Стас Колокольников
Идолы для дебилов
Рита испуганно смотрела, как я выкрикиваю фразы, чихаю и прихлебываю вино. Разошелся – не остановить. Она наблюдала, как за разбушевавшейся стихией.
– Мир отравлен! Апчхи.. Почему в нем так мало настоящей любви? В чем дело?! Он скоро сглотнет последнюю жратву, сготовленную из времени и пустоты! А потом отрыгнет проглоченное, поднимет охуевшие глаза и увидит тебя. Тебя! Будешь ли ты готова? А? Что ты так смотришь на меня? Ну что? Может, займемся любовью прямо сейчас? Апчх..
Я перестарался.
– Убирайся, – зловеще и тихо проговорила Рита. – Немедленно.
– И не просто уберусь! – отступая к выходу, готовый получить любым предметом по голове, громогласно вещал я. – Ты не увидишь меня никогда!
– Катись!
Хлопнув дверью, я слетел сразу на три этажа. И не отдышавшись, залпом проглотил остатки прихваченного вина.
– Уеду! – совершенно пьянея, проорал я и с силой запустил бутылку в мусоропровод. – Далеко! Навсегда!
Под грохот мусоропровода я вспомнил, как однажды Рита спросила:
– Почему ты так много пьешь? И о чем бы ни взялся рассказывать, все это пьяные истории по беспределу.
– Во всем виновато одиночество, – сказал я. – Так я забываю о нем. А еще я переезжаю с места на место. Это тоже спасает от одиночества.
– Пьешь и переезжаешь с место на место. Когда же это закончится?
– Когда я найду твою любовь.
Я сказал так, чтобы подыграть Рите в ее печальном видении мира. На самом деле, я думал иначе. Выпивка – это огонь, играть с которым опасно, но занимательно. Можно спалить себя и всё кругом, а можно согреться и кого-то согреть. А переезжать с места на места надо всегда, потому что человек – вода. Застаиваясь, он начинает тухнуть.
Вечером я дозвонился Тюленину. Рассказал, как есть, как было и как может быть. И попросил взаймы денег на билет.
– Уеду куда-нибудь.
– Приезжай ко мне, – сказал Тюленин. – Поговорим. У меня есть дело к тебе.
Без труда я нашел жилье молодогвардейцев в центре города.
– Неплохая квартирка. Есть же люди, которые без напряжения обустраиваются в жизни, – сказал я, появляясь на пороге.
Тюленин поморщился и объяснил, в чем заключалось дело, под которое он давал деньги. Выяснилось, что его младший брат собрался автостопом объехать Европу. С парнишкой нужно было доехать до границы и позаботиться, чтобы он не спрыгнул с поезда на трассу раньше времени. Малый был шальной. Нужно было сопроводить его до границы, а дальше куда угодно.
– И всё? – не поверил я.
– Ну можешь с ним поехать по Европе.
– Ага, – кивнул я.
Младший брат Тюленина оказался патлатым, хипповского вида долговязым типом. Он сидел тут же и азартно управлял своим альтер-эго, бегавшим с ружьем по компьютерным застенкам. Бредни у него в голове были похожи на мои, и мы быстро нашли общий язык.
Мне даже не пришлось напрашиваться на ночлег и клянчить деньги на пиво. Тюленин сказал, что, если я согласен, выезжать можно хоть завтра, и открыл створки своего бара. От этикеток зарябило в глазах.
Очнулся я уже в поезде на нижней полке.
– Скорый до Москвы? – спросил я у пожилой женщины в домашнем халате.
– Да.
Я осмотрелся, в ногах валялся полупустой рюкзак. Под боком смятая газета и бутылка минералки.
– Еду налегке, – сказал я, открывая бутылку.
В одном кармане я обнаружил приятную сумму денег, в другом три носовых платка и россыпь спичек.
Подняв голову, я с радостью обнаружил волосатого компаньона. Он преспокойно спал в вычищенных до блеска дорожных ботинках.
– Это ваш? – с легкой укоризной спросила женщина.
– Мой, – ответил я.
– В Москву едете?
– До Москвы и дальше. Я к бабушке в Софию. А мой друг в Германию, учиться на алхимика.
Моя двоюродная бабушка, и правда, жила в Болгарии. Я давно хотел ее навестить. Я не нарушил утренней гармонии и никого не обманул.
– Ну, дай Бог, чтобы доехали, – проговорила женщина и, взяв кружку, пошла за чаем.
Спрыгнув с полки, я выглянул в открытое окно и увидел изгиб железной дороги, по ней как игрушечный катился поезд. По краям вились пыльные проселочные пути-дорожки. Рядом с поездом бежала и его тень.
