Светлана Анохина
Письма папам
«В детстве я думала, что ты нас не любишь»
Долго не могла собраться с духом написать тебе это письмо, сразу начинала плакать. Тебе бы это не понравилось, ты никогда не умел выносить женские слезы, я сама чужих не выношу, вся в тебя.
Я вообще очень на тебя похожа, это все замечают, но у меня нет твоей силы. Ты был очень правильным и сдержанным. Никогда не забывал обещаний, ни своих, ни наших. Не совершал ошибок, во всяком случае непоправимых.
В детстве я думала, что ты нас не любишь. Твоя сдержанность была удивительной в нашей эмоциональной и шумной семье. Я принимала ее за холодность и думала, тебе все равно, что с нами происходит, главное, чтобы мы соблюдали правила. Тебе невозможно было объяснить, что бывают ситуации, когда ты не сделала уроки, потому что как раз вчера ты принес очередной томик библиотеки приключений, от которого невозможно оторваться. Что я допоздна играла во дворе, потому что увлеклась и совершенно не обратила внимания, что уже стемнело и детей во дворе почти не осталось. Что забыла обещание забрать из садика младшую сестру.
Я только потом поняла, что твоя правильность досталась тебе не от природы, что это результат какой-то внутренней работы. Ты проделал ее в том числе и для меня, ты хотел быть для меня авторитетом, примером для подражания, и у тебя это получилось.
Хоть я и мучаюсь от того, что не соответствую. Несмотря на всю свою взрослость и самодостаточность (какое ужасное слово, да? Но другое почему-то не подобралось), не соответствую образцу. И, ты знаешь, я горжусь, что у меня был такой папа. Я всегда гордилась. Хоть никогда тебе об этом и не говорила.
«Мне говорили: “Не надо злить папу!”»
Когда ты начал терять рассудок в плане здоровых человеческих отношений, но не «в целом», завелась у тебя такая поговорка: «нельзя пускать на самотек общение с дочерью. Какой-нибудь козел сладкоречивый подвернется и на фоне тяжелой обстановки дома покажется хорошим человеком, и случится беда с девочкой».
Ты решил эту проблему так: просто завесил внешний мир железным занавесом. И чем старше я становилась, тем занавес делался толще. Очень скоро весь огромный внешний мир свелся для меня к одним только одноклассникам. А они меня невзлюбили страшно, потому что «училкина дочь» и вообще с прибабахом.
Прибабах был знатный: психосоматика, убогий внешний вид и чудовищная нелюдимость с кучей неврозов, полезших буйными сорняками.
Психоз твой прогрессировал. Даже за выглядывание с балкона можно было огрести «кому ты там глазки строишь, кого высматриваешь?».
За случайной встречей с мальчиком из школы, если поздоровается или спросит домашку, следовал тарарам дома. Ты кричал маме: «Воспитала проститутку!» Мама в ужасе шептала мне: «Не надо злить папу». Но, главное, мамин, а потом и мой стыд: «люди не будут нас уважать, надо молчать, скрывать, делать вид, что все хорошо, иначе сожрут».
Так и есть: сожрать у нас могут. Жрать у нас любят. Есть такая чудовищная гнилая установка в наших краях: если в твоей семье что-то не так, она не совсем благополучная и благопристойная – клеймо на тебе. Так что не говори, не жалуйся, не меняй ничего, скрывай, скрывай, молчи.
В результате десять лет практически полной изоляции. Молчания. Варки в психозе. И куча того, о чем молчу до сих пор.
Почему я не бежала?
Долгая история.
Потому что.
Но вдруг стало противно.
Противно видеть скудоумное «осуждение», слышать шепотки и хихиканье, противна моя собственная реакция на все это – страх и стыд, будто у меня действительно было что-то «стыдное».
Не было стыдного. Была просто беда.
Десять лет беды и еще десять я расхлебывала ее последствия уже самостоятельно. Вышла замуж и развелась, поняв, что угодила в очередной токсичный сценарий. Ведь если ты болен и не осознаешь этого – иначе быть не может.
Зачем я это все?
Затем, что я устала от слова «стыд». И мне захотелось пнуть его ногой, как трухлявый пень.
Этот стыд за ад дома, который все считали именно «стыдным», а не грустным, страшным или чем-то таким. Стыд за то, что кто-то нашел свой способ выбраться из ада. Стыд, стыд, стыд. За все, что требует хотя бы осмысления, если уж не понимания и приятия.
И когда убираешь стыд – уходит много лишнего мусора за ним.
Не стыдно за то, что было не по моей вине.
Не стыдно, что стала, кем стала.
Не стыдно, что поздно, что долго.
Ничего не стыдно, покуда ты не паразит.
Даже тупым быть не стыдно, если при этом сидишь на попе ровно и людям жить не мешаешь. Вот и все.
