Сергей Юрьевич Катканов
Люди против нелюдей
Возглавленный Корниловым первый кубанский поход был изумителен и по невероятному количеству славных подвигов, и по своему полководческому мастерству. Но от кого исходило это мастерство? Корнилов как-то сказал Маркову: «Это же настоящий суворовский переход». Марков ответил: «Нет, это корниловский переход». Сергей Леонидович, видимо и сам в это верил, когда говорил, но вот что удивительно. Генерала Маркова называли «шпагой генерала Корнилова». Определение несколько странное, если учесть, что Корнилов вовсе не был гражданским правителем, который вынужден иметь при себе военачальника – свою шпагу. Корнилов вообще-то и сам был боевым генералом, и сам мог быть собственной шпагой. Но, похоже, офицеры прекрасно видели, что Корнилов – знамя, а Марков – шпага. Это был «марковский переход».
И вот – штурм Екатеринодара. Белые совершили невозможное. Красные и сами потом показывали свои потери в 10 тыс.чел., а у белых было и всего-то не многим более 3 тысяч. И всё-таки штурм захлебнулся – силы были слишком неравны. Но Корнилов приказал готовиться к повторному штурму. Это было уже сущее безумие. Если у первого штурма были хотя бы призрачные шансы на успех, то у второго их не было вовсе, о чем откровенно говорил Деникин Корнилову. Красные превосходили белых по численности как минимум раз в десять, и теперь они были готовы к штурму, а горстка белых была к тому же измотана и обескровлена. Корнилову говорили, что повторный штурм просто погубит Добровольческую армию, и белое дело завершится, едва начавшись. Лавр Георгиевич ни кого не хотел слушать, утверждая, что если они не возьмут Екатеринодар, то их дело всё равно погибло, так что терять нечего. Он даже пообещал пустить себе пулю в лоб, если штурм окончится неудачей. Непонятно только, почему он не хотел застрелиться сразу, почему перед этим ему непременно надо было бессмысленно погубить людей.
И вот тут произошло то, чего ни кто не мог ожидать. Боя не было, но красные выпустили какой-то случайный снаряд, и этот единственный снаряд угодил в стоящий там единственный дом и убил единственного человека, который в этом доме находился – Корнилова. Мы знаем, что ни одна человеческая жизнь ни когда не обрывается без Божьей воли, но иногда Господь делает для нас эту истину очень наглядной, чтобы у нас уже не оставалось ни малейших сомнений – такова Божья воля. Господь прибрал Лавра Георгиевича в тот самый момент, когда он был уже готов погубить Белую Гвардию, а заодно избавил его от греха самоубийства.
Отсюда, кстати, следует и то, что Богу вовсе не была угодна гибель Белой Гвардии в самом её начале. Бог хотел, чтобы Белая Гвардия была, хотя и не захотел, чтобы она победила.
Корнилов рассуждал по-человечески: без взятия Екатеринодара так и так всё кончено. Но кто мы такие, чтобы решать за Бога, что кончено, а что нет? Принявший командование Деникин отменил бессмысленный штурм, и почти сразу же они узнали, что на Дону вспыхнуло антибольшевистское восстание, давшее Белой Гвардии второе дыхание. Корнилов не мог этого знать, иначе и сам отменил бы штурм. Но Деникин, и не зная о восстании, старался поступать по-Божьему, он не мог взять на свою совесть бессмысленную гибель людей.
И всё-таки Корнилов был честным человеком, который ни разу не запятнал себя подлостью. Он был настоящим патриотом, искренне любил Россию. Он действительно был героем, храбрецом, погибшим за Родину. Он сыграл очень важную роль, став тем знаменем, вокруг которого сформировалась Белая Гвардия. Хотя его храбрость носила характер припадочный, что зачастую сводило на нет все его бесспорные достоинства. Впрочем, лишь Богу известно, что перевесило в нем, что было основой его личности. А нам остается лишь обычная человеческая справедливость.
