Стивен Фрай
Троя. Величайшее предание в пересказе
Суд
Шло время; мимоходом рассказав Эноне о замечательной красоте неведомого быка как о примере того, что чудес на белом свете куда больше, чем отыщется на склонах одной горы, Парис выбросил тот случай из головы. А потому более чем удивился, пробудившись вскоре после той встречи от приятного дневного сна, когда вновь упала ему на лицо тень; сел он, вскинув лицо к солнцу, притенив глаза ладонью, и увидел перед собой все того же юного гуртовщика.
– Ох ты батюшки, – проговорил Парис. – Надеюсь, ты не за венцом золотым явился уже?
– Нет-нет, – сказал Гермес. – Я пришел кое за чем другим. Принес тебе послание от отца моего Зевса – он зовет тебя оказать ему громадную услугу.
Изумленный Парис рухнул на колени. Теперь-то он разглядел – как удалось ему не увидеть этого в прошлый раз? – что лицо у юноши сияло так, как не бывает у смертных. И как не заметил Парис живых змей, что обвивали посох гуртовщика, – или крыльев, что трепетали у него на сандалиях? Это же Гермес, посланник богов, и никто иной.
– На что пригоден я, бедный скотовод и пастух полевой, Царю небес?
– Для начала встань-ка с колен, Парис, и идем со мной.
Парис встал и последовал за Гермесом через редкую рощицу. Бог показал на лужайку, испятнанную солнечными бликами, и Парис разглядел на ней три сияющие женские фигуры. Он тут же понял, что это бессмертные. Великие бессмертные. Богини. Олимпийские богини. Замер он, попытался заговорить – но сумел лишь пасть на колени.
– Ишь какой падкий, – проговорил Гермес. – Вставай, Парис. Твою искренность и незамутненное суждение признали выдающимися. Они нам сейчас нужны. Возьми это яблоко. Видишь, что тут написано?
– Я не умею читать, – проговорил Парис и зарделся. – Не научился.
– Не беда. Тут написано «Красивейшей». Тебе предстоит решать, которая из этих трех достойна получить это яблоко.
– Но я… я же просто…
– Этого желает мой отец.
Гермес все еще улыбался, но что-то в его голосе со всей ясностью сообщило: отказа он не примет. Парис взял яблоко в дрожащие руки. Оглядел три женские фигуры. Никогда прежде не видал он такой красоты. Энона его была прекрасна – сама дочь бессмертного. Полагал Парис, что никакая красота не сравнится с ее. Но он и о быке своем думал то же самое.
Шагнула к нему первая богиня. Он узнал ее по пурпурному шелку, павлиньим перьям в уборе на голове, по изящным скулам, по величию и горделивой царственности – это могла быть только Гера, сама Царица небес.
– Отдай яблоко мне, – проговорила Гера, подойдя близко и заглядывая Парису в глаза, – и обретешь владычество над всеми людьми. Царства и провинции по всему белу свету окажутся под твоим началом. Имперское господство, богатства и державность, каких не бывало ни у одного смертного. Твое имя прогремит в истории – император Парис, уважаемый, почитаемый и любимый всеми, подчинивший всех.
Парис изготовился вложить яблоко прямиком в ее протянутую ладонь – столь очевидно принадлежала ей награда по праву. Красота Геры наполнила Париса благоговением и почтением, а плата, которую ему предлагала богиня, наделила бы Париса всем, о чем только мечтал он, – и не только. Где-то глубоко внутри он всегда чувствовал, что суждено ему величие, суждены власть и слава. Гера всем этим его наделит. Пусть яблоко достанется Гере. Но Парис осознал, что должен быть справедливым и позволить двум другим богиням хотя бы заявить свое участие, какими бы нелепыми ни были эти заявки по сравнению с предложением Царицы небес.
Парис взглянул на вторую богиню – та теперь шла к нему, и суровая улыбка играла на ее устах. На поверхности щита, который несла та богиня, – силою некой уловки, непонятной Парису, – виднелся яростный и напуганный оскал Медузы. Одна лишь эта эгида подсказала ему, что богиня перед Парисом – Афина Паллада, и слова ее подтвердили эту уверенность.
