Стас Колокольников
Идолы для дебилов
Идолы для дебилов
Рита кричала из кухни какую-то чушь про то, что показывали по телевизору. В соседней комнате надрывалась музыка, там младшая сестра подпевала сладкоголосым парнишкам. Я сидел в кресле и пускал слюни над глянцевым журналом.
– Иди сюда! – звала Рита. – Смотри во что теперь одеваются! Мы так на День всех святых наряжались! Теперь так можно ходить! Прикинь!
– Наплевать! – громко сказал я.
– Что ты говоришь, Толя? – прокричала Рита – Я не слышу!
– Наплевать, – повторил я.
В дверь позвонили с осторожной настойчивостью.
– Открой! – крикнула Рита. – У меня кипит!
За дверью стоял парень лет двадцати. Его подхалимское лицо истекало дружелюбием, как сливочным кремом. Можно было подумать, что он именинник и принес торт.
– Вам сегодня очень повезло! Наша фирма устроила для вас подарочную акцию! – затараторил парень, протягивая картонную коробку. – В этом комплекте то, о чем вы так долго мечтали! Откройте и убедитесь!
«Странно, – подумал я, глядя в самые честные глаза, – мир катится к чертям, разваливаясь на ходу, а кругом упорно стараются этого не замечать и с улыбкой перепродают его красиво упакованные обломки».
Я хлопнул дверью перед носом парнишки.
– Кто это был? – спросила Рита.
– Голодный дух, – ответил я.
– В смысле? – не поняла Рита
Я и сам не понял, к чему это сказал. Стоял и молчал, равнодушно наблюдая, как холодеют зрачки Риты.
«У любви нет совести, – вспомнил я чьи-то слова, видя в глазах жены почти ненависть, – да и откуда ей взяться».
– У тебя нет совести, Толь, – сказала Рита. – Последнее время ты меня не слушаешь и не слышишь.
– Точно, – подтвердил я.
И добавил, только не вслух: «Наплевать».
В дверь опять позвонили. По коридору прошла младшая сестра и впустила в квартиру двух дружков, похожих на выспавшихся домашних котов. Один из них заметил меня и приветственно кивнул. Второй даже не глянул в мою сторону.
Подразнив нос ароматами с кухни, я направился в комнату. В коридоре было слышно, как у сестры громко разговаривали ее дружки:
– Ты зря этим не пользуешься, – насмешливо упрекнул один. –Девчонкам нравится. И есть в любом интернет-магазине.
Кажется, это был тот, кто поздоровался со мной.
– Наплевать, – равнодушно сказал второй.
– Гм, – немного удивился я.
Не успел я опуститься в кресло, полистать журнал и прикинуть, сколько еще протяну в этом дурдоме, то есть на этом свете, как Рита заявилась из кухни и сердито спросила:
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– С чего бы это? – тоже сердито спросил я.
– Наш с тобой мир рушится, а ты ничего не собираешься предпринимать. Тебе что наплевать на это?
– Рушится? – повторил я.
– Да.
– Наплевать, – неожиданно для нас обоих произнес я.
– Что?!
Рита заплакала и убежала. Я устало вздохнул и поплелся на кухню ее успокаивать. Хныкать Рита перестала только после моего признания, что я тронулся умом от безделья и теперь себя не контролирую.
– Прости меня, Риточка, – бормотал я. – Нервы. Третий месяц ищу работу и бестолку. И есть хочется, так вкусно пахнет.
Она ощупала мою голову, погладила по щеке и поцеловала в шею. Я загорелся и потащил её к постели. Она сделал вид, что не поняла, потом обиделась и укусила меня. Ну да, когда-то я и полюбил Риту за трогательную дикарскую непокорность и увез в Крым.
В телевизоре просигналил новый смешной сериал. Забыв обо всём, Рита замерла у экрана. Я молча наблюдал, как она отдается ему.
Не заводи телевизор, если хочешь остаться в доме хозяином. Не помню, кто это сказал, может, и я. Уж лучше жить с одной радиоточкой и слушать классическую музыку, чем сидеть по комнатам в компании ласковых убийц. Работа и так обкрадывает людей на половину жизни, так они еще добровольно несут оставшееся бесконечным идолам. Есть за что ненавидеть телевизор.
