Сергей Юрьевич Катканов
Размытый след галактики иной
Глаза Воланда
В христианском восприятии романа есть одна удивительная подробность: мы вполне понимаем, что Иешуа – не Христос, но мы почему-то с наивным простодушием соглашаемся с тем, что Воланд – сатана. Что если Воланд так же мало похож на сатану, как Иешуа на Христа?
Проблема в том, что Иешуа мы можем сравнить с каноническим образом Христа из «Нового завета». А с чем сравнивать Воланда? Каков канонический образ сатаны? Мы редко имеем об этом представление и сравниваем Воланда скорее с творением Гёте, чем с творениями святых отцов. Но и Мефистофель так же мало похож на сатану, как Фауст на сатаниста. Всё это литературные игры, не имеющие ни какого отношения к мистической реальности и сильно сбивающие с толка.
На самом деле Воланд – не только не сатана, но и на мелкого беса не похож, да он и на заурядного сатаниста не тянет. Как же нам это доказать, если мы не можем сравнить Воланда с настоящим сатаной? Доказательство простое: нас не тошнит, когда мы читаем о Воланде.
Лет десять назад я решил разобраться с тем, что такое сатанизм, не опереточный, а настоящий. И теперь могу сказать, что сатанизм – это не просто страшно, это мерзко и пусто. Там ни чего нет, там только пустота, пропитанная трупным запахом. Кого-то иногда тянет поиграться с инферналом, кто-то думает, что там что-то зловеще-романтическое, что там есть некая мрачная красота, своего рода «очарование зла». Но там не больше романтики и очарования, чем в разлагающемся трупе. И смысла примерно столько же. Если в Коране, Бхагават-гите, Риг-веде и других священных книгах древних религий можно найти следы хотя бы человеческой мудрости, то в сатанизме ни чего такого нет. Только мерзость и пустота.
Проведите хотя бы день в обществе таких людей, как Алистер Кроули и Энтони Ла Вэй, узнайте, как они жили, о чем писали, к чему стремились, и даже через несколько лет вас будет подташнивать от одного только упоминания этих имён. Ни каких «великих тайн» они вам не откроют, вы не узнаете от них ни чего умного, вы поймете, что это ничтожества в самом глубоком мистическом смысле. Потом вернитесь к старому доброму Воланду, и вам даже захочется с ним поговорить.
Познакомьтесь с подробным описанием настоящей черной массы, и вы поймете, что булгаковский «бал сатаны» – это утренник в детском саду. Если бы нормальный человек попал на черную мессу, его просто задушило бы отвращение. А у Булгакова всё так забавненько, инфернальненько. Прикольно, одним словом. Это потому что на «балу сатаны», несмотря на наличие большого количества опереточных злодеев, сатаны и близко нет. С настоящего бала у сатаны человек вернулся бы полностью седым и вряд ли способным к членораздельной речи.
Когда хоть что-то узнаешь о продвинутых «черных сатанистах», начинаешь чувствовать, что это живые мертвецы. Они как бы есть, но их как будто и нет. Их личности достигли того уровня распада, когда о личности уже трудно говорить.
Даже если просто выходишь на сатанинский сайт, душа как-то тоскливо сжимается, становится нехорошо. Поверьте, я не в том возрасте, чтобы пугаться зловещего дизайна, просто соприкосновение с одной только тенью сатанинской энергетики уже травмирует душу. А ведь «Мастер и Маргарита» совершенно не оказывает такого воздействия.
