Стас Колокольников
Эстетика бродяг
− Что за приз вы выиграли? – дрожащим голосом спросила Юля.
− Ах, да! Это два билета в Париж! И я сразу понял, когда увидел вас, что второй билет предназначался вам. Ведь верно?
− Да, − безмолвно, лишь разомкнув губы, ответила Юля.
Перед её глазами уже летели на конях меровинги, их длинные волосы превращались в узкие улочки старой Лютеции. По ним бродили кардинал ла Балю и Винсен де Поль, превращаясь лицами в Сержа Гензбура и Ален Делона. Откуда-то издалека доносились звуки уличных песен, веселый смех и звонкие голоса:
− Монжуа, друзья, монжуа!
Прекрасный город уже звал Юлю туда, куда и нам, возможно, лежит дорога. Пусть не завтра, но, чтобы пополнить ряды счастливчиков, il nous reste encore du temps* .
* у нас еще остается время (франц.)
Цитату я списал из сборника стихов поэтов мира на столе. На этом месте я понял, что уже совсем темно и больше нет чистых листов. Отодвинувшись от стола, я прилег на красный кожаный диван и захотел мороженой морошки.
Проверив холодильник, я решил позвонить Юле и прочитать ей стих. Только не тот, что написал сам, а из сборника поэтов мира. Поэт жил в Японии и назвал стихотворение: «Послание любимой в тот день, когда осталось лишь несколько лепестков», а само же творение звучало так: «В нескольких дрожащих лепестках, сокрытых средь листьев, как сильно я чувствую присутствие той, по ком втайне тоскую». Это была вершина, на которую я бы с радостью поднялся. Перерыв все комнаты, я выяснил, что потерял заветный номер телефона. Столь тяжелый удар заставил пойти на улицу и попросить в ночном магазине бутылку, в залог я оставил паспорт.
По дороге от ларька к дому меня окликнули. Человек подошел почти вплотную, его лицо было в нескольких сантиметрах.
− Ты помнишь меня? − спросил он.
Я его узнал.
− Ты человек, который гнил изнутри, − вырвалось у меня.
Он ударил меня в живот, потом по зубам. Сначала я почувствовал вкус крови, потом вкус грязи и пыли.
человек,
который
гнил изнутри
В каждом городе полно сумасшедших. Больше, чем можно выдержать и не сойти с ума самому. Поэтому мало кто может сказать, что сам он в полном порядке. Да, что там толковать, если приглядеться, то откроется еще более гадкая истина. Безумие течет по улицам, подобно мутной жиже, поверх голов, затопляя дома, площади и переулки. Как тут не сойти с ума.
На нас оседают тонны грязи и гниющего мусора, а там заводятся крысы и всякая зараза. И каждый сумасшедший ищет того, кто еще не заражен безумием. Что здесь творится?! Безумцы прыгают отовсюду, как с конвейера, они как вампиры в поисках − кого бы еще заразить своим безумием. Один из них явился за мной.
Он стоял надо мной, пока я приходил в себя. Взгляд вроде был нормальный, смотрел спокойно, дышал ровно, но если вглядеться − там безумие и пустота. Вопиющая о том, что он не просто сошел с ума, а слетел со всех катушек. Он и сам не знал, что сделает сейчас − улыбнется или размозжит мне голову.
− Серега, привет. Ты чего? − улыбнулся я распухшими губами.
− Извини, хотел тебя обнять, − пожал он плечами. − Но ты сказал, что я гнилой. Переклинило.
− Ты тоже меня извини, − поднимаясь, проговорил я. − Давно не видел тебя, перепутал с другим человеком. Ошивается тут поблизости.
Сергей торговал квартирами, но не в розницу, а оптом. Продавал одну квартиру сразу двум-трем покупателям и исчезал с кучей денег. Причем продавал квартиры, которые снимал на месяц-другой. Его ловили, пытались убить. А он чудом убегал, и все больше сходил с ума после каждой новой сделки, жил в своем безумном кошмаре и продолжал замышлять новые аферы.
Он перемещался по стране хаотично, стараясь обмануть свою судьбу. Однако сам в своем будущем не сомневался и вздрагивал от каждого стука в дверь.
