Си Памжань
Сколько золота в этих холмах
Земля
Они спят. Не в могиле, а на мягком, рыхлом холмике над ней. Могила заполнена, притоптана, но они не в полной мере могут вернуть в нее ту землю, которая там находилась изначально. Впервые за два месяца с того дня, когда они бежали из городка, Люси спит глубоким сном. Без сновидений. Хотя она не помнит, как легла Сэм, утром она видит ее тело рядом, грязное и смердящее жизнью.
Влага приходила ночью, те далекие облака испускают сырое дыхание. Лицо Сэм в каплях пота. Грязь у них на коже сгустилась до консистенции земли. Когда Люси пытается очистить лицо Сэм, ее пальцы оставляют полосы даже еще более темные.
Она наклоняет голову, выставляет средний палец. Проводит еще полосу, параллельную первой.
Две тигриные полосы.
– Доброе утро, – говорит Люси черепу, который охраняет могилу. Он, конечно, не обращает на нее внимания, как не обращает внимания на Западные холмы, оставшиеся позади. Он смотрит туда, где горы кончаются. Этим утром, когда воздух предвещает новый сезон, Люси, кажется, может видеть дальше, чем прежде. Она прищуривается – и разве не вершину последней горы видит она? Прищуривается – и разве облака не напоминают кружево? Прищуривается – и разве не видит она новое белое платье, широкие улицы и дом из дерева и стекла?
Люси прижимает пальцы к своему запястью. К бедрам. К щекам, шее, а к груди прижимает так, чтобы не затронуть угнездившуюся там новую боль. С виду она не похудела и не прибавила в весе, но внутри у нее что-то изменилось, угомонилось вместе с телом ба. Влага на ее потрескавшихся губах. Она улыбается, поначалу едва заметно, боясь разорвать сухую кожу. Потом шире. Облизывает губы.
В мир возвращается вода.
Тихонько, чтобы не разбудить Сэм, Люси двигается по стоянке – разбирает дом, сооруженный Сэм для похорон. Расплетает травяные коврики, кладет стебли на могилу, чтобы спрятать ее. Бросает камни назад в ручей. Она собирает ветки, засыпает землей оставшиеся после них отверстия. Укладывает вещи. Седлает Нелли.
К тому времени, когда Сэм садится и удивленно оглядывается, Люси уже возвращает могиле и земле вокруг нетронутый вид, как того и хотел ба.
– Просыпайся, соня. Нам пора в путь. – Люси отряхивает руки. – Новая чистая одежда. Бандана и трусы твоего размера. Новое платье для меня. – Она ухмыляется, глядя на Сэм, а та моргает тяжелыми веками. Люси смотрит на тигриный череп, показывает на него. Потом поднимает руку. Прищуривается в направлении вытянутой руки, словно целясь из ружья. Она целится в горизонт. – Когда мы пройдем за горы, у нас будет куча времени на поиски нового дома.
А Сэм говорит:
– Мы уже дома.
Сэм встает. Идет на восток, как того хочет Люси. Но очень скоро Сэм останавливается. Ставит ногу на тигриный череп.
– Здесь, – говорит Сэм четким теперь голосом.
Одна нога у нее приподнята, голова откинута назад, руки на бедрах: Сэм не отдает себе отчета, какие ассоциации вызывает ее поза. В исторических книгах Люси была масса картинок победителей, стоявших именно так. За ними, на земле, очищенной от бизонов и индейцев, ветер треплет флаги.
Люси опускается на колени, пытается столкнуть ногу Сэм с черепа. Но Сэм стоит твердо. Она с отсутствующим видом постукивает подошвой.
– Шпоры! – говорит Люси. – В настоящем городе обязательно будут настоящие шпоры.
– Они не нужны мне для Нелли. Как не нужен нам и никакой старый город.
– Нам здесь не выжить. Тут ничего нет. Ни одного человека.
– А что для нас когда-либо делали люди? – Сэм проводит носком ботинка по зубам тигра. Мертвая пасть издает нездешнюю музыку. – Здесь тигры. Бизоны. Свобода.
– Мертвые тигры. Мертвые бизоны.
– Давным-давно, – начинает Сэм, и Люси понимает, что ей придется слушать.
