Сергей Эдуардович Цветков
Сто страниц чистой мысли
Общество умственно перерастает правителей
Так бывает всегда и всюду, хотя и не сразу. Если взять нас, то русское общество только во второй половине XIX века умственно «переросло» своих царей, которые, начиная с Николая I, перестали быть «двигателями прогресса». Если Александр I ещё был на голову выше не только своих министров, но и «среднего» образованного русского человека, то затем русский интеллигент решительно перерастает русских венценосцев.
Религия любви
Тацит пишет, что народ ненавидел христиан «за их ненависть к роду человеческому».
Такая вот «религия любви».
Вероятно, римские христиане с упоением и наслаждением ожидали Страшного суда и неминуемой гибели язычников – и не скрывали своей радости по этому поводу.
Почему декабристы не освободили своих крестьян?
Целью номер один декабристов было установление республиканской формы правления. Крестьянский вопрос был служебные относительно идеи гражданского равенства.
Многие из декабристов пытались освободить своих крестьян. Наиболее известным был скандальный случай Якушкина (того самого, что «нетерпеливо обнажал цареубийственный кинжал»). Его крестьяне попросту отказались «освобождаться». Считается, что потому что без земли освобождал. Вообще-то, давал по две десятины бесплатно, скотину, утварь и надворные постройки.
Это все равно как упрекать Энгельса в том, что он не передал свою фабрику рабочим, а Маркса – в том, что он не предоставил свою жилплощадь лондонским рабочим.
Революция и патриотизм
Февральские деятели Временного правительства были поголовно патриоты и непричастны к какому-либо террору. Вся погань исходила от Петросовета.
За полгода существования Временного правительства это правительство не вынесло ни одного смертного приговора. Все избиения офицеров и проч., безжалостный слом государственного механизма, полное разложение армии – следствие и цель большевицко-анархистской (шире социал-демократической) агитации.
Ленин и большевики – это вовремя не ликвидированный преступно-террористический элемент русской политики и истории, а вовсе не эффективный «госмеханизм»?
Вовремя не рассмотреть тяжелые последствия бездействия – это ошибка, но не преступление. Это – Временное правительство, сохранявшее в целом преемственность исторической русской государственности и политики. Его беда в том, что оно пало в результате вооруженного мятежа до созыва Учредительного собрания, проведение которого и было его исторической миссией.
Целенаправленно вести антигосударственную деятельность – преступление. Это – большевики, чьей целью был полном слом исторической России сверху донизу. Они с радостью взяли не себя эту ответственность и всячески ею бахвалились.
Бульон не виноват, что является питательной средой для микробов.
Странные претензии к власти: переворот совершают без участия и согласия правящей группы. Более того, сплошь и рядом даже не поставив ее в известность о подготовке оного. Удачный мятеж не может быть аргументом против устойчивости власти, иначе каждый удачливый преступник станет живым укором его жертвам. Словом, я тут вижу только перекладывание с больной головы на здоровую. У Временного правительства, разумеется, были свои ошибки, недочеты, слабости, но они целиком объясняются наличием в стране двоевластия, причем сплошь и рядом реальная власть находилась в руках совсем других учреждений и людей, которые целенаправленно вели дело к гражданской войне.
Специфика русской политической сцены была лишь в том, что на ней присутствовали большевики. Напомню, что как только их влияние распространилось на другие страны, там тоже вспыхнули революции и гражданские войны. А в этих странах не было слабого Временного правительства.
А большевистские революции произошли без госпереворота. О том и речь. Большевики работали на разрушение «буржуазного государства» в любом виде. Их победа в России обусловлена тем, что они сумели полностью разложить армию (в отличие от Германии, Венгрии, Франции). Временное правительство хотя бы сумело подавить июльский мятеж. Выступление против Корнилова было роковой ошибкой.
Резун-Суворов
Резун – публицист на исторической ниве. Его заслуга в том, что он растабуировал важнейшую для нашей историографии тему и продемонстрировал ее глубину и сложность. После него СССР больше нельзя представлять в виде стоящей в стороне пассивной жертвы агрессии. Резун сформулировал подлинно научную точку зрения: СССР – актор Второй Мировой войны с первого её дня и даже несколько ранее. Ну, а раскрыл он её как публицист, теперь дело за историками.
