Си Памжань
Сколько золота в этих холмах
– Сэм, – говорит она, и в этот момент, когда перед ее глазами еще стоит лицо ба, она видит, как точно так же размягчается лицо Сэм.
– Что? – говорит Сэм.
Люси вспоминает (и нежность накатывает на нее) то, что, как казалось ей, умерло вместе с ма.
– Ты была права. Мне следовало послушать тебя. Мы должны его похоронить.
Раньше она думала, что не сможет выдержать такого зрелища, но сегодня она его вынесла, тогда как мальчишки струсили. Они убежали, и теперь этот образ будет преследовать их до конца дней. Для нее же, не отвернувшейся, кошмары, возможно, окончатся. Она чувствует захлестывающую ее волну благодарности к Сэм.
– Я целилась мимо, – говорит Сэм. – В банкира. Я его только напугать хотела.
Люси смотрит сверху вниз, всегда сверху вниз на блестящее от пота лицо Сэм. Лицо коричневое, как земля, и такое же пластичное; лицо, на котором эмоции проявляются с такой легкостью, что Люси даже завидует сестре. Эмоций много, но ни капли страха. Но теперь страх есть. Впервые в жизни она видит себя, отраженную в сестре. И это, понимает Люси, ее момент мужества – в большей степени, чем когда она становилась объектом издевок на школьном дворе или чувствовала упершееся в спину холодное дуло револьвера. Она закрывает глаза. Садится, прячет лицо за сомкнутыми руками. Она решает, что сейчас правильно – молчать.
Тень охлаждает ее. Она скорее чувствует, чем видит, как наклоняется Сэм, медлит, тоже садится.
– Нам по-прежнему нужны два серебряных доллара, – говорит Сэм.
Нелли жует траву. Теперь, когда груз сняли с ее спины, она успокоилась. Вскоре он вернется, но пока она спокойна. Люси тянется к руке Сэм. Она натыкается на что-то жесткое в земле – это брошенный мальчишками заплечный мешок. Люси медленно поднимает его. Вспоминает, какой раздался лязг, когда мешок задел ее. Запускает внутрь руку.
– Сэм.
Кусок солонины, то ли расплавившийся на жаре сыр, то ли топленый свиной жир. Леденцы. А в самом низу – завязанные в ткань монетки, спрятанные, но от нее не спрячешь, ведь ее пальцы знают, где искать, она же дочка старателя, ее отец говорил: «Слушай меня, девочка Люси, ты просто чувствуешь, где оно зарыто. Просто чувствуешь». Она прикасается к монетам. Медные центы. Пятицентовики с вытравленными на них животными. И серебряные доллары, чтобы положить на два белых, жидких глаза, закрыть их правильно, отправить душу на последний покой.
Слива
Правила захоронения мертвецов установила ма.
Первым мертвецом Люси была змея. В пять лет она, обуреваемая жаждой разрушения, топала по лужам – хотела увидеть всемирный потоп. Она подпрыгнула, приземлилась. Когда волны выплеснулись из берегов, она оказалась в промоине без воды. На дне, свернувшись спиралью, лежала утонувшая черная змея.
От влажной почвы исходил едкий запах. Почки на деревьях трескались, обнажая свое бледное нутро. Люси побежала домой, держа чешуйчатого мертвеца в руках, чувствуя, что мир раскрылся перед ней своей невидимой прежде стороной.
Ма улыбнулась, увидев ее. Она продолжала улыбаться, когда Люси разжала пальцы.
Позднее, слишком поздно, Люси подумала о том, как бы могла отреагировать другая мать – вскрикнуть, отругать, упасть в обморок. Подумала о том, что ба, будь он дома, вероятно, сказал бы, что змея спит, и стал бы плести небылицы, чтобы выгнать безмолвие смерти прямо в окно.
А ма только приподняла тяжелую сковородку со свининой, туже завязала на себе передник и сказала: «Девочка Люси, еще один рецепт – похоронное чжи ши[8]».
Люси подготовила змею, пока мама делала мясо.
