Сидар Бауэрс
Астра
– Я так думаю, мне, по крайней мере, надо проверить, как там обстоят дела, – ответил Рэймонд.
– Знаешь, на сегодня с меня Дорис хватило. Я лучше подамся к козам.
– Как знаешь, – сказал Рэймонд, остановил грузовичок и высадил парня.
Доехав до вершины холма, он какое-то время пристально смотрел через окно на Лагерь – каменистую расчищенную поляну с рядом берез у крутого склона, школьный автобус, широкий жилой трейлер, барак и столовую на свежем воздухе с потрепанным от порывов ветра брезентовым тентом. Смотреть было особенно не на что, зато все это принадлежало им с Дорис.
Они решили начать обустраиваться именно в этом месте, потому что, когда впервые уселись на краю обращенного к западу утеса и взглянули на долину, им представилась картина раскинувшейся внизу Фермы. Рэймонд и Дорис поклялись друг другу завершить там свои дни, когда вместе состарятся, коротая время в мире и дружбе. Возможно, Рэймонд не собирался выполнять это обещание, возможно, он не хотел иметь ребенка, но решиться на то, чтобы бросить Дорис или предать их мечту, он тоже никак не мог.
Небо к этому времени уже полностью заволокло тучами, понемногу стали падать снежинки, но Рэймонд знал, что над спустившейся тьмой сияет Венера, а по соседству ясно мерцает пояс Ориона. В то утро, проснувшись от звуков женского пения, он порылся в рюкзаке, вынул свою книжку по астрологии и выяснил, что ночью объявятся и Геминиды и всю следующую неделю будет идти метеоритный дождь. А новорожденное дитя может видеть так далеко? Может оно видеть небо? Он даже удивился, обнаружив, что теперь, когда решение было принято, думать о ребенке стало не так тяжело, как раньше.
Ему было интересно, придумала ли уже Глория ребенку имя. Ее подруга Клода назвала сына Фридом, но Рэймонду такое имя не понравилось[1]. С таким именем пареньку было непросто жить. Свобода – это то, что нужно завоевать или заработать. За красивые глаза ее не предоставляют. И потом, не стоит навязывать свои убеждения собственным отпрыскам таким способом. И меняться человеку не надо просто потому, что он стал родителем, – с ним самим такого наверняка не случится. Рэймонд решил, что выйдет на орбиту вокруг ребенка и его матери, как одна из дальних лун Юпитера. Если им захочется остаться здесь, он отдаст им свою избушку, а себе построит другую хибару у реки. Может быть, ребенок будет к нему время от времени забегать, и тогда он сможет его научить орудовать топором и мотыжить кукурузу. А со всем остальным вполне справится Глория.
Рэймонд вынул из кармана игральный кубик, пощупал пальцами числа, ощутил в руке его тяжесть. Обычно он не был сентиментален в отношении вещей, но этот предмет всегда держал при себе. Он нашел его в ящике тумбочки, стоявшей у кровати его матери, вечером того дня, когда она ушла, и это стало единственным вещественным напоминанием, которое от нее осталось. Он поднес кубик к губам, поцеловал его, потом положил в карман.
В его избушке резко, со стуком, распахнулась дверь, на землю Лагеря лег слабый отсвет свечей. Из помещения вихрем вылетела Дорис и решительно направилась к грузовичку.
– Я сомневалась, что снова тебя увижу, – сказала она, когда Рэймонд опускал оконное стекло.
– Я тоже не был в этом уверен… У вас здесь все в порядке? – Ему удалось выдавить вопрос, несмотря на то что внутри у него все сжалось.
– Все в порядке? Да нет, я бы так не сказала. Побожиться могу, Глория дожидается твоего возвращения, чтобы родить ребенка. Она вроде как в себе его зажимает. Я все говорила ей, что ты придешь, хотя сама понятия не имела, так это или нет. Это единственное, что ей хоть как-то может облегчить страдания.
– Черт, – негромко процедил он сквозь зубы. – Ну и что ты хочешь, чтоб я сделал?
