Наталья Солнцева
Зеленый омут
Ни разу ничего подобного он не испытывал. Никогда. Купальские огни догорали над тихой рекой. Лунный свет падал на прогретую за день листву. Ночные цветы рассыпались по лесу белыми звездами.
– Как странно, – подумал он. – Это ночь любви Бога Солнца и Богини Зари. Да! Только в эту ночь рождается прозрачная и волшебная роса, которая смывает любую хворь с тела и тяжесть с души. Купальская роса – это слезы счастья, пролитые любовниками. Какие они светлые! Какие чистые! Как они сверкают в утренних лучах! Словно упали с заколдованных небес…
Они с Аленой разжали объятия только под утро, когда Заря расплела свои алые косы, и темное небо начало едва заметно светлеть.
Сергей проснулся от того, что солнце пекло немилосердно. Его одежда давно высохла, хотя вид ее оставлял желать лучшего. Он с трудом сообразил, где он и что с ним произошло. Голова гудела, не то от бессонной ночи, не то солнце напекло. Громко трещали сороки, постукивал дятел, пестрые сойки перелетали с ветки на ветку. Алена исчезла. А может быть, все это, – купальская ночь, костры, венки, хороводы, горящее чучело, зазывный смех, непонятный морок, – ему приснились? Он тряхнул головой, начал одеваться.
Несмотря на жару, над рекой и в лесу стоял густой горячий туман. Между деревьями, там, куда падало солнце, он был золотым. Сергей потянулся, глубоко вздохнул. Какая красота – не верится, что все это наяву! Вокруг ни души, деревья стоят тихие в медовом тумане, как в зачарованной дымке… На яркой, сочной зелени сверкает роса. Узкая тропинка, одна единственная, ведет в темноту чащи. Похоже, особого выбора у него нет, – решил Сергей и направился по тропинке вглубь леса.
Вскоре деревья стали реже, а потом и вовсе расступились. Небольшое озеро, неподвижное и сказочное, блестело темным зеркалом, отражая высокие сосны с желтыми стволами и плакучие ивы, купающие в его прозрачной воде свои длинные ветки. Над озером стоял тот же золотой туман, поэтому Сергей не сразу увидел девушку, совершенно обнаженную. Она сидела на большом плоском камне и смотрела в воду. Длинные русые волосы спускались по спине. Что-то сверкнуло, и Сергею показалось, что серебристо-чешуйчатый хвост изогнулся и скользнул по камню. Он протер глаза… Русалка оказалась обладательницей двух самых обычных женских ног, которые осторожно ступали по дну озера. Девушка неслышно поплыла, разгребая руками листья лилий, среди которых тихо покачивались на воде белые чашечки цветов.
– Мне уже мерещиться стало черт знает, что, – подумал с досадой Сергей, не выказывая, однако, своего присутствия. Ему нравилось подглядывать за ни о чем не подозревающей «русалкой». Она была абсолютно спокойна, плавала в свое удовольствие, сверкая зелеными глазищами. Лицо у нее оказалось узкое и худое, губы небольшие, розовые. Мокрые волосы облепили тело, по которому стекала озерная вода… Русалка посмотрела прямо на то место в кустах, где прятался Сергей, и мурашки побежали по его спине. Стало неловко.
Девушка, впрочем, его не заметила. Она натянула на мокрое тело длинное светлое платье, выкрутила волосы и заколола их узлом на затылке. Постояла немного, подставив лицо солнечным лучам, и пошла себе медленно, опустив голову и что-то высматривая в высокой траве. Сергей не сразу сообразил, что она собирает цветы. Ему пора было идти, но ноги словно приросли к земле. Как будто земля вобрала в себя всю его силу, и он теперь не мог сдвинуться с места.
– Что ж это за наваждение такое? – думал он, снова вспомнив предостережения Нины. – Может, это и есть ведьма, собирающая колдовское зелье? – спросил он сам себя. Его представления о ведьмах и о том, какими они должны быть, совершенно не совпадали с тем, что он видел перед собой. Девушка была тоненькая и нескладная, как подросток, с маленькой грудью, светло русая, зеленоглазая. Какая-то робкая. До ведьмы ей было далеко по всем параметрам.