Когда мы только познакомились, он представился Юрой, который торгует лесом. Мы жили у Эльзы, подрабатывали где придется. А после знакомства с Юрой работать перестали. И не просыхали месяцев пять − весну и лето. Каждый день мнимый лесопромышленник упаивал нас до нокаута и всё пытался залезть нам под кожу, в самое нутро. Сначала я не понимал, что он ищет. А потом понял. Средство против опухоли, которая разрасталась внутри и пожирала его.
Он был гнилым, не потому что положил на всех людей. Он просто не умел любить и терпеть свое одиночество, он искал истину, стараясь выковырять её, как какашку из задницы.
Особенно страшным было его веселье. Оно было пугающим, как у американского бандита Уильяма Банни, по прозвищу Малыш, который ел и смеялся, пил и смеялся, скакал на лошади и смеялся, стрелял и продолжал смеяться, убивал и все равно смеялся.
− Аа-а! Га-га-га! − орал Юра в крайней приступе веселья, запрокидывая голову. − Аа-а! Га-га-га-га! Га!
При этом он стучал руками и ногами с такой силой, словно вбивал обратно в преисподнюю что-то ненавистное и пожирающее его. В таком состоянии мы Юру побаивались.
Потом он исчез, но вскоре объявился, на этот раз вместе с истеричной подругой Настей и такой же истеричной собакой Эшли, прокусывавшей до костей конечности, мелькавшие в непосредственной близости от пасти. Тогда мы и узнали, чем на самом деле занимается наш лесопромышленник – аферист Сергей.
Он открылся Бертрану, Эльзе и мне и предложил сделать этот бизнес семейным. Предложение нам не понравилось, как и он сам. Вид у него был злой и бойцовский, словно постоянно прикидывающий − с какой вам лучше заехать, с левой или правой. И мы не сказали окончательный ответ.
В то время квартиру Эльзы днями и ночами навещали толпы пьяниц и торчков из числа музыкантов и художников. Самый пестрый сброд. Сергею такая компания понравилась, он снял квартиру поблизости и сутками просиживал у нас, покупая выпивку.
Особенно Сергея зацепил Андрон. Выпивая, Андрон всегда заявлял, что он бог. В принципе, по сравнению с другими заявлениями, это было на редкость здравомыслящим. Многие этого не понимали. Сергея же раздражало, что бог вот так запросто сидит и пьет с ним вино.
Как-то они остались вдвоем. Пили портвейн.
− Так ты, значит, бог? − недовольно прищурился Сергей.
− Да, я – бог, − подтвердил Андрон.
− Тогда за вас, за богов, − зло ухмыляясь, предложил Сергей.
− Давай, − не замечая иронии, согласился Андрон и потянулся чокнуться.
Но Сергей не стал этого делать и залпом выпил.
− Ты вот скажи, раз ты бог, − отставляя стакан, сжал кулаки Сергей. − Какого хера ты здесь сидишь и пьешь со мной вино, у тебя что других дел нет?
− Я везде, и все делаю одновременно. Пить с тобой вино также важно, как построить где-нибудь еще один новый мир.
Сергей недоверчиво посмотрел на бога.
− А если я ударю тебя в нос?
− Останешься без бога.
Подумав, Сергей с такой силой ударил по столику на колесиках, что от того остались только колесики. Бог одобрительно улыбнулся. После этого Сергей зауважал бога.
Меня с Сергеем, как ни странно, сблизил Генри Миллер. Оказалось, что мы в одно и то же время им зачитывались. Как-то мы вспомнили один эпизод из «Сексуса», где соседи молодого Генри поляки-эмигранты устраивают вечеринку и кормят гостей жареными бананами. Выяснилось, что никто из нас не пробовал жареных бананов и нас до сих пор мучил вопрос, какие они на вкус.
Мы купили килограмм пять отборных бананов, половину пожарили, другую раскидали по дому. Жареные бананы оказались таким редким дерьмом, мы проблевались и подружились насколько возможно.
Во мне Сергей видел психа, которому нечем заняться в тухлом мире. Он считал моё безделье гармоничным, приносившим больше пользы, чем чья-то работа. И себя Сергей считал особенным человеком и в том, что кидал людей, находил истину, будучи уверенным, что является для них кармическим учителем.