Давным-давно эти холмы были голыми. И они еще не были холмами. Они были равнинами. Тогда не было солнца, только лед. Ничто не росло, пока сюда не пришли бизоны. Некоторые говорят, что они перешли через Западный океан по природному мосту, и этот мост разрушился под их весом.
Копыта бизонов вспахали землю, их дыхание растопило ее, в своих ртах они несли семена, а на спинах – птичьи гнезда. Их копыта оставили лощины для ручьев; там, где они падали на землю и перекатывались через спину, появились долины. Они распространились на восток, юг, через горы, равнины и лес. По всем территориям, а потому настало время, когда они прошли каждый дюйм этой земли, они становились крупнее с каждым поколением, вытягивались ввысь, заполняя открытое небо.
А потом, много времени спустя после индейцев, появились новые люди, они пришли с другой стороны. Эти люди вместо семян сеяли пули. Пули были маленькие, но они оттесняли бизонов все дальше и дальше, пока не согнали последнее стадо в долину неподалеку отсюда. В прелестную долину с глубокой рекой. Люди собирались огородить место, куда согнали бизонов, а не убивать их. Они хотели их приручить, смешать их со своей скотиной. Уменьшить в размерах.
Но, когда встало солнце, люди увидели, что холмы за ночь поднялись.
Эти холмы были телами тысяч бизонов, которые вошли в реку и утонули.
От этих холмов исходила такая вонь, что люди были вынуждены уйти. Даже после того, как птицы выклевали у бизонов все внутренности, река так и не возобновила своего тока, и то, что проросло между костей, не было прежней зеленой травой. Трава стала желтой, проклятой, сухой. Она не годилась для рассады. Никто не может правильно обосноваться на этих холмах, пока бизоны не решат вернуться.
Люси десятки раз слышала эту историю. Это была любимая история ба. Но учитель Ли смеялся и показывал в книге правду о последнем стаде бизонов, которые содержались на ранчо одного богача на востоке. Существа на рисунке не доставали до небес, как эти древние кости. Пленение уменьшило их до размеров кротких коров. «Выдумка чистой воды, – ворчал учитель. – Красивенькая маленькая легенда».
После этого, когда ба рассказывал какую-либо историю, Люси уже не видела ни бизонов, рассекающих траву широкими плечами, ни тигриных полос, крадущихся в ночи. Она видела только щербину в лживом рту ба в том месте, где прежде был зуб.
– Как ты и говорила, – напоминает Люси, обращаясь к Сэм. – Это прóклятая земля.
– А что, если мы не прóклятые? Бизоны пересекли океан, как и мы. И тигр пометил ба как особенного.
– Ты не должна верить всему, что говорил ба. И кроме того, территория изменилась, цивилизовалась. Мы можем пойти тем же путем.
Тигриный рык сидит в горле Сэм. На сей раз Сэм этим звуком предупреждает Люси.
Мясо
Сэм перестает говорить о голоде, о холоде. О низких серых тучах, которые бродят у горизонта. Сэм словно хочет переупрямить истину о доме, который не устоит, о тигрином черепе, который, невзирая на весь его рык, не может защитить от голода теперь, когда овес кончился, как и патроны. Люси пытается поговорить об их будущем. У Сэм есть слова только о давно ушедшем прошлом.
Несмотря на затянутое тучами небо, Сэм в следующие дни сияет еще сильнее. Ярче. Каждое утро Сэм восхищается своим отражением в ручье, как любая девчонка… только со своими тараканами. Сэм не укладывает волосы и не расчесывает их. Сэм подрезает свои волосы все короче, пока на голове не остается одна голая кожа. Она радуется потерянным фунтам, заострившимся локтям и впавшим щекам.
И все же в этом тщеславии Люси видит подобие ма.
Когда-то Сэм изучала ма, как теперь изучает себя. Ма преображалась каждое утро, прежде чем отправиться с ба на рудник. Она прятала волосы под шапочку, белые руки – в рукава. Когда ма нагибалась, чтобы завязать шнурки на ботинках, ее лицо почти касалось золы. Как в истории о бедной девочке, которая сидела на ящике с золой, только наоборот. Прежде это был такой костюм, говорила ма. Пока они не накопили достаточно. Когда Сэм заявила, что тоже хочет иметь костюм, ма открыла свой сундук со сладковато-горьким запахом и разорвала красное платье на бандану.