На кухне появился один из дружков сестры. Тот, который кивал мне, и тоже уставился в экран. Можно было подумать, что оттуда ему машут рукой и показывают фокусы. Впрочем, так оно и было. Глаза Риты и приветливого парня гипнотизировали картинку с кривляющимися человечками, как икону.
Мне такие фокусы не нравились. Я пошел прочь.
– Ты куда? – не отрываясь, спросила Рита.
Я промолчал. Ей было все равно.
– Где у вас бокалы? – спросил дружок сестры.
– В шкафу над мойкой. Раньше их было шесть, – объяснял я, пытаясь отвлечь парня от экрана. – Один я разбил буквально вчера, а два сразу, как только их нам подарили на свадьбу.
– Отлично, – сказал кто-то с экрана. – Теперь нам всем чертова крышка.
– Побереги нервы. Они тебе еще пригодятся, – ответили ему.
– Вам уже ничего не пригодится, – сказал я им.
Я прошел мимо уборной, открыл стенной шкаф в коридоре. В углу пылилось воздушное ружье Ритиного папаши, который стаскивал домой всякий хлам. Он всегда мне говорил, пока был жив: «От тебя, подлеца, дому никакого прока, ты только и норовишь что-нибудь сломать или выкинуть». Подумав, я достал ствол и прямо из коридора прицелился в экран.
Из комнаты сестры неожиданно грянула музыка, и я непроизвольно нажал курок. Пулька попала в вазу, стоявшую на полке с телевизором. Она с грохотом разбилась.
Дружок сестры упал на пол и закрыл руками голову. Рита завизжала так, что я испугался. Мне даже показалось, что я подстрелил её, хотя точно видел, что пострадала лишь ваза.
– Не убивайте меня! – прокричал дружок сестры. – Я ничего не сделал!
– Всё без толку, – сказал кто-то с экрана, – у этого парня нет мозгов.
– А у кого они сейчас есть, – ответили ему. – Только у тех, кто ими пользуется.
Бросив ружье, я увидел себя в зеркале и в панике выскочил из квартиры и по лестнице черного хода вылетел во двор. Перебежал дорогу и замер на тротуаре при воющих звуках патрульной машины. Она проехала в другую сторону.
Какого черта я стрелял? Неужели меня довели? Да, отражение в зеркале было как у сумасшедшего. Последний раз я стрелял из водяного пистолета в родную тетушку, которая встала на пути к банке вишневого варенья. С тех пор я покорно терпел всё, что мне навязывали, и жизнь казалась вполне сносной штукой. Как получилось, что за два месяца я стал смотреть на мир другими глазами? Он весь исходит сверкающей блевотиной, которая не марает, а хоронит заживо.
– Эй, приятель! – прокричал мне в ухо долговязый кретин с улыбкой шире нас обоих. – Не хочешь побыть статистом? На набережной через полчаса пройдут съемки. Я вижу, ты все равно слоняешься без дела.
Со мной все обращались панибратски. Наверное, из-за того, что у меня лицо деревенского простака.
– Отвали, – сказал я.
– Три тысячи, чувак, за полчаса работы, – ухмылялся кретин.
– Что нужно делать?
– Нужно постоять в толпе зевак возле трупа.
– Какого еще трупа?
– Не настоящего, чувак. Загримированный актёр, его убьют.
– Кто? За что?
– А это ты узнаешь в конце года, когда увидишь себя на экране. Ха!
– Три тысячи? – спросил я.
– Да, чувак. Ха!
Я согласился.
Актёр, игравший труп, прошёл через толпу статистов, высокомерно задрав нос, и снисходительно улёгся на тротуаре. Его смочили кровью, вернее краской, придали лицу застывшее идиотское выражение маски мертвеца и попросили всех смотреть на него так, словно он каждому был должен по состоянию.
Мы постояли пару минут. Потом нам разрешили перекурить, актёр потрепался с режиссером и его положили под другим углом. Мы опять постояли возле тела, только теперь с выражением лиц как будто мы ему должны по целому состоянию.