– Мне нужно, чтобы ты вошел в свою избушку, сказал Глории, что любишь ее, что хочешь этого ребенка и что с твоим семейством все будет хорошо до скончания времен.
В этих словах не было и намека на шутку, однако Рэймонд чуть не рассмеялся.
– Я не могу этого сделать, Дорис. Угомонись.
– Знаю, что не можешь, но должен.
Положив руки на руль и прислушиваясь к негромкому перестуку связки ключей, один из которых оставался в замке зажигания над правым коленом, он вернулся к мысли о побеге. Потом вновь обратил внимание на подругу.
– Ладно, буду тут торчать. Я остаюсь. Но при этом не собираюсь корчить из себя не того, кто я есть. Врать, как тебе хочется меня заставить, я не могу.
– Нет, можешь. Здесь до ближайшей больницы многие мили, и мы должны делать все, что от нас зависит, – сказала Дорис. – Пожалуйста, сделай, как я тебя прошу, а в остальном можешь поступать по-своему. Никто тебе не будет говорить, как растить твоего ребенка. Мне до этого дела нет. Но в этот вечер мне нужно, чтоб ты соврал. Правду начнешь говорить, когда завтра взойдет солнце.
Рэймонд стоял внутри у самой двери избушки, которую сам мастерил по бревнышку, доска к доске, каждую оконную раму прилаживал своими руками. В центре комнаты на раскаленной печурке отчаянно бренчал крышкой кипящий чайник. Войдя с морозца в теплое помещение, Рэймонд почувствовал, что от внезапной смены температуры кожа по всему телу начала слегка зудеть и покалывать. Воздух был плотным, влажным, запах стоял не такой, как раньше. Теперь тут пахло потом и металлом, осадочными горными породами и недавно распаханной землей.
Он изо всех сил старался не привлекать к себе внимание, просто стоял у входа и смотрел на трех женщин. У всех на лбу выступили капельки пота, рукава были закатаны по локти, напряженная сосредоточенность придавала их лицам суровое выражение. Теперь они не пели. Он решил, что время песен прошло. Или песни не помогли, как на то рассчитывала Глория. Или уже было поздно – кто знает.
– Ты вернулся, – сказала Глория, подняв на него взгляд. В ее больших глазах отражалось напряжение и что-то еще – должно быть, страх. Рэймонд посмотрел прямо на нее и кивнул. – Ты останешься здесь со мной?
Это, по крайней мере, он мог ей пообещать.
– Да, останусь, – ответил он.
Сразу после этого ее пальцы впились в простыни, взгляд помутился и она начала негромко стонать. При этом у Рэймонда возникло ощущение, что с ходом минут комната как будто увеличивается в размере. Стропила поднимаются, доски пола удлиняются, бревенчатые стены расширяются. Избушка, которую он построил для себя одного, превращалась во что-то вроде храма – святилища, контроль над которым был ему неподвластен. Наоборот, все существо Рэймонда в итоге сдалось на его милость. Плечи опустились, руки плетьми обвисли по бокам. К чему бороться? Он ведь только человек. Небольшой. Незначительный. Напуганный, как все остальные. Единственной разницей между вчера и сегодня оказалось то, что теперь уже нельзя было сказать, что он в этой истории один как перст.
Кимми
Теперь мама Кимми во всем установила правила. Например, ложиться спать всегда надо было в семь часов, руки надо было мыть перед едой и после еды, Кимми не разрешалось поднимать, обнимать или целовать ее маленькую сестричку Стэйси. Еще одним правилом был тихий час, и каждый день в течение этих на самом деле двух мучительно долгих часов Кимми приходилось оставаться в своей спальне, пока малышка спала. Это было особенно противно, потому что здесь она терпеть не могла свою комнату. Стены в ней белые, голые, пахнет, как новым ковриком или краской; а в старой ее комнате в старом доме стены были обшиты деревом, как на пиратском корабле, там был темный чулан, манящий тайной опасностью, и ворсистый ковер цвета морской волны, в котором терялись всякие шарики, бусинки, детали пазлов и кукурузные зернышки. Та старая комната была в тысячу раз лучше.