Сэм так ослепительно сияла радостью в тот день, что Люси пришлось отвернуться.
Из всей выцветшей, изношенной в пути одежды одна только эта бандана и сохранила свой цвет. Иногда Сэм напевает мелодию себе под нос, повязывая бандану. Песня, слова которой они обе забыли. Эту мелодию напевала когда-то ма.
* * *
Люси, уставшая, с возражениями, усмиренными голодом, дремлет и днем, и ночью. Ей снятся зеленые деревья с тяжелыми плодами, фонтаны, из которых проливается куриный бульон. Белый пушок появляется у нее на ногах[16]. Она мучается от зубной боли. Ее трясет, она трет подбородок, мечтая о запеченном мясе, о плоти, пережаренной, пересоленной, высушенной, как джерки…[17]
Когда она, моргнув, просыпается в тот день, запах мяса не проходит. Перо дыма рассекает небо, оно поднимается из рощицы у подножия гор.
Слюна наполняет рот Люси. Поначалу сладковатая, потом сгорченная страхом. Приготовленное мясо означает убитое мясо, означает людей с ружьями и ножами. Она будит Сэм. Люси одними губами произносит: «Бежим», она показывает на дымок, на Нелли, на тропинку, по которой у них еще хватит сил дойти до места, откуда вьется дымок. Сэм неторопливо зевает, поводит плечами под рубашкой, такой обтрепавшейся, что, кажется, она рассыплется от этого движения.
Сэм тянется к сковородке. Словно начался еще один день легкой жизни, словно у них есть картошка или бекон для жарки, словно Сэм все еще не понимает, что ее идея жить вдвоем в этих горах – несбыточные детские фантазии.
– Кидай со всей силы – говорит Сэм, передавая сковородку Люси. Сэм берет заточенную острогу и бросает ее в сторону дыма, крича вслед: – Это наша земля, мы будем ее защищать!
* * *
И вот что они находят в сумерках посреди рощи.
Умирающий костер.
Привязанную лошадь.
Мертвеца, полузасыпанного листьями.
Запаха тления еще нет, но мухи уже жужжат в его бороде. Он завернут в шубу из множества шкурок, словно какое-то сказочное существо. Настал час шакала, когда границы исчезают, черта между реальным и нереальным смягчается.
– Посмотри-ка, – шепотом говорит Сэм, а потом пробирается через густые ветки, не сводя глаз с мешков мертвеца и лежащей на них жирной птицы.
Мертвец, таким образом, остается Люси. Во второй раз уже легче – она опускается на колени рядом с покойником. По крайней мере, глаза его закрыты, а не прищурены, шуба чистая, хотя борода и ногти грязные. Люси не может сдержаться – гладит меховые лоскуты: вниз-вверх, вниз-вверх…
Мертвец хватает ее запястье и говорит:
– Не кричи, девочка.
Люси шарахается назад, а человек садится, шурша листьями. Вместе с ним поднимается ружье. Час шакала. Листья, которые укрывали его, чернеют в тени. Но его рука на ее запястье, и это реальность. Его дыхание, блеск оружия, капелька слюны в уголке рта – все это настоящее. Как и его глаза. Странные круглые глаза, где белок гораздо больше зрачка. Они обшаривают Люси.
– Эй, ты, там, не приближайся больше ни на шаг.
Сэм останавливается, в руке она держит один из ножей для свежевания, принадлежащих этому человеку. За ее спиной его мешки – намерения двух девочек яснее ясного.
– Ты провел нас, – воет Сэм, топая ногами. – Ты хотел, чтобы мы решили, что ты мертвый, ты хуньдань[18], ты мерзкий врун.
– Прошу вас, сэр, – шепчет Люси. – Не обижайте нас. Мы не хотели вам никакого вреда.
Человек отводит глаза от Сэм. Смотрит на Люси. Он неторопливо осматривает ее, его взгляд задерживается на ее губах, потом спускается на ее грудь, живот, ноги. Его глаза щиплют ее кожу. Она отирает губы, открывает их, собираясь заговорить. Но никакого звука не получается.
