Станислава Бер
Клептоманка. Надкусанное яблочко
Неисповедимы пути господни
Чёрная гора, видимая со стен монастыря, вблизи оказалась покрытой тёмно-зелёными, изумрудными лесами. Калиса вышла из возка, размяла затекшие ноги, огляделась. Набрала тягучий хвойный воздух полной грудью. У входа в пещеру сидела пара нищих. Стояли плошки с едой – подношения. Возница дышал в спину, сестра Евдокия наказала ему не отходить от матушки ни на шаг, мало ли кого в лесу да в горах встретишь, худые людишки рыщут, добычу ищут. Калиса знаком приказала ему остаться, подала нищим и зашла в пещеру.
Матушка поёжилась. Несмотря на знойный день, внутри было сыро и прохладно, сочилась влага из пористой нутрянки горы. Несколько свечей скудно освещали пещеру. Накинутая рванина на плоский камень исполняла роль лежанки. Старец сидел на камне, прикрыв глаза. Калисе стало неудобно прерывать молитву. Или сон? Она бестолково мялась на месте. Незваный гость хуже татарина.
– Проходи, коли пришла, – сказал старец, не открывая глаза.
Не так уж он был и стар. Они, наверно, погодки, ну или она чуть моложе. Длинные седые волосы спадали на холстяную рубаху, белая борода лежала на широкой груди. Пожалуй, красив. Правильные черты благородного лица, умные морщины. Не крестьянских кровей. Нет. И это странно. Благородные в отшельники редко набивались.
– Здравствуй, добрый человек, – сказала матушка, прошла внутрь, села на камень поодаль. – Сказывают, ты чудеса творишь.
– Бог творит чудеса.
Калиса разглядела в тёмном углу пещеры личные вещи старца. Гребень из слоновой кости, икона, книга в кожаном переплете с чудным вензелем. Настоятельница прищурилась, какая там буква на книге не разобрать.
– А ты его посланник? – проверила догадку Калиса, предвкушая "раскусить" очередного мошенника. – Господь к тебе явился и волю свою передал для людей. Так?
– Бога не видел, врать не стану, а голос его каждый день слышу. Разве с тобой, матушка, Бог не разговаривает? – светло-серые глаза старца уставились на Калису с удивлением.
А Козьма-то не прост. И её он сразу признал, и вопросы с подковырками. И сила. Какая же от него исходила сила. Взгляд добрый, но этой добротой сосну в лесу завалить сумеет, если захочет. Не видела раньше такого Калиса, не чувствовала.
– Что же ты в пещере, как зверь лесной, живёшь? Любой крестьянин тебя в избу пустит, только попросись.
– Я молюсь.
– Ты к нам приходи. Вместе помолимся.
Не прошло и недели, пришёл старец в монастырь. Сам пришёл.
– Хорошо тут у вас. Свободно дышится, – сказал Козьма, расположившись на лавке в трапезной.
– Дыши на здоровье. Воздух озёрный он – чистый, – сказала Евдокия, сидя рядом со старцем.
Простая монастырская еда пришлась ему по вкусу. Много не ел, плошку с пареными овощами опустошил, губы промокнул холщовой салфеткой, нежные длинные пальцы, не утруждённые работой, вытер, поблагодарил и откинулся от стола.
– Да я не про воздух говорю. Свобода праведная в монастыре вашем живёт.
– Ну, а где ей ещё жить-то?! – не сдавалась монахиня.
– Ты, сестра, помолчи немного. Дай человеку слово вставить в твой нескончаемый поток, – прервала словоохотливую подругу Калиса.
Пареные овощи она не любила. Сейчас бы слопать немецких колбасок, как готовила на праздники мутер, но мясо есть нельзя – пост. Матушка поковырялась в кушанье и отодвинула плошку подальше.
– В дорогих палатах свобода не живёт, – сказал Козьма, загибая палец. – В купеческих домах подавно не живёт. Иногда в простых мужицких избах обитает. В монастырях и церквях не всегда свободно дышится. Вот, к примеру, звал меня сосед ваш, в мужской монастырь, я не пошёл. Нет. Трудно там, чёрно всё, отказался. А у вас хорошо.
– Тебе виднее, странник, – ответила настоятельница с улыбкой. Глаза-льдинки просветлели.
