Сияна Бухало
Талантливый Дом, кн.1. Пятиконечная звезда мелькает в темноте
Будучи на своей волне, Хабблик бредил.
– Я просто хотел вернуть Теда, я не желал зла этому мальчишке, Урсула.
Мои щёки горели от злобы:
– Ты желал мне смерти и строил козни за спиной с того самого дня, как впервые стравил анекдот, Корней, и оправдываешь это? Именно ты привёл меня к сейчас уж заклятому врагу и привёл к будущему лучшему другу – это всё ты, Корней, и я не понимаю, почему вы с Бобби такие… Ваши дети вам важнее мира вокруг и сотен людей, но вы не понимаете, что ваши дети – часть мира, состоящего из сотен таких же людей! Я никогда этого не пойму и не посмею себе тебя простить, но желаю поблагодарить за встречу с Эрколе и «Тротуарием Розуаром».
Слова Корнея вывели из себя не только меня, но и сильную ведьму.
– Ты заведомо желал, не понимая, о волхвы! Продать этой узурпаторше разум?! Что ты, что Тед – не жильцы вы на этом свете, понимаешь? Такую крысу подкладывать надо уметь, ух… Благо я, благо Лавандулонька моя, святая душа, с этим журналюгой Натаном пускай, благо Эрколе с Метелиэлиумом есть в жизни Фредди! А ты, Хабблик старший, его оставил один на один со смертью, как Бобби, коего попрекал.
Голова никогда так не раскалывалась, как сегодня, всё снова полетело ко дну… Вся моя жизнь!
– Мне дурно, пойду-ка подышу свежим воздухом.
Дрожал голос, тряслись колени, пальцы – я элементарно не понимал, что же мне делать дальше. Мыть посуду не хотелось. Зелёный газон, деревянная светлая лавка. Урсула села рядом со мной.
– Помню, как в карете Дель-Деля Корней настроил зелёное пламя свечи и так искренне рассказывал мне всё. На всю жизнь запомню, что зелёное пламя не только признак борной магии, но и пламя, своим цветом и свечением настраивающее на спокойный, но в то же время очень серьёзный разговор, не терпящий рассредоточения.
– А знаешь, отчего зелёное пламя – признак именно борной магии?
– Нет, почему?
– При воспламенении порошка борной кислоты пламя приобретает таковой цвет.
– Серьёзно?!
– Да!
– Наука лежит в основе мира магии?!
– Было время, когда эти два мира являлись единым целым, Фредди.
– Уау… Занимательно… Меня убеждали, что чудотворческий и толкаевский не связаны, – с любопытствующим лисьим взором оглядел я собеседницу, являвшуюся старше меня лет на десять точно.
– Твоё существование тому опровержение, а знаешь почему?
– Почему?
– Веришь в переселение душ?
Я расхохотался:
– Отвечать вопросом на вопрос бестактно, Урсула.
– Тем не менее… – оглядела она меня с интересом, однако ненавязчиво.
– Не знаю, во что верить, а во что нет после моего путешествия в другой мир, сюда, – глянул я под ноги, на муравьёв.
– Во что хотел бы верить? В переселение душ хотел бы?
– Вероятно.
– Лингвус Брумбельстрах, чью книгу ты читал по пути до Дель-Деля, умер, не доделав одно из своих дел. Он видел будущее, подобно, говоря по секрету, Эрколе…
– У Эрколе те же способности, что и у Лингвуса были?
– Да, но это страшная тайна и наша тайна.
– Он знает?
– Нет, и не надо пока что ему говорить. Рано. И он писал рассказы и романы, знал он, что жизнь его не долговечна… Я про Лингвуса.
– Если у Эрколе и Лингвуса один дар, подобный проклятью, то понятно, отчего Хоте так хорошо даются его переводы! Он понимает Брумбельстраха!
– Да! И ты понимаешь, у тебя с Лингвусом одно предчувствие, одни мысли, у тебя с ним прочная связь, ибо у вас…
Женщина сглотнула ком в горле.