– Все свободны, – объявили нам, – деньги получите на выходе с площадки.
Только я получил гонорар, как меня схватили за руку. Это был помощник режиссёра.
– Послушай, – сказал он, – ты единственный, кто смотрел на труп не как все.
– А как?
– Словно ты знаешь, кто его убил и кто все эти люди вокруг.
– Это ты к чему?
– У режиссёра родилась идея расширить сюжетную линию, если продюсеры будут не против. Позже он хотел бы связаться с тобой и обговорить условия.
– Ты это серьёзно?
– Это твой шанс!
– Катись к чертям, – спокойно проговорил я, словно предложил прокатиться на велосипеде. – Вместе со своим режиссёром и продюсерами.
Помощник режиссёра недоуменно пожал плечами и отошел. Ему было наплевать на меня. Я тоже пошел прочь. За мной увязался какой-то тип. Сначала он шёл чуть сзади, потом пристроился рядом. Тип был невзрачен и плохо одет. Таких замечают, только если они начинают выпрашивать деньги или вопить дурным голосом.
– Послушай, – нервно вздрагивая, сказал он, – я слышал ваш разговор. Почему ты отказался? Если бы такое предложили мне…
– Я не продаюсь, – оборвал я.
– Не морочь голову! – возмутился он. – Ты только что продал себя за три тысячи.
– Это была разовая платная услуга.
– Не заливай. Ты что-то скрываешь. Или ты просто испугался?
– Не просто испугался, – остановился я, чтобы смотреть типу в лицо непонятного цвета, точно засиженное мухами, – а пришел в ужас.
– Пришел в ужас? В смысле? – не понимал тот.
– В смысле, что кругом столько дебилов которым хочется, чтобы на них глазели и лайкали! – заорал я и схлестнулся с типом.
Я ему съездил по уху, а он оторвал мне карман на рубашке и расцарапал плечо. Нас разняли седые старички, слонявшиеся поблизости в поисках разрушенного чуда архитектуры. Теперь на его месте стоял наскоро скроенный массивный уродец из стекла и пластмассы.
– Плохо дело, ребята, – покачал головой старик с осанкой графа Честерфилда. – Какой бы ни была причиной стычки, но одному из вас стоило проявить ум, чтобы избежать драки.
– Пошел ты, – огрызнулся мой противник.
Зло поплевавшись, мы разошлись. Окончательно избавившись от кармана и отдышки, я решил снять стресс и пересчитал деньги.
В меланхоличной прогулке, распивая вино в скверах, я обошел несколько старых кварталов, заглядывая во дворы и вынюхивая следы прошлых веков. Раньше, когда не было такого количества бездушных идолов, мир крутился иначе. Точно, вам говорю, гляньте сами. Недалеко от дома, где жил Бунин, я ради хохмы обратился к табличке с изображением писателя его же словами:
– Я человек! Как бог, я обречен познать тоску всех стран и всех времен!
– Не передумал?
Передо мной стоял помощник режиссера.
– Следишь за мной? – сразу завелся я.
– Живу здесь. – В руках у помощника режиссера был пакет с продуктами.
– Еще пара неприятностей за сегодня, и соглашусь.
– Ага, видно, что ты не в себе. Но нам такие и нужны.
– А я не хочу играть по вашим правилам.
– Да какие правила. Пригодишься на пару раз и хорошо. Не мечтал разве попасть в телевизор?
– В детстве. Так оно прошло.
– Попробуй его вернуть.
– С помощью ваших кукловодов?
– Всё в твоей голове. Ладно, не хочешь, не надо.
– А может… надо.
Я все-таки дал ему свой номер и посмотрел, как он легкой походкой исчезает в парадном подъезде высокого красивого дома.
Темнело, и усталость ломилась в спину, как к себе домой. Хотелось одного – вздремнуть.
Метро я переносил плохо из-за ощущения, будто катаешься в чужом гробу. Сделав на троллейбусе круг по Садовому кольцу, отделявшему суету зерен от суеты плевел, я сошёл у площади трех вокзалов. Здесь жизнь наполнялась особым дорожным смыслом, обгонявшим другие смыслы с криком и гомоном. На Ярославском вокзале я вежливо прикорнул у чьих-то тюков, меня почти не было видно за ними. Тюки пахли соломой, ржаным хлебом и огурцами. Недолго поворочавшись, я отключился.