Пока он предавался своим нелегким раздумьям, «русалка» скрылась между деревьев, и как он ни старался, найти ее так и не смог. Она словно растворилась в тумане. Исчезла. Зато он снова вышел на знакомую тропинку.
– Который час, интересно?
По солнцу он время определять не умел, а часов на руке не оказалось. Сергей вспомнил, что вчера вечером оставил их у Алены.
Алена… Кажется, у них была бурная и долгая ночь любви. Он плавал за дурацким венком, выбился из сил, ужасно замерз, потом… Ему никак не удавалось вспомнить, был ли он у Алены первым мужчиной, или нет.
– Черт, в любом случае жениться они меня не заставят! Ни за что. Никакими силами. Девчонка сама была не против.
Приняв это непоколебимое решение, Сергей увидел вдалеке знакомый резной забор. Дом бабы Нади стоял на самом краю села. Кто-то топил баню. Во всяком случае, из трубы маленького деревянного домика шел дым.
Алена явилась домой под утро, уставшая и довольная. Поездка в Харьков оказалась удачной – картина продана, и за хорошие деньги. Купальская ночь тоже удалась на славу. Опасения Сергея были совершенно напрасны: Алена так давно распрощалась со своей невинностью, что уже и забыла об этом. По старинному обычаю, заниматься любовью в купальскую ночь не только не предосудительно, а, напротив, к счастью. Девушка могла запросто позволить себе это раз в году, и упустить такую возможность считалось плохой приметой. Баба Марфа в жизнь правнучки не вмешивалась, а баба Надя свято верила, что в такую ночь грех не пристанет. Вот если бы Алена себе позволила что-то подобное в другой день, ей бы не поздоровилось. Баба Надя могла и кочергой приласкать, и в погребе запереть на неделю. С ней шутки плохи. Она сама была исключительно строгих правил и требовала того же от Лиды и Алены.
Сергей Горский понравился Алене. Он был молод, красив, при деньгах. Эти качества она считала в мужчине самыми главными. Ночью он тоже не обманул ее ожиданий, несмотря на то, что промок и замерз. Все равно, он оказался лучше, чем любой из сельских хлопцев, с которыми Алена изредка грешила в полное свое удовольствие. Самое интересное, что никто не смел о ней плохого слова сказать – такой страх наводила на всех «лесная бабушка», как они с Лидой называли бабу Марфу. Алену такое положение вещей более чем устраивало. О замужестве она пока не задумывалась. Ее влекла артистическая карьера, театр, поклонники, цветы и рукоплескания. Домашнее хозяйство? Брр-р! Это не для нее. Во всяком случае, не сейчас. К тому же, в процессе семейной жизни обычно появляются дети, а это приводило Алену в самый настоящий ужас. От этого может испортиться фигура… и прощай, сцена!
Пока Сергей прокручивал в уме всевозможные способы избежать женитьбы и вместе с тем «сохранить лицо», Алена беззаботно парилась в бане, ни о чем таком не помышляя. Единственное, чего ей хотелось, – это продолжить понравившееся знакомство. С Сергеем не стыдно показаться ни в селе, ни в городе. Вон, какие взгляды бросали на него другие девчонки! Они все завидовали Алене, и это было очень даже приятно.
Когда Сергей вошел во двор, его встретила баба Надя, со словами:
– Иди мыться, баня натоплена, веники там найдешь, а после пообедаете. Проголодались, а?
После бани, которая доставила ему такое удовольствие, какого он не ожидал, баба Надя накрыла стол во дворе, под старой яблоней. Он боялся встречи с Аленой, но, как оказалось, напрасно.
Горский был поражен, что никаких упреков и намеков Алена ему не делала, вела себя так, как будто ничего не произошло, смеялась, шутила, была сама любезность. Ни тени недовольства или напряжения. Постепенно он успокоился, убедившись в том, что никто не собирается ему предъявлять никаких претензий.