Когда они три недели назад переехали в этот дом, Кимми привезла с собой все свои игрушки: маленьких лошадок, медицинский набор, всех Барби, коллекцию Тряпичных Энни и розовый деревянный кукольный дом. Но в ее новой комнате они выглядели совсем по-другому, все были какие-то вроде даже как потрепанные. Как будто за время долгого переезда в грузовике потускнел весь их искрометный блеск. Мама не понимала суть проблемы. Она считала, что Кимми надо перестать хныкать и быть благодарной за переезд в дом, где на стенах нет следов грязных пальцев предыдущих жильцов.
На самом деле Кимми больше всего хотелось перенести игрушки в гостиную. Если бы она могла играть под большим окном около высоких напольных часов и мама была бы рядом, может быть, ее куклы как-то опять вернулись бы к жизни. И дни, наверное, тянулись бы не так мучительно долго, когда каждая секундочка по-черепашьи тащится по циферблату. Но и на этот случай тоже есть правило: игрушки Кимми не должны покидать пределы ее спальни ни при каких обстоятельствах.
– А что, если малышка дотянется до туфельки на шпильке у твоей куклы, схватит бусинку, пуговичку или стеклянный шарик, положит в рот, проглотит и задохнется? – постоянно спрашивала мама. Как будто Кимми забыла семерых своих братиков и сестричек, которым не удавалось оставаться на этом свете живыми. Как будто она забыла горючие мамины слезы после потери каждого ребенка. Или что мама никогда не включала яркий свет. Или как у нее дрожали руки. Или как она могла часами сидеть на диване, в то время как в раковине скопилась целая гора посуды, а потом оправдываться с полными слез глазами: «Мне просто немного взгрустнулось, вот и все», – хоть было ясно как божий день, что на душе у нее с неистовой силой скребли кошки.
С рождения Кимми прошло целых семь лет, когда наконец на свет появилась прекрасная, здоровенькая малышка Стэйси, но именно это событие привело к тому, что число правил удвоилось, стиснув Кимми, как слишком сильно затянутый вокруг талии пояс. И теперь, когда мама должна бы быть счастлива, она стала всего бояться. Ей было страшно от того, что у ребенка могла сломаться косточка, выскочить сыпь или что девочка задохнется во сне, если пеленки перекроют доступ воздуха. Она всегда протирала абрикосы и горох на кухне, вытирала все поверхности в доме дезинфицирующими средствами и никогда никуда не хотела выходить, опасаясь, что какой-нибудь заразный незнакомец попытается коснуться щечек Стэйси своими грязными руками. Складывалось впечатление, что мама думает только о том и занимается только тем, чтобы сохранить ребенку жизнь, даже если ради этого ей надо будет забыть обо всем остальном. Даже если ей и о Кимми придется забыть.
Обычно, когда наступал тихий час, Кимми пряталась под одеялом от своих игрушек с погасшими глазами. Сползала в изножье кровати, находила там, где одеяло было заправлено под матрас, самое темное место, и принюхивалась в поисках застоявшегося запаха своей старой комнаты в складках стеганого одеяла. Время как будто поворачивало вспять, сестра еще как будто не родилась, но воздух постепенно становился жарким, и, начав задыхаться, она скидывала одеяло, чтобы глотнуть свежего воздуха новой комнаты. Однако в тот день, утомленная рутинным однообразием действа, вместо его повторения Кимми решила взять бумагу с карандашом и записать названия всех птиц и зверей, которые покажутся в окне. Все, кого она увидит за окном, будут занесены в список: утки, птицы, скунсы, олени. Она станет делать как мама, когда та играет в слова, – поставит четыре вертикальные палочки, а потом перечеркнет их пятой горизонтальной, и тогда они будут выглядеть как часть забора из штакетника.