Долго мы не соглашались играть в его игру. Особенно противилась Эльза, я сомневался, Бертран потихоньку поддавался уговорам. Как-то после скандала с Настей, когда Эшли покусал их обоих, Сергей ворвался в наш дом с утра пораньше. Он отозвал Бертрана в сторону.
Разговор был недолгим, вскоре они засобирались.
− Вы куда? − спросила Эльза.
− Вернусь через пару часов, − сказал Бертран. − Серега кое-что решил купить для Насти, надо помочь донести.
По глазам было видно − врёт.
− Мы скоро вернемся, − пообещал Сергей.
Только они ушли, как в дом влетела Настя с безумным Эшли на поводке, пса и хозяйку била крупная дрожь. Если бы не теплое летнее утро, глядя на них можно было подумать, что на улице люто подмораживает декабрь.
− Где он?! − с порога закричала Настя. – Где эта гнида?!
− Вы чего с утра пораньше с ума сходите? – вышла из комнаты Эльза.
− Они ушли покупать тебе подарок, − сказал я.
− Какой на х*й подарок! − прокричала Настя и ударилась головой об стену. − Он бросил меня без копейки!
− Зачем ты, вообще, с ним связалась? На тебе лица нет, − посочувствовала Эльза.
− Давно он был здесь?!
− Только что.
− Я оставлю Эшли?
− Нет! − хором закричали мы, глядя на дергавшиеся тиком глаза пса.
Настя хлопнула дверью, утащив упиравшегося четырёхлапого маньяка.
Мы ничего не знали о них неделю, боялись из дома выходить, пока не появился мрачный, как посланник смерти, Бертран. Он рассказал, как Сергей предложил кучу денег за небольшую поправку в паспорте – всего-то нужно было дописать две буквы к фамилии и прокатится в другой город. На автовокзале их догнала Настя. Не дав ссоре разгореться, Сергей всех запихал в машину и увез в Томск, где они поселились в снятой заранее квартире. Сергей забрал у Бертрана на хранение паспорт. Но тот сбежал сразу после того, как Сергей в порыве бешенства выкинул из окна пятого этажа переносной телевизор.
Больше мы о Сергее ничего не слышали. Дольше всех о нем напоминала нога Бертрана, прокушенная в двух местах Эшли во время той злополучной поездки.
И вот он объявился опять. Один и с еще большим безумием в глазах, с большой сумкой через плечо, в которой я нутром нищего почувствовал деньги. Он стоял передо мной, и в нем не было уже ничего живого.
− Извини, старик, − еще раз проговорил он таким тоном, словно спросил, а не пере**ать ли тебе, дружочек, еще разок.
− Пустяки, − махнул я рукой и, как можно искренне, добавил: − Всегда рад тебя видеть.
Мы купили вина и еды, пошли ко мне. Выпив, Сергей понес бред о смысле жизни и я, не желая слушать, выпил три стакана подряд и упал со стула на полуслове.
Утром он долго тряс меня, поливая минералкой. С трудом я разлепил глаза, вспоминая, что произошло.
− Привет, − глухо проговорил он, увидев мои бессмысленные глаза. − Я Сергей. Помнишь?
− Ты человек, который гнил изнутри, − зачем-то сказал я, получил несильный пинок, и всё вспомнил.
− Почему ты твердишь одно и то же? − без злобы спросил он.
− Не знаю, в твоих глазах блеск мертвеца, они у тебя неживые, − сказал я, трудно лгать с похмелья, и получил второй несильный пинок.
− Вставай.
− Встаю, − поддержал я разговор и закрыл глаза.
Он поднял меня и приставил к стене.
− Еще разок ляжешь, больше не встанешь, − предупредил Серега.
Я кивнул и пошел под душ. А когда вышел, Сергей пердел в уборной. Сумка стояла в коридоре, я машинально её ощупал. Энергию банкнот не спутать ни с чем, я даже повзрослел лет на десять, касаясь их.
− Эй, ты что там делаешь? − спросил Сергей.
− Ищу бумажник.
− Чей?
− Свой.
− А он у тебя был?
− Будет.
− Ты должен найти Бертрана, − давал указания Сергей с унитаза. − Приведи его сюда. Есть дело.
− Ключи от этой квартиры у меня должны забрать сегодня.
− Разберемся. Подожди.
Он вышел легкий и подобревший, открыл крайний клапан сумки и достал деньги, на которые я мог бы пить еще недели две.
