня давно знал и сказал какие-то хорошие слова. Потом он пригласил меня возглавить отдел агитации и пропаганды политуправления, но я уже был депутатом и отказался, мне это было неинтересно.
Через полтора года судьба опять столкнула нас с Гриенко. Я был тогда уже председателем Комитета по обороне и безопасности Верховного Совета России. Гриенко по своим источникам узнал, что Александр Руцкой, он был тогда вице-президентом, решил упразднить внутренние войска и заменить их национальной гвардией. Хотел подчинить нацгвардию себе и потом использовать в политических целях. Гриенко – ко мне: «Серёга, помогай! Это же твои войска». Я пригласил Сергея Шахрая, он тогда пользовался большим авторитетом у Ельцина, и мы пошли к президенту. Поломали Руцкому комбинацию, а по сути, спасли внутренние войска. На двадцать с лишним лет, пока опять не вернулись к идее нацгвардии.
В мае 90-го, за две недели до открытия съезда, я получил наконец депутатский мандат. А за месяц до этого – звание полковника. Так что на съезд я уже ехал в новом звании. Думаю, в предвыборной кампании мне удалось победить в силу нескольких обстоятельств. Первое – всем надоели номенклатурные рожи, а тут появилась свежая молодая физиономия. Второе – мы точно выстроили кампанию, курсанты пошли по домам, буквально от двери к двери, и просто разговаривали с людьми, это было совсем не привычно и подкупало. Третье – поддержка прессы. Особенно близко мы подружились с Бэллой Курковой, она была главным редактором очень популярной программы «Пятое колесо», которая выходила на ленинградском телевидении, и Виктором Югиным, главным редактором ленинградской молодежной газеты «Смена». Ну и четвертое – милиции тогда доверяли: среди ленинградских депутатов, а их было 24, оказалось шестеро ментов.
С Борисом Ельциным мы познакомились еще до открытия съезда. Он прилетел в Ленинград и решил встретиться с нашей делегацией, потому что она была самая демократичная, и я бы даже сказал – отвязанная. Встречались в небольшом пансионате в районе Зеленогорска под Ленинградом. Бэлла Куркова меня просто замучила: «Слушай, надень форму!» Я не хотел, Бэлла не отставала. В общем, сдался. Потом выяснилось – правильно сделал. Ельцин прилетел, и тут все наши на него набросились. Чего мы терпим? Надо немедленно отбирать власть у Горбачёва. Я смотрю – Борис Николаевич растерялся, он явно не был готов к революции. И вдруг увидел меня в форме. Вроде как свой. Заулыбался. Когда все закончилось, он меня подозвал, я представился, поговорили. В следующий раз мы увиделись уже в Москве накануне съезда, когда я организовал его встречу с депутатами – сотрудниками милиции, нас было немало – 56 человек со всей страны. А потом, когда заработал съезд, мы стали встречаться регулярно по всяким текущим делам. Так что к моменту избрания Ельцина председателем Верховного Совета РСФСР мы уже были довольно хорошо знакомы.
Когда я уезжал в Москву, поговорил с отцом, он у меня был мудрым человеком: «Батя, ты бы за кого проголосовал?» Он говорит: «Понимаю, что там все сложно, но слушай, старье это надоело. Я бы проголосовал за Ельцина». Мнение отца было для меня серьезной моральной поддержкой. А потом я увидел, кто противостоит Ельцину на выборах – все эти серые партработники, просто ужас… Трудно было представить, что нормальные люди могут за всю эту партхозноменклатуру проголосовать.
Образовалась довольно многочисленная группа депутатов, которая должна была консолидировать всех сторонников Ельцина на съезде и обеспечить ему избрание председателем Верховного Совета РСФСР.