Приснился странный сон. Я стоял у огромной, в три моих роста, картины. Табличка под рамой смело заявляла: «Спасение «Титаника»». Полотно привлекало обезоруживающим оптимизмом. В разверзнутых небесах парили сытые пухленькие ангелы с золотыми трубами, меж белых облаков вниз взирали божественные лики. А там тяжелые айсберги, прежде обрекавшие корабль на гибель, превратились в столпы послушной воды и замерли. На корабле царило радостное воодушевление. Взволнованные люди заполнили палубы: дети с разноцветными шарами, молодые женщины в светлых платьях, офицеры в белых мундирах, все одинаково счастливы и безлики. В отражении морской воды огромный корабль превращался в Ноев ковчег, на котором встречали голубя с веткой оливы в клюве.
Я открыл глаза разбитый с горечью во рту и мыслью, что такой сон никогда не забыть. Проспал я чуть больше получаса, а показалось – вечность.
Тюки из-под меня забрали, вместо них лежала мятая газета. Думая, что делать дальше, я машинально взял её и принялся разглядывать объявления. Меня заинтересовало только одно: «Прапорщик примет в дар семиструнную гитару т. 713 88 23».
Меня охватила уверенностью, что нужно позвонить по указанному номеру. Возбужденный я вскочил и побежал искать телефон. Свой я оставил дома.
Недалеко снимал квартиру приятель. Нужно было проехать пару станций метро в сторону Сокольников. Решившись, я спустился под землю. Постоял у первого вагона и вошел во второй. Через станцию в дверях появился подросток со спортивной сумкой.
– Шарики-ракеты! – бойко объяснил подросток. – Со свистком!
Принцип действия был прост. Подросток тут же его продемонстрировал. Шарик со свистом пролетел через весь вагон и сморщенный упал на рукав дорого костюма крупного мужчины, беседовавшего с молодой женщиной, напротив меня. Видимо, узрев тот же щекотливый образ, что и я, мужчина брезгливо поморщился. Элегантные усики над верхней губой хищно шевельнулись. Одним движением мужчина стряхнул безмозглую резинку.
Я жизнерадостно улыбнулся, но сразу превратил улыбку в печальную гримасу, заметив вызванную моим участием неприязнь. Крупный мужчина в дорогом костюме посмотрел так, будто готов всадить в меня нож по рукоятку. Я прищурился, сделав вид, что ничего не вижу, и уставился на дверь. Подросток пробрался по вагону, поднял свой самый подвижный экземпляр и вышел.
Подростка сменил молодой негр, при нем была жена и четверо детишек. Негры не часто катаются в подземке целыми семьями, и внимание вагона переключилось на них. Никого не замечая, негры походили на глубоководных пучеглазых рыб, которых не касалась эта реальность. Куда же они плывут, думал я, похоже, что просто мимо.
Я поднялся на выход. Мужик, поймавший шарик-ракету со свистком, опять с неприязнью посмотрел в мою сторону.
– Семь один три восемь восемь два три, – сообщил я ему номер прапорщика.
– Что? – дернулся мужик.
– Телефон моего секунданта.
Со спины меня прикрыла семья негров, выходившая за мной на станции. На платформе я пропустил их вперед и некоторое время в толпе двигался за ними, фантазируя, как бы мне жилось, если бы родился в Африке. Вряд ли бы я поехал туда, где жили белые. Почему? Да потому что их будущее бессмысленно, как девяносто пятая серия бездушной саги, промывающей мозг, из всезнающего «ящика». Банально? Вряд ли вы найдете причину поинтереснее.
На эскалаторе я прошел вперед и встал за двумя молоденькими девицами с формами приятными для созерцания.
– Вот, представляешь, какие бывают совпадения, – о чем-то договорила менее смазливая.
Вторая мельком глянула на меня и добавила:
– Я бы тоже на что угодно согласилась, лишь бы попасть на обложку такого журнала.
Первая только довольно вздохнула.
