Стас Колокольников
Как тебя зовут? Азбука любви
Открыв глаза, я вспомнил, как вечером накануне мы с медсестрой и её друзьями сидели в кафе. Один молодой поэт за нашим столиком изрядно набрался и умничал. Опрокинув очередную рюмку водки, он поддел вилкой кусок мяса и пафосно заметил:
– Друзья, что наша жизнь – сомнения и тайны. И потому не всякий познанный ломоть донесешь до рта.
Увидев чью-то благосклонную гримасу, он забыл про вилку и продолжил разглагольствовать о смысле жизни, бросаясь словами, как судорожными рукопожатия. Противясь его болтовне, я привстал и ловко схватил зубами мотавшийся кусок мяса. Жуя, я уставился на поэта. Тот замолк на полуслове, да так и остался с открытым ртом, пока я не извинился, сказав, что страдаю галлюцинациями и принял его вилку за свою.
– Странно, – не поверил поэт.
– Ничуть не странно. Пока болтаешь, кто-то другой может сцапать все твои достижения, – сказал я.
– Что, черт подери, это значит?! – возмутился поэт, наливаясь кровью и выпучив свои серые зрачки.
– Более сильная воля может использовать нас, как заблагорассудиться. И тогда получается, что испытанные метаморфозы и знания, суть чужой игры, в которой тебе пришлось исполнять роль смычка. И твои чувства и эмоции, как бы глубоки не были, всего лишь чья-то музыка. Вот тебе и все «сомнения и тайны». А чтобы противостоять этой воле, нужно научиться жить новой жизнью.
– Твои слова невнятны! – некрасиво повысил голос поэта, сжимая вилку. – Глупости!
Недолго думая, я стукнул ему по уху, а он чуть не проткнул меня кухонным прибором. Нашу ссору уняли и долго мирили вином. Вспоминая это, я хихикнул.
– Что случилось? – проснувшись, спросила медсестра.
– Я не тот, за кого себя выдаю, – посерьезнел я.
– В смысле?
Я насупился, подбирая слова.
– Я безумен. И не принесу тебе счастья. Если ты еще больше привяжешься ко мне, то измучаешься вконец.
– Как же так, – со слезами проговорила она. – Я думала, мы любим друг друга, и у нас всё хорошо.
– У нас не может быть всё хорошо. Я не в своем уме. И не хочу, чтобы ты сходила с ума вместе со мной. Мы должны расстаться.
– А без тебя я, думаешь, не сойду. Мы только поэтому должны расстаться?
– Есть женщина, которую я не могу забыть.
– Она любит тебя как я?
– Она вообще меня не любит.
– Не понимаю…
– Я сам не понимаю, я думал, что забыл её. Но мысли о ней превращают мою жизнь в кошмар…
Медсестра заплакала.
Я ушел. Неужели я надеялся найти что-то лучшее? Нежели было так трудно остаться с ней? Нет, просто я не мог забрать её у того, кто когда-то полюбит её по-настоящему. А впрочем, многим нашим поступкам нет объяснения. Мы сами наказываем себя своей глупостью. Моя заключалась в том, что я все поставил на одну карту и проиграл. Думал, что любовь к одной женщине приведет в рай, а получилась виселица с дураком. И хотя с кишками я был также нежен как с сердцем, совокупление для меня было также священно как смерть, в этой партии я проиграл.
И я слонялся по городу, как сбежавший псих. Люди шарахались от меня, как от прокаженного. Моё лицо перекосила гримаса маньяка, глаза горели безумным блеском. Блуждая по коридорам улиц и дворов, я находил особую прелесть в забвении. Так летучий голландец безмолвно пересекает океан, так безумная Грета ищет своего младенца. Город был моим чистилищем, я был в нем бродячей собакой и голодной крысой, бездомным, который видит, как ночами по городу шарит всевидящее око дьявола в поисках того, кто хочет сразиться с ним за любовь.
Улица за улицей, квартал за кварталом проходили сквозь мою печень, пока я не выдохся. Я вдруг понял, что стою у её дома, под её окнами. Увидев в них свет, я заплакал. А внутри у меня рождалась песня, я плакал и пел:
– Спасает не сила и не спасательный круг. Спасает любовь, она приходит как друг. Она приносит свободу на плечах, она гонит смерть, она гонит страх. Когда волны накроют твои города, и имена забудутся навсегда, надежда останется даже тогда, любовь – это голубь, и он летит сюда. И тот, кто не верил, и тот, кто не знал, и тот, кто уже ничего не ждал, поймет даже он последний урок – мир сдохнет без нашей любви, сынок.