Русские мальчики
Белые генералы так высоко держали планку безупречной честности, жертвенной самоотверженности и нравственной чистоты, что нам до этой планки, кажется, в массе своей ни когда не дотянуться. Это была особая порода людей старой России. Мы оболгали их и забыли. А они были лучше нас в тысячу раз. Хотя сами себя они считали всего лишь нормальными, обычными людьми. И сражались они за то, чтобы все русские люди оставались нормальными. Впрочем, по высокому русскому стандарту. Но они не знали другого стандарта.
О горах надо судить по вершинам, а не предъявлять с ехидной ухмылочкой отдельные постыдные поступки некоторых гниловатых белогвардейцев. И на духовных вершинах Белой Гвардии мы встречаем отнюдь не только генералов, но и юнкеров, и кадетов, совсем ещё детей – русских мальчиков, которые оставили нам примеры того, что значит любить Родину. На самом деле любить Родину.
Офицер-марковец вспоминал о том, как в госпитале от тяжелого ранения умирал кадет Алеша Тихонов. К нему подошел офицер, его воспитатель в корпусе, и, положив руку на голову страдальца, говорил ему слова утешения, сам едва сдерживаясь от рыданий. Алеша, взяв руку своего офицера и держа в своей уже холодеющей руке, слабым голосом сказал: «Я знаю, что скоро умру. Но смерть за Веру, за Россию можно с радостью принять».
И.М.Ходаков в своей замечательной книге «Белое солнце России» приводит такую историю: «Иван Иванович Сагацкий вступил в Белую Гвардию 16-ти лет. Он пошёл на фронт не для того, чтобы убивать и грабить, пороть крестьян и вернуть имения помещикам. Он шёл умирать за Родину, шёл освобождать её от коммунистической нечисти, шёл с крестом на груди и молитвой на устах. Мать пыталась отговорить его, но тщетно. Они просидели за разговорами всю ночь. Когда за окном забрезжил рассвет, мать в изнеможении тяжело вздохнула и сказала сыну: «Ну что ж, поезжай с Богом. Пойдем, помолимся вместе…» Они встали на колени перед почерневшими от времени старинными образами и обратились к Господу с горячей молитвой. Потом мать благословила сына на ратный путь».
А вспомните мальчишек, юнкеров и кадетов, которые сразу после Октябрьской революции защищали Московский Кремль от большевиков. В какие щели забились тогда генералы и офицеры, которых ведь было полно в Москве? На защиту русской чести встали одни только русские мальчики. Уж не знаю, кто им «разъяснил текущий момент» – тогда ведь ни кто ни чего не понимал в происходящем. Но видимо наши мальчики особым русским чутьём безошибочно определили, что на Россию нахлынула нерусь, мразь и погань, от которой надо спасать страну. И большевики ни чего не смогли сделать с этими мальчишками без артиллерии, варварски расстреляв Кремль из тяжелых орудий.
Московские юнкера и кадеты стали белой гвардией ещё до появления Белой Гвардии. Они первыми встали на защиту России, когда всякого рода «тертые калачи» суетливо прикидывали, как можно будет договориться с большевиками. А они просто пошли и отдали за Россию свои юные жизни, ни кем не будучи вынуждаемы и понуждаемы. Москва устроила мальчишкам грандиозные похороны. Хотя лучше бы живых поддержали. Большевики, тогда ещё чувствовавшие себя очень неуверенно, робко прижали уши и похоронам не препятствовали. А понимала ли Москва тогда, что она хоронит свою душу?
