Сергей Зверев
Не жди, не кайся, не прощай
Он честно отрабатывал свой хлеб и не подвел Александра Викторовича, когда однажды тот подвергся нападению в своем подъезде. Нападающих было трое: один дожидался толстого Мотыля на лестничной площадке возле лифта, а двое других страховали его пролетом выше и ниже. Первого вырубил подчиненный Константина, молодой кикбоксер Леха, обладавший отличной реакцией. В следующую секунду его череп разнесло пулей, прилетевшей сверху. Стену забрызгало красным, как будто банку клубничного варенья об нее шмякнули. «Ой», – успел произнести Леха, прежде чем упал замертво.
Стрелок, находившийся наверху, высунулся снова, чтобы пристрелить Константина. На голове у него была вязаная шапочка с прорезями для глаз. Вероятно, она перекосилась от резких движений, помешав сделать прицельный выстрел. Пуля выломила из стены кусок штукатурки и ушла в сторону, жужжа, как металлическая муха. Константин вскинул ствол и выстрелил практически наугад. Ему повезло. Стрелка отбросило назад, словно его дернули за невидимую леску. Ударившись головой о батарею парового отопления, он сполз на пол и остался сидеть там в позе внезапно отрубившегося пьянчужки.
Не теряя времени, Константин очертя голову ринулся вниз, на звук передергиваемого затвора. Второй стрелок оказался таким же незадачливым, как и первый. То ли затвор у него переклинило, то ли обойма оказалась пустая. Вникать в эти подробности Константин не стал. Направил на киллера ствол и дважды выстрелил ему в живот.
Бац! Бац! Вздрагивая, как от ударов лома, противник выронил пистолет. Ощущая абсолютное спокойствие, Константин добил его одним выстрелом в лоб. Затем, действуя как робот, он вернулся на лестничную площадку, чтобы всадить несколько пуль в голову первого, того, который караулил у лифта. О том, чтобы взять киллера в плен, он даже не думал. Уж очень было жаль Леху, мозги которого растекались по пыльному кафелю. Хороший был боец. Надежный, исполнительный, расторопный.
– Это тебе за Леху, падла, – произнес Константин, разряжая обойму. – Такого парня угрохали ни за что ни про что.
Все это время Александр Викторович просидел на полу кабинки лифта, поскуливая от страха. Под ним растекалась лужа, а его вытянутые ноги не позволяли дверным створкам сомкнуться.
Створки съезжались и разъезжались, производя монотонный, раздражающий звук. Константин не сразу расслышал, что говорит ему обмочившийся шеф.
– Не… – лепетал он, умоляюще глядя на Константина, – не… не бросай меня.
Просил, а сам не верил в спасение. Боялся, что его минуты сочтены. Еще обделается от страха, подумал Константин. И протянул руку.
– Я вас не брошу, Александр Викторович. Давайте я помогу вам подняться. Все позади. Не бойтесь.
– Кто они? – страдальчески спрашивал Мотыль, пока Константин вел его через задымленную площадку. – Сколько их было?
А на Леху даже не глянул, отметил про себя Константин. Перешагнул, как через кучу мусора. Хоть бы спасибо сказал.
– Трое их было, Александр Викторович, – сказал он. – Все готовы, а кто такие – хрен их разберет. Колпаки на хари натянули, конспираторы… Подождем, пока опознают. На вашем месте я бы немедленно известил ваших людей из ФСБ, а то соседи наверняка уже ментовку вызвали. – Константин заботливо прислонил жирное тело Мотыля к стенке возле двери квартиры. – Нам ведь не нужны осложнения?
– Не нужны, – с готовностью согласился Александр Викторович. – У нас и без ментовки головняка хватает.
Открылась дверь, в подъезд выглянула жена Мотыля Людмила, лицо которой было накремленным или щедро напудренным, как у японской гейши.
– Саша, – тоненько воскликнула она, – что случилось, Саша? Ты пьян?
– Меня только что чуть не завалили, – плаксиво пожаловался Александр Викторович. – Засаду, пляди, устроили. Ну ничего, я им это припомню. Они у меня попляшут. – Он оттолкнул поддерживающего его Константина. – Ладно, дальше я сам. А ты домой ступай. Сиди, не рыпайся, пока не понадобишься.
Понадобился Константин очень скоро. И часу не прошло, как в родительский дом нагрянули резвые ребята из убойного отдела. Ночь провел он в КПЗ, а утром повели его на допрос, в ходе которого выяснилось, что Мотыли его на работу не принимали, оружие ему не выдавали и понятия не имеют, каким ветром его занесло в злополучный подъезд.