Первое правило – серебро. «Чтобы угомонить духа», – сказала ма, срезая жир с куска свинины. Она отправила Люси за сундуком. Под тяжелой крышкой, среди особенного запаха, между слоями ткани и сушеных трав Люси нашла серебряный наперсток достаточного размера для змеиной головы.
Второе – проточная вода. «Для очищения духа», – сказала ма, омывая мясо в ведерке. Ее длинные пальцы выковыривали личинки. Рядом с ней Люси погрузила в воду тело змеи.
Третье – дом. «Самое главное из всех правил», – сказала ма, а ее нож тем временем отсек хрящ. Серебро и вода могут закупорить дух на какое-то время, не дать ему потускнеть. Но окончательную безопасность духу дает только дом. Дом, который не позволит ему вернуться, – ведь не нашедшие покоя духи время от времени возвращаются, словно какая-нибудь перелетная птица. «Люси? – сказала ма, и нож замер в ее руке. – Ты знаешь куда?»
Лицо Люси потеплело, словно ма задала ей арифметическую задачку, каких они еще не проходили.
«Домой», – снова сказал ма, и Люси повторила, пожевав губу. Наконец ма взяла ее лицо в ладони, теплые, скользкие и пахнущие мясом.
«Фан синь[9], – проговорила ма. Она сказала, что Люси должна дать свободу своему сердцу. – Это нетрудно. Змея принадлежит своей норе. Понимаешь?» Ма сказала, чтобы Люси забыла о похоронах. Сказала, чтобы Люси побежала куда-нибудь поиграть.
Они бегут, как сказала им ма, но на сей раз это не похоже на игру.
* * *
Столько лет прошло, а Люси так еще и не может осознать, что такое эта штука, которая называется дом. Как бы ма ни хвалила ее сообразительность, во всех важных делах она настоящая тупица. В отсутствие ответов она может только писáть. «H» – когда слышен шорох желтой травы. «O» – когда она чувствует жесткие стебли под ногами. «M» – когда она порезала палец на ноге и смотрит на удлиняющуюся ниточку крови. «E» – когда она спешит вверх по склону следующего холма вдогонку за Сэм и Нелли, исчезающими за гребнем[10].
Что такое дом, если ба не жилось на одном месте? Он хотел разбогатеть одним яростным наскоком и всю жизнь гнал свою семью в спину, как штормовой ветер. Всегда к чему-то более новому. Дикому. Обещавшему неожиданное богатство и лоск. Годами искал он золото, ловил слухи о ничейной земле, нетронутых жилах. И всегда, прибыв на место, они находили все те же погубленные раскопанные холмы, те же замусоренные ручьи. Старательство – в той же мере воля случая, что и везение в игорных притонах, куда время от времени наведывался ба в поисках неизменно ускользавшей от него удачи. Даже когда ма топнула ногой и потребовала, чтобы они начали жить, честно зарабатывая на угле, мало что изменилось. От одной угольной шахты к другой пересекал их фургон холмы, словно палец, соскабливающий остатки сахара со стенок бочонка. Каждая новая шахта привлекала мужчин обещанием высоких заработков, но с появлением новых работников высокие заработки падали. И семья перебиралась на новую шахту, а потом – на следующую. Накопленное то увеличивалось, то уменьшалось с неизбежностью смены времен года, перехода от влажного сезона к засушливому, от жаркого к холодному. Что такое дом, если они так часто переезжали в хибарки и палатки, в которых пахло чужим потом? Люси не могла понять, как ей найти дом для человека, которого она не могла понять.
Впереди идет Сэм, младшая из них, но более любимая. Сэм ведет их в глубь материка, на восток через холмы. Они находят фургонную колею, по которой когда-то вчетвером приехали в городок, здесь земля утоптана шахтерами, старателями и индейцами, пришедшими сюда до них, а если верить ба, то еще и давно вымершими бизонами. Но вскоре Сэм сворачивает, шагает в своих ковбойских ботинках по нетронутой траве, через заросли бакхариса, чертополоха и хлесткого тростника.
Их шаги оставляют за собой новый, не столь четкий след. Узкий и незаметный, невидимый для преследователей. Ба говорил, что узнал о таких тропинках у индейцев, с которыми торговал близ города. Люси думала, что это пустое бахвальство. Ба не показывал эти тропинки так, как показывал шрам на своей больной ноге, оставленный, если верить его клятвам, тигром.