«Ангелы-хранители» РФ
Ирония судьбы в том, что современная Россия своим существованием по большому счету обязана двум «проблемным» правителям, которых она вообще принимает с большим трудом:
1. Благодаря Ивану Грозному (начало освоения Сибири) у государства есть, чем платить пенсии;
2. Благодаря Сталину (создание ядерной бомбы) нас еще не растерзали на куски, как Югославию.
Осмысление Великой Отечественной войны
Подлинное историческое осмысление ВОВ начинается с того, что устанавливается неразрывная причинно-следственная связь между 1917 и 1941 гг. Тридцать млн погибших в ВОВ – это историческая расплата за октябрь 1917-го, Брестский мир и пораженческий выход из войны. Осознав это, можно двигаться дальше – к понимаю 1 млн дезертиров, почти 5 млн пленных, 1 млн хиви, РОА, Локотской республики и радостной встречи немцев значительной частью населения СССР на оккупированной территории.
Всё это – дело будущего даже спустя 75 лет.
Пассионарность – потому что гладиолус!
А ведь пассионарий – это всего-навсего буйная личность.
Но на буйных личностях теорию развития мировой истории не построишь, верно? Засмеют.
То ли дело – пассионарий! Написал – и сразу все понятно.
Почему Монгольская империя? Потому что пассионарии!
Почему Римская империя? Потому что пассионарии!
Почему Российская империя? Потому что пассионарии!
С такой «наукой» не поспоришь.
Мерило великих событий
У каждого великого исторического события есть внешнее мерило его значимости.
14 июля 1789 года было для современников зарей новой эпохи. В этот день случилось нечто неслыханное. Получив известие о падении Бастилии, Иммануил Кант, из-за своей пунктуальности служивший для кёнигсбержцев олицетворением времени, опоздал на свою традиционную послеобеденную прогулку.
Хиросима и Нагасаки – не нам скорбеть
Когда-то прочитал в дневниках В. Ерофеева, что единственным существом, выразившем протест в связи с ядерной бомбардировкой Хиросимы, был римский папа.
С тех пор не могу найти подтверждение (или опровержение) этому.
Впрочем, уверен, что в то время и в тех условиях бомбу испытала бы на людях любая страна, которая первая ее состряпала.
Нам же военное преступление Штатов позволило сохранить жизни десятков тысяч солдат. И нечего лицемерить. Хотя, конечно, сама демонстрация супероружия нам же и предназначалась.
Различие в целях войны
Следует различать, когда добыча является целью похода, а когда – наградой за него.
Например, набеги викингов и Крестовые походы – очень разные мероприятия.
Зачем нам День России?
Дата 12 июня в качестве общенационального праздника вызывает ожесточенные споры. И никакого компромисса достигнуть здесь не удастся. Все дело в том, что у нашей страны нет и не может быть никакого Дня России, это обезьянничанье чистой воды, копирование политической практики тех государств, которые имеют документально зафиксированную точку отсчета своего существования, вроде США. Важно заметить, что все такие государства, как правило, чьи-то бывшие колонии, для которых вполне логично отмечать День независимости.
Но зачем это нужно России – государству, которое складывалось в течение тысячи лет и которое большую часть своей истории была независимым государством? Если уж подходить с формальной стороны, то День российской независимости – это день, когда Иван III разорвал ханскую грамоту. Правда, к тому времени России шел уже шестой век, поэтому странно было бы отмечать эту дату в качестве Дня России.
Так давайте же гордиться нашей великой историей, теряющейся в толще времен, а не тупо перетаскивать к себе обычаи бывших колоний.
Роль логики и здравого смысла в исторической науке
Не устаю повторять, что логика и «здравый смысл», к которым взывают в своих исторических дискуссиях блогеры и комментаторы, – отнюдь не главный инструмент учёного (смайл). Потому что в сетевых спорах это всегда логика и здравый смысл конкретного Васи Пупкина (применительно к сети – персонажа без исторического образования, со своими тараканами в голове и определённым углом зрения на исторический процесс, преломлённым условиями рождения, воспитания и образования, и отягощенного конспирологией и ксенофобией).
Историк, конечно, пользуется логикой и здравым смыслом, но в то же время отдаёт себе отчёт в том, что они никогда не заменят показания источника и что они являются научным инструментарием только при наличии источника.