Дороги – ленты, окутывающие мир. Их клубок распутывается не ногами, а сердцем. Вечность они будут мелькать под башмаками, пока не поймешь, что моя дорога – это твоя дорога, моя любовь – это твоя любовь. Дорога похожа на дурной сон, если бежишь по ней, как бродячий пёс, ничего не обретая и ничего не оставляя за спиной. Она похожа на обглоданную кость, которую тащит в пасти одинокий пёс. Дорога без любви – нет ничего хуже.
Поезд качнуло. Впереди показалась большая станция. Я высунул голову в окно и прокричал:
– Рита! Однажды твоя надежда будет как подбитая птица! Вместо белого оперения грязные лохмотья! Душа будет замерзать от одиночества, умирая от тоски! И тогда ты позовешь любовь – согреть тебя! Сегодня любовь отправила меня в дорогу, а завтра будет не нужно никуда идти. Мы будем вместе! Наше завтра спасет моя любовь! Твоя любовь!
Как любят старики
В нашей строительной бригаде работали два брата по прозвищу Дикие. Сказать честно, нрав братья имели самый мирный. А вот фамилия им досталась характерная – Дикаревы. Может, поэтому у братьев был всегда всклокоченный и какой-то бродяжий вид, который не вязался с их рослыми монументальными фигурами, словно одинокий каменотес наспех сладил себе сынишек. Свою работу братья делали невероятно быстро и справно, их размашистые движения никогда и ничего не совершали без смысла. Никто в бригаде не мог за ними поспеть. Вот так и повелось – Дикие и всё тут.
Жили братья бобылями где-то на окраине города. С женщинами у них не ладилось. У младшего была брошенная жена и ребёнок в деревне, а старший так и не решился тянуть семейную лямку.
Как только у братьев появлялись деньги, они шли в кабак. Пили Дикие крепко и угощали с непривычным для бедного городка гусарским размахом. Правда, напиваться в их компании было скучно, уж очень братья были неразговорчивы. Казалось, сидишь в долине валунов в тихий пасмурный день и не знаешь, сошел ты с ума или нет. Но если в кармане пусто, выпить можно не только с валунами, а и с чертом лысым. К тому же рядом с Дикими никогда не было никаких споров, обиды или обмана.
Наведывались братья в самые разгульные и надрывные кабаки, где не вдохнуть и не выдохнуть от накала человеческих душ. Люди там были все как один точно во сне. От их неживой отстраненности или наоборот нарочито грубого присутствия атмосфера уплотнялся, словно на Венере. Но со своим неотесанным видом Дикие смотрелись в этой атмосфере вполне уместно.
В одном таком заведении Дикий-старший и познакомился со Стрекозой. Вернее первым ее увидел младший брат. У стойки бара он засмотрелся на бойкую девчонку, которая перепиралась с местным пьянчугой. Чем-то она приглянулась Дикому-младшему, и, вернувшись к столику, он указал на нее брату. А тот дурак сразу голову потерял.
Была Стрекоза вся такая тоненькая, быстрая, еще и с дурашливыми косичками. Носила легкие, точно из цветного облака, платьица. И сама будто летелана крыльях, в глазах одна перспектива, точь-в-точь стрекоза.
Сколько лет братьям никто не знал. Но их морщинистые лица, напоминавшие испаханную по весне землю, давали понять, что им давно перевалило за сорок. Младший брат отличался от старшего только глазами, не такими водянистыми и спокойными.
И вот с того дня, как Дикий-старший увидел в кабаке Стрекозу, жизнь его превратилась кромешный ад. Чего он нашел в Стрекозе, сказать трудно. Это взбалмошное создание вряд ли годилось ему в подруги. Да и лет ей было чуть больше двадцати, она братьям в дочери годилась, если не во внучки.
Дикий-младший не принял всерьез увлечение брата. Он и не предполагал, что если такой человек влюбляется, то становится похожим на бульдозер. Да и такие слова, как любовь, страсть и нежность, были для Диких редкой роскошью, которую они не могли себе позволить.
– Что ты нашел в этой девчонке? – посмеивался Дикий-младший над старшим. – У тебя с ней ничего не получится, обратись к тем, кто делает это за деньги.
Старший брат по лошадиному мотал головой и говорил:
– Эту девчонку я люблю.
– Люблю, – усмехался младший. – Ты думаешь, Стрекоза лучше других женщин? Ты же сам говорил, что женщины крадут душу.
– Нет, брат, – продолжал мотать головой Дикий-старший, – я думаю, что у женщины, которая призывно смотрит именно на тебя, внутри такая же одинокая душа. Ей и красть-то её незачем.
– Когда это Стрекоза призывно посмотрела на тебя? – потешался брат.
– Неважно. Посмотрит.
– Может, ты послушаешь меня и плюнешь на эту девчонку? Она скоро сведет тебя с ума.