Митрополит Вениамин (Федченко) вспоминал, как в Крыму при Врангеле разговаривал с юнкерами. Один из этих мальчишек сказал: «Какие мы белые, мы – серые». Владыка написал об этом в своих мемуарах, когда уже вернулся в Совдепию. Такие мемуары красным нравились, они с удовольствием отмечали: вот, дескать, сами признали, что их одежды особой белизной не отличались. А главного-то и не поняли. Русский мальчик сказал о серости белых, потому что предъявлял к Белой Гвардии предельно высокие нравственные требования, и разумеется врангелевская армия, как и любая группа в несколько десятков тысяч человек, не могла целиком удержаться на высоте предельных требований. А мальчишку-идеалиста это удручало. Сам-то он был белым, а вовсе не серым, потому и сокрушался.
О русских мальчиках-белогвардейцах надо бы написать целую книгу. Но книги у нас написаны только про «красных дьяволят». А теперь наследники этих дьяволят штудируют учебники по менеджменту. И мы ещё смеем рассуждать о возрождении России.
Летопись русской славы
Когда большевики идеологически заметно просели и самые умные из них поняли, что пролетарский интернационализм реально просрался, они начали понемногу, робко и несмело, опираться на русский патриотизм, чтобы одураченный народ совсем с поводка не сорвался. Нам уже было разрешено восхищаться подвигами русских солдат, которые сражались под предводительством Суворова. Но ни кто нам, конечно, не сказал, что воистину суворовские подвиги белогвардейцев это прямое продолжение русской боевой славы. Сам фельдмаршал Суворов без сомнения был бы восхищен полководческим талантом белых генералов, потрясающим героизмом белых солдат и офицеров и согласился бы с тем, что «чудо-богатыри» на Руси не перевелись. И он, полагаю, не стал бы спорить с тем, что первый кубанский поход по своей неслыханной невероятности превосходит знаменитый переход через Альпы.
И.М.Ходаков писал: «Совершилось то, что многим казалось невозможным. Когда до Москвы донеслась весть об уходе из Ростова на Кубань крошечной армии добровольцев, их дело считалось безнадежно проигранным, они казались обреченными на неизбежную гибель, но случилось беспримерное, неслыханное в истории событие. У добровольцев было совсем мало оружия, они ощущали серьезный недостаток в патронах и снарядах, а у большевиков всего этого было предостаточно. Однако в кровопролитных боях с численно превосходящими силами противника белогвардейцы отняли у него оружие, артиллерию, снаряды, броневики, бронепоезда, вооружились сами и вооружили тех, кто за ними последовал… Это была победа духа над материей, одна из самых чудесных побед, которые когда-либо были одержаны. В самом деле, каждый непредвзятый военный историк согласится, что спасение добровольцев весной 18-го года – подлинное чудо, а для христианина – несомненная милость Божия».
Узнав о блестящей победе адмирала Ушакова на Корфу, Суворов воскликнул: «Как жаль, что я не был на Корфу хотя бы мичманом». Полагаем, что узнав о невероятном подвиге Белой Гвардии, Суворов так же мог воскликнуть: «Как жаль, что я не был в ледяном походе хотя бы поручиком».
И это было только начало. Вся история Белой Гвардии – это летопись невероятного, летопись русской боевой славы. 1-й корпус Кутепова, состоящий из четырех именных полков, в наступлении от Донбасса до Харькова разбил и перемолол 59 красных полков и ещё много всего по мелочи, например 5 бронепоездов. При этом состав белых войск не уменьшился, а наоборот – увеличился по мере побед и притока добровольцев. В Харькове Корниловский, Дроздовский и Марковский полки были развернуты в дивизии.
И опять продолжалось невозможное. Однажды первый полк Марковской дивизии был окружен шестью большевистскими полками, но раскидал их, разбил, взяв множество пленных и трофеев. Подобным фактам не было числа.
Про Белую Гвардию иногда спрашивают, почему она проиграла, а разумнее было бы спрашивать, как она вообще могла появиться и каким образом ей удавалось сражаться целых три года? Валерий Шамбаров приводит цифры соотношения белых и красных войск: «Март-апрель 19-го пик побед Колчака, у него – 130 тыс., в это время у Деникина – 60 тыс., у Юденича – 10 тыс. В Красной Армии – 1,5 млн. Сентябрь-ноябрь 19-го, пик побед Деникина: у него 150 тыс., у Колчака – 50 тыс., у Юденича – 15-20 тыс., у Миллера – 20 тыс. В Красной Армии – 3,5 млн.»