Он подмигивает ей.
– Не делай ничего такого, о чем можешь пожалеть, – говорит человек, обращаясь к Сэм. Это неправильные слова. – Слушай меня внимательно.
Сэм щетинится, ее недавно подстриженные волосы встают дыбом.
А потом человек говорит:
– Мальчик.
Глаза Сэм в сумерках вспыхивают ярче ножа. Люси снова вспоминает ма в золе и восторженный взгляд Сэм. Этот взгляд преображения.
Сэм роняет нож.
– И это тоже, – говорит человек, показывая подбородком на револьвер.
Сэм отпускает пустой револьвер ба. Люси помнит, что револьвер – штука тяжелая, но он, падая, не производит ни звука.
– Я не хочу вреда никому, разве что этим проклятым мухам, – говорит человек. – Ты это знаешь, да? – обращается он к Люси, которая пытается вырвать руку из его хватки. Он отпускает ее так неожиданно, что она падает. – Легко. – Его глаза устремляются на ее ноги, обнажающиеся по-новому из-под подола платья. – Легко.
– Мы тоже не хотели сделать вам ничего плохого, – лукавит Сэм.
– Конечно, нет. Разве мы все не путники? Эта земля не принадлежит никому из нас.
Сэм напрягается. Люси опасается, что Сэм ответит: «Она принадлежит нам». Но Сэм вместо этого говорит:
– Верно. Она принадлежит бизонам.
– Я рад, что они ею делятся, – торжественно говорит человек. – И кстати, у меня есть пара куропаток, если вы можете обойтись без соли.
– Мне не нужна соль, – говорит Сэм, а Люси говорит: – У нас много соли.
Они взяли из солончака кусок соли для еды.
– Вот что нужно человеку, и вот что он любит. – Человек гладит себя по животу и широко открывает глаза. – А еще ему нужна компания, например. Тут становится одиноко. Я возьму немного вашей соли и поблагодарю вас за это. А еще я мог бы воспользоваться девочкой.
Его глаза поедают Люси, как лакомство.
Она предлагает постирать его одежду. Приготовить ему обед. Его глаза увеличиваются в размерах, пока наконец он не начинает гоготать. Он утирает слюну с уголков рта двумя грязными пальцами.
– Я мог бы воспользоваться девочкой, ты ведь девочка, верно?
Люси не знает, что он имеет в виду, но кивает.
– Ты рослая для своих лет. Я сначала не разобрался. Тебе сколько? Одиннадцать? Десять?
– Десять, – лжет Люси. Сэм ее не поправляет.
* * *
Позднее Люси поймет. Его взгляд говорит: ты еще слишком юна, чтобы возражать. Она нервничает во время еды, хотя куропатки такие упитанные, что Сэм присвистывает. Люси наклоняется вплотную к шкворчащему мясу и греет руки.
– Вы из углекопов, – говорит человек, показывая собственные ладони. Под его кожей синие пятнышки, похожие на стайки крошечных рыбок. У Люси лишь одно такое пятнышко – там, где угольная пыль попала в ранку. – Как вам удалось уйти такими чистыми и хорошенькими?
– Я работала только по дому, – говорит Люси, отворачиваясь.
Она стыдится своих рук. Руки Сэм все в синих метках, как и у ба, как и у ма под перчатками. Люси так мало проработала, перед тем как поступить в школу, а потом умерла ма, и ба больше не хотел ее помощи.
– Мы не углекопы, – говорит Сэм.
Как-то вечером пьяный ба приложил ладонь к кухонной плите, чтобы выжечь эти отметины. Пузыри от ожога не заживали у него несколько недель, еще несколько недель ушло на то, чтобы отслоилась мертвая кожа. А отметины остались и на новой коже. Глубоко проникает уголь. «Мы золотоискатели, – настаивал ба. – А уголь – это только временное, чтобы перебиться. Тин во».
– Мы искатели приключений, – продолжает Сэм монотонным голосом. – Мы ни на кого не похожи. – Сэм подается вперед, щурит свои темные глаза. – Мы разбойники.