– Она уже свела меня с ума.
Дикий-старший ходил за Стрекозой чуть ли не попятам. Все свободное время, а иногда и рабочее, он ухаживал. Цветы, тряпки и безделушки, вот на что он тратил все заработанные деньги. А Стрекоза, принимая подарки, только улыбалась.
Улыбались и все, кто знал об этом. О них болтали кому не лень, выдумывая всякие мерзкие подробности. А Дикому-старшему было наплевать, он перебрался в мир, где жили только он и его мечта. Тут, сами понимаете, завидовать нечему. В таких отстойниках, как наш городишко, худшего не придумать. Это означало, что у парня не просто мозги набекрень, а и вся жизнь.
Спустя месяц после встречи со Стрекозой Дикого-старшего было не узнать. Он был похож на клоуна, который забыл, где кончается работа и начинается настоящий дурдом. Младший брат уже не смеялся над ним, а испуганно умолял:
– Братишка, что с тобой происходит? Ты разве не понимаешь, что стал посмешищем? Я хочу тебе чем-нибудь помочь да не знаю как. Когда же это закончится с тобой? Ты же не можешь вечно сходить с ума. Она никогда тебя не полюбит. Может, нам переехать в другой город?
Улыбаясь, старший брат смотрел на младшего, как на дурочка. Он уже давно перестал отвечать на подобные вопросы.
Еще через месяц никто уже не смеялся над Диким-старшим. От его безумного влюбленного вида люди мрачнели, понимая, что в этом мире с ними может случиться что угодно, еще и похуже чем с Диким.
Что самое поразительное, влюбленный почти не разговаривал с предметом своего обожания. Он дарил ей подарки, позволив себе при этом несколько раз глупо улыбнуться или с каменным выражением лица посмотреть глаза в глаза. Стрекоза тоже ничего не говорила, она всегда была себе на уме. Это было молчаливое безумие.
Чем занималась Стрекоза, появляясь в барах, можно было догадываться. Иногда по субботам она пела и танцевала. Но вряд ли это позволяло заработать на спокойную жизнь. То, что здесь платили за такую работенку, язык не поворачивался назвать деньгами.
Влюбленный Дикий просто светился от счастья, когда Стрекоза появлялась на сцене. И если раньше он интересовался только выпивкой, то теперь он стал замечать в баре несчастных, которым никто не мог помочь, кроме полного стакана. Не то, чтобы Дикий как-то обхаживал бедолаг, он молча суживал им деньги и подолгу останавливал на них взгляд, может, даже сравнивая эту страсть со своей.
Особенно приветлив Дикий был с теми, кто ему сочувствовал. По настоящему их было двое – старик, помогавший своей старухе торговать у вокзала непонятным шмотьем, и Марсик, музыкант из бара. Старик сочувствовал молча, а Марсик при случае подсаживался за столик к Диким и трепался якобы о музыке:
– Когда джазовый гитарист Джанго Рейнхардт приехал в Америку, он встретил музыканта, который в то время единственный составлял ему конкуренцию. Только тому парню не так везло, играл он в самых затерянных барах. А еще у того парня была женщина, она была глухая. Ему нужно было обожание его игрой на гитаре, а она ничего не слышала. Он уходил к другим женщинам, они восхищались им, но он возвращался к глухой. Он издевался над ней, но в то же время любил её больше других женщин.
Дикий-старший морщился, не понимая, как это можно любить и издеваться.
– Такой это был противоречивый человек, – объяснял Марсик, – музыкант от Бога. Он любил музыку, свою гитару, а его любимая женщина была глухая. И еще этот цыган Рейнхардт постоянно на шаг впереди. Вот странная любовь к глухой и сгубила музыканта. Когда женщина исчезла, просто ушла куда-то насовсем, он не смог её найти и умер.
– Ты хороший парень, – говорил Дикий-старший Марсику, – тебе необходимо стать настоящим музыкантом. Увидеть мир, интересных людей. Лучше там среди них сгорать над своей идеей, чем задыхаться от наших зловоний здесь в кабаке. Может, тебе не хватает смелости убраться отсюда? Или денег нет? Я дам.
– Хватает мне смелости, – вздыхал Марсик, – у меня идеи нет. А вот у тебя, я вижу, и смелость есть, и какая-то идея…
– Слышь, Марсик, – встревал Дикий-младший, – ты бы лучше шел народ развлекать. Сыграй чего-нибудь. А то все уже заскучали.
– Нет, Марсик, – морщился Дикий-старший, – вот как раз смелости у меня маловато.
– А американский бард Эллиотт Смит, вообще, воткнул себе нож в сердце из-за любовных переживаний! – твердил Марсик, уходя. – Любовь – страшная штука.