Что такое настоящий сатанизм? Надо понимать, что сатанисты не служат сатане, они ему подражают. Прежде всего в том, что не признают над собой никакой власти и разрывают все свои привязанности, то есть сатанисты и самого сатану посылают подальше. Чем дальше сатанист продвигается в подражании сатане, тем более одиноким он становится. Даже сатанинские группы существуют лишь благодаря некоторой остаточной благодатной энергии, которая всё ещё сохраняется в душах сатанистов. Когда остаточная благодать окончательно исчезнет, сатанисты уже не могут создать группу, потому что они не выносят друг друга, они уже вообще ни кого не выносят. Даже от сатанинской агрессивности ни чего не остается, потому что агрессия это всё же проявление сильного чувства, а когда все связи рвутся, исчезают все чувства, включая ненависть, личность уже ни как, и ни чем, ни с кем не связана. И это уже распад самой личности. Разумеется, не многие сатанисты продвигаются так далеко, но все они движутся именно в этом направлении.
Сатанизм сущностно деструктивен, он ведёт к распаду всего и вся. Сатанисты ни чего не могут создать, а в конечном итоге разрушают самих себя. Миром правят установленные Богом законы притяжения. Этим законам подчиняются и планеты, и электроны, и человеческие души. Развитие в Боге – это созидание гармоничных отношений. Сатанизм – движение в обратном направлении – разрыв всех связей, уничтожение всех отношений. Человеческую душу это приводит к пустоте и безумию.
Мы говорим не о сатане, а о сатанистах потому что на Медузу Горгону смотреть нельзя – помрешь. Если хочешь сражаться с Горгоной, смотри не на неё, а на её отражение в зеркале. Сатанисты и есть отражение сатаны.
Литературных «дьяволов» не надо принимать всерьёз уже потому, что если бы кто-то создал образ дьявола, приближенный к реальности, то сошёл бы с ума. А Булгаков 10 лет возился с образом дьявола, сохраняя здравый рассудок. Это уже доказательство того, что он не сильно преуспел.
Лишь в самом начале романа есть небольшая деталь, которая сближает Воланда с дьяволом. «И тут только приятели догадались заглянуть ему как следует в глаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, а правый пуст, чёрен и мертв». Всё так. От сочетания безумия и пустоты реально пахнет серой.
Но как разительно меняются глаза Воланда ближе к концу романа: «Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотой искрой на дне, сверлящий любого до дна души, а левый – пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как вход в бездонный колодец всякой тьмы и теней».
Обратите внимание: безумие из глаз Воланда исчезает, а пустота перестает быть мертвой, теперь пустота стала входом в некий мир, где много всего интересного, пусть и не самого лучшего. Да ещё «золотая искра», да ещё сверлящая проницательность. Очень интересный мужчина. Такие женщинам нравятся. Короче, человек и не более того.
А во всем остальном даже намека не возникает на тождество Воланда и сатаны. Не надо быть крупным демонологом для того, чтобы знать: главная функция дьявола по отношению к людям – губить человеческие души. Мефистофель у Гёте хотя бы делает вид, что занимается именно этим. А Воланд? Чем он вообще весь роман занимается? Чью душу он хотя бы пытался погубить? Маргариты? Мастера? Эти и без него справлялись и хуже после общения с ним явно не стали. Маргариту Воланд затащил на свой дурацкий бал, но её душе это сомнительное увеселение ни как не повредило. «Знакомство с Воландом не принесло ей ни какого психологического ущерба». Это, кстати, ещё одно доказательство того, что Воланд – не сатана. В романе Стивена Кинга «Противостояние» девушка, так же вполне по-сатанински настроенная, от непродолжительного контакта с сатаной приходит в состояние полностью невменяемое и кончает самоубийством, что куда более реалистично. Даже Кинг, явно не много понимающий в богословии, всё же создает ужасающе правдивый образ сатаны, по сравнению с которым Воланд – добрый дедушка.
Мастера Воланд застаёт уже в таком состоянии, что работать на ним, означало бы только портить результат. В жизнь Мастера Воланд не приносит ни какого духовного зла.
Итак, Воланд не совершает ни каких действий, направленных на то, чтобы погубить чью-то душу. Но, может быть, он действует через свою свиту? Да вы посмотрите на этих клоунов, какие они бесы, я вас умоляю. Это просто веселые хулиганы. Любая стайка уличной шпаны больше похожа на бесов, чем эти весельчаки.