Сопротивление было сильное. Депутаты от только что появившейся Коммунистической партии РСФСР сплотились вокруг своего лидера Ивана Полозкова. Одновременно Горбачёв делал все возможное, чтобы помешать избранию Ельцина. Ему доложили, что среди народных депутатов РСФСР 87 процентов коммунистов, так что есть возможность «врезать» по демократам. Накануне второго голосования по выборам председателя Верховного Совета (а всего голосований было три) Горбачёв собрал всех членов партии из числа российских депутатов. Я пошел из любопытства, хотя уже один раз проголосовал за Ельцина, и свою позицию менять не собирался. Горбачёв принимал нас в 14-м корпусе Кремля. Вместе с ним его ближайший соратник по политбюро Александр Николаевич Яковлев. Крыл Михаил Сергеевич Ельцина, не выбирая выражений. Несколько депутатов сразу отозвались: «Дайте команду, мы сейчас эту пьянь скрутим!» А я подумал: ты же президент СССР, зачем опускаться до такого уровня. Как потом выяснилось, многие из участников встречи думали так же или примерно так же. Да и что за компромат – выпивает. А кто у нас не выпивает? В общем, когда мы выходили из Кремля, перекинулись парой слов и стало ясно: Горбачёв только добавил голосов Ельцину.
Сторонники Ельцина договорились между собой провести работу среди коммунистов, точнее – коммунисток. Десятка два депутаток я точно сагитировал. Довольно приятная была агитработа. Брал цветы, коробку конфет, приходил на чай, разговаривал… Ничего сверх того – все в рамках. И срабатывало: «Серёга, если ты считаешь, что надо за Ельцина, проголосуем за Ельцина».
Ну и как раз накануне третьего, решающего, голосования депутатам устроили коллективный просмотр фильма Станислава Говорухина «Так жить нельзя». Он всех потряс, а многих просто перевернул. Из кинозала все расходились с убеждением, что так действительно жить нельзя. А перемены четко ассоциировались с именем Ельцина. Мы рассчитывали на 320 голосов максимум, а Ельцин набрал 535.
Меня на этом же съезде избрали в Верховный Совет. Это было совсем неожиданно. Ленинградская делегация никак не могла определиться со своими кандидатами, наши депутаты были слишком активными, мы понимали, что съезд нас не любит. То есть шансов набрать необходимое количество голосов практически ни у кого не было. Но остаться без своего представительства в Верховном Совете мы, ленинградцы, тоже не могли. И в какой-то момент Бэлла Куркова сказала: «Степашин – единственный, кого съезд поддержит. Полковник, прошел горячие точки, член КПСС». И угадала: съезд действительно поддержал мою кандидатуру. Сам себя я считал левоцентристом, думаю, поэтому удалось получить голоса и слева, и справа. Хотя в нашей, ленинградской делегации было много ярких людей. Та же Бэлла Куркова, Олег Басилашвили, Марина Салье, Пётр Филиппов. Сидел я на съезде между Курковой и Басилашвили. Мы очень сдружились – вместе проводили вечера, вместе ездили в Ленинград. Дружим до сих пор. Всегда стараюсь повидаться с ними, когда приезжаю в Питер. Особенно мы с Тамарой любим встречаться с Олегом Валерьяновичем. Сидим, выпиваем по рюмке, а потом он начинает читать стихи. Это потрясающе! На глазах становится совсем молодым. Время приводило в политику очень много приличных людей. Неприличных, конечно, тоже. И те и другие были заметны. Сейчас все по-другому. Приличные предпочитают оставаться в тени. Меня это расстраивает.
Сначала предполагалось, что Верховный Совет России будет работать, как в прошлые времена: одну неделю в месяц депутаты исполняют свои обязанности – остальное время трудятся на своих рабочих местах. 200 рублей зарплата, продуктовые наборы, пыжиковая шапка, ратиновое пальто, костюм и ботинки из 200-й спецсекции ГУМа, спецателье, и – какое надо голосование. А мы всю эту систему поломали. Это придумал Сергей Шахрай со своей командой. Верховный Совет РСФСР стал органом власти, работающим на постоянной основе.
Я переехал в Москву, Тамара с Володей остались в Ленинграде. А куда деваться? Жил я, как и большая часть российских депутатов, в гостинице «Россия», которая была в двух шагах от Кремля. Быт был так себе. В гостинице, кроме проституток, бандитов и тараканов, ничего не было. Даже поесть толком негде.