Ей не разрешают открывать окно, потому что неизвестно, как легкие малышки Стэйси будут реагировать на пыльцу или на пыль, поэтому приходилось смотреть на чудесный летний день сквозь оконное стекло. Окно ее, к сожалению, всего в трех футах от земли, поэтому панорама открывалась не ахти какая. Внизу проходит покрытая гравием дорожка к гаражу, за ней неширокая полоска лужайки с побуревшей травой. Еще через несколько футов тянется сколоченная из редких жердей ограда, отделяющая их участок от соседского поля, где растет высокая переливчатая трава, которая со временем станет сеном. А вдалеке можно различить вершины двух не очень высоких холмов, поросших чахлыми деревцами.
Через двадцать минут у Кимми на бумаге набралось только шесть отметин, и все обозначали птиц. Она уже была готова прекратить свое занятие и залезть под одеяло, но тут заметила за оградой какое-то движение. Должно быть, там какое-то животное. Большое и бурое. Олень может быть бурым, подумала она, и медведи тоже. Сделала на бумаге отметку, поправила ленточку на голове, потом стала всматриваться в проемы в изгороди. Ошибки быть не могло – кто-то там двигался взад и вперед, оставаясь при этом частично скрытым травой. Потом это существо поднялось на задние лапы и стало ей махать. Оказалось, что это девочка. В забавном вельветовом платье. А рядом с ней вертелся пес черно-белого окраса с высунутым ярко-розовым языком.
Кимми напряженно вглядывалась в окружавшее девочку пространство. Где же ее родители? – недоумевала она. Ей самой было запрещено одной выходить из дома даже на веранду, чтобы полить анютины глазки.
Не успела она решить, надо ли ей помахать в ответ или просто улыбнуться, девочка пожала плечами, что-то сказала собаке, раздвинула высокую траву и исчезла в ее зарослях.
На следующее утро Кимми проснулась, надеясь, что девочка вернется. Она подошла к окну и выглянула во двор – там только мышка бежала по гравию. Кимми оделась и снова посмотрела в окно: солнце поднялось чуть выше, но девочки не было. Утро тянулось целую вечность, и, когда в конце концов пришло время обеда, Кимми охватило беспокойство, она расщипала на кусочки свой бутерброд, понадкусывала все морковки и взлохматила себе волосы.
– Не болтай ногами, сиди спокойно, – сказала мама.
– Извини. – Кимми решительно уперла пальцы ног в линолеум. Малышка Стэйси стукнула своей обрезиненной ложечкой по подносу и загукала. – Можно я попробую ее покормить? – спросила она, заранее зная, какой будет ответ.
– Ты еще маленькая, моя дорогая.
– Ты как будто и меня все еще считаешь младенцем, – проворчала Кимми себе под нос.
– Это что еще такое, детка?
– Ничего.
Маленькая Стэйси внимательно за ними наблюдала, потом стала смеяться, смех перешел в пронзительный, радостный вопль, и она швырнула ложку на пол. Мама что-то запричитала, вроде как делая малышке выговор, и начала убирать со стола.
Вернувшись в свою комнату к тихому часу, Кимми сразу же подошла к окну, потянула за шнурок и до самого верха подняла жалюзи. Вот так! Именно так, как ей очень того хотелось, – девочка сидела на корточках сразу же за оградой. Увидев Кимми, она встала и теперь не просто махнула рукой, а стала жестикулировать обеими руками, явно приглашая ее выйти из дома.
А мне разве можно? Кимми отпустила шнурок, и жалюзи со стуком упали на подоконник. Она плюхнулась спиной на пол, чтобы подумать, и тут мама резко распахнула дверь в комнату.
– Тише, – сказала она, прижимая малышку к груди. – Что ты как ненормальная с таким грохотом шмякаешься об пол? Неужели не можешь тихо себя вести, пока я укладываю Стэйси? Или я слишком много прошу?
– Прости, мамочка.
Дверь затворилась, мама запела в соседней комнате колыбельную; когда она укачивала малышку, под ногами у нее поскрипывал пол. Кимми помнила то время, когда мама так укачивала ее и пела колыбельные ей. Когда-то она сделала маму такой счастливой, что потом та снова и снова пыталась родить еще ребенка, чтобы семья стала больше.