Бегемот обаятелен и очарователен, его трудно не полюбить. Да и чего он такого плохого сделал? Он издевается только над плохими людьми, наказывает их, и то не слишком жестоко, без членовредительства. Так же и Азазелло, хоть и выглядит более устрашающе, но столь же безвреден. А ведь тут Булгаков использовал имя известного демона-убийцы. Борис Акунин не слишком крупный демонолог, но вспомните его роман «Азазель», там всё куда серьёзнее. А милый булгаковский Азазелло, если и спустит какого-нибудь придурка с лестницы, так ни на что более жестокое он явно не способен. Лишь в конце романа Азазелло крикнул женщине, которая хочет перекреститься: «Руку отрежу». Ну и как, отрезал? Покричать-то все мы горазды.
Коровьев – мертвый рыцарь, а не бес, так он и не претендует. Рыцарь шутит. Действительно, всего лишь шутит.
Проказы свиты Воланда, хоть и принесли некоторые материальные разрушения, но ни кто ведь не погиб, даже руку-ногу ни кому не сломали. Ни одно животное не пострадало. Убили только барона Майгеля, но Майгель – подлец, по человеческим меркам он вполне заслужил пулю.
Итак, на протяжении всего романа ни Воланд, ни его свита не только не причиняют ни кому духовного ущерба, но даже и чисто гуманитарного зла не совершают. Они не только не оскорбляют нравственного чувства среднего читателя, но даже и религиозного чувства христианина сколько-нибудь серьёзно не задевают. Их действия чисто по-человечески не безупречны, но в них нет ни чего сатанинского и бесовского.
Более того, Воланд не раз на протяжении романа выступает в роли некоего нравственного камертона, выражая обеспокоенность моральным обликом москвичей, но судит о них в конечном итоге очень мягко и благосклонно: «Ну что же … они люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было … Ну, легкомысленны … ну что ж … и милосердие иногда стучится в их сердца … обыкновенные люди … в общем, напоминающие прежних … квартирный вопрос только испортил их …»
Неужели кто-то думает, что сатана может сокрушаться по поводу любви к деньгам и радоваться милосердию? А с каким пафосом он говорит, что не хочет видеть управдома Босого, потому что тот «плут и выжига». Давно ли лукавого так раздражают плуты? А уж от зажигательной речи Воланда по поводу «первой свежести» серой и вовсе не пахнет.
Впервые я задумался о тождестве Воланда и сатаны, когда Олег Басилашвили высказался в том смысле, что играл не сатану, а человека с необычными способностями. Сначала я совершенно не понял господина артиста. В каком смысле «не сатану», если там прямо сказано, что Воланд – сатана? А потом понял.
Басилашвили сыграл эту роль блистательно. Причем, «строго по роману». Более точного попадания в образ и представить себе не возможно. При этом в образе, который создал Басилашвили, нет ровным счетом ни чего от сатаны. Так же как ни чего такого нет и у Булгакова, артист очень хорошо это почувствовал.
Вот почему такую растерянность вызывает порою роман у православных читателей: «Тут речь идёт про сатану, про бесов, мне этим положено возмущаться, но я почему-то не чувствую ни какого возмущения». Да потому и не возмущается православная душа этим романом, что нет там ни сатаны, ни бесов.
Отец Андрей пишет: «Бездомные образованцы … бросились восхвалять сатану, как своего наконец-то найденного учителя…» Вышеозначенные образованцы действительно нагородили про Воланда столько всякой фигни, что читать тошно, тут я согласен с отцом Андреем. Однако, они хоть и «виновны, но заслуживают снисхождение». Ведь восхваляют они не сатану, а Воланда. В Воланде-то ведь и правда можно найти много привлекательного, только не надо переносить эту привлекательность на сатану. Растождествить Воланда и сатану – вот задача для серьёзного богослова, тогда и у «бездомных образованцев» может наступить просветление в умах.