– Приют для сирот, школа для детишек. Такого и в Петербурге не встретишь, не то чтобы в Уральских горах.
– А ты и в Петербурхе бывал?! – не удержалась Евдокия, округлила глаза в окулярах.
– Случалось, – стушевался старец, мотнув белой головой, быстро спросил. – И больницу строить будете?
– Архиерей разрешит, будем строить, – кивнула матушка.
– Вот это благое дело. Крестьян никто не лечит – это факт. Помогать вам буду, если разрешите.
– Врачевать могёшь? – не переставала удивляться сестра Евдокия.
– Могу, – сказал Козьма и положил руку на резное распятие на груди.
Сказано, сделано. Небольшой дом у самого перешейка, соединяющего остров с крепостью и побережье, вырос за считанные дни. В избушке поселился Козьма. Жил скромно, принимал страждущих, исцелял по мере сил. Матушка благословляла его, не прост старец, ой, не прост. Тянуло её к нему, как обжору к сладостям. Так и съела бы целиком. Мудрый, спокойный, благочестивый. А говорил-то как! Как будто большую ложку в бочку мёда зачерпнул. Сладко.
Каждый день они вели со старцем беседы. О жизни, о смерти, о Царствии Небесном, о свободе, которую так любил странник.
– Слышала, матушка, что у соседей творится? – спросил Козьма.
– У каких соседей? В уезде? – ответила вопросом на вопрос Калиса.
– В соседнем мужском монастыре лихоимство творится. Новый настоятель самоуправством занимается. С иноков три шкуры дерёт, а себе карманы набивает златом.
– Иларион? – встряхнулась настоятельница. Вот оно! Предчувствие.
– Он самый. Хорошо, что не пошёл я к ним. Сердце подсказало, чёрно у них в монастыре.
– А тебе кто сказывал про лихоимство?
– Бежали два монаха от Илариона. Третьего дня у меня останавливались. Жалились больно, жизни не даёт, затравил всех ядом своим.
– Бог всё видит, – покачала головой Калиса.
– И это правда.
Осень наступила рьяно, ворвалась в уральские края, как кавалерист в захваченный вражий город. Только что цветы и травы благоухали в полях, уже промозглый ветер продувал прохожих насквозь. Калиса стояла у окна, смотрела, как кружились в осеннем танце жёлтые листья, разглядывала монастырский двор, нарадоваться не могла. Чистота у них, порядок, амбары полны запасов. Хорошо подготовились к зиме.
– Беда, матушка! – ворвалась в келью Евдокия.
– Господи! Что ж ты кричишь-то так? Как Ирод окаянный. Испугала.
– Беда, говорю, – уже спокойнее произнесла монахиня, села на скамью, пытаясь отдышаться. Бежала долго.
– Что случилось, сестра? – спросила Калиса, подходя к подруге.
– Козьму забрали, – выпалила монахиня, глазища больше окуляров выпучила.
– Кто забрал? Толком говори, – спокойно сказала Калиса, предчувствуя неладное.
– Земский исправник.
В уездный город ехать недолго, пару часов по хорошей погоде, и ты на месте. Всё это время Калиса была сама не своя. Острые иголочки изнутри кололи грудину. Как же так? Неужели арестуют Козьму да в кандалы закуют? Наплел паршивец завистливый, доложил кому надо. Якобы старец сеет смуту среди крестьян, богохульствует, замечен в воровстве. Конечно, Иларион слюной изошёл, как узнал, что слава о святом человеке за пределы округи пошла, а о нём слово хорошего никто никогда не сказал.
Но когда она приехала на место, сначала опешила, а потом умилилась увиденному. Исправник, здоровенный детина с гусарскими усами, ухаживал за Козьмой, как за кисейной барышней. Чаю изволите? Пожалуйста. Баранки маковые надобно? Вот они. И смотрел на старца, как мальчишка в базарный день на петушок на палочке. Готов был облизать со всех сторон.
– Ошибся настоятель Иларион. Так ему и передам. Идите с миром, – напутствовал исправник, махал рукой, как ещё кружевным платком глаза не промокнул.
– И самогонку ту больше не пей, и жирного отстерегайся, – ответил Козьма и сел в возок рядом с настоятельницей.
– Что ты ему сказал такое? – полюбопытствовала Калиса.
– Да так. Ерунда. Заковырку одну решил и всё.