– Поднеси яблоко мне, Парис, и я дам тебе кое-что большее, чем власть и владения. Я предлагаю тебе мудрость. С мудростью приходит все остальное – богатства и власть, если пожелаешь, покой и счастье – если выберешь их. Будешь проницать ты сердца мужчин и женщин, темнейшие уголки космоса и даже дела бессмертных. Мудрость создаст тебе имя, какому никогда не исчезнуть с лица земли. Когда все цитадели и дворцы великих рассыплются в прах, твое знание и мастерство в искусствах войны, мира и самόй мысли возвысят имя Париса превыше звезд. Сила ума сокрушает мощнейшие копья.
«Что ж, слава небу, я не отдал яблоко сразу Гере, – подумал Парис. – Тут предлагают награду выше любых наград. Она права. Конечно же, она права. Мудрость – первым делом, а власть и богатство наверняка последуют. Кроме того, что толку во власти без проницательности и ума? Яблоко должно достаться Афине».
Но остановил он себя и не вручил яблоко, только вспомнив, что необходимо выслушать еще одну соискательницу.
Третье видение шагнуло к нему с томно склоненной головой.
– Не могу предложить я тебе ни мудрости, ни власти, – тихонько произнесла она.
Подняла она лицо – и Париса ослепило увиденное. Никогда прежде не падал его взгляд ни на что столь же непревзойденно светозарное.
– Меня зовут Афродита, – произнесло это виденье, застенчиво глядя на Париса из-под ресниц. – Не мудра я и не хитра, увы. Не смогу обеспечить тебя ни золотом, ни славой. Подвластны мне лишь одни владения – любовь. Любовь. Столь малой кажется она по сравнению с империями на суше и на море – или с империями ума, верно? И все же, сдается мне, ты мог бы согласиться, что любовь, столь незначительная и бестолковая, – зачем она вообще нам нужна? – возможно, достойна внимания. Вот мое тебе предложение…
В руках Афродита держала створчатую раковину – и вот протянула она ее Парису. Он помедлил, богиня ободряюще кивнула.
– Возьми, открой, Парис.
Парис послушался; внутри раковины, подвижный и живой, вспыхнул переливчатый образ самого упоительного, чарующего, завораживающего лица, какое Парису доводилось видеть. То был лик молодой женщины. Пока глядел он в раковину, женщина вскинула подбородок и словно бы вперилась прямиком Парису в глаза. Улыбнулась – и Парис чуть не утратил равновесие. К щекам прихлынуло пламя; в сердце, в горле, в голове и в животе застучало так сильно, что, казалось, Париса сейчас разорвет. Сама Афродита выглядела сногсшибательно, однако при виде нее глазам делалось едва ли не больно и хотелось отвернуться, а вот от этого зрелища хотелось нырнуть внутрь раковины.
– Кто… кто… кто? – только это смог он выговорить.
– Ее зовут ЕЛЕНА, – ответила Афродита. – Если яблоко достанется мне, Елена достанется тебе. Всю себя посвящу я тому, чтобы соединить вас. Стану защищать вас обоих и вечно оберегать ваш союз. Вот тебе моя клятва – и нарушить ее нельзя.
Не задумываясь ни на миг, Парис сунул яблоко Афродите в руки.
– Награда – твоя! – хрипло молвил он и, повернувшись к остальным, добавил: – Простите меня, надеюсь, вы поймете…
Но Гера с Афиной, одна из них – насупившись, а вторая – печально покачивая головой, взмыли в воздух и скрылись с глаз. Парис, повернувшись поблагодарить Афродиту, увидел, что не стало и ее. Пропала и раковина у него из рук. И не стоял он на ногах. Лежал в траве, солнце опаляло ему щеки. Все это был лишь полуденный сон?
Но то лицо …
Елена. Елена. Елена.
Кто она такая, эта Елена?
Семейные ссоры
Кто она такая, эта Елена?