Итак, Булгаков хотел написать «роман о дьяволе», но он так долго работал над текстом, что в конечном итоге даже сама тема романа изменилась. Это не о дьяволе. Это даже не о Воланде. Но о чём?
Все первоначальные названия романа отсылают нас к теме дьявола: «Черный маг», «Копыто инженера», «Великий канцлер», «Князь тьмы». Но окончательное название романа уже ни как к дьяволу не привязано, то есть он перестал быть главным объектом авторского интереса. И поскольку это название – «Мастер и Маргарита», тогда, может быть, роман в конечном итоге получился о великой любви?
Маргарита и Мастер
Маргарита – существо пустое до стерильности. Кажется, Булгакову просто скучно было прорисовывать и детализировать этот образ. К окружающему её миру она не имеет ни малейшего отношения, и не связана с ним ни какими даже самыми тонкими нитями.
Живущая в шикарном особняке, ни когда в жизни не работавшая бездельница, она имеет служанку, не самой же для себя и для мужа еду готовить. У неё нет ни какого даже самого простенького увлечения. Ну хоть бы крестиком что ли вышивала или там на дудочке научилась играть. Так ведь нет. Ей ничего не интересно, поэтому и сама она не интересна.
Бывает такой уровень пустоты жизни, который не в состоянии выдержать даже самое пустое существо. Она действительно бы закончила самоубийством, это было без шуток. И вдруг на улице она увидела, как какой-то странный мужчина внимательно на неё смотрит. И она вцепилась в этого мужчину мертвой хваткой, как утопающий хватается за соломинку. С неё было довольно того, что этот мужчина не такой, как все. Отныне её привязанность к нему становится единственным содержанием её жизни, другого содержания в её жизни так и не появилось.
Булгаков говорит о Маргарите: «Она была красива и умна». Ну насчет «красива» это писателю не трудно устроить. И хотя в романе нет ни одного описания внешности Маргариты, мы верим автору на слово. Но вот насчет «умна», это уже надо как-то подтвердить. Трудно что ли было автору вложить в её уста хоть пару-тройку умных фраз? Не захотел. За весь роман она не произнесла ни одного умного слова, а вот глупостей нагородила целый вагон. Так что у нас есть все основания считать её женщиной неумной.
Но ведь она смогла по достоинству оценить роман Мастера? Вот ведь написано: «Она дожидалась этих обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе её жизнь». Какая жизнь? У неё не было ни какой жизни, она не испытывала живого интереса вообще ни к чему. Как могли перекликаться страдания Пилата с жизнью одуревшей от скуки бездельницы? Что она вообще могла понять в этом романе? А для того, чтобы декламировать «нараспев и громко» ума не надо. Но если уж она так скоропостижно влюбилась, так ведь ей же надо себя убедить, что её любовник – не заурядный неудачник. А непризнанный гений. Если бы она встретила на улицах Москвы Фурманова, так с таким же успехом восхищалась бы романом «Чапаев».
Она не только не понимает, но и не желает понимать, что с ними происходит. С какой безответственностью она говорит в конце романа: «Потустороннее или не потустороннее – не всё ли равно?» Да ведь это уже не просто безответственность, это тупое безразличие к духовной стороне жизни.
Маргарита играет при Мастере примерно ту же роль, что и собака при Пилате – преданное, но не очень осмысленное существо.
А что же Мастер? В отличие от Маргариты, он переполнен внутренним содержанием, но он так бесконечно одинок, что ему даже Алоизий Могарыч потом покажется интересным собеседником. А тут красивая женщина смотрит на него с интересом. Да потом ещё и восхищается его романом. Много ли надо одинокому художнику? Понимает ли он, что Маргарита – совсем не тот человек, который способен оценить его роман по достоинству? Да неважно уже, что он понимает. «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад».