– Ну, ну, – сказала матушка и руку на руку старца нечаянно положила.
И что тут началось! Возок поплыл, поплыл и растворился вовсе. Калиса моргала, но видение не проходило. Видела она глазами Козьмы исправника. Как так? Чудеса или бес играется?
– Ты мне это здесь прекрати! Мне здесь светопреставление не нужно разводить, а то мигом в кандалы и в рудники пойдёшь своим ходом, – здоровенный детина грозил толстым пальцем в сторону старца.
Исправник вышагивал из угла в угол по скрипучим деревянным полам небольшого кабинетика, подкручивая ус и всё больше подзадоривая себя. Читать морали – милое дело. Особенно после плотного обеда у румяной зазнобы. Сапоги в гармошку, шаровары необъятные. Внезапно остановился, сглотнул слюну и поморщился от накатившей в брюхе боли.
"Э, да у тебя кишки прогнили, парень", – подумал Козьма и заулыбался.
– Ты чего лыбешься, поганец? – окрысился исправник, превозмогая боль. – В морду хошь?
– Помочь тебе хочу.
И ведь помог. И боль прошла, и детину как подменили.
Калиса руку убрала, и воспоминание исчезло. Что это было? Настоятельница перекрестилась. Привиделось, поди. Переволновалась за старца, и вот что получилось.
– Да ты не волнуйся так, матушка. Ничего со мной не случится, – как будто услышав её мысли, сказал Козьма, добавив. – Да и с тобой тоже.
– Подожди, Иларион новую подлость придумает, помяни моё слово, Козьма. Он уже на наши земли засматривается. На что приют и школу содержать будем, а?
– Откуда знаешь?
– Сестра Евдокия сказывала давеча. Иларион митрополиту писать собирается. А вдруг выгорит у него дельце гнусное?
– Не получится у Илариона ничего. Стоит мне только гаркнуть слово в Петербурге, то весь этот городок содрогнётся от того, что будет.
Калиса пригляделась к старцу. Не замечала она раньше в нём такой гордыни. Никак помешался в уездном учреждении. Били его там, что ли? Умом тронулся точно.
– Оставь сомнения. Верь мне, – почувствовал неуверенность в собеседнице Козьма и уже сам положил ладонь на её руку.
И вот опять! Возок начал таять, пока совсем не исчез. Да что это такое творится? Что с ней происходит? Даже с прабабкой Агнией такого не случалось, а она – самая сильная в роду была.
Калиса оказалась в пещере. Стужа снаружи. Внутри стыло, промозгло. Колени упирались в холодный каменный пол, болели. Желудок прилип к хребту, пятый день не видел он хлебной крошки. Козьма крестился и бил поклоны перед слабоосвещённой иконой в резном окладе. Сначала бормотал, потом громко заговорил. Каялся.
– Я запутался в женщинах. В грехах своих. Обе дочери умерли в младенчестве. Наследников не оставил. Дочки – это хорошо. Но они же есть и самые свирепые мстительницы, а с их матерями я не всегда поступал честно.
Старец встал. Колени ныли нещадно. Отдышался, выпил воды из железной кружки. Сел на каменную лежанку, взял книгу в кожаном переплёте, погладил вензель с буквой "А".
– Я устал быть царём. Устал от правления. Устал от суеты. Устал и убежал. Пусть брат мой Николай теперь правит. Он достоин. А я сейчас свободен и покоен. Теперь мне нечего терять, кроме Бога и моей любви к Спасителю.
Господи, прости душу грешную раба твоего Александра.
А зори здесь громкие
Утренний туман распластался над водой и камышами как гулящая девка, вольготно и бессовестно, заполняя собой все уголки берега. Косой поправил поплывшую было удочку и поёжился. Днём стояла адская жара, а ранним утром зябко. Вон Рыжий у нас не промах, ишь рассупонился, не холодно ему. Конечно, отцовский ватник напялил. Косой засмотрелся на Рыжего, чуть клёв не упустил, еле успел подсечь.
– Хорошо клюёт, – сказал Смайлик, позавидовав другу. В его ведре три мелких рыбёшки плавали.
– Чего рот раззявил? Спугнёшь рыбу-то, – испугался суеверный Косой.