На обед был куриный бульон с домашней лапшой, отбивные, пирожки с картошкой, капустой, ягодами, вареники с творогом и сметаной. Обедали вчетвером – он, баба Надя, Алена и ее отец, молчаливый мужчина, почти совсем седой и старый.
Иван был не в духе, поэтому историй своих не рассказывал, смотрел себе в тарелку и хмурился. Алена с трудом сдерживала игривое настроение, строя Сергею глазки, что неожиданно начало его раздражать. Ему пора было собираться в город. За обедом он думал, что с ведьмами на этот раз встретиться не удалось. Но зато знакомство состоялось, и приглашение в гости он обязательно получит, судя по игривому виду Алены.
Когда за ним приехал «джип», Сергей, уже садясь в машину, поразился тому, что так и не видел Лиду, вторую внучку бабы Нади.
– Однако, это странно, – подумал он, но тут же другие мысли отвлекли его.
Трясясь по пыльным дорогам, заросшим крапивой и полынью, Сергей задумался. Заунывное насвистывание водителя располагало к неторопливым и обстоятельным размышлениям. Вспомнились Нина, выставка, разговор с Артуром, необычные и завораживающие картины, особенно одна, довольно-таки мрачная, которая неприятно поразила его. Как же она называлась? Кажется, «Натюрморт с зеркалом». Да! Именно так. Сергей сначала просто рассматривал необычное полотно, как вдруг одна, незначительная на первый взгляд, деталь, приковала к себе его внимание. На него нашло оцепенение, которое быстро перешло в бешенство. Так, значит, его обманули?! Проклятая Лили! Она все же отомстила ему! Какой идиот! Выложить такие деньги за подделку, за дешевую вещичку, которую может приобрести любой!
– Успокойся, – говорил он сам себе. – Еще ничего точно не известно. Все можно выяснить, разузнать у Артура. Не стоит делать поспешных выводов.
Весь остаток времени, проведенный на выставке, он сильно волновался, с нетерпением ожидая встречи с художником. Только на банкете, слегка выпив, испытывая приятное возбуждение от рассказа Нины, от встречи с Аленой, он немного отвлекся. Впрочем, Сергей отменно умел держать себя в руках и контролировать свои эмоции. Только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить его истинное состояние. Ни Алена, ни, тем более, Нина, таковыми не являлись, поэтому ничего и не заподозрили.
Сергей вспомнил лицо Лили, ее огромные на худом лице черные глаза, широко раскрытые, когда она согласилась ему помочь в приобретении какой-то неординарной, необычной вещи на память о Франции. Любовь ко всему экстравагантному, экзотическому, а в последнее время и эзотерическому [13], толкала его на безрассудные поступки. Ему хотелось увезти из Франции нечто магическое, редкое, чего нет ни у кого, а у него, Сергея, будет. Но подобную вещь не приобретешь в магазинах. И тогда… ему, как обычно, повезло. Он везунчик. Он всегда получает то, что хочет.
Лили сказала ему, что знает одну девушку, которая имеет старинные раритеты [14], и которая продает их потихоньку только очень хорошо знакомым людям, с величайшими предосторожностями и в глубокой тайне. Она наотрез отказалась назвать имя этой своей подруги или приятельницы, и предупредила, что если Сергей будет излишне любопытен, то сделка не состоится. Деньги неизвестная дама потребовала вперед, причем довольно значительную сумму. Когда Сергей робко поинтересовался, что же ему предлагают, и нельзя ли на это посмотреть перед тем, как расплачиваться, Лили заявила:
– Или давай деньги и получишь вещь, или договор считается расторгнутым. Никто тебя не уговаривает, дорогой Серж, тебе оказывают услугу, одолжение. Понимаешь?
Он понял. И не стал настаивать. Вся эта таинственность забавляла его, щекотала нервы. Черт с ними, с деньгами! Покупать «кота в мешке» ему еще не приходилось. Он любил риск, и пускался в авантюры с немалым наслаждением.