– Конечно, – говорит человек своим приятным голосом. – Разбойники – самые интересные люди.
Он начинает рассказывать об этих интересных людях. Ветер дует Люси в спину, а потом, прихватив с собой жар костра, несет его на Сэм, лицо которой пылает. Человек дает Сэм кусочек куропатки и мрачно кивает, выслушав ее оценку. Он позволяет Сэм нарезать мясо. И только когда они заканчивают есть, человек спрашивает.
– Так откуда вы родом? Вы что-то вроде дворняг, помеси?
Сэм напрягается. Люси пододвигается ближе к сестре, она готова усмирить Сэм, положив руку на ее плечо. Хотя этот человек задал свой вопрос позднее, чем задавало его большинство, его суть та же, что и у всех. Люси никогда не знает, как на него отвечать. Ба и ма не дали ясных ответов. Они все ходили вокруг да около в путанице мифов и полуправд, которых не найдешь в книгах учителя Ли, которые смешаны с тоской, заставлявшей слова ма воспарять ввысь и рассыпаться на части. Таких, как мы, здесь больше нет, говорила ма с печалью, а ба с гордостью. Мы пришли из-за океана, говорила она. Мы самые первые, говорил он. Особенные, говорил он.
К удивлению Люси, Сэм дает единственный правильный ответ.
– Я – Сэм. – Ее подбородок взлетает вверх. – Она – Люси.
Это явная дерзость, но она, кажется, удовлетворяет человека.
– Слушайте, – говорит он, подняв руки. – Дворняги – мои любимые люди. Я сам помесь. Я не имел в виду ничего плохого. Я только очень хотел узнать, откуда вы пришли сейчас. Вы, по вашему виду, давно странствуете. И кажется, бежали в страхе.
Люси и Сэм переглядываются. Люси отрицательно качает головой.
– Мы родились на этих холмах, – говорит Сэм.
– И никогда их не покидали?
– Мы жили в разных местах. Мы прошли многие-многие мили.
– Тогда вы, конечно, знаете, что есть в этих горах, – говорит человек, и на его лице появляется улыбка. – Мне не нужно говорить вам о существах, которые прячутся там наверху, спасаясь от шахтеров. И вы наверняка должны знать все о том, что находится за этими горами, на равнинах и дальше. Вы, конечно, знаете, что есть звери покрупнее бизонов, железный дракон, например.
Сэм в восторге.
– Животы, набитые железом и огнем, – шепчет человек. Он хороший рассказчик, как ба. А может, лучше. – Поезда.
Люси ничем не выдает, что этот человек и ее заинтриговал. О поездах говорил учитель Ли. Судя по словам этого человека с гор, за последние несколько лет поезда еще больше продвинулись на запад.
– В городке прямо за горами есть станция. Ходят разговоры о том, что и через горы проложат пути, но в это я поверю, когда собственными глазами увижу. Ни одному человеку на этом континенте такое не под силу. Помяните мои слова.
Костер догорает. От двух куропаток остались одни кости, но голод не оставляет Сэм. Человек любезно выкладывает одну историю за другой прямо в ее открытый рот. О поездах и других металлических штуковинах, о трубах, которые изрыгают дым, как громадные животные. О диких лесах, тянущихся далеко на восток, о льдах на севере. Он рассказывает о пустынях, и в какой-то момент Люси зевает. Зевок получается большой, во весь рот. Когда она снова открывает слезящиеся глаза, человек смотрит на нее недовольным взглядом.
– Я тебе наскучил, девочка?
– Я…
– Я-то думал, вам двоим будет интересно послушать истории старика. Господь свидетель – на западе мало развлечений. В этих местах? – Голос его становится жестче. – Что может привлечь сюда человека? Углекопы опустошили эти холмы. Шагу не ступишь, чтобы не провалиться в какую-нибудь дыру, вырытую этими извечными дураками.
Сэм молчит.
– На востоке чудес куда как больше. И больше пространства, чем на этой треклятой территории. На запад в поисках золота пришли наихудшие люди.
– Какие? – говорит Сэм.
– Убийцы. Насильники. Опозоренные. Люди слишком мелкие или глупые, чтобы заработать на жизнь у себя дома.