Рыжий только ухмыльнулся, высморкался в кулак, стряхнул с руки сопли и крепко втянул воздух, аж грудь колесом выгнулась. Пахло травами, полевыми цветами и речной водой. Открыл глаза и обмер. Кажется что ли? Вроде как силуэт маячит. Проморгался. Нет, не показалось. В воде кто-то стоял. Кто там? Мальчик подошёл ближе и раздвинул камыши.
– А-а-а! – заорал Рыжий. Сердце ходуном, а ноги ватные, двинуться не дают.
– Ты чего орёшь-то? – прибежал подслеповатый Смайлик.
– Баба-жмур, – подытожил подошедший на крик Косой. – А-а-а!
Смайлик протёр очки, пригляделся и тоже заорал. Трое друзей побросали рыболовные снасти на берегу и пустились наутёк. Только подошвы от поношенных кроссовок сверкали в утренних сумерках. Как будто мёртвая женщина собиралась их догонять.
В доме Рыжего раздавался плотный храп, все крепко спали. Вчера дядька с зоны откинулся, отмечали допоздна. Хотя нет. Маманина постель уже пуста. Корову доить пошла, видать. Рыжий растолкал батю.
– Там того. М-м-мертвяк на реке, – сказал мальчик, заикаясь. Раньше за ним такого не замечали.
– Какой ещё мертвяк?! Спать ложись. Приснилось, поди, – отмахнулся отец.
– Какой, какой, – передразнил Рыжий. – Настоящий! Баба-жмур в воде стоит.
– Баба-жмур – это серьёзно, – подключился дядька, сиделец со стажем.
– Участковому звонить что ли? – спросил отец, привстав с кровати. Проснулся, наконец.
– Самим поглядеть сперва надо. Мало ли привиделось мальцу.
Рыжий шёл впереди процессии, расправив плечи и задрав подбородок. Ему было уже не так страшно. Батя и дядька – надёжные защитники. Если что.
Когда мальчик раздвинул камыши, обнажив место находки, взрослые побледнели. Мужики многое повидали на своём веку, но чтоб такое! Женщина с размозжённой головой, слава богу, глаза прикрыты, действительно стояла в реке у берега. Небольшое течение не давало ей замереть на месте, но и не уносило. Создавалось впечатление, будто она вышла потанцевать, а движений не знает, поэтому скромно покачивалась из стороны в сторону.
– Я это… Поеду. Мне светиться перед конторой лишний раз ни к чему. Покеда, братуха, – сказал дядька, и был таков.
Батя почесал затылок. Без участкового здесь точно не обойтись. А он пусть сам вызывает, кого следует.
Друг в беде не бросит
Регина огляделась. Она стояла в пижаме и полосатых гольфах на высокой крепостной стене. Округа тонула в предрассветных сумерках. Где это она? Регина повернула голову, позади блеснули матовым золотом маковки храма. Тревожное небо заалело, отражаясь в озёрной глади. Она никогда не бывала тут раньше.
– Летите!
Неожиданный возглас заставил девушку оторвать взгляд от спящей природы. Рядом с ней стояла монахиня в черной шляпе. Вспомнила. Кажется, это называется клобук. Глаза-льдинки из-под чёрных бровей, сведённых к переносице, уставились в небо. С крепостной стены взмыли два голубя. Голубь и голубка. Белые. Регина смотрела им вслед. Тот, что покрупнее, оберегал ту, что поменьше. Монахиня молчала. Девушке стало не по себе.
– Не бойся, – сказала незнакомка, обнажив знакомую щербинку.
Регина хотела ответить, но внезапно… проснулась. Открыла глаза, поморгала. Точно сон? Очень реалистично всё было. Она даже запах почувствовала. Запах тины, исходящий от озера. Подушка под ней была мокрая, слава Богу, тиной не пахла.
Раннее утро, но вставать не хотелось. Рядом сопел Архипов. Она повернула голову. Руслан был такой смешной, когда спал, беззащитный, светлые кудри разбросал по подушке, лицо расслаблено, брови удивлённо приподняты. Тоже странный сон снится? А вдруг монахиня с голубями и к нему заявилась?
– Какая монахиня? Какие крепостные стены? С ума сошла, целый час до работы. Дай поспать, – застонал Руслан, не открывая глаз. Отвернулся. Накрыл голову подушкой.
Регина потихоньку встала и ушла на кухню. Готовить завтрак, кормить ручного ворона Гришу. Он-то точно её выслушает.