Мы с вами – Икар и Дедал, летящие к западу в вышине на оперенных крыльях, или, может, мы с вами Зевс в обличье орла, несущий в когтях троянского царевича Ганимеда на Олимп, а может, Беллерофонт, рассекающий воздух на крылатом своем коне Пегасе. Далеко внизу рябит эгейская синь. Пересекаем береговую линию неподалеку от горы Пелион, обители кентавра Хирона. Пролетаем над пиком горы Офрис – домом первых богов. В его тени видим царство Фтию, где Пелей правит мирмидонянами. Новая жена его, нимфа Фетида, беременна мальчиком. Мы скоро к ним вернемся. Забирая западнее, летим над Аттикой и ее великой столицей – Афинами. Через Саронический залив подлетаем к острову Саламину, теперешней родине Теламона и сыновей его Аякса и Тевкра. Перед нами – громадный полуостров Пелопоннес, где располагаются самые могущественные царства греческого мира. Коринф и Ахея на севере, родина Тесея Трезен – на юге. Еще дальше к западу раскинулись Пилос и Лакония, но прямо под нами различим Аргос и соседние с ним Микены – величайшие из величайших царств. Не будем спешить и разберемся, кто здесь живет.
Пелоп, сын Тантала (изгнанный из Лидии, что на юге Трои, царем Илом), как вы помните, пришел на запад от Писы и там выиграл Гипподамию, дочку царя Эномая, в гонках на колесницах[43]. Пелоп выиграл гонку, но колесничий Миртил, обманутый Пелопом, проклял и самого царевича, и весь род его.
Пелоп, погубив Эномая и заполучив в жены Гипподамию, стал править Элидой и в поселении Олимпия постановил раз в четыре года проводить атлетические состязания (кои происходят и по сей день под названием Олимпийские игры). У них с Гипподамией родились двое сыновей – АТРЕЙ и ФИЕСТ[44]. С нимфой Аксиохой Пелоп также зачал еще одного мальчика – ХРИСИППА[45]. Фиванский царевич ЛАЙ, получивший прибежище в Элиде от междоусобного кровопролития, бушевавшего в его родном городе, влюбился в красавца Хрисиппа, похитил его и тем самым навлек на себя проклятие, каковое приведет к краху дома Лая и гибели сына Лая Эдипа и его потомков. То проклятие, усилив другое, исходное, наложенное на Кадма, основателя Фив, и распространившееся на детей Эдипа, можно рассматривать как зеркальное отражение проклятия дома Тантала[46].
Потерпите еще чуть-чуть. Буран географических и генеалогических сведений уже накрыл эти страницы, но – как всегда с греческими мифами – в этом гобелене есть несколько ключевых нитей, да простится мне смена метафоры, какие нужно подобрать в ярких тонах, иначе отчетливо не проступят сюжетные линии этой истории. Нет нужды знать, где находятся все города-государства Пелопоннеса, материковой Греции и Троады, как незачем помнить всех до единого двоюродных братьев и тетушек великих родов, правивших в тех краях, каким суждено было сыграть значимые роли в грядущей драме, но кое-какие более чем заслуживают наших усилий и времени: царственный дом Трои – Приам, Гекуба и их дети, например. Также важны Теламон, Пелей и их отпрыски. Дом Тантала, вплоть до Пелопа и его сыновей и сыновей их сыновей, осеняет тенью своей всю историю Троянской войны и ее последствий. Проклятие Тантала с каждым следующим поколением удваивалось – это каскад проклятий, чья сила влечет нас к крушению всего и вся.
Переведя дух, вернемся на Пелопоннес. Лай похитил Хрисиппа. Пелоп проклинает его и засылает двух своих законных сыновей Атрея и Фиеста вызволить Хрисиппа, их единокровного брата. Вместо этого Атрей с Фиестом убивают его[47]. То ли из ревности, как вышло у Пелея и Теламона с их братом Фоком, то ли еще по каким причинам – неясно.
Теперь-то вы хорошо уяснили, что кровное преступление можно смыть лишь с участием бессмертного существа – или возведенного на престол царя. Цари Эвритион и Эсак помогли с этим Пелею, царь Кихрей – Теламону. В давние времена, когда Беллерофонт нечаянно убил своего брата, очистил его, совершив необходимый ритуал, царь Прет Микенский[48]. И как раз в Микены устремились Атрей и Фиест, ища очищения, когда Пелоп изгнал их из Элиды за братоубийство.
То, что случилось далее с Атреем и Фиестом, уж до того путанно и безумно, что я по совести не могу обрушивать на вас все подробности. Если же попытаться объединить в одном абзаце пояснения ко всему произошедшему, всплывут три имени, важные для дальнейшего в нашей истории.