Оправдания Константина вызывали лишь саркастические ухмылки. Правда, просьбу связаться с шефом следаки удовлетворили, но Александр Викторович прикинулся, что никакого Рощина не знает, а Сергей Викторович вообще послал его на три буквы.
Попал, понял Константин. Братья предали его, сдали милиции, чтобы не отвечать на разные неудобные для себя вопросы. Плевать им было на Константина. Для них он был разменянной пешкой, которую небрежно смахнули с доски.
Так угодил Константин за решетку, еще не вполне веря в то, что его вот так запросто кинули, отдав на съедение следакам из милиции и прокуратуры. Он все ждал, когда его вызволят, все надеялся, что Мотыли и ФСБ разыгрывают какую-то хитрую многоходовую комбинацию.
Но чуда не произошло. Записали Константина в киллеры, отдали его под суд, а там получил он срок, такой огромный, что никак не получалось перевести все эти годы в дни, потому что никакая таблица умножения не годилась для подобных подсчетов. Арифметика вообще имеет очень мало общего с жизнью. Тем более с жизнью в неволе.
Следственный изолятор, тюрьма, зона – все это походило на круги ада, описанные Данте. Только ничего поэтического в этом не было. Вонючая баланда, жесткие нары, тюремные подковырки, понятия, разборки и – насилие, насилие, насилие…
Выживал сильнейший. Константин выжил. Но если бы не жажда мщения, он не смог бы сказать, зачем.
Глава 3
Просто Мария
Вынырнув из тягостных воспоминаний, Константин не сразу сообразил, что видит перед собой очень красивую загорелую женщину лет тридцати. Одетая в простой, но изящный льняной белый сарафан, обутая в белые же туфли на невысоких каблуках, она стояла напротив, выжидательно глядя на Константина.
«Как та кошка, – отметил он про себя. – Сейчас состроит брезгливую мину и отправится дальше».
Но женщина не уходила. Стояла на месте, давая возможность оценить себя по достоинству.
Роста выше среднего, брюнетка, блестящие волосы гладко зачесаны назад и собраны там в подобие конского хвоста. Глаза скрыты солнцезащитными очками, губы накрашены ярко-красной помадой, в ушах сверкающие висюльки, на шее еще какие-то цацки.
«Хороша, – отметил про себя Константин, стараясь не разглядывать фигуру незнакомки, показавшуюся ему весьма привлекательной. – Но какого черта она на меня вылупилась? Хочет пригласить на роль Квазимодо? Так у меня, слава богу, горба нет».
Женщина сдвинула очки на лоб, посмотрела на Константина прямо и открыто, после чего улыбнулась и, нарушая затянувшуюся паузу, проговорила:
– А у вас красивые глаза. Такие зеленые…
Константин, давно свыкшийся с цветными линзами, которые был вынужден носить для маскировки, пожал плечами:
– Лягушки тоже зеленые, но вы ведь не считаете их от этого красивыми, верно?
Низкий грудной смех женщины вывел Константина из равновесия. Он вдруг разозлился. На себя, на эту непосредственную дамочку, на судьбу, сведшую их лишь для мимолетного уличного трепа. Кто она ему и кто он ей? Какое ей дело до его глаз, а ему – до ее манящей груди, крутых бедер и загорелых, точно лакированных ног, примагничивающих взгляд?
– Повеселились? – грубо спросил Константин. – А теперь ступайте своей дорогой. Здесь вам не цирк.
– Не цирк, – спокойно согласилась незнакомка, возвращая очки на прежнее место. – И вы не клоун. Извините, если я вас невольно обидела.
– Невольно обидела?.. Это из какого романа? Книжки любите читать?
– Не очень. И все равно извините.
– Проехали, – проворчал Константин, наклонившись вперед, чтобы встать и отправиться восвояси.
Собственные ноги его не слушались. Не хотелось никуда уходить отсюда. А пока Константин пытался совладать с ногами, незнакомка сделала два грациозных шага вперед и как ни в чем не бывало опустилась на скамью рядом. Сумку она положила слева от себя. Таким образом, Константина ничто от нее не отделяло. Кроме инстинктивного недоверия и горького жизненного опыта.
– Не возражаете? – осведомилась незнакомка, улыбаясь.
«Возражаю!» – вертелось на языке у Константина.