– С тобой все было так легко, так хорошо. Ты меня вдохновляла, – говорила ей мама. Но Кимми не нравилось слово «было». Оно только лишний раз подтверждало то, что она знала и так: теперь от того времени остались одни воспоминания.
Каждый раз, когда мама беременела, Кимми нежно прижималась ушком к раздутому, гладкому маминому животу и прислушивалась, как там копошится и хлюпает незнакомое ей существо, представляя себе, чему она будет его учить: кувыркаться, танцевать, заплетать косички. Но даже несмотря на то, что с малышкой Стэйси все было в порядке, Кимми ничего не разрешали показывать сестренке. А когда родители сказали ей, что они переезжают на север Британской Колумбии, где ее папа, офицер Королевской канадской конной полиции, будет патрулировать двухсоткилометровый участок дороги, проходящей между Баркервиллем, Ланном и Хиксоном, Кимми плакала дни напролет. Она переживала из-за того, что ей придется расстаться с друзьями, и была уверена, что возненавидит места, куда им придется переехать, но мама сказала, чтобы она не дурила.
– У тебя же есть сестричка, – добавила она. – Тебе всегда будет с кем играть.
Но, если смотреть правде в глаза, Кимми чувствовала себя еще более одинокой, чем раньше.
Может быть, эта девочка с другой стороны изгороди сможет все исправить? Как-то Кимми видела по телевизору передачу про детей, которые из жестяных банок и веревочек делали телефоны. Они соединяли тонкими веревками банки в двух соседних домах и устраивались у окон, чтобы поболтать. Почему бы ей не попробовать сделать то же самое? Девочка может продолжать прятаться за забором, сама она устроится у окна, а их слова будут перелетать через дорожку к гаражу по натянутой бечевке.
Кимми встала на колени, приподняла с одного краешка жалюзи и прямо перед собой увидела девочку, прижавшуюся лбом к оконному стеклу. Как будто Кимми смотрела в мамино увеличительное косметическое зеркало, но глаза были не ее и лицо выглядело совсем по-другому. Черты лица были перекошены наподобие лоскутного одеяла. Кимми поняла, что смотрит на шрамы. Слева от носа через губы и далее вдоль линии челюсти проходили ярко-красные бороздки, одновременно прекрасные и пугающие. На какой-то момент она представила, что это и в самом деле зеркало – что она смотрит на собственное отражение, что это она находится снаружи и ничего не боится, и что она совсем не похожа на свою маму. Охватившее ее чувство было настолько сильным, что, когда девочка насупила густые брови и отстранила лицо от стекла, Кимми вскочила на ноги, до самого верха отдернула жалюзи и настежь распахнула окно, чтоб не оставить девочке пути к отступлению, как в прошлый раз.
– Привет, – прошептала Кимми, затаив дыхание. – Можешь залезать, только совсем-совсем тихонечко.
Девочка ухмыльнулась, быстренько перемахнула через подоконник и, не сказав ни слова, опустилась на коврик. На ней было то же самое вельветовое платье, как и днем раньше. Кимми обратила внимание на то, что ноги ее были покрыты следами от укусов насекомых и ссадинами, а нечесаные космы выглядели так, будто она обрезает их хлебным ножом. Когда девочка заправила за ухо прядь почти черных волос, Кимми внимательно посмотрела на ее шрамы, тугие и блестящие. Девочка чем-то напоминала сказочный персонаж, сошедший со страниц книги. Как Гретель, фея Динь-Динь или Красная Шапочка. Храбрая. Отважная. Она и глазом не моргнет, столкнувшись с диким зверем, ведьмой или кем-нибудь пострашнее. И не боится незнакомцев. Кимми не могла противиться нахлынувшим чувствам: она уже полюбила ее всем сердцем.
Девочка прошлась по комнате Кимми, осмотрела ее игрушки, провела пальцами по полкам, ее грязные босые ноги оставляли на ковре золотистые и серебристые отпечатки, похожие на волшебную пыль. Вспомнив о маме в соседней комнате, Кимми быстренько подперла дверь стулом и шепотом сказала:
– Меня зовут Кимми. А тебя как?