Окно светилось в темноте, как маяк. И хотя мой корабль разбился, сам я еще плыл и тонуть не собирался.
Последняя слеза скатилась по щеке, и я понял, если захочу – выживу. Ничто не властно надо мной, пока во мне есть любовь. А если я отступаю, это означает только одно – еще мгновение и я рвану вперед, чтобы с разбега полететь. Reculer pour mieux sauter – отступить, чтобы дальше прыгнуть. Так записано на камне, висевшем на моей шее.
Позволь коснуться твоей мечты, любимая, и ты поймешь – она сбывается.
С
Consummatum est!
(Свершилось!)
Этот день не был похож на те, что я знал раньше. Открывшееся знание было далеким от чужих наставлений. Весь мир изменился и перестал походить на усыпанного бриллиантовой пылью торчка, чьи глаза слезятся от чрезмерной дозы. И если бы еще вчера мир попытался сам себе перебить хребет, то вряд ли бы я позволил ему сделать это без моей помощи.
Сегодня мир заметил мое присутствие. Как ни странно, но теперь меня волновало другое. Невероятное ощущение силы и свершающегося предназначения. Оно приходит не в день совершеннолетия, когда соседские девочки лишают тебя девственности. Это ощущение пространства, изгибающегося под глубиной твоего желания проникнуть в тайну любви и свободы, оно разрывает липкую паутину времени. Коснувшись не только сознания, но и всех окружающих предметов, это желание начинает крошить всё, что стоит на его пути.
– Пойми! – тряс меня за плечи прохожий, которому я предсказал будущее. – Ты проснулся в новой жизни!
– Молодец! – чмокая меня в щеку, восклицала давняя знакомая, к которой я вышел из другого измерения. – Наконец-то ты добился своего!
– Я всегда верил в тебя! – радовался друг, с которым мы разделили чудо преображения. – Теперь мы свободны!
В прошлой жизни я долго не мог снискать признания. Соль и вино, сила и мудрость, не шли мне впрок, мои дома приходили в запустение, моё вино просачивалось в землю, мои женщины лежали в чужих постелях.
Страдания пошли на пользу, я пресытился ими и устал от жизни, в которой был скован своим несовершенством. Теперь я отрывал от своей души, как от плоти, ненужное, отделял плевела от зерен, уходя прочь от того, кто назывался моим именем.
Обрету или потеряю? Этот вопрос перестал калечить меня. Я избавился от него, как от камня, привязанного к ногам и волочившегося вслед по всем дорогам. Я нашел узел, где он завязался в петлю, разрезал удавку и услышал, и увидел всё по-другому.
Очень легко обронит светильник, дарованный жизнью. Проще простого проморгать истину, как бы естественна она не была. Тайна открылась мне, даже скорее не открылась, а просто вошла в меня. Нет знания, очерченного кругом, нет имени не созвучного любви и истине. Никто не распределяет полагающиеся каждому из нас тайны. Это все равно, что сказать: la verite est refusee fux constipes! Истина не доступна для страдающих запором! Путь знания открыт для всех. Хотя он может быть и болезненным, одним он раскроет их сердце, другим превратит голову волшебную тыкву и разобьет её.
Для меня, искавшего ноты счастья, по которым можно сыграть для мира о вечной любви, было очень важно чувствовать и понимать, что в мире стоит за откровениями. Откуда они являются каждому из нас – из нового мира, зовущего нас, или просто запущены бумерангом растревоженного сознания?
Сразу и не поймешь, где выдумка, а где лишь немного искаженная для удобного переваривания действительность. В этом случае, мы неплохо устроились. Мы знаем то, что удобно знать. Мы верим в то, во что удобно верить. И потому нам кажется, что мы живем так, как хотим жить. Правда столь драгоценна, что должна охраняться караулом лжи, сказал старик Черчилль, посмеиваясь над нами.