− Возьми машину и найди его, как можно быстрее, − приказал Сергей.
− А как ты меня нашел? − вспомнил я интересовавший вопрос.
Он помахал пачкой денег перед моим носом, потом сунул их в мой карман и выставил за дверь.
Сначала я зашел в ночной магазин и выкупил паспорт, вчера я этого делать не стал, чтобы не привлекать к нему внимания Сергея, потом я перешел в бар напротив и выпил пива. На второй кружке меня стало раздражать, что всё в мире держится на деньгах. Вот она причина гнили, говорил я, похлопывая себя по карману.
После третьей кружки я позвонил Свину.
− Хочешь заработать десять баксов? Найди мне Бертрана, я сижу в баре за стадионом, − сказал я.
Свин согласился, он перепродавал по мелочи и легко брался за любое поручение.
Я был изрядно помят, но после нескольких заказов в баре разглядели пачку денег и ко мне стали относиться теплее. В голову лезли чужие мысли − человека при бабле. Когда появился Бертран, я уже был готов к сладкой жизни. Клиент созрел, шептались пустые пивные кружки. Я отдал Свину деньги, пожал руку и сказал, что такого парня, как он, еще нужно поискать. Конечно, я приврал, но людям нужно говорить то, что им приятно слышать, а не то, что они гниют изнутри.
− Приехал Сергей, − сообщил я Бертрану, когда мы остались одни, − он ищет тебя.
− Тьфу ты, мудаки! − расстроился Бертран. − И ради этого я вылез из постели! А в постели осталась такая девочка!
− У него куча денег.
− Держись от него подальше!
− Он сидит в моей квартире.
− У тебя опять появилась квартира?
− С сегодняшнего дня уже нет, отец давал ключи на неделю.
− Так вот ты где пропадал неделю.
− Я не знаю, где пропадал неделю. Давай выпьем и всё обсудим.
− Ладно, давай выпьем, − кивнул Бертран.
После пятой кружки он согласился пойти выслушать и Серегу, но предупредил:
− Если этот мутант поднимет на меня руку, я за себя не ручаюсь. Сдам его.
Увидев нас, Сергей обрадовался так, что я перестал сомневаться в его невменяемости. Он понес ахинею про дружбу, про то, что мы единственные ребята, кому он доверяет и с кем можно поделиться планами.
− Вы единственные, кто может мне помочь, − обнимал нас Сергей.
От Серегиных слов о любви к нам начало мутить, и я поминутно сглатывал слюну, стараясь не блевануть. Единственное, что бодрило и внушало надежду, это сумка с деньгами.
− Что мы должны делать? − прервал Серегины излияния Бертран.
− Пока ничего. Я оставлю вам денег, снимите квартиру попроще и ждите, а я на некоторое время исчезну из города. Потом я сам вас найду.
Вот так всё и произошло. Вернее, почти всё.
Мы сняли дешевую комнату в трущобах на первом этаже, чтобы удобнее было лазить в окно, если кто-то потеряет ключи. Соседи наши состояли сплошь из наркоманов, алкоголиков и прочих психов, не желающих дружить с реальностью. Они постоянно торчали под окнами и дверью, что-то бормотали, вгоняя в себя всякую дрянь. В полумраке загаженных коридоров они походили на привидения, которых чье-то проклятье заточило в самое безнадежное место.
Мы ждали Сергея, как испанские вельможи донесения о богатствах семи городов Сибиолы, и почти никуда не выходили, только иногда вечером в самый задрипанный бар в соседнем квартале, откуда приползали за полночь пьяные.
Несколько первых ночей в одно и то же время, около четырех часов утра, нас будило робким стуком одно привидение и мученическим голосом просило соли. Не открывая глаз, мы посылали его на три буквы, но бедолага еще долго скребся в стену и затихал лишь на рассвете.
Поначалу я представлял, что он из последних сил пытается добраться до людей и, как узник замка Иф, сдирая до крови пальцы, разрушает стену. Однажды утром я глянул на то место, где он имел обыкновение скрестись. Было интересно − насколько он углубился. И я был приятно удивлен, оказалось, безумец, будивший нас среди ночи, выпрашивая соль, играл сам с собой в крестики-нолики, карябая на стене гвоздем клеточки. Слева от нашей входной двери на серой известке от пола до потолка их было несколько сотен. Полагая, что сосед страдает неизлечимой бессонницей вкупе с шизофренией, я как-то специально заглянул в его глаза. Они были ледяными от глубочайшего безумия. Столь глубокого, что у каждого заглянувшего на некоторое время зашкаливало стрелку реальности. Этот дядя словно спрыгнул со страниц самого жуткого рассказа Мамлеева.