«Ты приносил мне ромашки»
Каждая девочка ищет для себя героев. А мой герой – это ты. Я всегда чувствую твою любовь, даже когда нахожусь далеко от тебя. Я всегда знаю, что ты ждешь меня и любишь.
Бывает, мне кажется, что весь мир против меня, и тогда я думаю о тебе, вспоминаю твои слова. Ты даришь мне тепло, ты моя самая большая поддержка и опора. Мои крылья. Человек, благодаря которому мне не страшен холодный ветер и злые люди. Человек, который однажды сказал: «С тобой всегда твоя правда, в этом твоя сила, ничего не бойся».
Я помню, как в детстве просила тебя купить ромашки, ты приходил домой уставший, иногда совсем без сил, но при этом у тебя всегда хватало времени на меня и на то, чтобы купить ромашки. Помню, как ты мазал зеленкой мои разбитые колени, и кажется, в такие моменты тебе было больнее, чем мне. Однажды ты рассказывал другу, как пришел домой после ночной смены, валился с ног и мечтал дойти до кровати, но вдруг я подбежала к тебе со словами: «Папочка я так скучала!» – и ты забыл про усталость и про все рабочие проблемы.
Ты никогда не слушал людей, которые говорили, что ты слишком мягок со мной и что на Кавказе так не воспитывают дочерей. Ты никогда не был строг, ты не хотел, чтобы в моем сердце была обида и злость.
Мама часто рассказывает, как в роддоме спустя десять минут после моего рождения ты взял меня на руки и сказал: «Она будет играть на пианино и станет врачом». Это были первые слова, которые я услышала, эти слова стали моей кровью и частью моего сердца. Ты был для меня примером и примером для многих отцов, которые нас окружали. Они всегда смотрели удивленно, когда ты красил мне ногти или же расчесывал волосы, но при этом понимали, как важно любить свою дочь, и старались измениться.
В твоих глазах всегда можно увидеть восхищение. Девочке очень важно знать, что ее любит отец. Спасибо тебе за то, что никогда не повышаешь на меня голос, никогда не поднимаешь руку. Спасибо, что терпишь мой характер и помогаешь справиться с ошибками. Спасибо, что называешь меня зайчиком, несмотря на то что я совсем взрослая. Просто спасибо, что ты есть и что ты рядом. Люблю тебя бесконечно.
«Начну письмо с того, что я улыбаюсь»
Может быть, это глупо – писать тебе письмо и не отправить его. В преддверии праздника я вдруг подумала, что не помню ни одного Нового года с тобой. Я мало что помню доброго о тебе. И о себе самой. Знаю лишь, что ты стоял у порога, держа за руку меня, шестилетнюю, и просил свою супругу принять меня в семью. Она сильно расстроилась, но простила тебе измену. Мы с ней часто не понимали друг друга, но я звала ее «мама». За провинности она могла грозить мне тем, что отправит к кровной матери, но никогда этого не делала. Даже в тот день, в мои четырнадцать лет, я сама решила уехать от вас. Я думала, что вы меня не любите. Ты ведь всякий раз, как выпивал, говорил, что меня мать бросила, отказалась и что я не нужна никому. А сама мать рассказала, что ты обманул ее, сказав, что разводишься с супругой, и наобещал многого. Потом изредка приезжал с друзьями и заставлял зарезать последнего петуха и наварить хинкал. Помню, когда я была маленькой и жила с матерью, ты приехал и за что-то меня очень больно ударил. И я не знала, что ты мой папа. Меня просто ударил дядя.
Я вернулась к матери и ушла от нее в четырнадцать, а ты ничего не сделал, чтобы вернуть меня в твой дом. Оставил бродить по родственникам, а потом и вовсе сдал в интернат, написав отказ. Я храню ваши «письма» с паспортными данными. Единственные письма, в которых есть я и где говорится о самом главном «Отказываюсь от…»
Наверно… Нет, точно знаю, как мачехе больно было простить измену, растить меня, а после еще и простить мое предательство. Но я люблю ее. Больше, чем кого-либо из вас двоих, давших мне жизнь. Люблю и чувствую вину. Но теперь я сама не хочу. Ни к вам, родителям, ни к мачехе, ни куда-либо еще. Ты дал мне так много, сколько и отнял. В четырнадцать я осталась одна, сегодня мне двадцать три, и я одна.
Возможно, в будущем я смогу простить тебя и мать за безразличие, вспыльчивость, мое одиночество, шрамы и за то, сколько я прошла с вами и без вас. Я никогда не говорила, что люблю тебя. Может, потому, что я никогда не любила. Ты говорил мне, что я любимая дочь. Разве любимых бросают в океан выживать либо утонуть?! Я выжила, и я благодарна! За жизнь, за то, что я могу чувствовать, смеяться и плакать.
Нужно было начинать это письмо с того, что я улыбаюсь. Улыбаюсь потому, что сегодня я счастлива. А что было вчера и что будет завтра, не заслуживает знать никто. Передай супруге, что я люблю ее.