Итак, общая численность белых войск в самые лучшие периоды едва переваливала за 200 тыс., которые действовали к тому же разрозненно, без возможности переброски войск. Красная армия быстро перевалила за 3 млн., при этом большевики могли перебрасывать войска куда и сколько хотели. Кажется невероятным, что белые в таких условиях так долго сражались и побеждали.
Красные просто задавили белых тупой темной массой, которую поставили под ружьё насильственными, репрессивными, порою откровенно карательными методами, которых белые не могли себе позволить, потому что были людьми. При таком раскладе говорить о полководческом таланте всех этих Фрунзе и Буденых просто бессмысленно. Какое тебе надо искусство, если у тебя десятикратное превосходство над противником? Белые сражались по-суворовски: не числом, а умением. Красные сражались по-большевистски: не умением, а числом. И всю свою историю «непобедимая Красная армия» сражалась только так – заваливая противника труппами своих солдат.
История Русской Армии – это история Белой Гвардии. Красная армия к русской военной истории отношения не имеет, русские ни когда так позорно не воевали.
Казачество. Утраченные иллюзии
Однажды мне довелось съездить на Дон с нашими казаками. И вот на повороте к станице Вешенской мы увидели памятник Григорию Мелехову. Памятник хороший, походили вокруг, полюбовались. А я всё думал: кому и чему этот памятник поставлен? Если литературный персонаж удостоился памятника, значит он воплощает в себе что-то важное, значимое. Так что же символизирует образ Григория Мелехова? Вспомним, как там всё было, в «Тихом Доне».
Сначала Григорий пошёл к красным. Потом – Донское восстание, и он оказался у белых. Потом опять переметнулся к красным, а потом подался к зеленым. Запутался человек и через это настрадался. Можно посочувствовать, но где тут герой, который стоит памятника? Разве что это памятник страданиям донским казаков. Но донцы не по разу предали всех, кого только могли. Их страдания стали следствием их предательств. Можно простить казаков, но возвеличивать…
А недавно прочитал воспоминания одного донского старика, который ещё помнил казаков, воевавших в гражданскую. Он рассказывает о судьбе одного казака, который воевал ещё в германскую войну. Он с братьями покинул фронт, изменив присяге государю. Старик-отец за это своих сыновей чуть не проклял. Потом этот казак воевал у белых, а во время новороссийской эвакуации переметнулся в доблестное буденовское воинство, безо всякого стыда предав теперь уже белых. И вот вернулись они с фронта «красными героями» и назвали свой колхоз именем Буденого, чтобы была возможность к вышеозначенному Буденому за помощью обращаться. А потом этот казачек, дважды предатель, сильно обеспокоился тем, что где-то кажется сохранилась пара бумаг, которые он, когда служил у белых, «подписал в качестве подполковника». Даже своим не сказал прямо: «у белых я был подполковником», а вот так, криво: «подписал в качестве…» А ведь когда к красным переметнулся, клятвенно их заверил, что у белых служил рядовым. Пронесло, не разоблачили, но страху натерпелся… Так вот в книге этот шустрый перебежчик – самый что ни на есть положительный персонаж. Автор воспоминаний, похоже, даже не осознает, что прославляет предателя, он лишь хочет рассказать, как трудно было казакам выживать. Вот и вся казачья мораль: выжить любой ценой, вовремя переметнуться на сторону победителя. Сегодня мы буденовцев шашками рубим, а завтра мы к Буденому на поклон ходим.