Сколько в жизни тревог бессмысленных и ненужных, и мы сами ткем из них паутину. В слепом старании предугадать и понять причину ошибок и боли порой запутываемся еще сильнее. Трудно отвыкнуть от суетливых мыслей, что загоняют в угол сомнений и переживаний, и по-новому взглянуть на мир. Ум порождает химеру, а она еще тысячи химер. В надежде на свой ум, мы забываем, что сила, которая ведет нас, мудрее наших измышления. Каждое мгновение нужно открывать свое сердце любви, прислушиваясь, как она входит в него. И тогда ты с радостью пожмешь окровавленную руку убийцы, и с нежностью поцелуешь истертые губы блудницы.
Я стоял посреди шумный улицы, ошарашенный открытием того, что перешел в новую жизнь без всяких заклинаний и магии. Сделал очередной шаг навстречу любви и оказался там, где хотел. Одна пожилая женщина, соблазнившись моим чудесным преображением и блеском глаз, остановилась рядом и спросила:
– Скажите, неужели я прожила бесполезную жизнь? Ведь я так и не поняла, для чего всё это было…
– Спокойно, не надо ничего бояться, – сказал я.
– Но я устала от болезней, воспоминаний и одиночества…
Старушка пересказывала свою жизнь с подробностями, похожими на остатки крупы, которые промывают перед голодным ужином.
– Подождите. Не переживайте все это заново. Не утомляйте ваше сердце, – останавливал я.
Но она не слушала и продолжала говорить. Она хотела спасения здесь и сейчас, она не могла больше терпеть. Я тоже долго терпел, пока не пережил похожий мистический опыт, о котором в своих письмах упоминал немецкий монах Эккехард Аурский: «Даже не думай о смерти, нам предстоит остаться здесь, милый друг. Обещаю, мы не пожалеем об этом. Дни наших скитаний здесь сделают с нами то, чего не сделают тысячи книг и тысячи советов. Каждый наш шаг по этой неизведанной земле приближает нас к цели, что хранится глубоко в нас. Только здесь мы обретем любовь».
Мир не ищет долго своих героев, они сами приходят к нему, как разбогатевшие должники. Я готов был делиться своим знанием со всеми. Но часто нам приписывают возможности, коими мы не обладаем. Награждают эпитетами, которых не достойны. Причисляют к лику святых, облачают в халаты жрецов и выбирают на роль путеводной звезды, с которой мы еще не готовы справиться. Плохо ли это, не испортит ли незаслуженное почтение наше существование? Нет. Пусть нас наряжают в ладно скроенные, но великоватые наряды, пусть они не в пору, но мы старательно подрастем до их размера, а там, глядишь, они будут малы и сошьют новые.
Я оставил говорящую старушку и пошел в кинотеатр на дневной сеанс. Последнее время в газетах и журналах писали о том, что к Земле приближается черная дыра. И я стал подумывать, что это ко мне кто-то летит на встречу. В темноте зала в этом не было сомнения, я приходил и каждый раз видел то, чего не видели другие. Герои подмигивали с экрана, давали дельные советы и незаметно для остальных подкидывали монеты на следующий поход в кино.
Фильм был неплох, я смотрел с восхищением. Длиннобородый седой старик в длинном красивом колпаке говорил мне:
– Составишь компанию единственному, кто сохранил здесь разум?
Но все-таки я уснул под конец сеанса и покинул зал, когда появились новые зрители оживленные, как интуристы. В фойе я наткнулся на знакомую старушку, она решила действовать, как я, и увидев, куда пошел я, последовала за мной.
– Обратите внимание на старика вашего возраста, он будет говорить вам, что мудрость в том, чтобы распознать необходимое, когда все прочие средства отпали… – сказал ей я. – Что там дальше, не помню, но вы обязательно послушайте и запомните.
Он сидел на ступеньках кинотеатра. И я бы прошел мимо, если бы он не сказал, как бы ни к кому обращаясь:
– Афиняне отдавали свою двухдневную зарплату, чтобы задать вопрос оракулу. Сколько выложишь ты, чтобы узнать истину?
– Какую истину? – невольно спросил я.
Он повернулся в мою сторону, удивленно взглянул, словно не ожидал еще чьего-то присутствия, и спросил:
– Тебе чего, прохожий?
– Ты говорил про истину.
– Я ничего не говорил.
– Но я слышал.
– То, что ты слышал, можешь оставить при себе.
«Чего я к нему пристал, – подумал я, – это просто какой-то сукин сын, только и всего».
И пошел прочь.
– Постой, – окликнул он.