По крайней мере, он не показывал эти тропинки Люси.
Они идут близ высохшего русла. Люси шагает, опустив голову, надеясь, что русло наполнится до того, как иссякнут их запасы. Из-за этого она почти пропускает первые кости бизона.
Скелет возвышается над землей, как огромный белый остров. Вокруг скелета тишина становится гуще – может быть, примолкла поникшая трава. Дыхание Сэм сбивается, она чуть не рыдает.
Они видели отдельные кости бизонов вдоль фургонной колеи, но никогда – скелет целиком. С тех давних времен, когда сюда пришли первые землепроходцы, здесь мелькали дубинки и ножи, процветали скука и нужда, бралось то, что легко найти, а потом использовать как топливо для костра, или шест для палатки, или болванку, чтобы стругать от нечего делать. Этот скелет нетронутый. Сверкают глазницы – игра света и тени. Сэм могла бы пройти через грудную клетку, не пригибаясь.
Люси воображает эти кости облаченными в шкуру и плоть, животное на своих ногах. Ба заявлял, что когда-то этих гигантов было не счесть на холмах, в горах и в долинах за ними. Ростом в три человека и в то же время такие боязливые, что представить невозможно. «Настоящая бизонья река», – говорил ба. Люси позволяет этому древнему образу заполнить ее сознание.
Они привыкают к костям, но почти не видят живых существ, кроме мух, сопровождающих сундук. Один раз они видят вдалеке кого-то похожего на индейскую женщину, которая машет им. Сэм замирает выжидая, тело ее пробирает дрожь, женщина поднимает руку, к ней подбегают два ребенка. Небольшое племя уходит в полном составе. Русло остается сухим. Люси и Сэм время от времени прихлебывают из бутылок, присаживаются отдохнуть с подветренной теневой стороны каждого холма. Всегда есть следующий холм, а за ним еще один. Всегда солнце. Украденная ими провизия на исходе. Потом они едят на завтрак и обед лошадиный овес. Они слизывают влагу с гладких камушков, жуют сухие стебли, размягчая их.
Но самое главное, Люси подавляет жажду получить ответы на свои вопросы.
План Сэм исходит из одного: ба любил простор. Дикие места. Но насколько дикие? И насколько удаленные? Люси не отваживается спросить. Револьвер тяжело висит на бедре Сэм, отчего она чуть прихрамывает, становясь немного похожей в этом на отца. Со дня смерти ма Сэм отказалась от длинных волос, отказалась от платьев, от головного убора. Солнце так иссушило ее, что она стала как трут, готовый загореться от любой искры. Здесь нечем погасить огонь Сэм.
Только ба и умел влиять на нее. «Где моя девочка?» – говорил ба, оглядывая хибарку в конце дня. Сэм сидела тихо, спрятавшись, а ба искал, они играли в игру, которая принадлежала только им. Наконец ба ревел: «Где мой мальчик?» Сэм выпрыгивала. «Вот он я». Ба принимался щекотать Сэм, пока у той слезы не начинали течь из глаз. Кроме таких случаев, Сэм никогда не плакала.
* * *
На пятый день в сухом русле появляется слабый ручеек. Вода. Серебро. Люси оглядывается: ничего, кроме гнета холмов. Безусловно, место достаточно дикое, чтобы похоронить ба.
– Здесь? – спрашивает Люси.
– Не годится, – говорит Сэм.
– Здесь? – снова спрашивает Люси через несколько миль пути.
– Здесь?
– Здесь?
– Здесь?
Трава шуршит ей в ответ. Холмы перекатываются один в другой. На востоке горы подернуты голубой дымкой. «H», – думает она на ходу. «O». «M». «E». Голова у нее раскалывается от жары и голода, и нет урока яснее. Они целую неделю бредут, как духи, о которых предупреждала ма, а потом падает палец.
* * *
Он появляется в траве, похожий на коричневую саранчу-переростка. Сэм отошла в сторону пописать – она пользуется любым предлогом, чтобы отойти подальше от мух и вони. Люси наклоняется, чтобы получше разглядеть насекомое. Оно не двигается.
