Светлана Михайлова
Женщина без матки
Гистерэктомия (удаление матки)
Субтотальная гистерэктомия – или ампутация матки – стала важной вехой в моей истории отношения с телом и телесностью. С гистерэктомией в общественном сознании связано много страхов (как с любой операцией), мифов и ошибочных суждений (как во многом, что связано с женской физиологией). Поэтому в книге про телесность мне важно посвятить главу этой истории: о причинах, о самой операции и медицинских буднях, о восстановительном периоде, о жизни до и после.
Что будет операция в том или ином виде, я заранее знала на протяжение несколько лет. Причём, мне нужно было решить две задачи: удаление миом матки и закрыть для себя репродуктивную историю, сделав хирургическую стерилизацию.
Возможность стерилизации закреплена в законе. В России к этой операции может обратиться мужчина или женщина, у которого соблюдено хотя бы одно условие из трёх:
1. Возраст 35 лет и старше.
2. Наличие двух детей.
3. Медицинские показания.
Когда дочке было два года, я окончательно осознала, что материнство – не моё. При этом секс я люблю, а 100% гарантию предохранения даёт только воздержание (и то не исключает фактора маньяка в кустах). Поэтому хирургическая стерилизация казалась мне неплохой идеей.
Спустя несколько месяцев после тридцатипятилетия я разом записалась на УЗИ органов малого таза и к любимому гинекологу-хирургу, который когда-то починил мою репродуктивную систему и благодаря которому у меня есть дочь.
УЗИ показало значительное увеличение миомотозных узлов.
– Месячные обильные? – спросила узистка.
– Ага. С этого лета особенно.
– Это из-за размеров миомы.
Прошла в кабинет гинеколога. Тот же вопрос, а затем уточнения для понимания тактики лечения:
– Беременность ещё планируете?
– Нет. Мне 35, хотела перевязку труб делать…
– Тогда спасать не будем. При таких значительных увеличениях миом, я бы рекомендовал удаление тела матки. С сохранением придатков. Гемоглобин свой знаете?
– Нет.
– При таких миомах и обильных кровотечениях во время месячных возможна анемия.
Ушла от гинеколога со следующим планом действий:
1. Биопсия (под общим наркозом).
2. Общий анализ крови, включая гемоглобин.
3. Вернуться к гинекологу с результатами биопсии и анализов для проведения гистерэктомии.
Несмотря на то, что биопсия проводится под общим наркозом, длительность пребывания в лечебном учреждении планировалась примерно с 7 до 11 утра. За это время должны были управиться с поступлением, подготовкой к биопсии, затем планировалось непосредственно проведение манипуляции и отдых после наркоза.
Морально не очень готовая к вмешательству в тело, я пришла с анализами в назначенную дату. Увы, биопсии в этот день не суждено было случиться. К счастью, в биопсии мне отказали.
Врач взглянула на результаты анализов, увидела значение гемоглобина, равное 58, и сообщила, что в операционную для проведения биопсии меня допускать с такими показателями нельзя.
В ту пятницу я связалась со своим любимым гинекологом-хирургом. Было решено, что путь один: к нему в отделение поднимать гемоглобин в больничных условиях, а затем сразу в операционную. Спустя два выходных дня, в понедельник, мы встретились вновь. Уже в палате при больнице.
В течение выходных всё задавалась вопросами: «А ПЦР-тест на ковид?! Его ж у меня нет!» (в 2023 году ковидная история ещё давала такие отголоски в правилах медучреждений), «А анализы на ВИЧ и гепатиты? Они ж обязательны при поступлении?». По прошлому опыту и по опыту дневного стационара в детской больнице с дочкой я помнила, что предбольничные хлопоты – это много анализов и врачей. На этот раз всё происходило подозрительно просто.
Однако в приёмном отделении потребовались только паспорт и направление (направление я срочно добыла в пятницу у дежурного гинеколога при женской консультации – карательная бюрократия заставила-таки накануне чуть побегать по городу). Про тест на ковид спросили, но удовлетворились ответом, что его не делала.
Оформилась. Прошла в отделение. Как-то удачно сразу в коридоре увидела врача: «Отдавай документы на пост, оформляйся, потом поговорим». Сейчас и в дальнейшем я оставлю за скобками этичность обращения к пациентам на «ты»: я настолько благодарна этому врачу и настолько в обычной жизни сама в разных ситуациях перехожу на «ты» с разными людьми, что не хочу здесь зудеть и раздавать оценки.