– Ты пугаешь меня, Урсула.
– А ты меня, Фредди!
– Отчего пугаю? – нахмурился я.
– Потому что у вас с ним одна душа, древняя и мудрая, сильная и способная к великим открытиям.
– Но откуда взялась изначально эта неистово сильная и способная душа?! – встал я с лавки.
– Столетия эта душа была у самых ярких личностей в истории, если верить истории, умалчивающей от нас, смертных, детали.
Я присел рядом с Жустишей старшей, скрестив руки в замок и наклонив голову, изредка её приподнимая к солнцу и пожёвывая время от времени губы.
– Ты убила Корнея Хабблика?
– Его безумства могли погубить море жизней и…! Что…?
– Я хотел бы, чтобы ты именно убила его, а не заключила куда-либо, ибо мне страшно жить с ним на белом свете.
– А Бобби?
– Он более жалок из-за неуклюжести и тупости да менее жесток из-за отпрысков, опять-таки глуп. Между нами!
– В глубине души ты хотел бы, чтобы я оставила Корнея в живых, я чувствую, – отвела ведьма взор.
– Я надеялся на счастливый конец! Всегда надеюсь! Пойми, Урсула, я есть в старой-старой книге, в ней есть мой дом и мой кот, мои мысли. Сосед мой со своими детьми знали обо мне больше моего, надеялись на меня, зная мои возможности, обучали меня по определённой программе, хотя и писали на меня доносы. Странным образом пропавший сын моего коллеги – друг всех-превсех моих друзей. У Теда, к тому же, были проблемы с кое-какой властью… Со Златой? Уверен, что да. Я понимаю глубиной души, отчего Корней практически полностью спятил, но не могу своей человеческой немудрой натурой его простить! Не могу!
– В этом мире на данный момент… – взяла она мои ладони в свои, приблизившись ко мне, – очень тесные и запутанные родственные связи чуть ли не у всех со всеми, Фредди.
– Я являюсь Теодором Хаббликом…? Просто… Если не это, то что объясняет всё? Лишь моя душа, всё больше запутывающая?!
Урсула молча встала и пошла, но, обернувшись на полпути, вернулась. Она неудобно улыбнулась мне, вновь сидя под боком:
– Ты не он и он не ты. Теодор Хабблик пошёл по примеру отца – он никогда не сможет вернуться сюда, домой. Это тайна, которую ты обязан во имя нашего сотрудничества и просто хорошего доброго общения хранить! Не стоит распространяться о таком, у Тедди ведь остались любящие друзья здесь. Дай руку.
Я подал ей прохладную ладонь.
– Ты теперь дома, Фредбер Соль. Просто прими это.
– Хорошо… – выдохнул я, выдавил я из себя слова, стараясь не сойти с ума. – Зато я в сказке. Навсегда.
– Тедди ненавидел свою жизнь и эгоистично променял её на жизнь, цитирую, «малоизвестного неудачника-колхозника, чью жизнь не жалко». Так должно было быть, Фредди. Это судьба!
Я выдернул пальцы из Урсулиных ладоней:
– Не говорите со мной о судьбе, будьте добры.
Многие часы спустя обстоятельства остались неизменными – Лавандула с Натаном обнимались, Эрколе с Мете спорили, а я с Урсулою всё сидел на деревянной лавке, утопая в приятном разговоре. Забавный факт: тётя Лавандулы еле-еле на её старшую сестру-то походила, столь молодо выглядела.
– Гороховый? – с кошачьим подобием улыбки помурлыкала Урсула и будто б нежнейшим бальзамом промассажировала сим мои уши.
– И я как перепутал соду с крахмалом!
– Хе-хе! Гороховое желе портить всё же не стоило, Эрколе этого не любит.
– Кстати! Мете ведь сделал так, чтоб южнозетовинцы могли есть солёное, а северозетовинцы – сладкое!
– С ума сойти! – шокировано вскрикнула Урсула.