Девочка подняла голову, чудаковато сощурилась, но ничего не ответила.
– А тебя как зовут? – повторила вопрос Кимми и сделала шаг в ее сторону.
Девочка взяла с полки Тряпичную Энни и, перед тем как ответить, понюхала ее волосы.
– Астра, – сказала она, и губы ее расплылись в улыбке, обнаружившей два недостающих передних зуба.
– Ой, какое красивое имя, – застенчиво произнесла Кимми, вспомнив, что при знакомстве с кем-то этому человеку надо сказать что-нибудь приятное, – так учила мама. – Но ты должна вести себя очень тихо, если хочешь здесь остаться. Я ничего про тебя маме не рассказала, а она не позволяет мне ни с кем играть, пока не встретится с их родителями.
– Рэймонд.
– Кто это – Рэймонд?
– Он просто Рэймонд. – Астра села на краешек кровати и стала слегка покачиваться. Кимми подумала, что Рэймонд тоже герой какой-нибудь волшебной сказки. – Знаешь, мне очень нравится твой дом, – призналась Астра. – Он такой странный и на удивление белый.
Кимми улыбнулась и, надеясь поразить ее еще больше, сняла с верхней полки стенного шкафа свой рюкзачок и вывалила на кровать содержимое.
Астра взяла один из блокнотов и стала его листать.
– Зачем тебе все это барахло?
– Для школы, глупышка.
– А я в школу не хожу. Рэймонд в нее не верит. Он считает, что детей надо учить навыкам и умениям, которые могут по-настоящему пригодиться в жизни. Он говорит, школа только превращает людей в баранов. – Выражение лица Астры было вполне серьезным, и Кимми задумалась, почему кто-то считает, что детей в школе учат именно этому. Но не успела она задать вопрос, как Астра продолжила: – И мне тоже хочется с тобой подружиться, правда хочется, но сначала я должна тебе сказать что-то важное. Кое в чем признаться, чтоб успокоить совесть.
– Ладно, – нерешительно сказала Кимми, поправив ленточку на голове.
– Когда строили этот дом, я его прокляла заклятьем на вороньем скелете. – Она хлопнула руками по бедрам, уперлась взглядом в пол и продолжила говорить о том, что раньше как раз там, где теперь комната Кимми, росла гигантская ель с огромными голубовато-зелеными ветками, спускавшимися почти до земли. – Я смотрела, как ее рубили и потом выкорчевывали корни. А потом эти душегубы даже ни одного деревца тут не посадили. Они не восполнили потерю Земли! Тогда я дождалась, когда строители разойдутся по домам, и палочкой затолкала кости в сырой цемент. Клянусь тебе, что никогда бы этого не сделала, если б знала, что ты будешь жить в этом доме.
Кимми стояла, раскрыв рот именно так, как мама терпеть не могла, но ей было все равно. Эта история со всей очевидностью доказывала, что Астра – чародейка. А вороньи косточки объясняют, почему этот дом ей самой не нравится так, как нравился старый дом в Ванкувере, почему здесь игрушки ее были не так хороши, как раньше, и почему с тех пор, как они сюда переехали, с мамой ей совсем не стало легче.
– Сколько же будет длиться твое заклятие? – полюбопытствовала Кимми. Потому что при мысли о жизни в этом проклятом доме она приходила в легкое замешательство и одновременно испытывала возбуждение, схожее с тем, какое будоражит, когда переживаешь приключение.
– Этого я не могу тебе сказать. Думаю, раньше или позже его действие пройдет. Так ты можешь меня простить?
– Да, конечно, я ни чуточки на тебя не обижаюсь, – ответила Кимми.
Астра встала с кровати, подошла к шкафу и начала перебирать висевшие на перекладине вешалки с одеждой.
– У тебя здесь так много хороших вещей! – сказала она и сняла с плечиков новый белый свитер Кимми, который та хотела надеть в первый школьный день. Спереди на нем была картинка: серый котенок с блестящим бантиком между стоящими торчком острыми ушками. Астра через голову натянула свитер на себя.
– Я возьму его у тебя пока что поносить.