Офицеры-добровольцы вспоминали, как уходили из-под Ростова в Ледяной поход через донские станицы. Они, голодные и оборванные, шли почти на верную смерть, а из-за плетней на них презрительно поглядывали сытые, самодовольные казаки. Донское воинство, прекрасно обмундированное и вооруженное , не в одну сотню тысяч человек, поглядывало на офицериков, как на дурачков, которых красные не сегодня – завтра порубят в лапшу.
Донцы тогда были уверены, что обо всем договорятся с большевиками, и воевать им не зачем. С красными у них были отношения по принципу: «Мы не трогаем вас, а вы не трогаете нас». А правит ли Россией православный царь или безбожный Ленин, им было решительно безразлично. Когда-то царь считал казаков своей «надёжей и опорой». Откормленные и обласканные государем, гордые своими привилегиями, они смотрели на царя преданными глазами. Но стоило трону пошатнуться, как они о царе больше и не вспоминали. Вдруг оказалось, что в казачьих областях совершенно отсутствуют монархические настроения, и во всей России не найти таких противников монархии, как казаки. А ведь как красиво звучал донской гимн:
Всколыхнулся, взволновался
Православный Тихий Дон
И послушно отозвался
На призыв монарха он.
Проблему с гимном казаки решили за пять минут, попросту заменив слово «монарха» на слово «свободы». Такая вышла комедия – казаки стали республиканцами.
Но самое удивительное в том, что они и русскими себя не считали. Сейчас в это трудно поверить, но вспомним шолоховский «Тихий Дон», где есть такой эпизод. Некий агитатор, выступая перед казаками, говорит:
– А вы знаете, что казаки произошли от русских?
– Полно брехать, казаки произошли от казаков, – отвечают ему возмущенные станичники.
Уж Шолохов – то знал, о чем писал. Казаки не только не считали себя русскими, но даже мысль о том, что казаки произошли от русских, казалась им оскорбительной. На русского крестьянина, на «мужика» казак всегда смотрел с нескрываемым презрением. Мысль о том, что область Всевеликого Войска Донского – это часть России, была им не близка и не понятна. Если в сердце казака и жил патриотизм, то это был патриотизм кубанский или донской, а на Россию они смотрели, как на другую страну.
Донской атаман Каледин, насмотревшись на своих казачков, не выдержал позора и застрелился. В предсмертном письме он писал: «Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, они видят в своём вожде слабого представителя своих интересов и отходят от него».
Но за всё в этой жизни надо платить, и плата за предательство бывает ужасна. Красные, едва появившись в казачьих областях, устроили там такой лютый геноцид, что вскоре вспыхнули казачьи восстания. Эти восстания вдохнули новую жизнь в Белую Гвардию, но это, откровенно говоря, не вызывает чувства благодарности, на Россию казакам было по-прежнему наплевать, они защищали только свои хаты. С каким презрением атаман Краснов называл белогвардейцев «странствующими музыкантами». Он, очевидно, вообще не мог понять, зачем и за что эти офицеры проливают кровь в тысячах километрах от своих родных домов? Донцы готовы драться только за Дон.
На Москву казаки идти не хотели, они лишь позволили себя уговорить, но сражались не охотно. В их примитивном сознании Дон и Москва ни как не были связаны между собой, они не в состоянии были понять, что если не освободить Москву, то и на Дону мира не будет. Ну то есть они конечно кое-как это понимали, но им было не интересно. Сражаясь на Дону, они много и увлеченно грабили, постоянно возами возили домой награбленное добро, а по мере удаления от дома грабеж становился бессмысленным, на себе-то ведь много не унесешь. И зачем тогда нужна казаку такая война? И к победам они не сильно стремились, а уж когда начались поражения, казакам стало совсем неинтересно. Казаки были великолепными прирожденными воинами, но тут все увидели, что нутро-то у них слабовато.
Белый генерал Улагай писал: «Донские части, хотя и большого состава, совсем не желают выдерживать самого легкого натиска противника». Историк Гражданской войны И.М.Ходаков с горечью констатировал: «Мы не дерзаем судить казаков. Отдельные их части храбро сражались, но именно вследствие их нежелания воевать (в первую очередь кубанцев) красные и одержали победу».