Маргарита очень быстро становится для Мастера самым дорогим человеком просто потому, что ни кто больше на эту роль не претендует. И Мастер становится для Маргариты самым дорогим человеком просто потому, что она не нашла другого способа заполнить внутреннюю пустоту. Их взаимная привязанность, которую язык не поворачивается назвать любовью, основана на такой горечи, которая делает счастье невозможным. Оба они всего лишь пытаются увернуться от кромешного отчаяния, и только это бросает их в объятия друг друга. Они совершенно чужие люди, но ни у которого не хватает смелости это понять.
Почему Маргарита так трясется над романом Мастера? Потому что понимает его ценность? Нет. Но она понимает, что без этого романа Мастер – пустышка, а пустотой пустоту не заполнить.
А почему Мастер, оказавшись в дурдоме, не хочет дать о себе знать Маргарите? Да потому что она больше не может скрасить его одиночество. Тяжелое психическое заболевание сделало его одиночество тотальным, неустранимым. С Маргаритой хорошо было бы посидеть в «Грибоедове», а если посидеть с ней в дурдомовской комнате для свиданий, так ни чего же не изменится. А говорить им не о чем. И всегда было не о чем.
У нас уже и песню сочинили: «Мастер и Маргарита в каждой любви земной». Не приведи, Господи. Почему взаимную привязанность Мастера и Маргариты нельзя назвать любовью? Потому что она основана на горечи и боли, на страхе перед реальностью. Любовь – сила созидательная, а эти двое ни когда не смогли бы создать семью, ни когда не смогли бы воспитывать детей. Они вообще не смогли бы долго выносить друг друга, потому что само основание их отношений было отравленным.
Впрочем, я начинаю, как отец Андрей, додумывать за Булгакова. А что же сам Михаил Афанасьевич? А вы обратили внимание на то, как мало художественных средств потратил автор на описание этой «любви»? Он вообще не уделяет внимание описанию их взаимных чувств. Мог бы вообще-то. Но не захотел. Ему явно было скучно и неинтересно выписывать психологические нюансы их отношений. Эта «любовь» нужна автору только, как двигатель сюжета, сама по себе она ему не особо интересна. Нет, этот роман не про любовь. Так про что же, наконец, этот роман?
Антисоветская книга?
Кураев называет булгаковский роман антисоветским, и ещё многие так думают, и сам я раньше считал именно так. Но потом понял, что в этой книге нет ровным счетом ни чего антисоветского.
«Социальные главы» булгаковского романа своим искрометным юмором очень напоминают Ильфа и Петрова. И «язвы общества», которые показывает Булгаков, ни чуть не страшнее тех «недостатков общественной жизни», которые показывают Ильф и Петров. Но разве когда-нибудь кому-нибудь приходило в голову считать романы о Бендере антисоветскими? Они были легко изданы и хорошо тиражировались вовсе не потому, что советская цензура была совершенно безмозглой и не усмотрела в них опасности для советской власти. Мы можем не сомневаться, что с «пролетарским чутьём» у советской цензуры всё было в порядке, просто у Ильфа и Петрова действительно не было ни какой антисоветчины, и ни какой угрозы для советской власти их книги не предоставляли. Это, знаете ли, сатира и более того.
Даже самая жесточайшая тирания формально не может запретить сатиру, то есть не может объявить, что её нельзя критиковать. Сатира раздражает любую власть, но даже власть убийц-большевиков считала за благо сатиру терпеть. Просто была грань, которую нельзя было переступать. Нельзя было касаться основ, нельзя было покушаться на базовые принципы советской власти. То есть можно было представлять в нелепом виде некоторых марксистов, но нельзя было представлять в нелепом виде марксизм. И отдельных ленинцев отчего же нельзя было критиковать? На сталинских процессах именно это и происходило, так что это и в литературе было вполне допустимо. Но тому, кто вякнул бы хоть слово против ленинской теории, участь Зиновьева и Каменева показалась бы завидной.