Вечером в бистро, полном сигаретного дыма и запаха бифштексов, Лили положила ему в карман пальто небольшой сверток. У них был договор, что рассмотреть вещицу он сможет только у себя дома. Сергей едва дождался того момента, когда дверь его квартиры, которую он снимал в небольшом городке под Парижем, захлопнется. С замиранием сердца он развернул сверток…
На ладонь легла старинная подвеска из золота высокой пробы, грубо сделанная, с выбитым на поверхности геометрическим рисунком. Невольно возникшее разочарование сменилось восторгом. Вещь оказалась по-настоящему древней. Сергей был очень хорошим искусствоведом, экспертом по старинным ювелирным украшениям и многим другим раритетам. Он не мог ошибиться. Сама цепочка, на которой висела подвеска, была старой флорентийской ковки, а возможно, еще более древней. Сергей похвалил себя за то, что не пожадничал и заплатил. Вещь того стоила. Она, вероятно, была намного дороже. Продавец снизил цену, потому что сами условия сделки были необычны – таинственность, нежелание назвать себя, невозможность предварительного осмотра изделия, да и многое другое. Горский не сомневался, что приобрел именно то, о чем мечтал.
И вдруг, бродя по выставке Артура Корнилина, он увидел «Натюрморт с зеркалом», мрачная и своевольная эстетика которого странно поразила его. В вытекшем зеркале непонятным образом отражалось красивое, страстное и недовольное лицо женщины, черноволосой, жгучей, с пронзительным взглядом… На ее лбу – золотая подвеска. Не может быть! Сергей подошел поближе. Да нет, он не ошибся. Точная копия купленного во Франции украшения! Он почувствовал, как по спине побежали неприятные ледяные мурашки, а на лбу выступил холодный пот. Неужели его обманули? Где Корнилин мог видеть украшение? Что происходит? Неужели ему всучили подделку?
Сергею даже не денег было жалко, его возмутил хитро подстроенный обман. Лили неплохо изучила его, она знала, на какую приманку он может пойматься. И он не обманул ее ожиданий! Отчасти, ее можно было понять, – в ней заговорила отвергнутая женщина. Такая женщина, оскорбленная и униженная, мечтает о мести, лелеет ее, тщательно готовит, и, наконец, с успехом осуществляет.
– Что ж, поздравляю! – подумал Сергей о Лили с некоторым восхищением. Вряд ли он сам смог бы отомстить лучше. Коварства ей не занимать! Но он-то, он-то каким лопухом оказался! «Бестолковый русский Иван», – как они, наверное, называли его между собой с этой ее таинственной «приятельницей».
Сергей то закипал от бешеной обиды, то готов был расхохотаться. Он умел ценить хорошую игру, пусть даже и чужую. Черт! Как тощие французские девчонки обвели его вокруг пальца!
– Надо уметь проигрывать достойно, – сказал он сам себе и несколько успокоился. Но желание немедленно повидать Артура и поговорить становилось нестерпимым.
Когда после нескольких рюмок коньяка и бесконечных причитаний и жалоб художника, Сергей, наконец, вытащил из кармана и показал золотую подвеску, Артур, что называется, позеленел. Глаза едва не выскочили у него из орбит, он хотел что-то сказать, но закашлялся. Губы его посинели, и Сергею показалось, что он сейчас свалится замертво со стула.
– Г-где ты эт-то взял? – наконец, стуча зубами, выговорил он еле слышно.
ГЛАВА 3
Человек в черном провел на выставке два дня, и ему так и не удалось увидеть Корнилина. Утешало его только то, что он мог досыта налюбоваться портретом Евлалии, который назывался «Искушение». Название очень даже правильное. Она смотрела, откровенно соблазняя, пробуждая запретные желания, делая их невыносимыми. Когда становилось невмоготу, человек выходил на улицу, бродил по засаженному каштанами и кленами скверу, пытался успокоиться, слушая шелест упругой листвы, вдыхая горячий летний воздух. Не получалось. Сама атмосфера Харькова была наполнена тлением, запахом еловых веток, разрытой земли, увядших цветов… Здесь ее похоронили, Евлалию, засыпали навеки ее прекрасное лицо, которое приходит к нему теперь только в снах, душных и тяжелых, тесных, как ее последнее пристанище. Человек сжал зубы от очередного спазма в черепе, жуткой болью растекшейся вниз, до самой шеи. Он хотел пойти на кладбище, и не мог. Вдруг, он не найдет ее могилу? Или найдет? Чего он больше боялся?