Сухой крючок, согнутый в двух местах. Средний палец ба.
Люси принимается громко звать Сэм. Мысль, резкая, как удар по лицу, осеняет ее: если палец потерялся, то рука никак не может отвешивать пощечины. Она делает вдох и распахивает крышку сундука.
Нелли нервно переступает ногами, когда изнутри обвинительно вываливается рука ба. Люси чувствует рвотный позыв, подавляет его. У руки отсутствует не один, а два пальца, две обнаженные кости смотрят на мир, словно слепые глаза.
Люси отходит дальше и дальше, ищет в траве, наконец Нелли и сундук пропадают из виду. И тогда она поднимает взгляд.
Ба научил ее этому трюку, когда Люси было три или четыре года. Она заигралась и потеряла фургон из вида. Огромная крышка неба придавила ее. Бесконечное волнение травы. Она не походила на Сэм, которая от рождения была отважной, все время гуляла сама по себе. Она заплакала. Найдя Люси несколько часов спустя, ба встряхнул ее. Потом сказал, чтобы она посмотрела вверх.
Если простоять некоторое время под открытым небом в этих краях, то случится нечто странное. Поначалу облака бродят бесцельно. Потом они начинают поворачиваться, образуют воронку, которая надвигается на тебя, стоящую в ее центре. Простоишь так достаточно долго и поймешь, что это не холмы сжимаются, это ты растешь. Ты словно можешь сделать шаг и дотянуться до голубых гор вдали, если тебе хочется. Ты словно становишься гигантом, хозяином земель вокруг.
«Если потеряешься еще раз, вспомни, что ты принадлежишь этой земле, как и любой другой, – сказал ба. – И не боись этого. Тин во[11]?»
Люси решает прекратить поиски. Палец мог выпасть за несколько миль до этого места, и теперь он неотличим от костей зайца, тигра или шакала. Эта мысль придает ей смелости. Она возвращается к сундуку, берет руку ба.
При жизни рука ба была огромной и несдержанной, и для Люси прикоснуться к ней было все равно что прикоснуться к гремучей змее. В смерти его рука сморщенная, влажная. Его рука почти не противится. Люси заталкивает ее, липкую, мягкую, внутрь. Несколько хлопков, словно горят сухие прутья. Когда Люси отходит от сундука, руки ба с отсутствующими пальцами не видно.
Она моется в ручье, думая о пальце, который еще лежит у нее в кармане. Теперь ей опять кажется, что он похож на насекомое. Коготь. Прутик. Чтобы проверить, она роняет его на землю. Собачью какашку.
Трава колышется, сообщая о возвращении Сэм, и Люси ставит на палец босую ногу.
Сэм, мурлыча себе под нос, пересекает ручей, одной рукой затягивая шнурок на штанах. Небольшая часть серого камня выглядывает из-за пояса. Остальной камень – удлиненной формы – скрыт под тканью.
Сэм останавливается.
– Я просто… – говорит Люси. – Я просто пить захотела. Нелли там, на месте. Я просто…
Люси смотрит на штаны Сэм, Сэм смотрит на выставленную ногу Люси. Их секреты так плохо скрыты. В течение нескольких мгновений кажется, что одна из них задаст вопрос, за которым может толпиться десяток ответов.
Наконец Сэм спешит дальше. Раздается громкий хруст: Сэм выдергивает траву, расчищая пространство для костра. Люси разворачивается, чтобы помочь ей, втаптывает в почву палец. Сухой земле, такой, как эта, требуется удобрение. Она давит еще сильнее, набрасывает землю сверху. Сильно ударяет по холмику пяткой. Ма предупреждала ее, что такие вещи могут привести к появлению призраков, но, с другой стороны, что может один палец? У пальца нет ни ладони, ни предплечья, чтобы ударить, нет плеча, чтобы размахнуться, нет тела, чтобы придать силу удару. «Вот это правильно», – сказал ба, когда Люси смотрела из другого угла комнаты, как ба обучает Сэм замахиваться.