Понять это, вроде бы, несложно, не нужно семи пядей во лбу. Но именно в этом пункте лежит самый глубокий водораздел. Дилетант не понимает ни значения источника, ни сути исторического метода познания.
Прозорливцы
Глядя на современную европейскую цивилизацию, понимаешь, что лучше всего будущее чувствовали не Маркс и Ленин, а Герберт Уэллс и Честертон.
Первый описал цивилизацию элоев и морлоков («Машина времени»), второй предрек Англии апокалиптическую битву с исламом на ее территории («Перелетный кабак»).
Каток истории
Люди ничего не могут допустить или не допустить – главный урок истории. Она катит, куда хочет, никого не спрашивая, выпрыгнуть из-под её катка можно только в индивидуальном порядке. Народы и государства ею обречены.
Конец истории
Как выглядит конец истории
Это просто день без новостей.
18 апреля 1930 года информационный блок ВВС в 20:45 оповестил о том, что «важных новостей нет». В эфире 15 минут играла легкая фортепьянная музыка, после чего была включена трансляция оперы Вагнера «Парсифаль» из концертного зала Queen’s Hall in Langham Place, London.
Сегодня представить подобное просто невозможно.
Искусство, литература, культура
Оригинальность и культурные влияния
Может ли творческий ум обращаться за вдохновением к плодам чужого ума? Иначе говоря, каковы отношения между оригинальностью и культурными влияниями?
Князь Пётр Андреевич Вяземский пишет в своём «Фонвизине», что Дидро, в бытностью свою в Петербурге, на одном обеде у графа Григория Григорьевича Орлова, в присутствии петербургских литераторов, «говорил через переводчика Майкову, не знавшему никакого иностранного языка, что особенно его сочинения желал бы он прочесть, ибо они должны быть чисто творческие, без всякой примеси общих форм и понятий».
Дидро искал оригинальность в невежестве. Но Майков в литературе был посредственность и оригинален разве только тем, что перевёл «Военную науку» Фридриха Великого и «Меропу» Вольтера, не зная французского языка.
Гений и оригинальность, делает вывод Вяземский, нуждаются в диалоге и заимствованиях.
Кажется, все верно. Но на ум приходит культурная замкнутость той же классической французской литературы, сохранявшаяся до 40—70-х годов XIX века. Характерно замечание Тургенева: «Великое горе Золя в том, что он никогда не читал Шекспира».
Непонимание и неприятие французами чужого выводило Ивана Сергеевича из себя. «Скажите, ради бога, – писал он Анненкову по поводу французских суждений о себе самом, – почему же это непременно надо быть ослом даже и гениальному французу, как только он потянет носом другой воздух…»
Тургенева удивляла и раздражала национальная кичливость французских писателей, их культурная замкнутость и обособленность. То, что выходило за пределы Франции, их просто не интересовало. В беседе с Виктором Гюго Тургенев убедился, что французский гений «ровно ничего не видит в сочинениях Гёте».
– Как-то раз, – рассказывал Тургенев, – у нас в разговоре с ним зашла речь о Гёте. Гюго резко отрицал гений Гёте и отозвался презрительно о «Фаусте». У меня тогда мелькнула мысль: а читал ли он «Фауста»? Я осторожно задал ему этот вопрос, и он ответил решительным тоном: «Никогда не читал, но знаю так, точно я сам его родил».
Гаршин передаёт другой рассказ Тургенева о том, «что Гюго однажды отнёсся слишком скептически к немецкой драматургии и безапелляционно заявил, что Гёте написал всего одну порядочную драму – «Валленштейн», но и та ужасно скучна». На скромное замечание относительно его ошибки в данном случае поэт Франции возразил, что он «этих немцев никогда не читает». Ту же историю с небольшими вариациями слышал Минский: «Когда я ему заметил: «Maitre (учитель), лагерь Валленштейна написан не Гёте, а Шиллером». – «Ну, это все равно, – отвечал мне Гюго. – Шиллер или Гёте – это одного поля ягоды, но, поверьте мне, что я, не читавши, знаю, что мог сказать и сказал Гёте, или что мог написать Шиллер!»