Советская власть не только не запрещала писать о своих недостатках, но даже имела для этого теоретическое обоснование: если что-то в нашей жизни всё ещё плохо, так это «родимые пятна капитализма», которые мы, товарищи, что-то слишком медленно изживаем, надо бы нам ускорить этот процесс, и сатира должна нам в этом помочь. То есть все дикости советской власти объявлялись порождениями отнюдь не самой советской власти, а порождениями капитализма, ещё не до конца изжитыми. Вот Ильф и Петров и веселили народ сколько хотели. Да и как было запретить сатиру, если с высоких трибун постоянно неслись призывы «всемерно развивать критику и самокритику». Надо же было потом что-то предъявлять в доказательство того, что эти призывы услышаны.
Конечно, если бы какая-нибудь недобитая белогвардейская сволочь, принявши облик писателя, написала бы такую книжку, из которой прямо следовало бы, что недостатки советской жизни проистекают из базовых принципов марксизма-ленинизма, так тут бы этой сволочи и конец. Цензура не просто не пропустила бы такую книгу, а отправила бы её в НКВД, где вскоре оказался бы и автор. Нельзя было утверждать, к примеру, что недостатки советской жизни есть прямое следствие отмены частной собственности. За такие утверждения объявляли «выговор с занесением в грудную клетку». Потому что именно это и была антисоветчина.
Но разве у Булгакова есть хоть что-нибудь подобное? Вот показаны в неприглядном виде советские писатели. Ну так и чего? Товарищ Сталин, кажется, понятно сказал: «Других писателей у меня для вас нет». Пока нет. Не вырастили ещё. И разве приверженность к «порционным судачкам а-натюрель» это не «родимое пятно капитализма»? Вот уж советская власть писателей такому не учила. Так ведь получается, что в «Грибоедове» окопалась сволочь мелкобуржуазная под видом советских писателей, а мы куда глядим-то, товарищи? Короче, вполне советская сатира.
А, может быть, когда Коровьев с Бегемотом разгромили «Торгсин» в этом было что-то антисоветское? Нет, уважаемые товарищи, это в самом «Торгсине» было что-то антисоветское. Вот куда сползались на деликатесы все эти недобитые контрики. Вот где был широчайший простор для проявления пролетарского гнева. Так Коровьев с Бегемотом от лица пролетариата вышеозначенный гнев и проявили. Можно, конечно, усмотреть в зажигательном спиче Коровьева пародию на пролетарский гнев, но это уж вы, товарищи, придираетесь. Опять вполне советская сатира.
А безобразия в варьете? Там, может быть, тоже советская власть была виновата? Нет, товарищи, это всё та же мелкобуржуазная психология, которую мы до сих пор у себя не изжили. Вы только посмотрите, какой позор: советские женщины набросились на зарубежные халявные шмотки, словно им в Советской России одеться не во что. И это вместо того, чтобы на честно заработанные деньги спокойно приобретать продукцию фабрики «Большевичка». А когда с потолка посыпались «нетрудовые доходы», что произошло с нашими гражданами? Опять позор! И это всё потому, товарищи, что мы с вами ослабили идеологическую работу в широких массах трудящихся. Пора уже сделать выводы. И кому же у нас доверено воспитание граждан? Перерожденцам вроде Семплеярова? Так ведь он же товарищи, как редиска, только снаружи красный, а внутри он белый, как законченная контра. Или, может быть, кто-нибудь не видит, что у всех этих Лиходеевых, Варенух, Римских родимые пятна капитализма во всю рожу? Ох, и много же ещё работы у наших доблестных органов госбезопасности.
Всё это вполне советская сатира, ни какого посягания на основы. Антисоветского тут не больше, чем в сатирических штучках Маяковского. Или, может быть, ещё Аркадия Райкина в антисоветчики записать? Конечно, у Булгакова всё тоньше, его «социальные главы» можно понять, как сатиру на советскую сатиру, но это уже тонкости, кто заметит-то? Так с какого же перепугу можно было увидеть в «Мастере и Маргарите» антисоветскую книгу?