Возглавил подкомитет по делам инвалидов, ветеранов войны и труда. Мы занимались подготовкой социальных законопроектов, которые, правда, сработали только после победы над Государственным комитетом по чрезвычайному положению (ГКЧП) в августе 1991 года. Другое направление нашей работы – подготовка вывода войск из Германии, Польши, Венгрии и других стран так называемого социалистического лагеря. Приходилось часто ездить в наши военные части, которые были расквартированы за рубежом, параллельно – искать места, куда их можно передислоцировать в России.
Помню, в январе 91-го мы поехали в очередную командировку. Как раз в эти дни в Вильнюсе случился штурм телебашни военными, были жертвы среди мирных людей, Ельцин выступил с очень резким заявлением в адрес Горбачёва и союзной власти. А я нахожусь в Группе советских войск в Германии. Сидим вечером с офицерами, выпиваем, обсуждаем события в Вильнюсе. И вдруг к нам вваливается начальник политуправления генерал-лейтенант. Пьяный, рожа красная, и с порога: «Ну что ваш Ельцин? Повесим его на столбе. И тебя там же…» Я ему говорю: «Пошел отсюда на х…». Он, конечно, обалдел: какой-то полковник черт знает что себе позволяет. Но заткнулся. А тут и другие офицеры меня поддержали, они уже все понимали. Ушел. И никаких последствий ни для кого не было.
При этом отношения с командованием Советской армии у нас были вполне нормальные, рабочие. Мы несколько раз встречались с министром обороны СССР Дмитрием Язовым. Дмитрий Тимофеевич был человек образованный, театрал, прекрасно знал литературу, пописывал стихи. Он только с виду казался каким-то Собакевичем. И биография была очень достойная. Начинал Великую Отечественную лейтенантом, прошел все ступени армейской службы, занимался кадрами – а это уже серьезный опыт работы с людьми. Разговаривать с ним было несложно, он умел слушать и голос на тех, кто ниже по званию, не повышал. Помню, когда мы обсуждали вывод войск из Германии, я ему сказал: «Давайте оставим хотя бы флажковую бригаду в Берлине до тех пор, пока оттуда не уйдет последний американский солдат». Он не ответил – только тяжело на меня посмотрел. Когда произошел путч, и он оказался среди членов ГКЧП, я был очень удивлен. Странно было его видеть в этой компании. И совсем не случайно он так и не отдал приказ на применение силы. А потом говорил про себя: «Старый дурак, зачем я в это ввязался…»
…У нас была традиция – Новый год мы отмечали у Коли Колошинского и его жены Люси, потому что они одновременно отмечали и годовщину свадьбы. Это всегда было весело. 1 января 1991 года мы собрались, как обычно, у Колошинских и разыграли фанты – каждый выбирал свое будущее. Мне выпал фант «большая политическая карьера». В феврале 1991 года я стал председателем Комитета Верховного Совета по обороне и безопасности. В ноябре 1991-го – начальником управления КГБ по Ленинградской области, в том же году переименованном в управление Агентства федеральной безопасности (АФБ).
ТАК ИЛИ ИНАЧЕ?
Выборы в народные депутаты России стали, пожалуй, второй серьезной развилкой в моей жизни. Конечно, тогда я этого не осознавал. Честно сказать, меня несли события. И я представить себе не мог, что ближайшие десять лет буду заниматься политикой на очень высоких должностях и какую цену придется за это заплатить. И это на самом деле хорошо, что человек не в состоянии предугадать свое будущее во всех деталях. Кто знает, какое решение принял бы я в феврале 90-го, если бы я знал, что впереди меня ждет война в Чечне, захват заложников в Будённовске, болезненные отставки и неожиданные назначения. Но тогда, в 90-м, я принимал те решения, которые мне казались правильными в тот момент. Так или иначе – я оказался в политике и застрял в ней на 23 года. Иногда жалел об этом, чаще просто делал то, что считал нужным.