– Мой ба говорил… – голос Сэм звучит пискляво. – Ба говорил, что западные территории когда-то были самым прекрасным местом на земле.
– Я ни за какие деньги ни шага больше не сделаю в сторону запада. – Человек бросает в том направлении косточку куропатки. – Это мертвое место, они там все засунули головы в шахты и рассказывают друг другу, что солнце – тоже слухи.
Рябь, похожая на смех, пробегает по его словам. Но он не жил на этой земле и не работал на ней, не видел, как утро золотит эти холмы, иначе он бы не ходил по ним, не замечая их красоты.
– Мой ба… – говорит Сэм.
– Может быть, твой ба был одним из этих дураков.
Некоторые люди пьянеют от виски. Этот человек с гор пьянел от собственного красноречия. Расслабившийся и беспечный. Он оставил свой нож для свежевания у костра, воткнул его в землю между собой и Сэм.
Люси видит, что Сэм видит нож.
Она думала, что жаждет избавиться от призрака ба. Но в этот момент ей хочется снова увидеть мстительный прищур Сэм.
Человек с гор хлопает Сэм по спине, смеется, говорит, что пошутил, когда назвал Сэм мальчиком, уподобляет Сэм маленькому индейцу, которого он держал у себя целую зиму и который помогал ему расставлять ловушки, спрашивает у Сэм, не хочет ли она услышать об этом. Сэм отводит взгляд от ножа. Да, говорит Сэм. Да, да.
* * *
Сэм ненавидит женскую работу. Испытывает извращенную гордость при виде расходящихся швов, сожженной еды. И тем не менее Сэм стоит утром, размешивая варево в кастрюле, а лучи солнца только начинают проникать через кроны деревьев. Зрелище такое умильное, будто оно приснилось Люси, правда, иллюзию сна нарушает человек с гор – громко дает советы.
Варево, которое размешивает Сэм, похоже на землю, но имеет вкус мяса. Пеммикан – так называет это блюдо их новый знакомый. Вяленая оленина и растертые ягоды. Люси ест быстро, она чуть давится, жалея, что ей не хватает смелости выплюнуть эту еду.
Этим утром они меняются местами: теперь рассказывает Сэм, а он поедает деликатесы слов круглыми, как обеденные тарелки, глазами. Сэм рассказывает про револьвер и банкира, про двух мальчиков и их мешок с припасами. Человек смеется, ерошит волосы на голове Сэм и провожает Сэм и Люси на их стоянку.
Какое есть у Люси право подозревать человека, который проверяет распухшее колено Нелли, который дает им овес и мешок с пеммиканом? Который рисует карту на куске шкуры и обводит кружком город сразу за горами?
– Тебе это точно понравится, мальчик. Скоро откроется ярмарка, самая большая на сто миль вокруг. Город довольно большой, вы там увидите изысканных леди, а еще индейцев, бакеро и преступников – всяких людей, еще покруче меня.
Сэм не говорит ему «мы остаемся здесь». Сэм говорит:
– А вы куда направляетесь?
– А как называется этот город? – вмешивается Люси.
– Суитуотер[19], – говорит человек.
Ого.
У Люси течет слюна. Даже в трудные годы у них было немного сахара и соли. Но в стране искателей золота и добытчиков угля ни за какие деньги нельзя было купить глотка свежей воды. «Суитуотер» сверкает в голове Люси, как тигриный череп, и она почти не обращает внимания на то, что человек кладет руку на холку Нелли, чтобы задержать их еще на минуту.
– Вы помните, я рассказывал про моего мальчишку-индейца? И вот я подумал. Может быть, я могу взять еще одного мальчика. Мои пальцы, – он вытягивает руку, – уже не такие ловкие, как прежде. Мне нужны руки поменьше, чтобы помогать мне и чтобы я мог поделиться тем, что знаю.
Молчание такое же тяжелое, как грозовая туча. И не такое уж категорическое.
– Это любезно с вашей стороны, – говорит Люси, чувствуя, как узлом завязывается у нее желудок. – Но у нас планы. Семейные дела.
Человек оглядывает ее с головы до ног в последний раз.
– Лучше поспешите, пока дождь не начался.