Каждый день Дикий-старший искал встречи со Стрекозой. Он словно каким-то шестым чувством определял, где она. Если он её не находил, это можно было узнать по его убитому виду, словно его придавило горой. А однажды он подошел к Стрекозе с цветами и предложил:
– Будем вместе.
Стрекоза улыбнулась ему, словно тысячу лет ждала этого странного предложения, и сказала:
– Никогда не будем.
Этот отказ обошелся миру в груду бутылок мерзкого пойла и неизлечимой тоской, полившейся из сердца Дикого. Он страдал, как ребенок. Его младший брат сам чуть ли слезами не умывался, глядя на такое дело. В конце концов, он решил поговорить со Стрекозой. Подошел к ней в баре, отозвал в сторону и без обиняков выложил всё, что думает:
– Слушай, Стрекоза, так больше продолжаться не может. Если тебе нравятся такие игры, то мне нет. Или ты живешь с моим братом, или я даю тебе денег, сколько тебе надо, и ты уезжаешь из города. Если нет, я костьми лягу, чтобы это безобразие прекратилось. Не хочу тебе угрожать, но, знаешь, ради брата я на всё способен.
– Я подумаю, – кивнула Стрекоза так, будто давно уже всё решила.
Сколько бы всё это продолжалось, не известно, если бы Стрекоза вдруг не сошлась с каким-то волосатым сияющим красавчиком. Этот парень с повадками жиголо появился в нашем городишке недавно, в поисках счастья он пробирался к большим городам на Запад.
Как-то Дикий-старший пришел в кабак и увидел Стрекозу и этого красавчика, который все время чему-то мечтательно улыбался так, словно знал, где лежат ключи от рая. Сияя, красавчик обнимал Стрекозу за талию. Дикий побледнел и вышел. Все, кто это видели и знали в чем дело, решили, что сейчас красавчику открутят голову.
Через несколько минут Дикий вернулся. Он подошел к Стрекозе и что-то ей подал. Та завизжала, заглушив музыку. Даже пьянчуги повскакивали, решив, что красавчик получил нож в живот. Однако всё было наоборот, это Дикий отрезал себе пол мизинец и отдал его Стрекозе со словами, мол, если она не хочет его всего и сразу, он будет отдавать ей себя по частям.
На следующий день прошла новость, что Стрекоза упаковывает вещи и собирается убраться из города. Дело было ясное – близилась развязка. Вряд ли влюбленный Дикий вот так просто отпустил бы её.
Парни сидели в баре и гадали, чем же всё закончится, пока не прибежал Марсик.
– Я такого не видел даже в кино! – задыхаясь, торопливо рассказывал он. – Когда Стрекоза появилась на вокзале с чемоданами, тут же возник и Дикий-старший. Упрашивая её остаться, он умолял и угрожал. Никто и не представлял, что в таком грубом на вид мужике может быть столько страсти и нежности. Он произносил слова, от которых всем становилось не по себе. Клянусь, такое говорят раз в жизни! Мне даже показалось, что это уже за гранью обычных человеческих эмоций. Так перед смертью кричат Богу, чтобы он не оставлял тебя. Старик-шмотьевщик даже заплакал, слушая его. Честно скажу, я бы расплавился, как смола, если бы говорил то, что говорил он. Подошел поезд, и пока Стрекоза невозмутимо так, будто ничего не происходит, загружалась, Дикого держала охрана, стараясь уволочь подальше с перрона. Только поезд тронулся, как прибежал Дикий-младший. Он внёс новую сумятицу, и его брат, вырвавшись, побежал за поездом. Он бежал с такими дикими воплями, словно умирал на бегу, словно увозили всю его жизнь, все его надежды. А за ним, проклиная Стрекозу, бежал его брат. В этой погоне было столько трагичного, что никто не решился прервать эту нелепую беготню. Люди смотрели им вслед так, словно перед ними мелькнуло нечто сверхъестественное, о чем они и не догадывались. И чего им больше никогда не увидеть. Прошло минут десять, как поезд и братья исчезли, а люди так и стояли и смотрели в ту сторону, как в гигантскую дыру, в которой безвозвратно исчезает всё, что происходит с нами. Я стоял дольше всех и понял, что если завтра не уберусь отсюда, то сойду с ума.
Марсик никуда не уехал. А из той троицы в городе никого больше не видели. Никто не знал, где Стрекоза и Дикие. Одни говорили, что Стрекоза и Дикий живут вместе, и уже нарожали пятерых. Другие убеждали, что он её пристрелил, застав где-то с другим, и сам застрелился. Третьи твердили, что Диких поймали на следующей станции, и они оба лежат в психушке, и оттуда им уже не выбраться. Конечно, приятнее верить в первое, чем в остальное. Но жизнь сложная штука, в ней всё может произойти. Одно известно точно, слёз здесь больше чем радости.