Я обернулся.
– Это была фраза из книги, – улыбаясь, как старому приятелю, сообщил он.
«Странный тип», – подумал я.
– Только я не помню из чьей, – хитро прищурившись, добавил он. – Может, из твоей?
Я посмотрел на его ботинки, они были как у настоящего бродяги, сшитые из крепкой кожи, пыльные и грязные. Кто он такой? И что он знает обо мне?
– Пойдем выпьем, – предложил он.
– У меня нет денег.
– Я угощаю.
– С чего бы это?
– Мне есть, что тебе сказать.
Вскоре мы пили вино за столиком в летнем кафе. Причем он лишь держался за свой стакан и просто мочил губы в дорогом вине.
– Как тебя зовут? – спрашивал я.
– Страж Колесиков, – говорил он, ничуть не смущаясь, что я приму его за сумасшедшего.
– Это каких, которые в голове, что ли? – я покрутил пальцем у виска.
– И этих тоже. Но вообще-то я Страж Колесиков Времени.
– Ты охраняешь Время?
– Слежу за ним.
– Зачем? – спросил я.
– Старик Кант говорил, что время – это всего лишь способ восприятия действительности. Но это не совсем так. Время – это огромный лабиринт, замерший в центре пространства нового мира, который ты ищешь. Он за стенами лабиринта. Ты блуждаешь по лабиринту, натыкаясь на бесконечные тупики, и думаешь, что в этом кроется какой-то смысл. А он просто крадет тебя у тебя.
– Но как узнать, где выход? – проглотив наживку, спросил я.
– Ответ кроется в тебе. В том, что ты чувствуешь и как живешь. Ты почувствовал прилив сил, радости и счастья, значит, ты идешь в сторону выхода. Тебя охватило беспокойство и усталость, и вполне возможно время перекрыло еще один выход, сбив тебя с верного пути. Поспеши найти его. Ведь у каждого с левой стороны груди встроен механизм времени, отсчитывающий мгновения. Многие держатся за стук времени, как за нить Ариадны, надеясь, что он куда-нибудь да выведет. Лишь иногда на рассвете, между сном и пробуждением, коснется смутная догадка, что это движение по кругу, по изгибам древнего лабиринта, где нет ничего живого.
– Ничего живого? Но многие находят здесь любовь.
– Это лишь весточки от неё. Сюда она проникает лишь, как послание заключенным, упрятанное в хлеб нашей веры. Вместе с мечтой, музыкой, поэзией и картинами. Каждый, осознанно или не осознанно стремиться ищет выход из лабиринта времени, замершего, как гробница, среди другого зовущего мира. И не надо улетать на другую планету, перебираться в параллельный мир, все здесь. И каждый, кто выбирается, рад бы взять с собой кого-то еще, но часто выход за спиной захлопывается сразу же и тот, кто шел следом, вынужден искать свою лазейку. Время старательно закрывает выходы из своего лабиринта, оно затыкает даже щели, через которые можно увидеть зовущий мир. Время и есть гробница, оно похоронит всех, кто не успеет выйти.
– Как похоронит? – переспросил я, ошарашенный необычным мировоззрением.
– Последнее, что в силах лабиринта, это захлопнуться на издыхании и похоронить вместе с собой всех, кто ему верит. Ложь – вот чем пропитан воздух лабиринта. И не дышать им по силам не каждому. Однако это единственный способ выбраться наружу. Свобода и Любовь не смогут помочь тому, чьи легкие забиты пылью лжи. Однажды таинство свершиться, и ты выйдешь из лабиринта, но ты не вспомнишь мои слова. Слова ни к чему. Они лишь запутывают в этом лабиринт, а те, которые помогают и указывают путь, вызывают недоверие.
– Да, трудно поверить в твои слова, – признался я.
– Ты должен постоянно держать перед внутренним взором мир, к которому идешь.
Тут загромыхал гром и полил сильный дождь. Страж многозначительно посмотрел на небо.
– Пойдем, – предложил он, – тут есть одно местечко, тебе понравится.