– Он, безусловно, гений. И ведь это я ему помог с машиной-менялкой!
– Поррразительно!
– Пародируешь кошку?
– Специально говорю так, надеясь, что мой мальчик меня узнает. Прибежит ко мне, как к своей м… кхм, матери.
– Я уверен, Урсула, всё станет на свои места!
– Надежда умирает последней.
– Ты с горя утраты бросила в одиночестве и печали любимую племянницу, правильно понимаю? Или в попытках оградить её от бед…?
– Просто не хочу в ведьминские дела впутывать неведьминскую натуру. Но частые, как ты уже понял, отъезды меня не меньше, чем её, вводят в печаль. Увы, иначе не сделать.
– Не такая уж и грусть, если подумать. Когда умеешь видеть сквозь стены, любое расстояние – ерунда! Разве нет? – попытался я поддержать её, чутка ударив кулаком в плечо.
– Ау! Психопат!
– Больно?!
– Физически нет, а в душе сейчас будто чёрная дыра размером с лошадиную морду образовалась. Или с вашу морду, – кинула она на меня издевательский хитрый взгляд. – Я шучу! – по-ребячески захохотала молодая женщина.
– Блеф!
– Слоуплей! Не дурно?
– Пока банк не пустой – не дурно!
– О какой! Азарт – грешок!
– Здесь Иисуса нет.
– Есть другие боги, есть и волхвы. Смена твоя окончилась, нет? Ты так сверлишь глазами часы…
– Через минуту ровно закончится, и кого-то, видать, с работы дёрнут… Без разницы.
– У тебя был непростой день, Фредбер Соль. Ладно, пойду я в «Тротуарий Розуар» к Лавандуле.
– Как я работаю – ты со мной болтать, а как смена кончается – к родичам?
– Я странная женщина. К слову, о странных женщинах, в какой номер заселила тебя моя племянница?
– Думаете заглянуть на огонёк, когда буду засыпать, а как время мне вставать – уйдёте в рассвет…?
– Ха-ха-ха! Поболтать по делам надо! И нет, я так больше не буду. Номер?
– Двадцать восьмая комната.
– Учту. Восемь – твоя цифра, Фредбер Швовщик. Ты станешь швовщиком снова, да будешь им до бесконечности долго, даю слово, – растворилась та вмиг в воздухе.
– Я Фредбер Соль, хотя уже и не важно, – улыбнулся я.
Глава 72. «Муравьиный мёд».
«Тротуарий Розуар», комната Лавандулы Жустиши.
– «Муравьиный мёд» сначала вводит объект в ласковый, нетравмоопасный транс и только потом даёт ему же, объекту, незаметно для него самого, хотимое, ой, желаемое, но только в его голове, успокаивая, – выдержав паузу, Кулона продолжила. – Ну как?
– Странновато как-то…
– Лавандула, твои мысли вчера и позавчера были зациклены на одном и том же человеке, на Натане, и зациклены до сих пор! Вот это, понимаю, странно. Я ведь с тобой делюсь самым сокровенным, кое-чем весьма интересным, а ты… Ах!
– Ты была в моей голове?!
– Эх… Во внепространственно-временной иллюзии твоего сознания, да, было дело, а как в твою мелкую черепушку, грр, попасть вне иллюзии и не метафорически – понятия, К СЧАСТЬЮ, не имею! – вспыхнула толстобровая, лицом миловидная девушка с двумя каштановыми косами и пышными в высоту, но не вширь, кругловатыми апельсиновыми губами. Её зелёное платье подпрыгнуло!
– Ха-ха, Кулона! Ты такая смешная! Ну не злись на младшую сестру, я не хотела тебя злить.
– Я не хотела злиться, извини, просто волнуюсь. Подышим свежим воздухом? Поговорим об интересном тебе! – заулыбалась ясная разумом сестра Лавандулы, – К примеру, о том, идёт ли тебе фамилия Нешка и какое же по фасону креповое платье тебе надеть под венец.
– Только без упрёков! – промурчала любимица Урсулы. – Но я хочу с коротким рукавом!