Вспоминая лютое большевистское расказачивание, когда красная свора буквально утопила Дон и Кубань в крови, очень важно удержаться от злорадства: вот не хотели воевать, так и получили. Но это урок, господа. За всё надо платить.
Почему казаки были такими? А давайте вспомним, откуда казаки взялись. На Дон бежали «жулики, бандиты, воры всех мастей». Потом они получили от государя амнистию за обещание защищать рубежи России. Получили и землю, и множество привилегий, потому что вояками были отменными, и государь сильно на них надеялся. И они служили государю, пока он был силен, но в душе оставались такими же разбойниками и грабителями. В этой среде не было понятия о чести, о долге, о патриотизме. Они знали только свои шкурные интересы. Казачья масса за крайне редким исключениями всегда имела психологию очень приземленную, низменную. Им было выгодно служить – они служили, им было выгодно предавать – они предавали, ни секунды не думая и вообще не осознавая, что делают нечто постыдное.
Конечно, массы, которыми движут лишь самые низменные интересы, есть везде, всегда и у всех, и у великороссов в том числе. Но специфика казачества в том, что у них и элита была такой же безыдейной, как и основная масса. Казачье офицерство ни чего общего не имело с классическим русским офицерством. Русский офицер, даже если он был родом из крестьян, был воспитан на рыцарских представлениях о чести, это был человек как правило образованный, с достаточно широким кругозором, чаще всего – с идеями, даже если и с дурацкими. Русский офицер по сравнению с солдатом имел другие ценности, жил в другом мире.
Казачий офицер ни чем принципиально не отличался от рядового казака. Получив офицерские погоны, он, как правило, продолжал оставаться всё тем же необразованным военизированным земледельцем. Помните, Григорий Мелехов ушел на войну рядовым казаком, а вернулся подъесаулом (по-нашему говоря – капитаном). И что изменилось в его жизни? Да ровным счетом ни чего, лишь малость прибыло уважения со стороны станичников. Представить себе Мелехова, который книжки читает, невозможно, и впаривать ему что-то насчет офицерской чести было бы вообще нелепо. Интересы казачьего офицера четко ограничивал плетень. Что было ждать от этих слегка окультуренных разбойников, которые любую войну воспринимали традиционно как поход «за зипунами»? Вот потому казаки так и остались чужими в Белой Гвардии, которая и возникнуть не могла без крепкого идейного ядра, без офицеров, для которых долг и честь были превыше всего. Подполковник Гиацинтов писал: «Только выполнение своего долга заставляло человека идти почти на верную смерть. Но мы так были воспитаны». А казачьи офицеры были воспитаны по-другому, и над белогвардейцами им было просто смешно.
***
В наше время «казачья романтика» побуждает к созданию каких-то нелепых казачьих формирований едва ли не во всех регионах России, включая те, где казачества отродясь не бывало. Но в казачестве на самом деле нет ни какой романтики, это была прослойка, основанная исключительно на шкурных интересах и чуждая какого бы то ни было патриотизма.
Впрочем, и мне довелось по началу поддаться некоторому очарованию современного казачества, стоило увидеть на плечах офицеров погоны царского, а не сталинского образца. А как бывало гаркнет атаман: «На молитву шапки долой», так у меня прямо душа трепетала, казалось, что попал в старый русский мир, оказался среди православного воинства, которое так выгодно отличается от современной российской армии. Но это была иллюзия, и сейчас мне очень неловко за то, что не сразу это понял. Казачки наши – ряженные, в лучшем случае – реконструкторы, не имеющие ни малейшего представления о духе старой русской армии.
Помню, возвращаемся с казаками с Дона, они в автобусе выпили, что нормально, вот только песни заголосили какие-то не те, что-то про «сотню юных бойцов из буденовских войск». Когда остановились и вышли покурить, я подошёл к одному из них и сказал:
– Господин есаул, если я ещё раз услышу, как вы поете красноармейские песни, я буду обращаться к вам «товарищ есаул».