"Чего тут думать? Ты как маленькая, чесслово. Забыла, как тётка Матильда учила сны разгадывать? Голубь с голубкой снятся к свадьбе."
Григорий фыркнул, выклёвывая зернышко из кормушки.
– А монахиня к чему снится? – спросила хозяйка, нарезая лук для яичницы.
"А вот монахиня – это плохо. Это затруднения, сплетни и обман".
– Правда? И откуда ты, интересно, всё это знаешь, – спросила Регина с ехидцей в голосе.
"Загуглил."
Всё! Пора на работу, а во время обеденного перерыва в свадебный салон ещё заскочить не помешает. Денег нет, но нужно хотя бы присмотреться, прицениться. Ростоцкая покрутилась перед зеркалом. Блузка с длинными рукавами, юбка ниже колен, летний шарф с цветочным принтом – жарко, конечно, но что делать, нужно как-то прикрывать шрамы на шее и теле.
До работы Регину обычно подвозил Руслан, но сегодня она шла пешком, тут рядышком, рукой подать. В Старграде всё самое важное находилось в центре – на площади Ленина и близлежащих улицах, а криволинейные кварталы с жилой деревянной застройкой растекались в разные стороны, как щупальца осьминога. Немногочисленные старые пятиэтажки брежневской эпохи ютились поодаль, а новостройки так вообще стояли на отшибе.
Регина жила недалеко от центральной площади. Утро выдалось душным, ночная прохлада испарилась ещё до рассвета, поэтому девушка почти бежала, не замечая ни цветущей зелени высоких дубов, ни памятника вождю мирового пролетариата, обсиженного голубями, ни цветочных клумб, ни тумбы с афишами. Да, Господи, что она здесь не видела?! Родилась она в этом маленьком провинциальном городе и прожила почти всю жизнь. Ростоцкая знала Старград на ощупь, с закрытыми глазами могла дойти куда угодно. А сейчас она шла, опустив голову, по мостовой, вымощенной ещё при царе Горохе на деньги местного купечества. Быстрее-быстрее в помещение с кондиционером.
– Жарко!
Архив следственного комитета располагался в отреставрированном здании девятнадцатого века. Ядрёно канареечная краска, покрывавшая бывший приказной дом, бросалась в глаза издалека. Регина кивнула знакомому охраннику, приложила электронный пропуск к валидатору и прошла по коридору в кабинет.
– Доброго Вам утречка, Регина Павловна, – по-южному, нараспев приветствовала её коллега Зинаида Ивановна Глушко. – Что-то старший архивист сегодня раненько на работу притопал. Не спится?
– Дел много сегодня, – отмахнулась от подробностей Регина, наклоняясь к кнопке системного блока, чтобы включить компьютер.
Зинаиду Глушко, хохлушку-хохотушку, мать семейства, волею судеб занесло в Старград в советское время. Она немного поработала в канцелярии администрации города, а потом её перевели в архив. Глушко "сыпала" украинскими словечками, которые за годы совместной работы Регина научилась понимать, говорила о себе в третьем лице, проявляла неуёмное любопытство и такую же неуёмную заботу о младшей по возрасту, но не по должности, коллеге.
– А Зинаида даром времени не теряла, не сидела сложа руки. Подготовила папки с документами.
– Какая же Вы молодец! – искренне похвалила младшего архивиста Ростоцкая. Глушко и по работе помогала, и семья у неё, и дом в идеальном порядке. Когда всё успевает?
На сегодня, действительно, дел было невпроворот. Исполнение запросов от оперативников и вышестоящих органов, отбор документов для постоянного и временного хранения. Ещё необходимо было провести экспертизу ценности документов, присланных из следственного комитета. Список задач в ежедневнике старшего архивиста был длинный и трудоёмкий – одним махом не отделаешься. Хорошо, что задача по сканированию старых дел для внесения в общую базу, в основном, лежала на Глушко.
В обеденный перерыв Регина всё-таки вырвалась из мира пыльных папок и таких же пыльных от старости уголовных дел и вышла прогуляться.
Какая девушка не мечтает о свадьбе? Никакая. Мечтают все. Кроме Регины Ростоцкой. Она и в юности не стремилась заполучить заветный штампик в паспорт, а после восемнадцати лет потеряла все надежды. Случай с пылким юношей с ямочками на щеках утвердил её во мнении, что она не создана для брака. И для любви тоже не создана.