Если надо будет вытряхнуть душу из этого Корнилина, он ее вытряхнет! Он вытряхнет душу из кого угодно, чтобы узнать, где они увидели ее? На картине Евлалия как живая. Очень хороша копия, которую он увидел на Арбате, но с подлинником ни в какое сравнение не идет. Проклятый художник – настоящий гений! Он словно подсмотрел в душу Евлалии… понял ее до конца и написал ее такой, какой она была, а не казалась.
Если Корнилин и сегодня не явится, придется искать его, дома или где еще, – не важно. Человек в черном давно разузнал, где живет художник, и теперь дело оставалось за малым.
К ночи улицы опустели, все затихло. Особенно окраины. Даже бродячие собаки улеглись спать в теплых, нагретых за день укромных уголках. Редкие фонари почти не давали света. Человек в черном никогда не позволял себе быть беззаботным. Он оставался незаметным даже на этих пустых и сонных улочках, двигался бесшумно и легко, как тень.
Дом художника был окружен высоким деревянным забором, за которым раскинулся густой дикий сад, залитый лунным светом. Калитка была закрыта на замок. Одинокий прохожий ловко перебрался через забор, не издав ни звука, скользнул вдоль стены. Все окна в доме, кроме окна спальни, были темными. Сквозь зеленые шторы пробивался тусклый свет ночника. В щелку было видно, как Нина, жена художника, расчесывает волосы перед зеркалом; у нее измученное лицо, синие тени под глазами.
Человек в черном ни за что не стал бы пугать женщину. Он повернул за угол, в поисках открытого окна или любого другого способа проникнуть в дом без лишнего шума. Если постучать, Корнилины не откроют. Они чего-то боятся. Интересно, чего? Или кого? Особенно сам Артур. Он вообще не высовывает носа из дому. Даже на выставку так и не пришел. Странно все это и непонятно.
Одно из темных окон оказалось слегка приоткрытым. Честно говоря, незваный гость не ожидал такой беспечности от насмерть перепуганного Артура. Нехорошее предчувствие сжало сердце. Кажется, это окно мастерской… Он помедлил всего мгновение и скользнул внутрь. Это действительно мастерская: пахнет красками, лаками, старым деревом… Глаза проникшего в дом человека быстро привыкли к темноте. Он любил мрак ночи. Это была его стихия. Его ремесло подразумевало покров тайны. Он предпочитал оставаться невидимым.
Незваный гость осмотрелся. Что-то вызывало его беспокойство. Пожалуй, стоит воспользоваться фонарем. Единственное окно, через которое он проник внутрь, было занавешено плотной темной шторой. Человек в черном позаботился, чтобы не было ни малейшей щелочки, и только после этого зажег фонарь.
В помещении был творческий беспорядок – множество подрамников, целые штабеля картона, неоконченные картины, старые этюдники, пыльные драпировки, какие-то вазы, старинная этажерка в углу, сваленные в кучу тряпки, тюбики и баночки с краской, уголь, мелки, карандаши, цветные стекла – чего тут только не было. Непрошеный посетитель медленно освещал деталь за деталью. На низком овальном столике – керосиновая лампа. У стен стояли железные стеллажи, с расставленными на них гипсовыми бюстами, масками, небольшими скульптурами, иконами, фигурными бутылками, разными ящичками, кистями, кусками воска, толстыми свечами и всякой всячиной.
Один из стеллажей упал, да так и валялся на полу. Все, что на нем стояло, рассыпалось вокруг в виде осколков и обломков, среди которых лежал сам хозяин мастерской, художник Артур Корнилин. Человеку в черном даже не нужно было наклоняться, – и так понятно, что знаменитый живописец мертв. И что никто еще этого не знает, даже его супруга. Пришлось все же подойти к трупу поближе: на его виске виднелась темно-синяя ссадина. Незваный гость потрогал рукой в тонкой перчатке углы стеллажа. Острые! Все понятно, кроме одного, – сам упал стеллаж, или кто-то ему помог? В стене, у которой он стоял, зияли глубокие дыры. Оказывается, стеллаж был закреплен, и довольно прочно. Тогда случайность отпадает.