– Да нет, в общем-то, – пробормотал он. – Тем более что уже поздно.
– А это моя излюбленная стратегия. Когда ставишь мужчин перед свершившимся фактом, они как-то сразу сникают.
– А женщины?
– Женщинам на факты – тьфу! Мы иначе устроены.
– Это как?
– Ну, вы судите о нас по себе. Словно имеете дело с себе подобными, только без щетины, без волосяного покрова и с всевозможными любопытными приспособлениями.
«Приспособлениями?» – изумился Константин, а в следующую секунду смутился и покраснел так, что его уродливые шрамы сделались еще более заметными. Как назло, незнакомка расположилась слева от него, а пересаживаться было глупо.
– В этом-то и кроется ваша основная ошибка, – продолжала женщина, словно не замечая напряженной позы собеседника. – Вы не сознаете, что имеете дело с абсолютно другими существами.
– А вы, значит, сознаете?
– Еще как! Мы такие разные, и цели у нас тоже разные. Вот и приходится вас приручать. Одомашнивать, так сказать.
– Я дикий и предпочитаю таковым оставаться.
– Это заметно.
– И дрессировке не поддаюсь.
– Потому что дрессировщица пока не подвернулась.
Константин не нашелся что ответить на это. Голова у него пошла кругом. Скорее всего, виной тому была парфюмерия, которой пользовалась собеседница. Чистый опиум, а не духи. Коварное оружие, которое следовало бы запретить, чтобы мужчины и женщины играли на равных. Если, конечно, такое возможно в природе.
«Потому что приспособления у нас разные, – продолжил мысль Константин и покраснел еще сильнее. – Хоть бы отвернулась, дура, – сердито подумал он. – Знала бы ты, как я стесняюсь этих проклятых шрамов».
Его внутренний монолог был услышан.
– Кстати, самое время познакомиться, – произнесла незнакомка, глядя прямо перед собой. – Я Мария. Просто Мария, а не Маша, Машенька или Манечка. Если желаете избавиться от моего общества, назовите меня одним из этих уменьшительных имен, и вуаля. – Она сделала рукой выразительный прощальный жест. – Машенька пусть остается в сказке про медведя.
Медведя?
Константин вздрогнул. Ему моментально вспомнился побег. И душегубка, откуда он сорвался на пару с Рогачем. Тесная каморка, официально именуемая штрафным изолятором. Ее умышленно пристроили вплотную к котельной, чтобы мариновать там строптивых зэков летом. На зиму таких определяли в карцер без отопления и стекол в оконных рамах, и новогодние праздники Константину довелось провести именно там. А через полгода он снова отклонил предложение «кума» о сотрудничестве, после чего отправился на тамошний «курорт».
Специальный режим, созданный для «курортников», действовал безотказно. Месяц, проведенный в душегубке, превращал зэков в хронических гипертоников и сердечников. Покорившиеся возвращались в лагерь на общие работы, где автоматически переводились в ранг доходяг. Самые упрямые умирали от инфарктов и инсультов, за что ответственности, естественно, никто не нес. Константина не устраивал ни первый вариант, ни второй. Он хотел остаться самим собой. Когда бы то ни было и где бы то ни было.
Сокамерником его оказался амбал с приплюснутым, как у гориллы, носом и бритым черепом, покрытым многочисленными шрамами. Звали его Рогач. На Константина он посмотрел с недоброй ухмылкой, после чего снова раскинулся на полу, оставив немного свободного пространства у нагретой стены.
– Переступишь через копыта или грабли, убью, – предупредил он таким тоном, будто речь шла о чем-то будничном. – Пожизненное мне так и так светит. Я на днях двух сявок красноперых замочил. Если станешь третьим, мне хуже не будет. Круче уже ничего не бывает, сечешь?
– Да, – коротко ответил Константин, опускаясь на корточки.
Через каких-нибудь тридцать минут голова у него раскалывалась от духоты, пот бежал по телу ручьями. Было страшно подумать о том, что ожидает его на протяжении десяти бесконечно длинных суток. Чтобы отвлечься, Константин принялся изучать надписи и рисунки, оставленные предшественниками на стенах. Доминировали изображения голых баб и половых органов. Традиционный мужской член с крылышками, шарообразные груди, волосатые вагины, выглядевшие так, как представлялось Константину в детстве.