Через неделю мы освоились и, как полноправные обитатели трущобы, начали устраивать дебоши, чтобы не выделяться на общем фоне. Наша квартира напоминала свалку, хотя мы и убирались по два раза на дню. Однако комната была столь мала, что больше походила на большой шкаф, к которому был прилеплен туалет с душем над головой. Можно было сидеть на толчке и одновременно принимать душ.
Еще через неделю у нас завелась крыса, она привела еще пару товарищей, и они шныряли повсюду, как у себя дома, а мы жили как бы у них в гостях. Мы стали ходить по дому с палками, пытаясь прикончить кого-нибудь из грызунов, но жертвами становились наши хрупкие вещи, приходившие в негодность от крепкого удара палкой. Ночью мы спали чутко и каждый раз вскакивали, почувствовав присутствие крыс. Нам еще хватало ума, не махать спросонья палками куда попало, а то в темноте поубивали бы друг друга на раз. Но крыс это больше развлекало, чем пугало. Стоило нам задержаться в баре, и крысы переворачивали весь дом верх тормашками. С порога нас встречал такой бардак, что можно было подумать − здесь прошел обыск.
Помимо крыс нас мучил микроклимат. Стоило пройти дождю или самому, сидя на толчке, принять душ, как снизу тянула сырость и несколько дней стояла влажность, словно мы поселились в субтропиках.
Однако первое время такая жизнь особо не расстраивала и даже забавляла, мы чувствовали себя резидентами из будущего. Единственная настоящая проблема состояла в том, что ни одна женщина, кроме конченой шлюхи, в наш жилой шкаф добровольно заходить не желала. Даже если их удавалось напоить, они в раз трезвели. Нашего обаяния хватало с трудом на то, чтоб отделаться шуткой по поводу нашего жилья, а не схлопотать по мордасам, когда чувствительные барышни понимали, что оказались на обычной помойке, полной крыс и бомжей. Мы жили на дне, как сразу бы подметил довольный метким сравнением Максим Горький.
Хотя, честно сказать, в лучшие солнечные дни, сразу после уборки, наша конура выглядела очень даже ничего. Она была увешена фенечками, словно старая хиппушка. Мы старались следовать правилам фэн-шуй, но нам мешали десять больших коробок с аудио кассетами. Как заядлые меломаны мы всегда держали их под рукой. Вот с них-то и начинался бедлам. Пока они лежали в коробках, в комнате держался порядок. Но стоило заняться прослушиванием музыки, как кассеты уже были повсюду, покрывая пол в два-три слоя. Кассет было столько, словно мы ограбили пиратскую студию звукозаписи.
Впрочем, гости к нам приходили. У человека, побывавшего здесь, возникало нездоровое желание еще раз поднять крышку этого мусорного бака, но дорогу он находил редко. Как правило, люди терялись еще на подступах к нашей черной дыре.
Однажды вечером, когда я чистил картошку, а Бертран перебирал кассеты, мы синхронно качали головами, слушая старье типа «Фри» или «Блю Чиэр». В дверь кто-то постучал.
− Иди ты в жопу! Соли не дам! − рявкнул на дверь Бертран.
− Это я, − проскулил женский голос. − Пустите.
− Голос знакомый какой-то, − шепнул я.
− Может, это мусора, − тревожно предположил Бертран.
− Вряд ли. Мы здесь самые приличные.
− Откройте, − опять жалобно попросил голос. − Это я, Света.
Когда мы открыли, то малость остолбенели. Мало того, что это была Света Ракета, страдавшая таким топографическим кретинизмом, что было страшно отправлять её в магазин через дорогу. Так она еще стояла с повязкой на голове, измазанная кровью. Больше всего она напоминала белогвардейского офицера, который чудом выбрался из жестокой рубки, когда его отряд напоролся на красную эскадрилью.
− Меня собака укусила за голову, − глупо улыбалась Ракета.