Братья Атрей и Фиест осели в Микенах, свергли тамошнего царя (Эврисфея, деспота, заставившего Геракла совершить двенадцать подвигов) и взялись предавать друг друга всеми мыслимыми чудовищными способами в борьбе за микенский трон, завоевывая его, уступая и отвоевывая обратно. Фиест выкрал жену Атрея Аэропу. В отместку Атрей подал Фиесту на пиру его же сыновей[49]. Оракул сообщил Фиесту, что отомстить своему брату Атрею он сможет, лишь родив сына от собственной дочери, – сын этот вырастет и убьет Атрея. Фиест возлег с дочерью своей Пелопией, а та прилежно понесла от него сына ЭГИСФА. Супружеская измена, избиение младенцев, людоедство и кровосмешение – все это последовало одно за другим стремительно и смачно. Пелопия так глубоко устыдилась этого кровосмешения, что сразу после рождения Эгисфа бросила его в глухомани. По традиции младенца нашел какой-то пастух и в неумолимом повороте судьбы принес его дяде Эгисфа – царю Атрею, кто, не подозревая, что это ребенок его брата Фиеста, человек, которому пророчеством суждено убить царя Атрея, усыновил Эгисфа и вырастил его вместе со своими тремя детьми от Аэропы, сыновьями АГАМЕМНОНОМ и МЕНЕЛАЕМ и дочерью Анаксибией.
Если вы все еще не потерялись во всем этом, я благоговею перед вами.
Лишь когда Эгисф возмужал, его «дядя» Фиест открыл ему, что вообще-то он Эгисфу отец (и дед), а также что рожден Эгисф для того, чтобы стать орудием возмездия. Эгисф же вовсе не ужаснулся, узнав, что он – порождение столь мерзостного союза, а, напротив, сделал папаше/деду Фиесту одолжение и прикончил Атрея, чьи сыновья Агамемнон и Менелай сбежали из Микен, оставив власть Фиесту и Эгисфу.
Куда же подались Агамемнон с Менелаем? Они отправились на юг Пелопоннеса, в процветавшее царство Лаконию (или Лакедемон), что в наши дни мы знаем под названием, которое все еще горячит кровь, – Спарта[50]. Молодых царевичей приветил тогдашний спартанский царь ТИНДАРЕЙ, женатый на ЛЕДЕ, царевне из царства Этолия, что на северной стороне Коринфского залива.
Яйца
Как-то раз предавались Тиндарей с Ледой любви у реки. Сделав свое дело, Тиндарей удалился – как это принято у мужчин, – оставив жену лежать с закрытыми глазами, озаренную солнцем, в тепле счастливой истомы.
Через миг-другой она изумленно ощутила, что муж покрывает ее вновь. Необычно это для него – так скоро восстанавливать запасы любовного пыла.
– Экий ты нынче игривый, Тиндарей, – пробормотала она.
Однако что-то шло не так. Волосат был Тиндарей, но не косматее среднего грека. И уж точно не шерстист. Но погодите-ка, даже не шерсть осязала она всей своей плотью, а что-то другое. Это… ну не может же быть?.. перья?
Леда распахнула глаза и увидела на себе громадного белого лебедя. Лебедь не просто лежал на ней. Птица насильно овладевала Ледой.
Кто это, как не Зевс? Леда была красавицей, и, когда глянул Владыка неба на Спарту в тот ранний вечер, обнаженное тело ее на речном берегу оказалось для Зевса неодолимо притягательным. Чтобы уестествлять красивых девиц, юнцов, нимф и всевозможных сильфид, Царь богов за свою протяженную сладострастную биографию превращался много в кого. В орлов, медведей, козлов, ящериц, быков, вепрей – даже в золотой дождь, было дело. Лебедь по сравнению со всем этим казался едва ль не обыденным.
Те, кому известна история рождения Геракла, осведомлены о понятии гетеропатернальной суперфекундации[51]. Довольно распространенное явление у животных – свиней, собак и кошек, – однако у людей оно редкое, хотя и не неслыханное. В 2019 году был задокументирован такой случай[52]. Это разновидность полиспермии: в результате разных половых соитий оплодотворяется одна и та же яйцеклетка, что приводит к рождению близнецов с разными отцами. В случае Леды этот диковинный трюк зиготы оказался даже более примечательным – она родила две пары близнецов. Хотя на самом деле это не совсем правда. Все было еще страннее. Когда пришло время рожать, Леда отложила два яйца, в каждом – по паре близнецов.