Чтобы несколько восполнить столь чудовищное невежество своих коллег по писательскому ремеслу, на традиционные обеды с Флобером и братьями Гонкур «русский варвар» являлся с томиками Гёте, Пушкина, Суинберна и Теккерея, знакомил французских писателей с красотами чужих литератур, переводил на ходу с английского, немецкого, русского на французский.
Все это склоняет меня к мысли, что для гения культурный диалог – вещь полезная, но не обязательная.
Абстрактное искусство
Абстрактное искусство есть бегство от ответственности перед человеком и обществом. Отвлеченные понятия в самой своей основе опасны для искусства, потому что отвергают реальность человеческого существования. А единственный ответ любому злу – это реальность человеческого существования.
Художественная немощь импрессионизма
Из воспоминаний Коровина: «Поворачивая по Мещанской улице от церкви Троицы на Капельках, мы шли переулком. Длинные заборы, за заборами темные сады. Фонарщик, похожий на крадущегося вора, с маленькой лестницей за спиной, подошел к уличному фонарю и, приставив к нему лестницу, влез. Открыл фонарь и зажег фитиль масляного фонаря. Фонарь осветил темный деревянный забор, ветви бузины и пожелтелые березки за забором. Я остановился. – Смотри, – говорю я, – как красиво, какая интимность, как приветливо светит фонарь, – таинственная печаль в этом уходящем заборе, какая тайна… Вот что бы я хотел писать. Найти это чувство, это настроение… – Что тут хорошего? – сказал мой товарищ. – Странно. Да и написать нельзя огонь. Да это глушь какая-то, пустыня, забор, мокрый тротуар, лужи, бузина. Гадость. Да ты это нарочно говоришь? – Нет, – ответил я, – нет… не нарочно. И подумал: „Или он ничего не понимает, или я какой-то совсем другой…“ – А что же тебе нравится? – спросил я, идя вдоль забора. – Как – что? Многие картины мне нравятся. Ну, „Фрина“ Семирадского, „Русалки“ Маковского… Не знаю, отчего вдруг мне стало как-то одиноко».
Этот отрывок можно сравнить с бунинской «веревочкой» (из «Жизни Арсеньева»): «На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам… Наблюдение народного быта? Ошибаетесь – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!»
Чистый декаданс. Отчетливо выражено, что у импрессионизма нет глубин, только поверхностное, мимолетное «впечатление». Можно написать фонарь или костер в ночи и на этом успокоиться, удовлетворив своё зрение и нервы игрой света и тьмы.
А можно включить этот образ в более т лагере перед Бородинской битвой или туристическая ночевка (жанровая сценка) и т. д.
Безусловно художник, берущийся за эту задачу, более соответствует званию мастера. И в поэзии, помимо мгновенных зарисовок, есть множество других способов задрать истине подол. Образ, мысль – более высокие ингредиенты искусства, чем светотень. И я ценю многие полотна в стиле импрессионизма. Но речь ведь не о личных предпочтениях, а о путях развития искусства. Импрессионизм хорош как техника, но он ущербен и плосок в качестве господствующего стиля и направления.
Деградация живописи – в чём причина и есть ли выход
Деградация живописи в ХХ веке очевидна до такой степени, что уже неоднократно высказывались суждения о её «смерти» как рода искусства.
Но где лежат корни этого прискорбного явления? И какой диагноз больше соответствует действительности: что пациент скорее мёртв или всё-таки скорее жив?
Для правильного ответа на эти вопросы следует сразу же сойти с неверного пути, по которому движется мысль большинства критиков, и в рамках которого упадок живописи оценивается по господствующим стилям и направлениям: от реализма до абстракционизма. То есть упадок ассоциируется с нарастанием схематизма и формализма на полотне, с отказом художников более или менее точно воспроизводить «реальность». Точка отсчёта деградации обыкновенно связывается с рубежом XIX—XX веков, когда художники начали живо ощущать «тупик» реалистической живописи.
Что это объясняет? Практически ничего. Получается, что всему виною внезапное массовое пресыщение художников старыми формами. Хотя на деле всё намного (или немного) сложнее.
В XV—XVI веках мастерство художника выражалось в «живописном энциклопедизме». Иначе говоря, зрелый мастер живописными средствами воспроизводил сюжетные образы священной или земной реальности (в большинстве своём исторического характера), для чего обязан был в равной степени совершенства владеть техникой изображений фигур, лиц, одежды, интерьера, зданий, природы, животных и т. д.