Трактир, и правда, оказался весьма забавным. Насыщен морской тематикой, словно пьяные матросы стащили на берег к хозяину таверны в обмен на выпивку всю оснастку, такелаж и внутренности своего корабля. Повсюду стояли модели парусных кораблей. А вместо окон наружу глядели иллюминаторы. Но самым интересным и приятным было то, что у стойки бара возвышался деревянный штурвал с надписью «Pas de Lieu Rhone que Nous», а за стойкой – крепкий мужик в тельняшке с татуировкой на мускулистых плечах. Над головой у бармена были раскиданы рыболовные сети, и болтался флаг с черепом и костями.
– Что там написано? – спросил я у Стража, указав на штурвал, когда мы заказывали кувшин вина.
– Больше читайте, молодой человек. Необразованность украшает только дикорастущие кустарники. А написанное означает, мол, встретимся на Родине или где-нибудь по дороге.
– А…
– Вот тебе и «а». Это слова известного поэта.
– Какого?
– Я слышал, ты до сих пор гоняешься за любовью одной женщины? – перевел тему разговора Страж.
– Да, – удивился я. – Откуда ты знаешь?
– Об этом красноречиво говорят твои глаза, – шутливо ответил он.
Я невольно сморгнул.
– Страдаешь из-за этого?
– Бывает, – вздохнул я.
– Как сам думаешь, почему?
– Ни у одной женщины в глазах я не вижу то, что нахожу в её глазах.
– Что же это?
– Моё счастье.
– Хм, – покачал головой Страж. – По мне так у тебя просто испорченное воображение. Но любовь не оставит тебя.
– И то хорошо.
В трактир вошли две девушки. Они удивленно озирались по сторонам, явно ожидая увидеть здесь что-то другое.
–Девушки, присаживайтесь за наш столик, – предложил им Страж Колесиков.
Девушки сомневались. Страж подошел к ним.
– Вы кого-то искали здесь? – спросил он.
– А что заметно? – спросила одна.
Подруга её делала вид, что никого не замечает.
– Вы слишком пристально осмотрели всех посетителей. Между прочим, я знаю, что вы регулярно меняете знакомства. Больше месяца вы с одним мужчиной не встречаетесь. И тот, который пригласил вас сюда, не придет. Его жена неожиданно вернулась. Но вместо него за вами придут двое, и, к сожалению, это будем не мы.
– А вы кто? – удивленная таким откровением спросила девушка.
– Я, так скажем, занимаюсь эзотерикой, – мягко улыбнулся Страж Колесиков, – практикую одно мистическое учение.
– А в чем оно заключается? – с возрастающим интересом спросила девушка.
– В том, что всё в этом мире имеет связь и значение. И в том, чтобы вы подсели именно к нам, и между нами завязался разговор.
– Давай присядем, – предложила девушка своей подруге.
Та согласилась, тоже с интересом глядя на Стража Колесиков.
– А вы тоже практикуете это учение? – спросила меня общительная девушка.
– Пока нет. Но подумываю, стать адептом.
– А чем вы занимаетесь?
– Ничем, – тоже откровенно заявил я. – Совсем недавно я упорно пытался написать книгу. Но моему упорству и таланту помешало незнание темы.
– О чем же эта книга? – спрашивала девушка.
– Ничего необычного, – воспользовавшись моим замешательством, заметил Страж Колесиков, – это история, где смерть, выступая одним из героев, появляется в своем настоящем воплощении, пустотелой и почти ничего не значащей. Можно сказать, становится «смертью» в кавычках.
– Странно, – проговорила до того молчавшая девушка, – я всегда думала, что смерть одно из полновесных состояний, так сказать, состояний обучения. Разве нет?
– Нет, – коротко сказал Страж Колесиков. – В нашем учении смерть – это главная ложь из всей лжи. Все эти отрицательные эмоции, все эти страхи и ненависти, суть лжи, суть смерти.
– Но в отрицательных эмоциях тоже есть что-то важное и нужное, какой-то опыт.
– Никого опыта, одна ложь. Истинна только радость, только она и необходима, и для опыта, и для чего угодно. Ничего кроме радости.
– А как же страдания? – спросила девушка, – Они же помогают духовному росту.
– Верить тому, что страдание помогает духовному росту и обогащает, все равно, что верить, будто сифилис помогает разобраться в себе. Закон страдания – закон лжи, то, что истинно – то улыбается.
– Звучит убедительно. Но так ли это?
– Ладно, я не претендую на роль вашего гуру. Но от слов своих не отказываюсь.
– Правильно. Давайте, выпьем, – предложил я. – Сделаем маленький бибамус.