Да-да, не то слово. Но потерпите еще чуточку.
Из одного яйца родились девочка и мальчик, и назвали их КЛИТЕМНЕСТРА и КАСТОР, из другого – тоже девочка и мальчик, и они получили имена ЕЛЕНА и ПОЛИДЕВК (также известный по имени Поллукс). По традиции считается, что Зевс был отцом Полидевка и Елены, а Тиндарей – Клитемнестры и Кастора. Кастор и Полидевк росли вместе, как любящие братья-близнецы, безраздельно приверженные друг другу. Елена и Клитемнестра, повзрослев, нашли себе пары, оказавшиеся судьбоносными и определившими основные сюжетные линии всей этой истории.
Есть и другая версия этого мифа, согласно которой Зевс стал отцом Елены иным путем. Говорят, он преследовал НЕМЕЗИДУ, дочь Ночи, богиню божественного воздаяния, карательницу гордыни, ниспровергательницу тех, чья спесь и тщеславие приводят к чрезмерным посягательствам и возмущают порядок мироздания. По-над реками, лугами и горами преследовал ее бог. Она меняла обличия, превращаясь в рыбу и скользя в океане, но Зевс не отступался, пока – когда приняла Немезида облик гусыни – не обратился Царь небес в лебедя и наконец ею не завладел. Во благовременье Немезида отложила яйцо, некий пастух нашел его и принес царице своей Леде. Та выдерживала яйцо в деревянном сундуке, пока не треснула скорлупа, и растила вылупившееся человеческое дитя – Елену – как собственную дочь[53].
В любом случае отцом Елене приходился Зевс, однако Леда с Тиндареем воспитывали ее как свою, вместе с сестрой ее Клитемнестрой и братьями Кастором и Полидевком.
Кастор с Полидевком были решительно пригожи. Прелесть Клитемнестры будила восхищение в любом, кто видел ее, а вот Елена… с самого начала было ясно, что такая красота, какая по рождению досталась ей, случается лишь раз на целое поколение. А то и реже. Раз на каждые два, три, четыре или даже пять поколений. Может, единожды за целую эпоху или жизнь цивилизации. Никто, чьим взорам являлась она, не в силах был вспомнить ни единого человека, хоть на одну десятую столь же прекрасного. Шли годы, а привлекательность Елены все прибавлялась, и всяк, повидавший ее, не умел забыть. Вскоре слава Елены Спартанской сравнялась с таковой у любого великого правителя, отважного воина или героя – истребителя чудовищ, да и у любого смертного, что когда-либо жил на белом свете.
И все же при всей своей ошеломительной красе Елена ухитрилась не избаловаться и не стать самовлюбленной. Помимо умений во многих искусствах, какие поощряли в женщинах в те времена, располагала она и ярким, живым чувством юмора. Ей нравилось разыгрывать своих родственников и друзей, а помогал ей в этом замечательный дар подражания. Не раз и не два морочила она голову матери, зовя ее голосом сестры своей Клитемнестры. Не раз и не два смущала она отца, зовя его голосом матери своей Леды. Все, кто знакомился с Еленой, предрекали ей ослепительное и чудесное будущее.
Всего двенадцать исполнилось ей, когда Тесей, царь Афин, с подачи своего буйного дружка ПИРИФОЯ, похитил Елену и привез ее в Афидну, один из двенадцати городов Аттики. Оставив растерянную и напуганную девочку под опекой Афидна, властителя города, и своей матери Эфры, Тесей с Пирифоем отправились в царство мертвых, чтобы провернуть сумасбродную задумку Пирифоя и выкрасть Персефону. Замысел, разумеется, с треском провалился, и взбешенный Аид приковал обоих к каменным тронам, где просидели они узниками Преисподней, пока, совершая свой двенадцатый подвиг, не явился Геракл и не спас Тесея[54]. Пока торчали они у Аида, Елену спасли ДИОСКУРЫ, как частенько называли ее братьев Кастора и Полидевка[55], и вернули ее в Спарту, в лоно семьи. Впрочем, Елена привыкла полагаться на Эфру, и женщина сопроводила ее до Спарты – уже не как страж, а как рабыня. Немалое понижение для Эфры – не только матери великого Тесея, царя Афин и истребителя Минотавра, но и дочери царя Питфея Трезенского, а также в прошлом любовницы морского бога Посейдона[56].