– Это пошло!
– Враньё! Это элегантно!
– Одна треть или одна четверть руки?
– Одна шестая.
– Лава!
– Ха-ха-ха! Шучу, Кулона, ты чего! Одна пятая.
– Ну хоть так. Главное, что с рукавом вовсе!
***
Лавандула и Кулона сидели на траве у палисадника «Тротуария Розуара», наблюдая за стрекозами и пчёлами.
– Мне понравился не столько он, сколько его образ – образ великого швовщика!
– И ты была влюблена в него?! – мимолётом и пробовала шоколад на меду (не муравьином меду), и разговаривала с сестрой Кулона.
– Помнится, как я кокетливо жалась к стене, когда его взгляд скользил по моему силуэту, будто оконному стеклу, и как решила не отпирать своё сердце, ибо всё ушло… Страшно, Кулона, страшно не понимать себя. Я как по щелчку разлюбила Фредди, однако понимаю, что таково не бывает! Значит, и не было у меня к нему серьёзных чувств! – девушка толкнула плечом кузину. – Он твой!
– Нет-нет-нет! После того, как Тедди бросил меня у алтаря во имя своих сумасбродных и опасных затей, в тот день предательства, после коего я до сих пор не могу расстаться с чувством оскорблённости, я не верю в настоящую любовь.
– Тед – идиот. Не прекращать же тебе бороться за своё счастье из-за одного дурака, верно? Мы – Жустиши! Посмотри только на бабулю – мужа уже как лет сто нет, а она всё держится молодцом, хотя их любовь была крепче самого старого дерева на островке Ицпапалотли.
– Ох, деда… Земля ему лимонадом…
– Земля лимонадом.
***
В комнате Лавандулы.
– Если не секрет, то откуда идея названия «муравьиного мёда»? – посмотрела Лава на Кулону, перебирая меж пальцев одно из своих украшений.
– Нам же Урсула на десятое день рождение каждой подарила по брошке-муравьишке из янтаря, помнишь?
– Конечно! Ты её у меня забрала!
– Это был не просто янтарь, а «муравьиный мёд». Мы обе с тобой сироты, да она нас поддержала этими брошками. Как?! В украшениях смола апельсинового дерева из самой Апельсиновки.
– Смеёшься?
– Сладкие ароматы этой смолы волшебным образом дарили нам спокойные ночи, тёплые дни да подарили нам доброе детство. Я искусственно воссоздала эту смолу!
– Уау, офонареть… Кстати, о фонарях – теперь твоя очередь кормить рыбок! А если серьёзно – невероятное открытие, Кулона, ты молодец!
– Спасибо, – смущённо заулыбалась девушка.
Глава 73. Муравьи и один пёс.
Единожды в Далёкой Стране Забрендии, в поселении Грибной Суп, где на розовых волнушках прыгали самые честные собаки, построили здание под наименованием «Тротуарий Розуар», почти что «Тротуар Розарий», да только окончания попутали по ходу рисования вывески – такое, вероятно, могло произойти только в Грибном Супе.
Принадлежал гостевой дом этот самой загадочной женщине Забрендии, Урсуле Жустише, у которой вскоре родилась прелестная племянница Лавандула. Когда девчуля была маленькой, они очень много времени проводили вместе: они готовили еду гостям за определённую монету, прибирали для гостей будущих освободившиеся комнаты, поливали палисадник с чайными розочками и подкармливали кур.
– Лава, подай чайник с огня!
– Хорошо, тётушка, минутку.
Они обливали красно-муравьиные очереди кипятком, считая их предвестниками смерти, и пили чай после этого. Они шили зонтики и вставляли в пошитое неугодные бабушке спицы, тем самым закрепляя конструкции. Они бегали наперегонки по лесу, очень сильно, видимо, пугая птиц, отчего Лавандуле всегда было жутко стыдно, но вскоре это ушло в далёкое прошлое.