– Что, насовсем? – спросила Кимми.
– У тебя он тоже любимый? Тогда мы можем носить его по очереди. Нормально будет.
Кимми не знала что ответить. А если мама обнаружит, что свитер пропал из шкафа?
Устроившись на полу, Астра придвинула к себе кукольный дом и предложила переделать его в конюшню. Не переставая тихонечко болтать и не спрашивая разрешения, она срезала ножницами для рукоделия прическу Тряпичной Энни, смастеренную из оранжевых ниток, и сделала вид, что это сено, которым она кормит лошадей. Включившись в игру, Кимми нашла в шкафу коробку с игрушками и добавила к лошадкам Астры деревянных свинок, козочек и змеек. Потом села и стала смотреть, как новообретенная подруга расставляет зверюшек на ковре. Кимми была счастлива – ей казалось, что в руках Астры игрушки вновь возвращаются к жизни.
Когда они играли, Астра задавала Кимми вопросы о «туалете с унитазом», о «душе с горячей водой», о комнате ее маленькой сестренки. Расспрашивала о маме с папой, о том, нравится ли ей сидеть и кушать «внутри» столовой. Когда Кимми сказала Астре, что ей не разрешают одной выходить из дома, та заявила, что это «жестоко». И хотя Кимми понятия не имела, что значит это слово, ей понравилось его звучание, то, что Астра такая разговорчивая, все ее странные слова, и потому она согласилась:
– Да, это очень жестоко.
– Слушай, а что случится, если меня здесь поймают? – спросила Астра. – У тебя будут неприятности?
– Ну да, меня обязательно накажут.
– А что бывает, когда наказывают?
– Это когда тебе не разрешают выходить из дома или ходить в гости к друзьям. – Кимми помолчала, потом добавила: – Подожди-ка, может быть, я уже наказана?
Астра так задорно рассмеялась, что даже упала на ковер и, задыхаясь от смеха, проговорила:
– Мне бы совсем не хотелось быть на твоем месте! Жизнь у тебя просто жуткая. – Заметив, что эти слова задели Кимми, она сказала: – Ладно, не переживай. А тебе разве хочется все время быть самой собой? Постоянно в доме околачиваться? Я даже представить такое не могу.
Кимми на секунду призадумалась.
– Может быть, и нет.
Когда они услышали, что ребенок проснулся, Астра вскочила на ноги и подошла к окну.
– Можно мне завтра прийти где-то в это же время?
– Да, приходи. Тогда будет моя очередь носить свитер? – спросила Кимми, решив, что готова согласиться с тем, чтобы носить свитер по очереди, если в таком случае Астра точно будет возвращаться.
– Конечно, все будет в порядке, не переживай, – сказала Астра и выпрыгнула из окна на гравий дорожки, хрустнувший у нее под ногами. Перед тем как махнуть на прощание рукой, она перелезла через ограду и погладила своего пса, который терпеливо ждал ее все это время.
Кимми рассмеялась, сердце радостно билось; хоть мама и рассердилась бы, узнав, что она позволила незнакомке пробраться к себе в спальню через окно, теперь это не имело никакого значения. Она будет нарушать это правило снова и снова, если они с Астрой смогут оставаться подругами. Потому что впервые с тех пор, как они сюда переехали, Кимми наконец почувствовала себя счастливой.
На следующий день еще до наступления тихого часа Кимми уже стояла у окна, подняв жалюзи до самого верха, в ожидании возвращения Астры. Как она ни напрягала зрение, ей не удавалось увидеть ни избушку, ни теплицу, ни автобус, ни что-то еще, о чем говорила Астра, рассказывая о месте, которое называла «Небесная». Значит, решила Кимми, это место находится где-то подальше. У нее даже голова начинала кружиться при мысли о том, что она идет по этому полю одна, и сердце падало, когда она представляла, что можно уйти так далеко от мамы. Что она будет делать, если ее кто-нибудь укусит, если нога подвернется или ужалит змея? Ей очень захотелось узнать, как Астре удалось стать такой храброй.