Лотерея
После того как Диоскуры спасли сестру из заточения в Афидне, Елену стали стеречь куда зорче. Превратившись из девушки в молодую женщину, у своей двери денно и нощно терпела она присутствие стражников, а также общество служанок, наставниц, телохранителей и дуэний во главе с матерью Тесея Эфрой, даже если желала Елена всего-то прогуляться по дворцу.
Красота, вероятно, представляется одним из величайших благословений, но может оказаться и проклятием. Некоторые рождены с красотой, какая словно бы доводит людей до безумия. К счастью, нас таких очень мало, но власть наша, бывает, сеет сумятицу, а то и хаос. Так вышло и с Еленой. Мать ее Леда и отец Тиндарей (ее смертный отец, во всяком случае) вскоре поняли, что каждый неженатый царь, царевич и военачальник на Пелопоннесе и еще много где на материке, островах и самых удаленных окраинах греческого мира выстраиваются в очередь за ее рукой и сердцем. Бескрайняя толпа пылких властительных ухажеров начала стекаться во дворец Тиндарея, а с ними – их шумные и крепко пьющие свиты. Они б при любых обстоятельствах счастливы были заполучить столь высокородную царевну из столь великого царского рода, но красота Елены теперь уж так расхвалена и воспета была по всему известному миру, что любой, кому б досталась она в жены, обрел бы несравненный престиж и славу, не говоря уже о непревзойденном преимуществе просыпаться ежеутренне и видеть рядом с собой такое вот обворожительнейшее лицо.
Среди самых влиятельных и настойчивых кавалеров были постоянные гости самогό спартанского царского дома – сыновья Атрея Агамемнон и Менелай, однако усердно ухаживали за красавицей Еленой далеко не одни они. Аякс Саламинский[57] встал в очередь за ее рукой, как и единокровный брат его Тевкр. Прибыл во дворец Тиндарея и ДИОМЕД, царь Аргоса[58], а также ИДОМЕНЕЙ, царь Крита, Менесфей, царь Афин[59], царевич ПАТРОКЛ, наследник престола Опунта (царства на восточном побережье материковой Греции), ФИЛОКТЕТ из Мелибеи, ИОЛАЙ и его брат Ификл, правители фессалийских филаков, и много других вождей, старейшин, князьков, знати, землевладельцев и мелких прихлебателей. Список их слишком длинен, всех не перечислишь[60].
Один высокородный и почтенный правитель, не явившийся в Спарту завоевывать расположение Елены, – ОДИССЕЙ с Итаки. Все, кто знал его, считали Одиссея коварнейшим, хитрейшим и лукавейшим молодым человеком во всем греческом мире. Отцом Одиссею приходился аргонавт ЛАЭРТ, владыка Кефалонии и ее прилежащих островов в Ионийском море[61]. Мать Одиссея АНТИКЛЕЯ была внучкой Гермеса – через воришку и пройдоху АВТОЛИКА[62]. Лаэрт отдал Одиссею власть над Итакой, одним из островов Кефалонийского архипелага, подчинявшегося Лаэрту[63]. Пусть и не была Итака ни самым плодородным, ни самым процветающим Ионийским островом, Одиссей не променял бы ее ни на какие сокровища и чудеса Пелопоннеса. Итака была ему домом, и он любил на ней каждую иззубренную скалу и каждый чахлый кустик.
И друзья, и враги сходились во мнении: от своего деда Автолика и прадеда Гермеса Одиссей унаследовал более чем достаточно плутовской двуличности и шкодливой хитрости. Враги держались от него подальше, не доверяя ему и опасаясь его проницательности и коварства, друзья же полагались на его советы и уловки. Он бывал возмутительно бесчестным и двуличным, если приходился кому-то не по нраву и ему не доверяли, – и восхитительно ловким и находчивым, если оказывался нужен.
Как раз в этом духе и обратился к нему раздосадованный Тиндарей.