– Лавандула, тебя бабушка зовёт! – как всегда грубым, но глубоко внутри любящим голосом окрикнула девочку Урсула. Бабушка подарила цветущей, будто роза, внучке прелестнейшую новость, от которой у девочки выросли за спиною крылья – со дня на день к ним навсегда переедет её младшая кузина из Хосты-Альпаки, «города садов»!
И она приехала. Блестели, будто б звёзды на старых бабушкиных шалях, блёстки, плюхались в грязевые ямки палисадника бронзовые игровые шарики и гадкие феи влетали в окна – Кулона могла дуть ветра, что дыхание останавливалось и оступались ураганы. С годами чудеса так и витали в их воздухе, ИХ воздухе, до самой смерти живя с ними.
«Как бы ни цвели одуванчики за соседским забором, солнце всегда светит ярче, девушки!» – говорил дядя Корней им, частенько завозя очередную весть Урсуле в дом, пока балованные девчата, иначе баловчата, загорали под палящими лучами и рассказывали друг другу последние свои сны, щурясь от светлости облаков. Кареглазая красавица-умница да зелёноглазая зашуганка-скромница: они не по-детски хитрили за лишнюю ягодку черноплодной рябины в сахаре, не по-детски старались узнать – что одна, что другая – почему живут не с родителями, а здесь. Они не по-детски обжигались и влюблялись во всякую ерунду!
– Сыграйте-ка нам, красавицы, на бокалах!
– Зал просит! – с радостью и гордостью воскликнула Урсула вслед за Корнеем.
И играли баловчата в угоду тротуарий-розуариевской публике день и ночь, не забывая про учёбу, да играли они хорошо.
Урсула изложила желание немного отдохнуть во Фриделе, что граничит с родиной Кулоны, и юные леди, пожелав тёте наилучшего, выпросили парочку гостинцев оттуда, как полагалось. Оставшись только на бабушкиных плечах, они не сильно надеялись на хоть какую-нибудь помощь от неё, потому работали день и ночь во славу «Тротуария Розуара», поистине дома их детства – работали вместе. В благодарность старушка весь субботний вечер, сквозь грохот грома, рассказывала им легенды древних земель и поведала о каменоломне, источнике камней-чудотворцев, творящих то, что порою и им, фантазёркам, выдумать не выдумаешь! Каменоломне, рождённой в пламени войны.
– Проси али не проси – у тебя с сим камнем весь свет как на кончике пальца!
– Бабушка, а тётя Урсула поспешила за ним?
– Ох, если бы, однако, нет, дорогая моя. Вашей тётушке Урсуле с источником не совладать…
– А кому тогда?
– Кулона! Дай хоть слово сказать Лавандуле! – гаркнула бабушка на зелёноглазку, – Что, милая?
– А кому тогда?
– Повелителю швов, конечно же, Лава!
– Ааа!!! – вскрикнули, боясь оконных теней, обе.
– За спиной твоей шоркнул чей-то силуэт, бабушка!
– Вставай, ну же, вставай! – поднимала Лава бабушку со стула.
– Просто молния играется с вашим воображением. Девочки, ну сядьте.
– Но…
– Давайте про повелителя швов поговорим, девочки.
– Давай, бабушка! Лава, сядь. А это за ним поспешила тётя Урсула?
Уставший взгляд осёк Кулону, и та просидела, будто б мёртвенно немая, аж до фразы «спокойной ночи».
Спустя год Урсула вернулась домой, в усмерть уставшая и «побитая», она переговорила со своей матерью и, конечно же, с так преданно ждущими её племянницами.
– Девочки мои! Неужели я вас снова вижу?!
– Тёть Урсула, наконец-то! – раскрепостила тёплые объятья Лава. – Ю-ху!
– Здравствуй-здравствуй, Лавандула! Наша звёздочка!
– И века не прошло… Привет, – и шага не сделала Кулона.
– Здравствуй, наш спутник в звёздных доспехах! Я не забывала про вас ни на минуту, потому и про гостинчики помню тоже, мои сладкие, дайте-ка мне… Ага!