«У нас не принято»
Сегодня я впервые поняла, что родители рано или поздно уйдут. Почувствовала это. Это ощущается где-то чуть ниже груди, в районе солнечного сплетения. Все сжимается в камень и болит. Хочется курить.
Тоска. Всем своим телом чувствуешь эту тоску. Оттого, что мало говорили: когда мы с тобой последний раз говорили по душам? Никогда. Мало обнимались: когда мы обнимались последний раз? В моем детстве, кажется. Когда последний раз признавались, что любим друг друга? Я вообще не помню, чтобы когда-то такое было. У нас такое не принято, суровые кавказские нравы, угу.
Но я же знаю, что ты меня любишь. Любишь ведь? И гордишься. Хоть никогда мне этого и не говорил.
Я привыкла, что у меня всегда есть мама и папа. Я выросла в полной семье, оба родителя выдали меня замуж, отправили во взрослую жизнь, оба встречали из роддома с ребенком, оба поддержали при разводе. И сейчас вас двое. Мы не живем вместе, я редко звоню, еще реже навещаю. Но вы всегда рядом, я это чувствую. Постарели уже, особенно ты. Уже болячки разные вылезают. И вот сегодня я впервые испугалась по-настоящему, что ты можешь уйти. Навсегда.
В этот момент мне очень захотелось обнять тебя, почувствовать себя маленькой, сказать тебе, как я тебя люблю. И от тебя услышать это. Хотя бы один раз в жизни. Но я не сумела. Не привыкла, не знаю, как это сделать! И вместо этого привычно набрала маму:
– Привет! Как там папа?
«Почти перестала воевать с тобой в своем сердце»
Папа… Как же хотелось всю жизнь обратиться к кому-нибудь с этим словом.
Нет, ты-то, конечно, был. Мы с тобой весьма любезно общались, но никогда не было ощущения, что ты – мой ближайший родственник. В нашем маленьком городе все знали, что я твоя дочь, твой первенец. Но вы с мамой никогда не были женаты, что накладывало свой отпечаток на отношение к ней, а потом и ко мне. И неважно, что я ношу твою фамилию, все равно для окружающих я была ребенком «нашего парня от русской». Официальные жены и дети у тебя были «из своих». Мое отношение к тебе до восемнадцати лет было в высшей степени отрицательным. Я мечтала об отце. Но никогда не мечтала о тебе. В моем воображении отец был непременно русским, военным или летчиком и непременно красивым, высоким и статным. Он любил меня и маму. Умным был, чутким, образованным. Понимаешь? А ты не соответствовал ни одному пункту.
Я не могла тебе простить издевательств над мамой на моих глазах и в мое отсутствие. Знаешь, в такие моменты я думала об одном: «почему же именно мой отец такое чудовище?». Единственно о чем мечтала, это вырасти, физически окрепнуть и отомстить тебе за все. Когда-то, лет в одиннадцать-двенадцать, внутренне обмирая от страха, я собрала всю смелость и сказала: «Ты мне не отец, у меня нет отца». Тогда я была готова к любому сценарию, но ничего не последовало. Надо отдать тебе должное, руку на меня ты не поднимал никогда.
Сейчас проблему рукоприкладства многие ставят во главу угла. Мол, нельзя бить детей и т. д. По мне, все это чушь. Гораздо хуже, когда человека «бьют» морально. Я думаю, ты понимаешь, о чем я.
Для всех ты – человек-душа-веселье-праздник. Все тебя считают своим парнем, но никто и не догадывается, что у любого, даже самого милого и доброго человека накапливаются негативные эмоции и требуют выхода. И для всего этого ты выбрал мою маму, которая не может обидеть в ответ, дать сдачи. Ты просто знал, что она все вытерпит, и за это я готова была тебя убить.
Ты не смог стать мне отцом. За всю жизнь я так и не смогла обратиться к тебе словом «папа». Звучит смешно, но я всю жизнь – всю! – умудрялась строить обезличенные предложения, сделать так, чтобы избежать прямого обращения. Может, в этом есть и моя вина?
Когда мне исполнилось девятнадцать, случилась беда: парень, что не давал мне проходу несколько лет, подловил меня в пустынном месте, силком усадил в машину и увез к себе. Мама чуть с ума не сошла, в милиции заявление о пропаже совершеннолетнего принимают только через трое суток. И ей ничего не оставалось, как обратиться к тебе. И ты среагировал мгновенно. Да что там, будем говорить прямо: ты спас меня. Нашел и спас. Не знаю уж, кого ты подключил, к кому пошел, чего тебе это стоило. Но если бы не ты, неизвестно, оставили бы меня вообще в живых. Я благодарна тебе. Не случайно именно это я пишу в конце.
Спасибо тебе не только за помощь, но и за то, что у меня появились аргументы в твою защиту. Я почти перестала воевать с тобой в своем сердце. А может, это Бог специально все для этого и «подстроил»? Спасибо, Господи!