Незваный гость вдруг почувствовал приближение приступа дурноты. Необходимо сесть. Иначе он может свалиться тут, рядом с покойником, и неизвестно, чем это для него кончится. Странный посетитель не боялся мертвых, он боялся приступов головной боли, которые случались у него время от времени. Найдя подходящий стул, он уселся и закрыл глаза. Если немного посидеть так, боль отступит, и он сможет спокойно уйти.
Сознание заволокло мутным туманом, к горлу подступила тошнота, в ушах заложило. Человек судорожно вздохнул и затих. Перед глазами заполыхали огненные круги, переходя в неясные и болезненные картины, смысл которых чаще всего был непонятен. В этот раз ему показалось, что он вновь видит мастерскую, только при свете керосиновой лампы. И вдруг все, что произошло здесь с Артуром Корнилиным, ясно предстало перед ним вполне отчетливым видением…
Корнилин рисует что-то углем на картоне. Он неспокоен. То и дело оглядывается, нервно вздрагивает. Вот подошел, закрыл окно. Подкрутил фитилек лампы так, чтобы она ярче светила… Что это? В самом темном углу мастерской кто-то стоит. Контуры фигуры размыты, лица не разглядеть. Как он сюда попал? Художник его не замечает… Вдруг вскакивает, в страхе смотрит в тот самый угол, закрывается руками, трясется, пятится назад, как раз к злополучному стеллажу… И тут происходит самое невероятное из всего, что доводилось видеть когда-либо человеку, ремеслом которого было убийство по заказу. Стеллаж как бы сам по себе, со страшной силой, вырывая с грохотом и пылью крепления, соскакивает со стены и падает на Корнилина. Тот и пикнуть не успевает, как острый металлический угол с хрустом ломает его височную кость…
В голове немного прояснилось, боль отступила, дышать стало легче, и киллер открыл глаза. Что это ему показалось во время приступа? Кто-то был здесь и убил Корнилина? Но каким образом? Он подошел к такому же точно стеллажу, который упал, и попытался оторвать его от стены. Ничего не вышло. Ему, при его немалой силе, даже не удалось сколько-нибудь расшатать металлическое сооружение. Киллер еще раз осмотрел представшую перед его глазами картину – мертвый художник, упавший стеллаж, куски стены, вырванные «с мясом» крепления, – и задумался. Так и не придя ни к какому выводу, он покинул дом Корнилиных так же, как и проник в него.
Ночь встретила его запахом цветов, шумом ветра в саду, дорогой в лунном свете. Он шел, не спеша, стараясь дышать ровно и прислушиваясь к отголоскам боли в затылке. Все, что он увидел в мастерской столичного художника Артура Корнилина, очень сильно ему не понравилось.
– А вот это, Лидушка, медвежье ушко, – говорила баба Марфа, разбирая травы, принесенные правнучкой. – Это так люди привыкли называть, а есть у этого растения другое имя, красивое – «царская свечка». Почему, знаешь?
Лида отрицательно покачала головой. Ей не хотелось разговаривать. После купания в лесном озере она долго ходила, как во сне.
– Знаешь что, бабушка? Мне сегодня, во время купания, все казалось, будто на меня чудовище лесное смотрит.
– Откуда там чудовища? – усмехнулась баба Марфа. – Их в нашем лесу сроду не водилось.
– Не знаю, а только мне все казалось, что кто-то смотрит, аж в затылке зазвенело.
Баба Марфа развешивала мяту сушиться. Она отвлеклась на минуту, глядя на Лиду, задумчиво прищурилась.
– Судьба это твоя на тебя смотрела, а вовсе не чудовище…
– Как это?
– Придет время, узнаешь, – вздохнула баба Марфа. – Подавай-ка мне мяту, скорее будет. Знаешь, что древние греки считали мяту цветком мертвых?