Кимми уже начало казаться, что новая подружка ей только примерещилась, но тут она заметила странное колыхание высокой травы в поле. В зарослях появилась Астра. Хотя на дворе стоял полдень и солнце жарило вовсю, поверх ее обычного платья был надет свитер Кимми с котенком. Блестящий бантик между остренькими ушками отражал яркий солнечный лучик.
– Сколько тебе нужно времени, чтобы сюда добраться? – шепотом спросила Кимми, когда Астра улеглась на ковер.
– Минут двадцать, наверное. Небесная немного выше будет по реке.
– Там что, есть река?
– Конечно, глупенькая. А где бы мы иначе брали воду?
Раньше Кимми никогда об этом не задумывалась. Она понятия не имела о том, откуда у них вода и электричество, почему в доме тепло. Просто так было – и все.
В тот день Кимми попросила Астру поиграть с ней в доктора, потому что ей больше всего хотелось лечить людей, когда она вырастет. После того как мама потеряла всех малышей из своего животика, доктор пригласил ее пожить пару месяцев в больнице до рождения Стэйси. С тех пор мама стала называть его «кудесником», поэтому Кимми так хотелось стать такой же, как он.
Когда Кимми открывала аптечку и вешала на шею стетоскоп, Астра сказала:
– Знаешь, мне больницы тоже нравятся. Я раньше лежала в одной взаправдашней. Там все санитарки были такие полненькие, от них пахло лекарствами, и всех их так и подмывало меня приобнять. Они мне даже мороженое давали – ты знаешь, что оно у них там есть?
– Да нет, мне не хочется быть пациенткой. Я хочу лечить больных и умирающих людей, как доктор, – пояснила Кимми.
– Мы все болеем, Кимми. И все в конце концов умираем. И с тобой такое случится. Нельзя избежать неизбежного.
Кимми ненадолго притихла и стала вертеть в руках головку стетоскопа. «Неизбежное»? Что бы это могло значить?
– Если тебе хочется мороженого, почему бы его не купить и не съесть дома? – спросила она.
– Знаешь, Рэймонд говорит, что сахар – это яд. Я ела мороженое только один раз. И все равно, у нас дома нет морозильника.
– А тот, который у вас в холодильнике?
Астра взглянула на Кимми, как будто услышала самую большую глупость в своей жизни, потом перевернулась на спину.
– А ты можешь мне лицо зашить? Только так, как будто у меня все еще кровь идет. Сначала промокни кровь ваткой.
Лучше было, наверное, не знать, откуда у Астры эти шрамы, чем знать, потому что она могла получить их каким угодно образом: от пиратской сабли, от медвежьих когтей, или это были следы ран, нанесенных ей, когда она сражалась с бандитами. Поэтому, вместо того чтобы докучать подруге расспросами о том, что с ней приключилось, Кимми стала подражать действиям докторов, которых видела по телевизору. Начала с заморозки покрытой шрамами части лица с помощью шприца из аптечки – снова и снова тыкала иголкой в щеки и подбородок Астры. Когда все ее лицо «заморозилось», Кимми принялась зашивать рубцы винно-бордового цвета. Внутрь и наружу, внутрь и наружу. Она делала аккуратные стежки вокруг шрамов, начав сшивать их у губ и продолжив вниз по подбородку. Закончив, она завязала узелок под мочкой уха.
– Сколько ты мне сделала стежков? – спросила Астра, нарочито нечетко произнося слова и коверкая их, как будто еще не отошла от местного наркоза.
– Восемнадцать.
– Маловато будет. Сделай больше, – попросила она, на этот раз забыв о действии заморозки. – Мне тогда сорок шесть сделали.
Спустя некоторое время, когда в соседней комнате заплакала Стэйси, Кимми наконец набралась смелости и спросила, может ли она забрать свой свитер.
Астра, размышляя, прикусила губу.
– Нет, у тебя в шкафу полно красивых вещей. А мне хочется поносить этот свитер еще немножко.
Кимми не очень понравилось такое изменение планов. Манжеты и воротничок уже нельзя было назвать чистыми, ушко котенка пересекала багряного цвета полоска.