Сейчас Регине тридцать пять лет, и она выходит замуж. Никаких чудес. Просто бывший одноклассник Руслан Архипов расколдовал спящую красавицу волшебным поцелуем. В школе она не обращала на него внимания – полноватый, обычный, а при общении вообще заторможенный. Но нужда заставила возобновить знакомство. Началось всё как бы "для раскрытия преступления нужно кое-что узнать", Руслан ведь тогда следователем работал, вёл громкое дело, в котором Регина была заинтересована, а закончилось вот этим самым. Сидит теперь девушка с печальными карими глазами в свадебном салоне и голову ломает.
Регина вздохнула. Вот и сон в руку. Про затруднения. Здесь такой выбор! А она совершенно ничего не знает о свадьбах. Не её это тема. Единственная свадьба, на которой она была – это свадьба младшего брата лет двенадцать назад. Пусть земля ему будет пухом. Рано ушёл Илья, рано. Осиротела она без него. Хорошо хоть деток после себя оставил, племянников. Но тогда они, Илья и Лариса, были влюблены и счастливы.
Илюша – молодой водитель автобуса. Ларка – начинающий художник. Денег кот наплакал. Родители невесты, недовольные выбором дочери, сказали своё "фи" и даже не пришли на церемонию, а потом и вовсе уехали из Старграда. Спасибо тётке Матильде, договорилась с банкетом в столовой, да и с остальным тоже помогла. Ругалась страшно. Что её не послушались, что поторопились, но помогла. Такая она, их тётка. С хлесткими словечками и челюстью немецкого фельдфебеля.
Теперь всё по-другому. Одних свадебных платьев видимо-невидимо. Регина листала каталог и сглатывала слюну. Аппетит приходит во время еды. Девушка хотела и это платье, и это, и то. А здесь, вы только посмотрите, какой чудесный шлейф, как из сказки. И нести его должны обязательно эльфы!
– Гриша, ты даже представить себе не можешь, какие они все красивые! Божественные! Сказочные! – сказала Регина, опираясь на дверной косяк.
Она скинула уличную обувь, надела тапочки и прошла в комнату. Дома было прохладно, несмотря на жару, что стояла весь день. Деревянный купеческий дом, построенный по уму, умел держать как тепло, так и прохладу. Как же она любила этот дом! Эти немного выцветшие тёмно-зелёные обои. Эту печь с изразцами, начищенными до блеска с любовью. Эту старинную мебель тёмного дерева. Чёрный ворон громко каркнул с высоты резного буфета с жёлтыми рельефными стёклами.
"Чего это я не могу представить? Что я невест что ли не видел в свадебных платьях? Тоже мне, удивила".
– Не спорь со мной. Таких ты точно не видел. Голоден?
Зерно, листья, орехи посыпались в птичью кормушку.
– Красивые они, да. Но цена у них тоже красивая. Со многими нулями.
"Один раз замуж выходишь".
– Да я знаю. Но нам такое не по карману. Мы с Архиповым – бюджетники. Нужно выбирать поскромнее.
Регина ушла переодеваться в домашнее – любимые полосатые гольфы и пижама. Ворон перебежками, перепрыжками, перелётами, подволакивая ушибленное крыло, последовал за ней. Уже в спальне издал ехидный звук, нечто среднее между чавкающими галошами и ломающейся шариковой ручкой.
– Как ты догадался? – спросила девушка домашнего питомца, застыв с полосатым гольфом в руках. Второй уже был на ней.
Пристально посмотрела на ворона. С удивлением. С восхищением. С уважением.
– Ты прав. Я очень хотела украсть одно из этих воздушных творений дизайнерских рук и иголок. Очень. Прямо зачесалась вся от нахлынувшего желания. Как в детстве. Еле взяла себя в руки.
Чёрный пернатый подлетел ближе и снова каркнул.
– Нет. Руслану я ничего не скажу, – сказала Регина, между бровей у неё образовалась упрямая складка.
"Ка-а-а-а-арррр?!"
– Потому что стыдно! Он ещё не знает, что я опять все деньги спустила в книжном магазине. На что платье покупать буду, ума не приложу, – сказала хозяйка ручного ворона и в изнеможении опустилась на стул.