Лида опустила нос в самую гущу лиловых метелочек мяты и от неожиданности чихнула.
– Фу ты, бабуля, зачем говоришь такое?
– А ты на смерть не обижайся, не бойся ее. Царство смерти – это только пауза перед новым путешествием, что-то вроде привала перед следующим переходом. Великая Волна Жизни катится неостановимо… минералы, животные, растения, человек, дух, – все охватывает она своим течением. Ищи ответы на вопросы, и получишь их. Иди своим путем, и в какой-то момент сможешь прийти к самой себе.
– Как это? – Лида далеко не всегда понимала бабу Марфу, но слушала ее внимательно и с удовольствием.
– Дитя ты еще, силы своей не ведаешь, потому и печалишься. Ничего-то ты о себе не знаешь! – баба Марфа вздохнула легко и погладила правнучку по русой головке. – Я тебе в детстве много сказок сказывала, а одну, самую главную, так и не поведала.
– Это какую же?
– О Царице – владычице земли, звезд, и всего, что есть! У ее ног – зеленый цветущий луг, в ее короне – луна и солнце; она есть везде и во всем, она – неисполненное обещание…
– Вот бы посмотреть на нее, – мечтательно протянула Лида. Рядом с бабушкой Марфой она чувствовала себя маленькой девочкой, верящей в чудеса, которые непременно произойдут, рано или поздно.
– Кто ж тебе мешает? – усмехнулась баба Марфа. – Вон зеркало, иди да смотри, сколько влезет!
– Ай, бабушка, ты шутишь, а я серьезно спрашиваю. Кого же я в зеркале могу увидеть, кроме себя? Мне хочется на Царицу посмотреть!
– Так я тебе и говорю, – иди, да смотри. Ты ж у меня смышленая девочка, неужто не понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что это я и есть? – от разочарования и обиды у девушки вытянулось лицо. – Ну, бабушка, это совсем неинтересно даже. Ты бы что-нибудь получше выдумала.
– Ох-хо-хо! – баба Марфа уселась на длинную лавку и положила руки на колени. – Ничего лучше тебя я сроду не видывала. – Она засмеялась негромко. – Ладно, хватит болтать, давай мальву разложим, а потом шиповник. Зимой, небось, пригодится!
Лида насобирала много зверобоя, и стала складывать его на деревянные полочки, специально для этого предназначенные. Она любила эту траву – Иванов цвет. Собранный в ночь на Ивана Купала, он служил надежной защитой от любой порчи, сглаза, чертей и колдовства. Это одно из двенадцати растений розенкрейцеров [15]. Так ей объясняла бабушка. Лида впитывала науку о травах и их необычных свойствах с младенчества, когда баба Марфа брала ее с собой в лес или на луг, показывая всякие цветы и растения, деревья, ягоды и грибы.
Иван любил Лиду сильнее, чем родную дочь, частенько ходил вместе с ней на речку, или к скалам в глубине леса, рассказывая свои фантастические истории о волшебных кладах, леших, русалках, лесном хозяине. В лесу он был как дома, к чему приучил и младшую из своих девочек. Алена была не любительница слушать сказки, а когда выросла, стала открыто стесняться отца, избегать его общества. Его разговоры казались ей глупыми выдумками. Лиду она считала тоже немного полоумной, как и отец, и относилась к ней снисходительно, как к дурочке. Что, дескать, с нее возьмешь? Так она и бабе Наде говорила, и та молча соглашалась.
С Лидой было трудно найти общий язык. Она вроде была робкой и послушной, но до поры до времени. Если ей что-то не нравилось, или она с чем-то была не согласна, то упрямо гнула свое, и никто ничего с ней поделать не мог. Иван кряхтел недовольно, баба Надя выходила из себя, ругалась и пыталась вразумить непокорную внучку, а баба Марфа с дедом Ильей только посмеивались. У Лиды под мягким и покладистым с виду нравом скрывалась несгибаемая воля, которая одна была ее советчицей и руководителем в жизни. Она вынашивала свои идеи под сенью деревьев или на берегу лесного озера, глубоко внутри своего сердца, и не торопилась делиться ими с окружающими. Она казалась скрытной и непонятной. «Не от мира сего», «себе на уме» – такое мнение сложилось о ней у жителей села. Молодежь ее сторонилась, а старики, наоборот, любили и частенько вели с ней степенные, неторопливые разговоры. У Лиды хватало терпения выслушивать их воспоминания о прошедшей молодости, сетования на детей и на современное житье-бытье, жалобы на здоровье и прочее.