Словесное творчество было более разнообразным. «Здеся я кормил мух, претерпел немало мук», – начертал некто, несомненно наделенный поэтическим даром. Другой стихотворец выцарапал четырехстрочное послание неизвестной женщине, обещая подарить ей звезду в обмен на то, что обычно со звездой рифмуется. Третий был лаконичен: «ПОЛПАЙКИ ЗА МИНЕТ».
Первобытные люди, подумал Константин, были куда ограниченнее. Рисовали своих мамонтов, а о крылатых членах и минетах даже не помышляли. Это значит, что баб у них было вдосталь, а жратвы в обрез. У кого что болит, тот о том и говорит.
На этом размышления оборвались, потому что Рогач соизволил снова обратить внимание на сокамерника.
– Ты ведь здесь тоже по мокрому делу? – поинтересовался он, не открывая глаз.
– Так в деле записано, – заученно ответил Константин.
Признаваться в совершенных преступлениях на зоне было не принято. Все тут называли себя оклеветанными и невинно осужденными. Рецидивисты, те открыто хвастались своими подвигами, а рядовые каторжане откровенничать не спешили. Своеобразный этикет позволял им отмалчиваться. Правда, в конечном итоге подноготная каждого вылезала наружу. За колючкой долго таиться невозможно. Здесь ты открыт как на ладони.
– Базарят, ты троих замочил? – спросил Рогач, почесывая причинное место.
– Сами нарвались, – буркнул Константин.
– Для начала неплохо, – одобрил Рогач. – Серьезная заява. Что ж в мастевые не подался? Западло?
– Мне для начала шестерить предложили. Не мой профиль.
– А на левой груди пр-рофиль Сталина-а, – неожиданно заорал Рогач, – а на правой Маринка-а-а-а, анфа-ас…
Ловко вскочив на ноги, он подошел к ведру, служившему парашей, и уселся на него верхом. Константин отвернулся. Один неосторожный взгляд в подобной ситуации расценивался как нездоровое любопытство.
– А ты, я вижу, парень с понятием, – хмыкнул Рогач после того, как издал несколько иных, нечленораздельных, но выразительных звуков.
Константин промолчал. Разговоры с сидящим на параше не возбранялись, но и не поощрялись. Возможно, Рогач пытался подловить Константина на какой-нибудь мелочи с далекоидущими последствиями. Осторожность и еще раз осторожность. Без нее на зоне – край.
Убедившись, что новый посиделец к болтовне не расположен, Рогач встал с ведра и вернулся на прежнее место. Лежа на спине, он занялся ловлей мух, носящихся по камере. Вскоре по полу ползало не менее дюжины цокотух с оборванными крыльями, а Рогач с маниакальной улыбкой следил за последней, благоразумно кружащейся под потолком. Его зрачки перемещались из стороны в сторону, повторяя виражи насекомого.
– Тебе она никого не напоминает? – спросил он.
– А тебе? – спросил в свою очередь Константин.
– Мне – да. Тебя.
Дождавшись, пока муха спикирует вниз, чтобы совершить бреющий полет над ведром с нечистотами, Рогач поймал ее молниеносным взмахом руки, зажал в кулаке и поднес к уху.
– Жужжит, что ни в чем не виновата, – доложил он, ухмыляясь. – Тебя за что в трюм опустили?
Очередная ловушка.
– Меня сюда доставили. – Константин особо выделил интонацией последнее слово. – Под конвоем.
– Ну доставили, – легко согласился Рогач. – Может, поручили узнать, что я да как? Так ты спрашивай, не стесняйся.
– Нечего мне у тебя спрашивать.
– А, так ты меня, типа, игнорируешь?
Оживившись, Рогач приподнялся с пола. Было слышно, как в его стиснутом кулаке надсадно зудит муха.
– Башка трещит, – сказал Константин, морщась. – Неохота мне разговаривать, Рогач. Вот ты ловишь мух, и лови на здоровье. А меня не надо. Не подловишь.
– Грамотно излагаешь, – одобрил Рогач. – Только не поможет это тебе, Роща. Тебя ко мне не случайно определили. Я тут пораскинул мозгами и вычислил расклад, за какие такие грехи ты в ШИЗО загремел. А все просто. Кум тебя с умыслом ко мне подсадил. Либо для того, чтобы ты ко мне в доверие втерся, либо чтобы я тебя, как эту муху…
Неожиданно размахнувшись, Рогач шмякнул несчастную муху об стену. Взлететь она не успела. Упала на пол, шевеля лапками в агонии. Покосившись на нее, Константин опустил голову на поднятые колени.