Когда Регина нервничала, она превращалась в книгоголика, скупала книги, не думая о последствиях. День свадьбы приближался, и она уже жалела, что они всё это затеяли. Расписались бы по-тихому, и делу конец. Нервозность от предстоящего мероприятия достигла апогея.
Масло в огонь подлил Архипов. Позвонил ей и сообщил, что на свадьбу прилетает его мама. Ростоцкая сидела на кухне и чистила картошку. Слой за слоем очистки летели в мусорное ведро. Прилетает мама. Мама, которая жила с дочерью, зятем и внуком где-то в Сибири. Мама, которую невеста сына последний раз видела в школе. Мама, которая и не мама вовсе, а будущая свекровь. Разные вещи.
Аллу Андреевну Архипову вызвали тогда в школу. Руслан сорвал урок физкультуры. Подрался с одноклассником. Невысокая, сухопарая женщина в строгом костюме стояла с сыном, выше её ростом, в коридоре.
– Чем провинился сей юноша, что ты его решил наказать физически?
Не отчитывала, просто спросила, чопорно поджав губы.
– Он девочек обижает, гадости про них говорит, – пробурчал Руслан, наклонив светлую голову, держа руку на распухшей щеке. Как будто у него болел зуб.
– Какого Херувима?! За такие дела джентльмены не просто бьют, а вызывают подлеца на дуэль.
– Чего? – спросил сын, поднимая на неё глаза. Не понял.
– На дуэли биться готов, говорю, за девичью честь?
– Мама, я твои шутки не понимаю. Отстань.
Прозвенел звонок. Регина прошла по коридору мимо препирающейся парочки. Руслан, увидев её, выпрямился, убрал руку от лица и тут же вспыхнул.
– Уж не эту ли черноволосую девочку опорочил побитый юноша? – догадалась мать.
– Не эту, – буркнул Архипов и отвернулся.
– Ох, смотри, парень, ты ещё от них наплачешься. От девиц этих.
Регина, слышавшая часть разговора, заинтересовалась. Что там произошло на самом деле? К тому времени она уже научилась пользоваться способностями, открывшимися у неё после клинической смерти. После уроков она подошла к Архипову, собирающему тетрадь и учебник в рюкзак.
– За что ты его избил, Руслан? – спросила она напрямую.
Не улыбаясь. После пожара она разучилась улыбаться. Губы не слушались, мышцы не растягивались, глаза не смеялись. Она пыталась пару раз. Вместо улыбки получалась какая-то мерзкая гримаса, пугающий людей оскал. Доктор тогда сказал, что это последствие шока.
Руслан опять вспыхнул. Дважды за день. Ещё бы! Самая красивая и загадочная девочка в классе знает его имя!
Регина как бы случайно прикоснулась к руке Архипова, и класс сменился спортивным залом.
– Русик, ты даже не представляешь, на кого похожа Ростоцкая! – заявил одноклассник на разминке.
– На кого? – спросил непонимающий Архипов, шагая гуськом. Широким шагом. С нажимом. Качаем ноги, спину, как утверждал физрук.
– Наша Царевна Несмеяна похожа на прокажённую черепаху!
– Это как?!
– Это так. У неё всё тело покрыто шрамами.
– А ты откуда знаешь? – остановился Руслан.
– Я в девчоночью раздевалку подглядывал перед уроком, – похвастался парень.
И тут же получил удар в челюсть снизу. Прямой удар. Апперкот.
Архипов, голодный и уставший, пришёл домой поздно. Новое дело выбило его из колеи. Поцеловал невесту, поинтересовался, как прошёл её день. Регина покраснела, но смолчала о книжном безумии, о свадебных платьях, об отсутствии денег. Отлично всё, Русик. Не переживай. Как ты?
– А знаешь что, давай махнём на море! – вдруг предложил жених, снимая пробу с ужина. Вкусно, кстати.
В Регине внезапно проснулись кулинарные таланты, дремавшие до тех пор, пока в её доме не появился тот, ради которого хочется готовить. Она сидела рядом, подперев подбородок рукой, и с удовольствием наблюдала, как любимый человек поглощал её еду. Наблюдала, как частичка её энергии распространялась по Архипову. В этом была какая-то особая магия.
– Устал я от работы, от трупов и вообще от Старграда. На море хочу. Хотя бы на неделю.