Задушевных подруг у Лиды не было. Все сокровенное она хранила в стороне от чужих и частенько недобрых глаз, никому не рассказывала, о чем мечтает долгими зимними вечерами, когда негромко потрескивают дрова в печи, а за окном падает крупный пушистый снег, неслышно опускаясь на землю, на ветки старого сада, на деревенские крыши. Из труб на крышах поднимались к небу сизые дымы. В домах пекли хлеб, пироги, жарили жирных гусей к Рождеству.
Лида любила гаданье на Крещение и Святки, – прабабушка научила ее всем тонкостям этого полузабытого искусства. Многие девчонки, а то и молодые бабы бегали к ней тайком: узнать суженого или как судьба сложится. Лиду приходилось долго упрашивать, но уж если она бралась за дело, то гаданье всегда чудесным образом сбывалось.
Иногда она пыталась узнать свою собственную судьбу, но все предсказания оказывались настолько невероятными и далекими от реальности, от того, чем она жила, и что действительно могло с ней произойти, исходя из ее окружения и людей, с которыми она была знакома и общалась, что казались совершеннейшей ерундой и путаницей. В конце концов, она перестала заглядывать в свое будущее и просто жила, словно в ожидании того несбыточного и волшебного, что непременно должно было с ней произойти, если верить ворожбе. Она как будто спала, подобно заколдованной душе в преддверии пробуждения. Каким оно будет и что принесет с собой? Стоит ли гадать?
Сергей проспал почти сутки, вернувшись из деревни. Ему снились купальские огни, роса на утренних лугах, лесное озеро, над которым стоял зеленый туман, черные в свете костров глаза Алены. Девушки в венках увлекали его к реке, и в лунном блеске он видел у них вместо ног длинные серебристые хвосты. Он пытался плыть, разгребая руками венки со свечами, которые покрывали уже всю поверхность реки, они были повсюду, пахнущие мятой и зверобоем, мокрые и полуувядшие. Он нырнул, чтобы проплыть под ними, и почувствовал, как что-то незримое и сильное не дает ему подняться на поверхность, увлекая все ниже и ниже, на самое дно. Когда он, наконец, достиг этого дна, оказалось, что оно зыбко и не может задержать его движения вниз, куда-то в страшную и бездонную зеленую глубину…
Его разбудил телефонный звонок. Не сразу сообразив, где он, Сергей сел и вытер испарину со лба. Господи! Что это ему снилось? Слишком много впечатлений: сначала Артур с его страхами, выставка, «Изгнание из рая», Алена, потом купленный им во Франции амулет, который непонятно, как, оказался изображенным на картине «Натюрморт с зеркалом», какой-то неприятный человек в черном, купальская ночь, ведьмы… Все это – слишком сильное испытание для его психики. Сон пропал, захотелось выпить крепкого чаю и выйти на балкон, подышать свежим воздухом. Двухкомнатная квартира в Харькове досталась ему в наследство от бабушки. Приехав на выставку, он вместе с француженками остановился в гостинице – так удобнее, да и хлопот меньше. Но после поездки на деревенский праздник вернуться в гостиницу показалось невозможным. Он не мог объяснить, почему.
Бабушкина квартира, за которой присматривала соседка, встретила его чистотой и аскетизмом обстановки. Ничего лишнего – диван, комод, шкаф, стол и холодильник на кухне, пустой и отключенный, – вот и все. Однако, что-то его разбудило? Телефон снова зазвонил. Ну, конечно! Телефонный звонок! Сергей вздохнул с облегчением. Звонила Нина Корнилина.