– Видал? – угрожающе спросил Рогач.
– Видал, – пробормотал Константин.
– И что скажешь?
– Скажу, что с кумом дел не имею, а мухи мне до одного места.
– До какого? – вкрадчиво осведомился Рогач.
Сорвись у Кости неосторожное слово, и угодил бы он в расставленную ловушку. Но Рощин вовремя спохватился и ответил безразличным тоном:
– До мозоли на левой пятке.
– Опять проскочил, – признал Рогач. – Но рано или поздно я тебя достану.
– Там видно будет.
– А уже ничего не будет видно. Совсем. Не выйдешь ты отсюда, фраерок. Здесь твоя могила.
Константин понял, что Рогач не преувеличивает, когда стремящееся к зениту солнце разогрело железную крышу до такой степени, что карцер превратился в парилку. Даже раздевшись до трусов, было невозможно выдерживать адскую жару. А на обед дали пересоленное гороховое пюре с вымоченной в рассоле тюлькой. Рогач поковырял в своей миске и бросил. Константин последовал его примеру. Понаслышке он знал, что обитателей ШИЗО поят только раз в сутки, выдавая по пол-литровой кружке воды на брата. Это при том, что вместе с потом из организма выходило жидкости раза в два больше.
– Половину воды мне отдашь, – заявил Рогач вечером, когда загремели засовы дверного «намордника». – И скажи спасибо, что не всю забираю.
– Спасибо, – сказал Константин, принимая выданную кружку с червоточинами отбитой эмали. – Но я тебе ничего не должен. И ты у меня пока что ничего не забрал.
– Борзый? – удивился Рогач. – Люблю борзых. С ними не так скучно.
Заботливо определив свою кружку в угол камеры, он неожиданно хлестнул Константина по глазам кончиками пальцев. Боль была острая, невыносимая, а когда Константин проморгался и начал что-то различать сквозь слезы, его пустая кружка уже валялась на полу, а Рогач тянулся за своей собственной, удовлетворенно отдуваясь.
Вот когда он понял окончательно, что такое борьба за существование. Сдохни ты сегодня, а я завтра. Жестокий закон, примитивный. Однако предельно справедливый. Во всяком случае там, где не действуют никакие другие законы.
– О чем задумался? – поинтересовалась Мария, перешедшая на «ты» так просто, словно их знакомство продолжалось давно.
– Твое какое дело? – вызывающе произнес Константин.
– Хочу тебя понять.
– Зачем?
Этот вопрос Константин задал себе уже не раз, с тех пор как Мария подсела к нему в сквере, однако ответа так и не нашел. Он редко смотрелся в зеркало, но отлично знал, что не тянет на красавца мужчину, которого украшают шрамы. И эта ранняя седина, будь она неладна… С ней Константин выглядел гораздо старше своих лет. Какого же черта нужно от него загорелой дамочке в белом? Острых ощущений ищет?
– Острых ощущений ищешь? – спросил он вслух. – Ошиблась адресом, Маша. Может, тебе лучше какого-нибудь черномазого подцепить? Или парочку дембельнувшихся солдатиков?
– Хотела бы – подцепила, – парировала Мария. – А «Машу» я тебе на первый раз прощаю. Но только на первый. Второго не будет.
– Чего ты добиваешься… – Немного поколебавшись, Константин добавил: – Мария?
– Да вот решила познакомиться, – просто ответила она.
– И все?
– Пока да.
– Тогда познакомились, – сказал Константин. – Только ты зря время теряешь, Мария. Баб я по кабакам и театрам не вожу, цветами с шоколадками их не заваливаю, украшений им не дарю.
– Знаешь, а ведь я мужикам – тоже. – Мария расхохоталась, запрокинув голову так, что ее черные волосы свесились через спинку скамьи. – Ни цветов, ха-ха, ни украшений. И в рестораны их не приглашаю. Так что в этом мы схожи. Между прочим, как тебя зовут?
Оборвав смех, она вопросительно посмотрела на Константина.
– Костя, – вырвалось у него. – Константин.
– Очень приятно, Костя. В принципе твое имя мне известно. Я давно за тобой наблюдаю.
– Да? – удивился он.
– Представь себе. Мы ведь в одном доме живем. Ты снимаешь квартиру в третьем подъезде. По утрам бегаешь и подтягиваешься на турнике. Сам ходишь на базар за деревенской снедью. Молоко, яйца, мед, мясо…
– Ты забыла про творог, – угрюмо произнес Константин, сердясь на себя.