– Одиссей! Ты посмотри, во что превратился мой дворец. Всякий холостяк со всякого острова, горы и дола сюда заявился, все просят руки Елены. Мне предлагают такой выкуп, что глаза на лоб лезут. Находятся болваны, которые считают, что мне повезло с дочерью, но они попросту не вдумались как следует. Похоже, не понимают, что, отдай я ее кому-то одному, тут же почти гарантированно наживу непримиримых врагов во всех остальных.
– Никаких сомнений, – отозвался Одиссей, – вообще никаких сомнений – те, кто не получит Елену, отнесутся к этому скверно. Еще как скверно.
– Весь Пелопоннес вскипит кровью!
– Если только мы с тобой не пошевелим мозгами.
– Шевелить мозгами будешь ты, – сказал Тиндарей. – Когда я берусь за это дело, у меня голова начинает болеть.
– Есть одна мыслишка, – промолвил Одиссей.
– Правда?
– О да. Простая и очевидная. И гарантированно сработает, но есть у нее и цена.
– Назови ее. Если может она предотвратить гражданскую войну и подарить мне покой, она стоит всего, чего б ты ни потребовал.
– Хочу ПЕНЕЛОПУ в жены.
– Пенелопу? Моего брата Икария Пенелопу?
– Ее самую. Она обещана какому-то царевичу в Фессалии, но я люблю Пенелопу, а она – меня.
– Так вот почему ты единственный, кто не ошивается у покоев Елены, вывалив язык, да? Так-так. Ну поздравляю. Уладь мою беду – и повезешь Пенелопу на Итаку с ближайшим же приливом. Что ты надумал?
– Созови всех ухажеров и скажи им вот что…
Одиссей выложил свой замысел, Тиндарей его выслушал. Прежде чем царь наконец всё усвоил, пришлось повторить детали трижды. Сердечно обнял Тиндарей друга.
– Великолепно! – сказал он. – Ты гений.
Раздал Тиндарей указания. Взревели трубы, загремели барабаны. Забегали по дворцу босоногие рабы, сзывая гостей собраться немедля в большом зале. Воздыхатели ответили на этот призыв нервным воодушевлением. Принято ли решение? Выбрала ли Елена? Выбрали ли ее родители за нее? После финальных фанфар и под барабанный бой Тиндарей, Леда и заалевшая Елена появились на высоком балконе. Грандиозное собрание царей, вождей, старейшин, князьков, воевод, знати, землевладельцев и мелких прихлебателей умолкло.
Одиссей сидел на скамье в тени и улыбался. Как поведут себя ухажеры в ответ на его план? Им придется смириться. Конечно же. Поначалу неохотно, однако в конце концов они смирятся.
Тиндарей откашлялся.
– Друзья мои. Царица Леда, царевна Елена и я чрезвычайно тронуты пылким интересом, какой выказали вы к тому, чтобы связать себя… сокровенными узами с нашим царским домом. И так много вас, и все вы столь утонченны, благородны и достойны. Мы постановили, что решить эту задачу справедливо можно лишь…
Он умолк. Послышался скрип кожи и бряцание меди: пять десятков мужчин подались вперед, прислушиваясь.
– …лотереей.
Раздался великий стон. Улыбка Одиссея сделалась еще шире.
Тиндарей вскинул руку.
– Понимаю, понимаю. Вас страшит, что вероятность выигрыша невелика. Или, быть может, страшит вас, что боги против вас? Ибо если победителя определяет жребий, выбирать этого человека не мне, не царице и не Елене, а Моросу и Тихее[64], и всегда лишь от них происходят Рок или Удача, к добру ли, к худу ли.
Воздыхатели вроде бы усмотрели справедливость в этом – по мнению Одиссея – нравоучительном доводе и пробурчали в ответ свое согласие.
Тиндарей, вскинув руку, вновь потребовал тишины.
– И еще одно. За каждый лотерейный билет в этой жеребьевке предстоит заплатить.
Публика недовольно забубнила. Одиссей готов был обнять сам себя.