* * *
Той ночью Люси перемешивает овес одной рукой – ту руку, которой она прикасалась к ба, она прижимает к своему боку. Ощущение липкости не отпускает ее. И словно одна услышанная вполуха мелодия вызывает воспоминание о другой: перед ее мысленным взором возникают пальцы ма. Как они стискивали ее руку в ночь, когда ма умерла.
Сэм говорит.
Ночь, только ночь извлекает слова из Сэм. Когда удлиняющиеся тени окрасили траву сперва в синеватый, а потом в черный цвет, Сэм рассказывает истории. На этот раз про замеченного на горизонте человека на спине бизона. В первую ночь, когда Сэм сказала про погоню, Люси не сомкнула глаз. Но никакие тигры не прыгали на нее, никакие шакалы на поводках, никакие вооруженные люди шерифа. Эти истории только для того, чтобы успокоить Сэм, как другого ребенка успокаивает любимое одеяло. По большей части Люси с благодарностью слушает голос Сэм, хотя тот и обретает хвастливые нотки ба. Сегодня это сравнение не утешает.
– Это смешно, – обрывает ее Люси. – Никаких исторических свидетельств этого нет. – «Учительская брехня» – так с ухмылкой называл это ба. Люси нравится, как длинные слова отвлекают ее внимание от грязной руки. – В книгах написано, что бизоны в этих краях вымерли.
– Ба говорил, что истина, известная народу, не совпадает с тем, что написано в книгах.
По большей части Люси уступает. Но сегодня она говорит:
– Ну, ты же не народ. – Хотя она видит только силуэт Сэм, но слышит, как та с хрустом перебирает костяшки пальцев. – Я хочу сказать, что ты еще не выросла. Мы ведь дети, правда? Нам нужны дом и еда. Но прежде всего нам нужно похоронить его. Уже прошло две недели, как он…
Сэм вскакивает, чтобы затоптать искру, выпрыгнувшую из костра. От ее огня занялся пучок травы. Им следовало очистить участок побольше, следовало потратить больше сил. Следовало, следовало. Каждое маленькое движение в последние дни приближает их к катастрофе – подмигивание звезды навевает мысли о фонаре отряда преследователей, цокот копыт Нелли звучит как щелчок взводимого курка, и Люси с каждым днем теряет энергию, необходимую, чтобы оставаться настороже. Она настолько выпотрошена, что ее может унести ветер. «Пусть горят холмы», – думает она, глядя как Сэм, которая затаптывает пламя, которым зашлась было трава, дольше и яростнее, чем это требуется. Сэм всегда находит какое-нибудь отвлечение, когда чувствует, что Люси собирается произнести то самое слово.
«Умер, – говорит про себя Люси. – Мертв, смерть, умер». Она раскладывает слова, воображая сундук ма в могиле. Земля падает на пряжки и дерево. Сначала горстями, потом полными лопатами – гулкий стук о крышку. У них есть серебро. У них есть вода. Что еще надо Сэм?
– Что делает дом домом? – спрашивает Люси, и Сэм впервые за несколько дней смотрит ей глаза в глаза и видит в них трехногую собаку.
В первый раз Люси увидела эту собаку на противоположном берегу озерца – она выбралась из ручья, вышедшего из берегов после грозы. Это случилось на следующий день после смерти ма, и за пространством стальной воды собака казалась белым пятном. Люси думала, что это призрак, пока та не побежала – ни один призрак не может так хромать. Красный обрубок задней ноги имел потрепанный вид. Собака хромала, как ба. Люси не бросилась за ней вдогонку. Она искала следы захоронения – места, где ба закопал ма.
На следующий день собака появилась снова, и Люси опять не смогла найти могилу. Собака появилась и на следующий день, ее искалеченное тело описывало в воздухе идеальные дуги. Собака появилась и на следующий день, и на следующий, и на следующий, когда Люси тщетно искала могилу, о которой отказывался говорить ба. Собака научилась ходить, бегать, гоняться за опавшими листьями, а ба дома тем временем становился все более и более косолапым. Он разбивал пальцы на ногах, неправильно рассчитывал шаги, падал на скамью, на которой сидела Люси. Девочка, скамья, мужчина лежали на полу, сплетясь друг с другом. Люси, впервые после смерти ма, оказалась настолько близко с отцом, что почувствовала запах виски. Они пытались подняться и снова падали. Ба ударил ее и продолжал молотить, пока она не оказалась прижатой к стене с его кулаком на ее животе.