Как же это он не заметил слежку? Хотя по большому счету слежкой это назвать нельзя. Женщины, как правило, всегда любознательнее мужчин. Вернее, любопытнее. А тут – молодой одинокий мужик, да еще непьющий в придачу. И некурящий…
«И с исполосованной мордой, – услужливо добавил внутренний голос. – И с седым ежиком волос. Нелюдимый и неласковый, как бирюк. Без собственной тачки и без внешнего лоска. Никак не принц на белом коне».
– Про творог баба Рая не говорила. – Мария обезоруживающе улыбнулась. – Это главная сплетница нашего двора. Все про всех знает.
– Что она еще обо мне знает? – спросил Константин.
– Да я не особо вникала. Привыкла сама составлять мнение о людях.
– И какого ты мнения обо мне?
– У тебя никого нет. Не пьешь и не куришь, чтобы держать себя в руках, потому что больше держать тебя некому. Наверняка воевал или что-то в этом роде. Денег не нажил, семью не завел.
– А ты?
– Я? – небрежно сказала Мария и повела плечами. – У меня есть очень богатый и влиятельный муж. Был тринадцатилетний сын, Дима, но он умер. Так что теперь живем вдвоем. Сосуществуем, точнее говоря. Любовь прошла, увяли розы.
Константин покосился на новую знакомую:
– Почему же тогда не разведетесь?
– Говорят же тебе, мой Степчик богат и влиятелен.
– А-а! Тогда понятно.
Мария подпрыгнула от возмущения.
– Ничего тебе не понятно! Степчик меня ни за что не отпустит. Я его любимая игрушка, а он не из тех, кто упускает свое. Дать мне свободу – это для него все равно что подарить кому-то свою квартиру или… ну, я не знаю… машину. Как там в поговорке? Трубку, коня и жену не отдам никому… Это могло бы стать девизом для Степчика.
Константин снова покосился на Марию, а потом перевел взгляд на улицу, по которой шагали люди, наверняка тоже скрывающие какие-то свои маленькие и большие тайны. Никто из них не спешил откровенничать с незнакомцами. Даже с живущими по соседству.
– Не боишься, что Степчик нас увидит? – спросил Константин.
– А ты? – вопросом на вопрос ответила Мария.
– Я свое отбоялся.
– Вот одна из причин, по которой я здесь. Ценю в мужчинах смелость. А что касается Степчика, то он постоянно занят на службе. Время от времени за мной ведется так называемое внешнее наблюдение…
– Наружное, – поправил Константин.
– Ну да, – согласилась Мария. – За мной ведется наружное наблюдение, но я давно научилась вычислять «хвост». В данный момент слежка не ведется, так что беспокоиться не о чем. А теперь предложи мне что-нибудь. Что хочешь. Я заранее на все согласна.
Ошеломленный столь откровенным предложением, Константин посмотрел на Марию. Она смело встретила его взгляд. Ее ноздри слегка подрагивали, но в остальном она сохраняла полное спокойствие.
Константин уставился в истрескавшийся асфальт под ногами.
– Расскажи мне о сыне, – тихо предложил он. – Каким он был? От чего умер?
В то же мгновение Мария вскочила со скамьи, злая, негодующая, с резко изменившимся лицом.
– А вот это тебя не касается! – выкрикнула она так громко, что обратила на себя внимание двух молодых мам, пристроившихся неподалеку с колясками. – Не лезь ко мне в душу, Костя! Остальное к твоим услугам, но душу не трожь!
– Без души, – промолвил Константин, – все остальное просто мясо. Я сыт, спасибо. В подачках не нуждаюсь.
Разрумянившись, словно от пары пощечин, Мария собралась уходить, но, удалившись от Константина на несколько шагов, вернулась.
– На тот случай, если вдруг все-таки проголодаешься… – Она достала из сумки визитную карточку и сунула ее Константину. – Здесь два номера, домашний и мобильный. Звони только по мобильному. С восьми утра до шести вечера, не раньше и не позже. Чао.
Не давая ему возможности попрощаться, она удалилась стремительной походкой по аллее, свернула за деревья и пропала.
– Чао-какао, – запоздало ответил Константин.
Его пальцы обхватили визитку. Подержали немного, словно пробуя на ощупь, а потом Константин сунул картонный прямоугольничек в задний карман джинсов. Вопреки своему заявлению, он таки изголодался по женской плоти. Очень.