– Так нельзя обращаться, – решил поправить меня знаток казачьих традиций.
– А как к тебе ещё обращаться, если ты тут большевистскую пропаганду развел?
– Я больше не буду, – дурашливо ответил есаул, постаравшись всё свести в шутку, против чего я не стал возражать.
Между тем, этот есаул – потомок донских казаков, и вот для него-то казачество как раз и не бутафория. Просто ни чего не изменилось. Донцы – всё такие же буденовцы, а если встречаются среди них поклонники атамана Шкуро, так Шкуро от Буденого только погонами и отличался.
Часть III. Неоконченное послесловие
Если бы белые победили
Когда у генерала Маркова спросили, каким он видит будущее России, Сергей Леонидович ответил: «Большевиков мы свергнем, конечно. Дальше, вероятно, будет диктатура – на год, быть может больше, быть может меньше. Затем будет созвано Учредительное собрание или Земский собор – называйте, как хотите. Этот-то земский собор и установит у нас форму правления. Мне лично думается, что у нас будет конституционная монархия».
Прагматичный ум генерала схватил суть проблемы – если бы белые победили, в России со всей неизбежностью на некоторое время пришлось бы установить диктатуру. Если бы белые генералы передали власть очередному временному правительству, страна просто вернулась бы к состоянию на март 1917 года, то есть к состоянию хаоса и распада. Страну, взбудораженную и развращенную до самых глубин, можно было умиротворить только железной рукой.
Нет сомнения в том, что большевизм, как государственная власть, рухнул бы сразу же, как только Деникин вошёл бы в Москву. Но большевизм, как явление социально-политическое, а особенно, как явление психологическое, пришлось бы ещё долго искоренять, между тем парламентская говорильня могла только усугубить ситуацию. Большевизм пришлось бы выжигать каленым железом, к чему оказалось неспособным ни царское, ни временное правительство. Ради спасения страны пришлось бы проявить жестокость, значительно превосходящую столыпинскую, да и белогвардейскую, потому что альтернатива этому была только одна – бесконечное продолжение гражданской войны.
Стоило выгнать большевиков из Кремля, они уже перестали бы восприниматься как власть, и не могли бы уже проводить насильственных мобилизаций, то есть приличной армии уже не могли бы собрать, а вот партизанить они могли до бесконечности. Без железной руки страну захлестнула бы волна махновщины, к которой могли бы примкнуть и Чапаев, и Шкуро – все сколько-нибудь харизматичные народные вожаки. Россия оказалась бы отдана на растерзание тысяче атаманов.
Спасти от этого могла только диктатура, причем, диктатура именно военная, то есть Белая Гвардия после победы должна была сохранять власть в своих руках, не отдавая её пока ни кому. Без этого и Учредительное собрание было бы не провести. Откровенно говоря, страшно даже представить, каким могло быть это собрание. Изо всех щелей повылезали бы разного рода гучковы и милюковы, сдобренные к тому же савинковыми, да ещё слегка припадочными героями гражданской войны, славными победителями большевиков. Все орали бы друг на друга, ни кого не слушая, более озабоченные не формированием новой власти, а выяснением отношений, и сыпали бы оскорблениями, и рвали бы друг другу бороды, и вносили бы законопроекты, один безумнее другого. Парламентская мразь, уже однажды погубившая Россию, принялась бы по новой её губить. А лучшие белогвардейцы, проливавшие за Россию кровь, смотрели бы на это и ужасались: «Разве за это мы воевали?»
Нет, ситуация отнюдь не была бы безнадежной, но учредительным процессом надо было управлять, жестко его контролировать, причем не для предрешения его результата, а для того, чтобы придать ему продуктивную форму. Над парламентской говорильней должны были постоянно нависать «вежливые люди» в золотых погонах, олицетворяющие волю диктатора.