Однако достаточно быстро, уже к XVII веку, портрет, натюрморт и пейзаж выделились в отдельные жанры живописи. На них появился спрос, и теперь мастером можно было прослыть, не утомляя себя сюжетной (универсальной) живописью, а набивая руку лишь в одном жанре (или нескольких). Отсюда и следует начинать отсчёт деградации живописи. Хотя для того чтобы вывести живопись на путь декаданса, потребовались недюжинные таланты.
Именно в этих жанрах быстро удалось достичь технического совершенства (то есть стилистического тупика), и именно их в первую очередь убила фотография. Вот эти-то два обстоятельства и привели к моральному крушению «реализма» и увлекли художников к поискам «неживописных» форм живописи (хотя подлинно большие, великие художники – Суриков, Репин, Серов, Нестеров, Корин – никогда не чувствовали себя стеснёнными «реальностью»).
Таким образом, для преодоления кризиса живописи недостаточно (и бесполезно) призывать художников вернуться к реалистической манере изображения. Художники должны вновь почувствовать вкус к созиданию на полотнах не отдельных лиц и предметов, не уголков природы, не «форм» в конце концов, а жизни во всей её полноте, со всеми её современными, историческими и культурно-мифологическими смыслами. Только тогда новое Возрождение обнажит бессилие фотографии и ничтожество формализма.
Перспектива в живописи
«…Когда разлагается религиозная устойчивость мировоззрения, и священная метафизика общего народного сознания разъедается индивидуальным усмотрением отдельного лица с его отдельной точкою зрения, и притом с отдельною точкою зрения в этот именно данный момент, – тогда появляется и характерная для отъединенного сознания перспективность; но притом – все же сперва не в искусстве чистом, которое по самому существу своему всегда более или менее метафизично, а в искусстве прикладном, как момент декоративности, имеющий своим заданием не истинность бытия, а правдоподобие казания».
Флоренский П.А.
Перспективная живопись – не истинность бытия, а правдоподобие.
(С этим спорит П. Муратов («Сезанн»): живопись воплощает (осуществляет краски и формы действительности), тогда как иконопись обозначает их.)
Перспектива возникает в прикладном искусстве, как показатель её неподлинности. Витрувий приписывает изобретение перспективы Анаксагору – в росписи театральных декораций.
То есть не живое художественное восприятие мира.
Значит, в Греции V в. до н. э. перспектива была известна, но не применялась в чистом искусстве – считалась излишней и антихудожественной.
Поговорим об историческом романе
Историческому роману в России не повезло. Напомню, что этот жанр появился в 1814 году с выходом книги Вальтера Скотта «Уэверли». Вальтер Скотт своими лучшими произведениями преобразил литературу и надолго определил ее дальнейшее направление, удачно совместив увлекательное повествование с психологическим раскрытием личности в социально-историческом контексте. С тех пор почти каждое десятилетие в Западной Европе появлялись авторы, которые историческим романом двигали вперед весь литературный процесс. Недаром авторы исторических романов есть среди лауреатов Нобелевской премии.
У нас же исторический роман редко становился фактом «большой литературы». В XIX веке можно вспомнить «Капитанскую дочку» Пушкина и «Войну и мир» Толстого. В ХХ-м – произведения Дмитрия Мережковского, Тынянова, Марка Алданова, «Петр I» Алексея Толстого и Солженицына с его «Красным колесом». Вот, пожалуй, и все или почти все, о чем можно говорить серьезно. Не удивительно, что исторический роман в России быстро перестал считаться частью большой литературы. Он давно застыл в двух ипостасях: либо это документальщина, сдобренная небольшой долей литературы, либо развлекательное чтиво. Но даже до Умберто Эко явно не дотягивает…
Впечатления от чтения исторических романистов у меня в целом грустные. Сплошь и рядом вижу, что писатели разучились отличать художественный вымысел от клеветы. Другая беда – их неспособность добиться исторической достоверности, неумение создать правдивую среду для своих героев. Скажем, писатели, разрабатывающие древнерусскую тематику, изобрели какой-то особый язык, на котором ни один русский человек никогда не говорил, вроде: «Здрав будь, болярин» и т. д. Причем, на этом «древнерусском новоязе» в их книгах разговаривают и москвичи XVII столетия, и киевляне XI-го…