Люси день за днем все больше времени уделяла изучению собаки. Поражалась ее грациозности среди обломков. В тот день, когда Люси отказалась от дальнейших поисков, день, когда высохло озеро и долина лежала обнаженная без каких-либо признаков захоронения, собака подошла к ней. Вблизи ее глаза были карие и печальные. Вблизи она оказалась сукой.
Люси тайно покормила собаку за домом. Остатками того, что не доел ба, который главным образом пил. Она не боялась, что он узнает о ее поступке, мир ба сузился до внутреннего пространства бутылки, а мир Сэм – до пространства вокруг ба.
Потом наступил день, когда пьянство кончилось. Ба утром отправился на работу и удивил Люси по возвращении: в одной руке мука и свинина, в другой – виски. Сэм тащилась следом; руки Сэм, как и руки ба, были черны от угольной пыли. Чистые пальцы Люси прикасались только к остаткам еды и собачьей морде.
«Правильное вознаграждение за день тяжелой работы», – сказал ба, взвешивая в руке бутылку. Он ударил собаку между глаз.
Собака рухнула, и Люси замерла. Она умела отличать настоящую гибель от притворства. И в самом деле: стоило ба отвернуться, как собака вскочила и понеслась прочь с куском свинины в пасти.
Люси не смогла сдержать улыбку, несмотря на предупредительную дрожь Сэм. Ба увидел. Что-то было посеяно в тот день в остатках материнского сада – урожай боли, горечи.
То было началом нового равновесия. Ба несколько дней подряд оставался трезвым настолько, что мог работать в угольной шахте. После нескольких глотков утром его руки твердо держали кайло. В дни выплаты жалованья он приходил домой в драчливом настроении, и его кулаки сразу же начинали работать в буйном ритме. Люси заучила необходимые действия со своей стороны: бесшумное, проворное исчезновение. Если ей удавалось уйти достаточно быстро, то кулаки ба почти не доставали ее. Сэм заучила действия, необходимые, чтобы втиснуться между ба и Люси, когда танец становился слишком агрессивным.
Как-то раз, когда ба упал после не достигшего цели удара, Люси спросила, не хочет ли он, чтобы она помогала ему и на шахте. Он рассмеялся ей в лицо. Она увидела щербину в его зубах, и это зрелище напугало ее сильнее любого удара. Когда он потерял зуб? Когда открылась дыра в этом близком ей человеке и почему она даже не заметила этого изменения? «Добывать уголь – дело мужское», – проговорил он. Сэм помогла ему подняться, Сэм, которая одевалась как мальчишка, и работала как мальчишка, и деньги получала как мальчишка. Сэм, на руках которой появились мозоли и ссадины, обладала достаточной силой, чтобы поддерживать тело ба.
Их семья тоже научилась перемещаться на трех ногах. А потом собака вернулась.
Как-то вечером ба позвал их за дом. Там они увидели, что он гладит заднюю часть собачьей спины, торчащую из бочонка со свиным жиром. Целая нога, обрубок и флаг хвоста между ними. Ба погладил хвост, потом отошел назад и со всей силы ударил по целой ноге.
– Что делает собаку собакой? – спросил ба. На этот раз, когда собака попыталась бежать, обе травмированные ноги волочились за ней, она могла только ползти. Ба присел и положил палец на колено Люси. – Это вопрос на сообразительность. Ты любишь такие, умная голова.
Он ущипнул Люси. Сэм подошла поближе, чтобы ба не смог завести руку назад для удара. Люси предлагала в ответ лай, кусачесть, преданность. Она отвечала, а щипки перемещались на икру.
– Я тебе скажу, – проговорил наконец ба. Он перестал ее щипать не потому, что трясло Люси, а потому что тряслась его собственная больная нога. – Собака трусливое существо. Собаку делает собакой то, что она может бегать. Это – не собака. Тин во.