– Я тоже своего добьюсь, – твердо сказала вторая и как-то мстительно посмотрела на меня, словно я протестовал. С её фигурой и личиком можно было добиться даже больше, чем попасть на обложку глянцевого журнала. Я бы тоже на её месте многого добился.
Мимо проехал вниз совсем юный парнишка с дредами на черепке. Он высокомерно глянул на нас и на темнокожую семейку, словно был двенадцатым ребенком Боба Марли, хотя вряд ли слышал даже о Ли Перри. Провожая его взглядом, я подумал, что любая идея, даже самая красивая и гуманная, может успешно продаваться и морочить людям голову, превращая её в мусорку, которую легче спалить, чем очистить. С этой мыслью я появился на поверхности.
У приятеля было отличное настроение, он радостно встретил меня, распахнув дверь. Пританцовывая, он ходил по комнате и чуть ли не каждую минуту целовал жену в щечку. Они так хорошо ладили, что я даже забыл, зачем явился.
– Вы чего такие радостные? Выиграли в лотерею? Едете в отпуск?
Из комнаты аукнула телевизионная реклама, и я вспомнил.
Телефонная трубка была теплой, словно заждалась меня.
– Але, это прапорщик?
– Нет.
– Вам нужна семиструнная гитара?
– Нет.
– Странно.
– Ничего странного, ты уже восьмой, кто меня сегодня звонит. Если я узнаю, чья это шутка, то разобью об его голову все гитары, которые скоро буду принимать в подарок.
– Ну пока, – попрощался я и положил трубку.
Приятель посмотрел на меня, как на огородное чучело, а потом принялся угадывать и давать советы:
– Поругался с Ритой. На взводе. Ты уж следи за собой, а то, не ровен час, до тебя не докричишься. Сам знаешь, люди здесь сходят с ума быстрее, чем делают вдох-выдох.
– Лапа, беги скорей сюда! – позвала из комнаты его жена. – Наш сериал начался!
– Вот-вот, – сказал я.
– Хороший сериал, – усмехнулся приятель. – В английском стиле, много смешного.
– Конечно, – согласился я, – кто бы сомневался.
– Пошли, посмотрим.
Когда я сел перед телевизором, то чуть не взвизгнул от боли. Вот где уродовали мой мир! Вот где прятался враг, в этой чертовой штуковине. Она оставляла от жизни обрезки, вместо людей подсовывала кукол.
Приятель с женой в обнимку пялились в экран и смеялись как дети. Не хотелось портить их идиллию, только поэтому я не стал накидываться на паршивый ящик. Сходил в уборную, и сам убрался.
На метро я опоздал. Впрочем, ехать никуда не хотелось. Везде неуютно, когда хочется катапультировать на другую планету. Я встал у спуска в подземку и закурил.
Ночь разрешила бродягам появиться на улицах. Они расползались вокруг, как насекомые, обретшие частичку разума. Им не нужны идолы, чтобы цепляться за жизнь. Один из бродяг, двигавшийся мимо, как сломанный заводной медвежонок, остановился и попросил сигарету.
– Ты смотришь телевизор? – угостив, спросил я.
– Да.
– Что смотришь?
– Разное.
– Наверное, все подряд?
– Да.
– А где смотришь?
– Где придется.
– Когда в последний раз?
– Вчера. Сквозь витрину магазина я видел взрыв самолета и большую драку. Люди лезли по головам.
– И что?
– Мне понравилось и то, и другое.
– Подожди.
Я пошел в ближайший ларек и купил два крепких пива.
– Тебе хочется попасть в телевизор? – спросил я у бродяги.
– Как это?
– Сняться в каком-нибудь фильме или передаче. У тебя вид харизматичный. Постаревший Дюдя Лебовски. И кофта такая же.
– В передаче про собак, – беззубо улыбнулся бродяга. – У меня была большая добрая псина, она защищала меня, но её сбила машина.
Это меня растрогало. Подошли еще двое, я угостил всех.
Утро прихватило меня на лавке рядом с бродягой. Мы лежали валетом, как родные братья. Меня тошнило и мутило.
Плохо понимая что и как, я возвращался домой. Мир диктовал условия, по которым я не мог прожить без своего угла. По крайней мере, нужно место, где меня никто не увидит, где можно сварить похлебку и слушать тишину, которую не отнимут.