– Нет, нет и ещё раз нет. Никогда и ни за что. Ни за какие коврижки! Даже не заикайся об этом, – сказала Регина и убрала руку от подбородка.
– Свадебное путешествие. Сочи. Море. Солнце, – начал он перечислять соблазны.
Ворон заёрзал на крыше буфета.
"А я? А как же я? Меня возьмёте с собой?"
– Мы никуда не поедем. Успокойся, Гриша, – твёрдо сказала Регина, откидывая назад прядь чёрных волос. В детстве её смоляные кудри исчезли – волосы распрямились от перенесённого шока.
Архипов внезапно хлопнул себя по лбу.
– Я знаю, в чём дело. Ты боишься пляжа, – догадался Руслан.
– Вот именно! Как ты себе это представляешь? Выхожу я в купальнике, и тут все отдыхающие бросают свои курортные дела и бегут на меня пялиться, – выпалила девушка, покраснев от возмущения.
После четырнадцати лет Регина ни разу не купалась и не загорала на людях. Пожар, унесший в бездну родителей, оставил на её теле неприглядные ожоги и наложил рубец на её сердце. Вспоминая о том пожаре, карие глаза девушки превращались в чёрные угольки. Рана до сих пор затянулась не полностью.
– Теперь у тебя есть я. Тебе нечего бояться, – сказал Архипов, встал, приобнял сзади и поцеловал в макушку.
– Не подлизывайся. Я не поеду на море.
– Тебе нечего бояться, когда рядом с тобой такой красавец. Все будут смотреть только на меня, – сказал Руслан, втянув живот, и принял позу манекенщика. – Обещаю.
Регина посмотрела на жениха. Назвать Руслана красавцем было трудно. Полноватый, кучерявый, светлые волосы, светлые глаза, обычный парень каких тысячи. Его отличала лишь военная выправка, которая плохо сочеталась с мягким, добрым взглядом.
– Ну, да. Как я могла забыть, что ты неотразим, – ответила Регина, стукнув его по плечу.
На следующий вечер Регина после работы готовила очередной кулинарный шедевр. Курицу, запечённую с черносливом и заправленную сметанным соусом. Руслан язык проглотит как пить дать. Но тут в дверь позвонили.
У калитки стоял темноволосый мужчина явно южного происхождения. Красная рубашка неожиданно изящно оттеняла его смуглое лицо с орлиным профилем. Точно к ней?! Девушка оглянулась, может к кому-то другому пришёл.
– Вы к кому? – спросила она настороженно.
– Я сюда, – сказал южанин, сверкнув белыми зубами. – Регина Ростоцкая, да?
– Да, – растерянно ответила девушка.
– Ты должна мне помочь. Даже не мне! Другу!
Регина покрылась испариной. Во-первых, она кому-то должна. Неприятно. Во-вторых, должна другу южанина. Дожили, докатились. Должна неизвестно кому.
– Меня зовут Багомед. Можно просто – Борис, – представился всё также из-за калитки мужчина со стереотипным кавказским акцентом. – Я в пожарке работаю. Мне про тэбя Иван Фомин рассказывал. Можно войти, да?
Регина провела гостя в дом, усадила за круглый стол, покрытый зелёной кистястой скатертью, предложила чай. С Ваней Фоминым они учились в школе.
– Я прямо не верю Ивану. Как такая красивая молодая дэвушка и преступников ловит. Убийцу бывшего мэра нашла, да? – сказал Борис, уважительно выпятив нижнюю губу и покачивая головой.
Регина понимала, что это дешёвый подкат, но всё же покраснела. Кончики ушей горели огнём.
– Было дело, да. Что у Вас случилось? – спросила Ростоцкая, откидывая назад чёрные волосы.
– Воопще бэда, слюшай. Друг сидит в турьме. Ни за что посадили! Как так можно?! А?! – сказал южанин, вспыхнув, как солома в костре. Моментально.
– Ну, а почему Вы сюда пришли? Идите к прокурору, к следователю. Обвинение предъявили уже? – поинтересовалась девушка, пододвигая гостю вазочку с конфетами.
– "Вы обвиняетесь в убийстве". Так сказали, – передразнил Борис. – Я им не доверяю. Полиции, прокурору всё равно, кто будет сидеть. А Марк, он хороший. Настоящий джигит. Он не может быть убийцей. Я сказал!