– Я не собака. Я тебе клянусь, ба, я не убегу.
– Ты знаешь, почему ушла твоя ма?
Люси вздрогнула. Даже Сэм вскрикнула. Но ба унес ответ с собой навсегда. Он отрицательно покачал головой. Он сказал Люси через плечо, словно даже ее вид вызывал у него отвращение:
– Семья прежде всего. Ты привела к нам вора, девочка Люси, и ты предала нас. Ты сама не лучше вора.
Забавно, но урок, преподанный ба, и в самом деле сплотил семью. «Что делает собаку собакой?» Сэм и Люси принялись обмениваться этими словами в виде шутки, загадки. Произнося их, они разделяли слова и обстоятельства, их породившие: холодный вечер, искалеченное существо. Когда ба прихрамывал домой и засыпал в корыте, когда искал ботинок, который сам же и выкинул в окно, они начинали перешептываться. «Что делает кровать кроватью? Что делает ботинок ботинком?» Смысл этих слов выхолащивался для них по мере того, как росли другие различия: между ростом Люси и ростом Сэм, между лачугой, где читала книги Люси, и большим миром открытых холмов и охотничьих угодий, которые познавала Сэм рядом с ба.
Этим вечером Сэм смотрит на Люси через пламя костра. Она наконец перестала топать.
На мгновение у Люси просыпается надежда.
Но прежнее очарование слов сломано. Сэм уходит одна и исчезает в густой траве.
Какая же она была дура, когда думала, что смерть ба вернет ей Сэм. Думала, что шутки, которые Сэм разделяла с ба, игры, доверительные разговоры заполнят пустоту в ней, в Люси. Она думала даже, что они смогут поговорить о ма.
Сэм не приходит к костру той ночью, хотя Люси ждет ее несколько часов. Она наконец гасит костер, набрасывая на него земляной холмик выше, чем требуется. Обе руки у нее к концу дня покрыты коркой грязи. Она должна была это знать. Собака не может стоять на двух ногах, как и семья.
* * *
Кусочек за кусочком, шаг за шагом они расстаются с частичками себя. Голод изменяет их тела. Через две недели скулы Сэм торчат, как скалистые мысы. Через три недели Сэм вытягивается вверх, как стебель, и худеет. Миновали четыре недели, и теперь, после того как они разбивают очередную стоянку, Сэм уходит в одиночестве и возвращается когда с застреленным зайцем, когда с белкой; револьвер бьет по ее приобретающему взрослые очертания бедру.
Люси тоже охотится на свой манер, пока Сэм отсутствует. Ее охота больше напоминает промывку золотоносного песка. Она трясет сундук и собирает палец ноги, кусочек скальпа, зуб, еще один палец, и каждая часть захоранивается ударом ноги по насыпанной сверху земле. Получив такой удар, ба, вероятно, должен чувствовать себя как дома. А если нет? Что делает призрак призраком? Она воображает дух пальца ноги, плывущий сзади в своем облаке мух. Каждые маленькие похороны бросают в ее пустоту горсть земли, наполняют на короткое время.
Потом наступает череда дней, когда ничто не выпадает из сундука. Безмолвные дни, когда они и словом не обмениваются. Люси трясет сундук с таким остервенением, что его содержимое гремит. Она покрывается потом к тому времени, когда оттуда выпадает кусочек. Он длинный, как палец, но толще. Мягче, со сморщенной кожей. Кости она не видит. Он мнется под ее ногой, как засохшая слива.
Она понимает.
Покрытое грязью и сморщенное, оно ничуть не похоже на то, что она случайно увидела вечером того дня, когда ба похоронил ма. Когда он вернулся с озера, с его одежды капала, стекала вода. Вскоре он разделся, остался в одних трусах. Он потянулся за своей бутылкой, и Люси увидела мелькнувшую плоть под тонкой тканью трусов. Странный и тяжелый фрукт темно-фиолетового цвета.
Что делает мужчину мужчиной? Те части, которые ба и Сэм считали такими дорогими, и тогда не производили на Люси особого впечатления. На этот раз она два раза ударяет пяткой по могильному холмику.