– Нет, уверяю вас, не в золоте и не в богатствах измеряется та цена, – продолжил Тиндарей. – Ценой назначаем мы клятву. Притязающие на руку Елены получат право участвовать, только если сперва поклянутся всеми богами Олимпа, жизнями детей своих и внуков: кто б ни выиграл, смирятся участники без всяких жалоб с исходом жеребьевки. Более того, поклянутся защищать Елену и ее законно признанного супруга от всех, кто посмеет встать между ними.
Пала тишина – ухажеры впитывали сказанное. Великолепный замысел, как ни поверни. Тиндарею такое нипочем бы в голову не пришло. Кому еще, как не Одиссею с Итаки, хватило находчивости предложить выход столь простой и безупречный? Удачливый победитель получит руку Елены и навеки пребудет в безопасности. Неудачливые проигравшие, как бы обижены или разочарованы ни были, ничего не смогут с этим поделать, не нарушив священной клятвы. Клятвы, засвидетельствованной собранием властителей, грандиозней которого не видывала история.
Неохотно ворча, притязавшие опускались один за другим на колени и клялись перед богами своей честью защищать и беречь любого из собравшихся, кто б ни вытянул счастливый жребий из громадной медной чаши, внесенной в зал[65].
Победителем стал царевич Менелай. Тиндарей очень обрадовался такому исходу и сказал Одиссею, что усматривает в столь приятном стечении обстоятельств благосклонное вмешательство богов[66].
– Он подходящего возраста. Он мне нравится. Он нравится Леде, а Елене он нравился всегда. Полагаю, он сможет ее осчастливить. Наверняка Аполлон или Афина направляли руку его, когда тянул он свой жребий.
– Будем надеяться, что нет, – отозвался Одиссей. – Когда боги вот так глубоко влезают в наши дела, следует считать себя проклятыми.
– Циник ты, Одиссей, – молвил Тиндарей.
Тут как раз подошел к ним Агамемнон и оделил Одиссея нехорошим взглядом.
– Твоя гениальная мысль небось?
Одиссей склонил голову. Агамемнон – всего лишь царевич в изгнании, царь без страны, однако было в нем что-то такое, чего нельзя было не уважать. Где б ни появлялся, приносил он с собой дух силы и вескость. Могучую ауру авторитетности.
Агамемнон был младше Тиндарея почти на двадцать лет, однако царь Спарты всегда смущался в его присутствии.
– Надеюсь, ты рад за брата?
Все трое глянули в зал, где Менелай и Елена уже уселись на трон и принимали поздравления и обещания верности от проигравших воздыхателей.
– Смотрятся они точь-в-точь как юные любовники, каких художники рисуют на тарелках и вазах, верно? – проговорил Одиссей.
– Неправильно это, – сумрачно промолвил Агамемнон. – Она должна была выйти за меня. Я старше и – при всем уважении – как мужчина лучше. Тут дела назревают. Скоро я возьму Микены. Будь Елена моей, она б оказалась владычицей величайшего царства на свете.
Несусветное заявление, подумал Одиссей. Однако рявкнул Агамемнон все это с такой угрюмой неколебимостью, что вышло убедительно.
– О да, – продолжал Агамемнон, слово бы уловив сомнения Одиссея. – Мой провидец КАЛХАС заверил, что впереди меня ждут великие победы. А Калхас никогда не ошибается. Я ничего против брата не имею. Менелай славный малый, но он – не Агамемнон.
Смущенный Тиндарей метнул в Одиссея умоляющий взгляд.
– А не приходило ли тебе в голову, – сказал Одиссей, – что у Елены сестра имеется? Может, не в точности такая же красавица – нет таких среди смертных, – но Клитемнестру точно можно числить средь прекраснейших женщин на всем белом свете. Не родись Елена, о Клитемнестре бы слагали стихи и песни.
– Клитемнестра, значит? – проговорил Агамемнон, задумчиво почесывая бороду. Глянул на Еленину сестру. Клитемнестра стояла подле матери и оглядывала толпу, сгрудившуюся вокруг Елены и Менелая, с видом отстраненного насмешливого самообладания. Не выказывала она ни малейшего намека на обиду или зависть ко всей этой истерии, какую порождала красота ее сестры. Поворотился Агамемнон к Тиндарею. – Обещана ль она?
– Нет-нет, – рьяно отозвался Тиндарей. – Мы собирались сперва сбыть Елену… в смысле, сперва подобрать пару Елене…