А у диктатуры есть один очень большой недостаток – её характер сильно зависит от характера диктатора. Диктатура требует наличия человека, уникального по своим личным качеством. В монархическом государстве всё так уравновешено, что оно не утратит своей жизнеспособности даже при несостоятельном монархе, в демократическом – в общем-то тоже. Но если диктатор несостоятелен, то и диктатура не состоится. Тут нужен был человек железной несгибаемой воли, огромной государственной мудрости и безупречной личной честности. А был у белых такой человек?
Вопрос о грядущем диктаторе белые, собственно говоря, уже предрешили, провозгласив адмирала Колчака верховным правителем России. Во всех белых армиях адмирала признали в этом качестве. Так что, стоило прогнать Ленина из Кремля, его место автоматически занял бы Колчак. А справился бы адмирал с такой грандиозной задачей? Нет. Не возникает ни малейших сомнений в том, что на роль диктатора Александр Васильевич совершенно не подходил.
Твердой волей он обладал, большевиков во всяком случае вешал без малейшей сентиментальности по принципу: «Или мы их, или они нас». Но диктатору потребовалось бы воля иного свойства, позволяющая быть непреклонным не только с врагами, но и с соратниками. На это он совершенно не был способен. Адмирал был очень внушаем и слишком нервозен. И государственной мудростью Колчак не обладал даже в малой степени, политические убеждения имел весьма расплывчатые, если не сказать, что он вовсе их не имел. Колчак был хорош на капитанском мостике с биноклем. Как командующий сухопутными силами он показал свою несостоятельность, как правитель – тем более. До революции Колчак явно и пяти минут не размышлял над вопросами государственного управления и чувствовал себя в этой сфере, как рыба на суше. Из необходимых диктатору качеств он обладал лишь безупречной личной честностью, но этого было мало.
При этом белые вовсе не ошиблись, избрав Колчака верховным правителем. Лучшей-то фигуры и правда не было. Деникина на эту роль бессмысленно было даже примерять, хотя Антон Иванович и полководцем был прекрасным, и в политических вопросах разбирался куда лучше Колчака. Но всем известная деликатность Антона Ивановича, его скромность, доходящая до застенчивости, его неяркость, ни когда не позволили бы ему стать фигурой политической, да он на это и не претендовал. Не говоря уже о демократических иллюзиях Деникина. Заняв Москву, Антон Иванович стал бы терпеливо ждать, когда «народ заявит свою державную волю». А народ тогда надо было бы для начала в чувство привести, и сделать это можно было только методами не слишком демократическими. Не может вести народ за собой тот, кто считает, что он сам должен идти за народом.
А больше у белых не было ярких фигур необходимого масштаба. Ещё при Керенском на роль военного диктатора явно пробовали Корнилова, но Лавр Георгиевич уже тогда наглядно продемонстрировал свою непригодность к этой роли, а позже у него появился ещё один недостаток – он погиб.
Итак, спасти Россию без диктатуры тогда уже было невозможно, в свою очередь диктатура невозможна без диктатора, обладающего необходимыми качествами, а такой фигуры у белых не было. Так что же было бы, если бы белые победили? Пытаясь ответить на этот вопрос, начинаешь обостренно чувствовать глубинную правду ставшего уже банальным утверждения: «История не знает сослагательного наклонения». Бессмысленно спрашивать, что было бы, потому что не было. Невозможно облечь то, чего нет, в одежды того, что есть. Белые не могли победить, потому что такого варианта спасения России не существовало. Технически белые как раз могли победить, да ведь уже почти и победили. Деникина отделяли от Москвы какие-то 250 верст, разъезды Юденича уже были в пригородах Петербурга. Оставалось только руку протянуть. Уже было столько чудес, а требовалось ещё только одно совсем маленькое чудо. Но его не произошло. Бог не благословил белых на победу. Бог спасал Россию, а белые в этом смысле не были вариантом.