Только я переступил порог, как Рита со слезами бросилась на шею и заныла, словно в дешёвой постановке. Что я мог сказать? Только одно:
– Прости, малыш, прости.
– Что же будет дальше? – рыдала она. – Ты разлюбил меня?
– Прости, малыш, – твердил я. – Когда я начинаю думать, что жизнь катится к чертям, то всё делаю не как нормальные люди и очень нервничаю. Кому я нужен со своим филологическим образованием? Хочешь, я завтра устроюсь грузчиком, сторожем или на стройку? Я просто схожу с ума от мысли, что не верю этому миру!
– Я не понимаю тебя, – жалобно произнесла Рита. – Почему мы не можем жить, как обычные люди, и просто любить друг друга?
– Любовь, малыш, это не то, что ты себе представляешь, – с трудом говорил я. – Это всегда намного хуже и лучше…
– Я тебя не понимаю, – еще жалобнее повторила Рита.
– Думаешь, я тебя понимаю, когда ты так пищишь, – не выдержал я. – Что с тобой происходит, малыш? Кому ты подарила свои мозги?
Рита заплакала. Иногда от её слёз во мне скреблась жалость, а чаще вырывалось бешенство. В этот раз заскреблась жалость, я стал гладить Риту и говорить о любви.
– Ты ужасно пахнешь, – улыбнулась Рита.
– Я подружился с бродягами. Выяснил, что они любят животных и могут пить сколько угодно, но пойло у них отвратительное.
– Иди, прими душ, потом я тебя покормлю.
– А где твоя сестра?
– Вчера ушла на концерт.
– С теми двумя котами?
– С другим парнем. Она-то хоть позвонила.
– Ты меня ждала?
– Не спала всю ночь. Отпросилась у шефа. Час назад кто-то звонил на твой телефон. Какой-то режиссёр.
− Это по работе.
− Ты нашел работу?
− Почти.
Мы перекусили, выпили вина и легли в постель. Обнялись и уснули. Пусть мир катится, куда ему вздумается, напоследок подумал я, уткнувшись в подушку. Всё равно мне катиться вместе с ним, пока я сплю с женщиной и охраняю наш дом.
Вечером, выспавшись, я в одиночестве наблюдал в окно. Рита ушла в магазин.
Пустой двор, только два старика рылись в мусорном баке. В стороне странный лохматый тип в поношенном пальто тоже смотрел на них. Сначала один старик нашел костыли. Примерил их, повертел в руках и отставил в сторону. Потом другой нашел куртку, попытался в неё залезть, но она была откровенно мала. Странный тип повернулся и ушел. Наконец из глубины мусора старики извлекли какой-то сверток. Надорвали его. Озираясь, быстро сунули в свой пакет и исчезли.
Дурацкая скучная жизнь, равнодушно размышлял я. Можно устроиться на работу и строить карьеру, можно бездельничать и валять дурака, можно даже сойти с ума. Я вот час назад пообещал Рите, что пойду работать на стройку или в статисты, куда угодно. Она обрадовалась и сказала:
– Теперь в нашей жизни всё измениться!
Но ничего не изменится, пока не поймешь, что тебя обманули и вместо жизни подсунули использованный гондон. И тогда нужно будет начинать по новой, и тогда нужно будет делать реальный выбор – кто ты на самом деле.
Я налил чаю, отгоняя паршивое настроение. И тут под окном зашуршали шины. Несколько раз громко, по-хозяйски, посигналил автомобиль. Хлопнули дверцы. Грубые голоса, как бревна, прокатились по двору. Я выглянул. Два детины в черных костюмах перерывали мусорку, как кроты. Судя по энтузиазму, они искали не старые куртки и башмаки.
«Повезло старикам, – обрадовался я. – Может, оно и хорошо, что каждое мгновение у кого-то появляется шанс купить новую жизнь, в сущности похожую на старую. Но все-таки…»
Настроение медленно поползло вверх. Напевая, я автоматически включил телевизор. Потом выключил. Подумал и опять включил. Ведь скоро меня покажут.