− Как ты нашла нас? − хором спросили мы.
− Не знаю, шла, шла и нашла…
− Какая собака? − первым пришел в себя Бертран.
− Бешенная.
− Точно собака?
− Точно.
Бертран пожал плечами и достал декоративную тыкву, из них он мастерил отличные маракасы. Катая зерна, он курил сигарету, не вынимая изо рта, презрительно щурясь, напоминая Хэмфри Богарта, перешедшего с выпивки на травку.
Я осмотрел Ракету, голова у неё была на месте, рана была неглубокой, только сильно содрана кожа и разило перегаром, как от винной бочки. И еще глаза глядели куда-то внутрь.
Она забралась на диван с ногами и понесла чушь, пересказывая, как пошла в гости к знакомому мужику, упилась там в драбадан, стала лезть с поцелуями к хозяйскому стаффордширу, пока четвероногий убийца не тяпнул её за голову. Удивляло, как он ей всю голову не откусил. Потом она рассказала, как вся в крови убежала на улицу, как оказалась в машине пожилого вора, который её перебинтовал и утешил. А вот как она попала к нам, Ракета не помнила.
− Шла по темным дворам, вдруг слышу музыка, которая только у вас и бывает, я и постучала… Тсс, слышите, − вдруг прислушиваясь, прошептала Ракета. − В мусорном ведре что-то шевелится.
− Это крыса, она там уже целый час возится, − спокойно объяснил Бертран.
Для пущей убедительности я стукнул по ведру, и оттуда выскочило малоприятное волосатое создание и исчезло в ближайшей дыре.
− Вот, − сказал я, обращаясь к широко открытым от ужаса глазам, которые уже не смотрели внутрь, а натурально сверлили реальность. − Так и живем.
− Убейте её, − прошептала Ракета.
− Крысы бессмертны, − философски изрек Бертран. − Они символ плодовитости и неистребимости. Люди, родившиеся в год крысы, обладают приятной внешностью и сексуально привлекательны. Не смотрите на меня так, я родился в год Собаки.
Ракета обвела обалдевшим взором наше жилище. Потом наклонилась вперед и громко и отчетливо спросила, словно иначе слова могли рассыпаться на буквы и потеряться в мусоре:
− Ребята, а что вы, вообще, делаете здесь?
Мы переглянулись, но промолчали.
− Вы хоть знаете, где вы находитесь? Это же просто сгусток гнили, − заявила она, указывая на наш жилищный аппендикс и вокруг.
− Ну уж так и гнили, – не поверили мы.
Хотя, конечно, в чем-то она была права.
Пока Ракета изучала смелые решения нашей дизайнерской выдумки, мы сели за долгий ночной чай, в течение которого мы всегда что-то вырезали, клеили и мастерили, продолжая обвешивать нашу конуру, как рождественскую елку. Но она все равно больше напоминала неказистую шкатулку забитую дешевым серпантином.
Сначала Ракета до упада хохотала над нашими сосредоточенными физиономиями, потом на неё снизошло озарение, и она наскоро объяснила смысл жизни − как достичь того, чтобы исполнялись все желания посредством учения майя. Вот так Ракета поселилась у нас.
Я совсем перестал вылезать из нашей помойки. Целыми днями мы с Ракетой кувыркались на диване, ели жаренный бэнг и слушали раннюю психоделику, имевшейся у нас предостаточно: от «Резидентс», «Фауста» и «Гонга» до «Оркестра третьего уха» и «Сэма Гопала». Головокружение не покидало нас даже во сне.
Когда Серегины деньги кончились, я стал ходить за продуктами к отцу, он с семьей жил через три квартал. Забегая к ним под разными предлогами – попить кофейку, стрельнуть мелочи на автобус, я потихоньку тащил овощи, крупы и деликатесы, прямо как лучший ученик наших крыс. Но искать работу не хотел, я понимал, стоит уйти больше, чем на пару часов, и Ракета исчезнет с дивана. Мы оргазмировали так отчаянно, что перестали появляться крысы, и Бертран приходил через день. Хотя телу и душе было комфортно, я чувствовал, как воронкой меня закручивает куда-то, откуда я еще долго буду выбираться. Жизнь напоминала загадочную неясную картину, выхваченную фотовспышкой из сумерек.