Даже явный недосып не помешал ей подарить по янтарному муравью каждой.
– Спасибо большое!
– Спасибо!
Увы, но вскоре Кулона покинула Грибной Суп и отправилась в Хосту-Альпаку на обучение, храня Урсулин подарок под сердцем и вовсю практикуя то, что полюбилось практиковать её будущему другу и коллеге Метелиэлиуму Прохладоветродую, а Лавандула положила муравья в шкатулку, позабыв про него до определённого часа, и осталась с тётей хранить огонь очага в «Тротуарии Розуаре», собирать душистые травы для парфюмов, мыл, наборов специй и приправ собственного приготовления, для картин-гербариев, собирать лекарственные и успокоительные травы для подушечек спокойствия.
Все свои наблюдения Лавандула фиксировала больше вещами, нежели словами – к примеру, рядом с травами для сна – подушка ручной работы, а рядом с вызывающими сильный аппетит травами – тарелка с облизывающейся вмятиной-улыбкой на дне. Таковыми наблюдениями были уставлены все шкафы да полки подвала, обитого мягкими фиолетовыми и красными тканями. Делая жизнь обитателей гостевого дома проще, Лавандула получала истинное удовольствие, в то время как Кулону тянуло на то, чтоб сделать жизнь лучше, на великие открытия, срывающие головы! Каждая жила, не зная несчастья, да прекрасно общалась с другой, однако и на их голову пришла беда.
***
– Пшёл! Пшёл на грибы, пшёл отсюдова! – кричала бабушка из окна своей спальни глуповатому щенку, кой вечно путал высушенный фонтанчик для птиц в палисаднике с любимою волнушкою. Розоватые батуты их так красиво перебликивались под рассветным заревом, будучи в росе, что невольно можно было впасть в зависть. Вдохновлённая, пускай необразованная, но красавица выстроила за один день приют для корольков – птичек, столь опасающихся её в детстве. Она наблюдала за скользящими водомерами по сыроватой плитке и смеялась! Так же Лавандула пересаживала к розам белым – жёлтую, а к красным – розовую, кидая своему ручному зверьку, чем-то на рысёнка похожему, шарик-клетку со звенящими колокольчиками внутри.
– Илрач, фас!
– Мешаем контраст, оная?
– Кто Вы? – оборачиваясь, привстала с колен девушка.
– Эрколе Хота. Будем знакомы? – протянул руку широкоплечий и роскошно подпоясанный юноша.
– Возможно, – слегка помотала сверху вниз его указательный палец девушка и присела на корточки снова, хваля Илрача за мячик да вновь кидая его к зданию «Тротуария Розуара».
– Вы сами пошили себе сие одеяние?
– Это имеет значение к вашему заселению сюда на денёк-другой? – грозно встала на ноги, всматривалась чёрными очами в его пустоватые глаза Лавандула, целенаправленно скрестив руки на груди, но при этом ещё и незаметно крестя пальцы.
– Да. К тому же я сгораю от любопытства – не из мешка от сахара ли оно?
– Да, я его сама себе сделала, не обуза же! Насколько Вы к нам?
– Пару дней.
– Пойдёмте, я всё покажу. Илрач, на сторожку!
– Хороший рысёнок.
– Хе-хе, бывает таким порою, когда сытый!
Эрколе первый вечер в «Тротуарие Розуаре» провёл за кухонным столом, он без остановки пил какао без молока и смотрел в стену – не понятно было всем, что в его голове за мысли-осы таятся.
Урсула тем временем, пока Анзоль чистил за тридевять земель и планет свои сабли, матеря сына, помогала волшебникам избежать несправедливости, жестокости и деспотического режима да начать новую жизнь, она помогала политзаключённым укрыться подальше от зорких глаз… Она зажигала факелы каждый поздний вечер и выжидала всякую ночь наилучшего момента для очередного побега ещё одного политнеугодного.
Таким было прошлое, прошлое – оно всегда было, а что есть сейчас?