Да и был ли Булгаков антисоветчиком, диссидентом, «внутренним эмигрантом»? Нет, конечно. Он был приспособленцем, конформистом. Не в осуждение говорю. Мы, прожившие при советской власти значительную часть сознательной жизни, тоже ведь хотели как-то приспособиться, хотели иметь нормальную работу. Всё это вполне обычно, хоть тут и нет ни чего возвышенного. Нам хочется, чтобы гений был во всем выше нас, но в этом отношении он выше нас не был.
Жена Булгакова вспоминала, как ночью её разбудили рыдания мужа. Захлебываясь от слез, Михаил Афанасьевич еле выдавил из себя: «Лена, почему меня не печатают, ведь я же талантливый». Сколько боли накопил Булгаков в своей душе, как истерзано было сердце художника…
Он ведь всеми силами хотел интегрироваться в советскую власть, хотел стать для неё своим и власть эту вовсе не считал для себя чужой. Он хотел видеть себя хорошо издаваемым знаменитым советским писателем. И в 20-е годы его действительно хорошо печатали, а в 30-е как-то постепенно перестали печатать. И это стало для него трагедией. Он страдал от разлада с советской властью, какой уж тут антисоветчик. Он не понимал, что случилось? Да всё он прекрасно понимал, но его душа не могла принять того, что бездарные подмастерья обласканы, а талантливые мастера в загоне.
В недавнем фильме про Вампилова Рубцов говорит Вампилову: «Почему нас не печатают? Ведь у нас же нет ни чего антисоветского». А неужели непонятно? Да, у Булгакова, Рубцова, Вампилова действительно не было ни чего антисоветского, беда однако в том, что ни чего советского у них тоже не было. И для советской власти они были вроде бы как и не чужие, а вроде бы как и не свои. Да, они не вели ни какой тайной войны с советской властью, за это она их терпела и даже издавала время от времени, нехотя, сквозь зубы. Но они не давали ни каких подтверждений своей любви к советской власти, так ей-то их за что было любить? «Бруски» надо было написать. «Цемент» какой-нибудь. «Капремонт» хотя бы. Тогда и кушали бы в «Грибоедове», и дачи бы получили в Переделкине, как «самые талантливые». Но вот ведь беда-то какая:
Там на маэстро фрак с потертой фалдой,
Но сколько ты ему не заплати,
Не нарисует женщину с кувалдой
На стыках паровозного пути.
А ведь и впрямь беда. Булгаков не был антисоветчиком и в общем – целом, полагаю, весьма неплохо относился к советской власти, но «нарисовать женщину с кувалдой» он не мог. И вовсе не из-за идейных расхождений с советской властью. Просто «женщина с кувалдой» это такая дикая фальшь, которой настоящий художник не может себе позволить. Художник не мог воплощать в образах советские идеологемы просто потому, что это антихудожественно. Вот почему самыми яркими представителями социалистического реализма были самые бездарные советские писатели. Их фальшь не смущала, они её не чувствовали. Они не боялись угробить свой талант, потому что его не имели. Они совершенно спокойно заключали «сделки с дьяволом», потому что ни чего на этом не теряли.
А Булгаков, видите, какой интеллигент: против дьявола не возражал, но сделки с ним заключать не захотел. Первое стало причиной того, что он умер своей смертью и на свободе. Второе стало причиной того, что его перестали печатать.
Булгаков очень тяжело переживал то, что его «без всяких поводов загнали на чердак». Это было его самым сильным, самым душераздирающим чувством (по ночам же рыдал) во время работы над «Мастером и Маргаритой». Так о чем же получился этот роман даже, может быть, и помимо воли писателя? О том единственном, о чем он только и мог получиться у писателя, переживающего трагический разлад с миром. Главная тема «Мастера и Маргариты» – растерзанное сердце художника. И на эту тему работают все пласты романа.