Как-то теплым августовским днем утихавший солнечный жар вливался в приоткрытое окно, желтое небесное колесо собиралось закатиться за высокий дом, ощетинившийся антеннами. Редкий порыв знойного ветерка, и в комнату влетели первые два желтых листка. Еще слабый порыв, и они слетели с подоконника в постель.
Мы лежали голые поперек дивна, уставшие и завороженные, глядя в окно, как за колыхавшейся занавеской ускользает лето. И чувствовали одно и то же − наше право удерживать волшебство приближения осени. Из света вокруг можно было шить муаровые одежды. Каждое подрагивание занавески, каждый солнечный блик и взлетающий лист, пропитанный светом, отзывались желанием жить. Они находили в душе неведомые струны, играя на них радость, внушавшую, что наступила пора вечной любви и более ни одно пугающее наваждение не коснется души. Мы в ладонях любви, познали её тайну и ушли от суеты и тлена.
− Знаешь, мне вдруг показалось, − улыбалась Ракета, − будто мы лежим в уютном номере маленькой гостиницы на морском побережье, ты художник и твоя жизнь посвящена только этому, а я твоя спутница, мы счастливы и нас не ждет ничего иного, только эта чудесная предосенняя пора, море, прогулки и разговоры.
Легкое дуновение и в комнату влетел еще один желтый лист. Непривычная тишина, ни звука. Вдруг ветер подул сильнее, и опавшие листья, громко шепча, побежали прочь со двора. Солнце ласково подмигнуло напоследок из-за крыши, и сердце внутри чуть не задохнулось от счастья видеть и ощущать эти чудеса. Очарованные волшебством мы уснули, а проснулись от того, что в окно лез пьяный Бертран. Он свалился с подоконника, сломал настольную лампу, опрокинул стол и уснул. Ночью на нем плясали крысы.
Слушая нечеловеческий храп и глядя на прыгающие в темноте силуэты крыс, я подумал, что солнечное видение было лишь призрачным знаком любви, а не самой любовью.
Утром Ракета положила мою руку в дельту Венеры и сказала, что голова зажила, и у нас есть пару часов, пока она не поехала домой. Насчет головы я не был уверен, но сделал все, что в моих силах. Она ушла на дрожащих ногах, глянув на прощание влажными от возбуждения глазами. Я и сам чувствовал, что отпускаю её, чтобы терять и находить.
− Налей чаю, − просипел Бертран, когда я закрыл за Ракетой дверь.
Он приподнял голову, и я увидел огромный синяк под глазом.
− Эк, тебя разукрасило, − наклонился я. − Это ты так ночью с подоконника упал? Или как?
− Или как, − чужим голосом выдавил Бертран. − Дай ложку.
Он попил чаю и скоро подобрел, даже заулыбался.
− Это меня недалеко отсюда, − указал он на фингал. − В соседней трущобе два у**ищных монстра спросили покурить. Вот мы и покурили. Как я, вообще, от них живой ушел?
− Охренеть можно.
Бертран задумался.
− Ты знаешь, − заговорил он своим голосом, − у меня складывается ощущение, что мы здесь, как в заключении. Скоро весь этот бардак с крысами и вонью перекочует к нам вовнутрь. И будет там догнивать. Я этого не выдержу.
− Я тоже, надо сваливать отсюда.
− Надо. А Серега?
− Забудем о нём.
Мы пожали друг другу руки.
− Знаешь, − сказал Бертран, − а все-таки ты зря связался с Ракетой.
− Почему?
− Это не женщина, а мясорубка любви. Никогда не привязывайся к ангельским шлюхам, если не хочешь увидеть свое сердце разделанным на котлеты.
− А если это настоящая любовь?
− Дурак ты, − усмехнулся Бертран, − еще не раз пожалеешь, что когда-то подумал такое.
− Ладно, перестань, это мои дела.
− Твои, твои, − покачал он головой с неподдельным сожалением.
− Да всё хорошо, завтра мы выходим на свободу. Это нужно отметить.
Мы открыли бутылку вина, включили позапрошлогодний «Mule Variations» Тома Вэйтса и стали прощаться с трущобами. Сидя по-восточному, поджав ноги, напротив друг друга, мы глазели по сторонам и улыбались, мы точно знали − завтра съезжаем.