Минут через двадцать, уже выделив место в палате, меня позвали в ординаторскую. Там заполнили все необходимые документы. Затем прошла в процедурный: пока медсестра готовилась делать забор крови, зашёл врач с направлениями. Так все вичи-гепатиты и прочие обязательные для поступления в больницу данные они получили на следующий день.
На том развлечения понедельника закончились.
Можно было поспать. Первые два дня в больнице запомнились как время, когда я много спала. Мне будто внушили, что «Гемоглобин 58?! Да как ты вообще ходишь?». Мне жить с анемией было нормально. Я прохаживала в день в среднем десять тысяч шагов, я регулярно ходила на занятия парными социальными танцами, дома ежедневно делала зарядку – на всё это у меня хватало сил и энергии. Точнее, всё это придавало мне много сил и энергии.
С железодефицитной анемией мне жилось не просто нормально, а очень даже хорошо.
Больничный быт
По больнице, кстати, во все дни, кроме дня операции, я нахаживала порядка восьми тысяч шагов. Про больницу и мой быт в ней расскажу отдельно. Для меня это какая-то своя особая история.
В больнице мне было хорошо.
Это, конечно, стало темой для наших с мужем семейных шуток. Но что правда, то правда. Пока соседки по палате жаловались на кровати не той жёсткости, еду, скуку и ждали выписки, мне было хорошо.
Я с первого дня создала себе те условия, в которых мне было комфортно существовать на протяжении почти двух недель.
Тема комфорта особо стала для меня важной после рождения в 2018 году дочки. Подводя итоги 2022 года, я отдельно отметила, что в моей речи часто встречались фразы «Сделай себе комфортно» и «Позаботься о себе, пожалуйста». Они были обращены и к дочке, и к самой себе.
Так со временем у меня выработались три навыка:
1. отслеживать, комфортно ли мне здесь и сейчас;
2. знать, от чего зависит мой комфорт (и по этим пунктам мониторить ситуацию);
3. знать, как изменить пространство и обстоятельства, чтобы сделать себе комфортно.
По поводу больничных кроватей ничего не скажу – я скорее не люблю мягкие матрацы. Поэтому спалось мне не просто нормально, а отлично – первые два дня я спала и днём, и вечером, и ночью, и утром к моменту обхода не очень-то просыпалась. А уж про суточный сон после операции и говорить нечего – замечательно отоспалась.
Зато скажу про другой бытовой момент – душ. Я обожаю мыться. Мне вот прям надо минимум раз в день, а то и чаще. Поэтому в первые же часы после поступления в отделение разузнала, где душ. Это для меня база, чтоб тело чувствовало себя хорошо.
Второе – одежда. Я взяла в больницу не первое попавшееся. Не из расчёта, что не жалко запачкать кровью/едой/чем-то ещё. Не из обратной логики: надо быть красивой, а то люди будут смотреть.
По больнице я ходила в майке свободного покроя (такой, в которой был минимальный акцент на животе, так как после операции моему животику никаких акцентов и никакой видимости не хотелось), пижамные нигде не жмущие штаны голубого цвета с единорогами (в этом описании важно всё), яркие носки (две пары с разноцветными полосками, а одна оранжево-голубая пара с изображением моркови и бекона), тёплый и очень мягкий ярко-жёлтый халат. Для меня эта одежда была одновременно уютной и позитивной – мне нравилось её носить, мне нравилось, как она выглядит, мне нравилось ощущение себя в этой одежде.
Попав в больницу, я исследовала доступное мне пространство. В итоге бодрствовала в основном не в палате, а в коридоре-переходе между корпусами, где есть две кафешки, ряд столиков со стульями, пара ларьков. Места там не сказать, что много, если принять во внимание тысячи людей, находящихся в больнице. Но коридор-переход был не очень-то многолюдным: всегда было, где посидеть, попить кофе, повтыкать в мобильный, пописать посты. К вечеру коридор пустел. Примерно в 8 вечера я там делала небольшую разминку-зарядку, а мимо проходило всего несколько пациентов и мед.персонала.
Проведи я двенадцать дней в палате, я б её, возможно, возненавидела. Но я искала способы не запирать себя и использовать то, что доступно.
Дни в больнице у меня ассоциируются не со скукой, а с увлекательным временем с самой собой (для себя я идеальный компаньон по времяпрепровождению) в том самом коридоре-переходе.
Это тоже важный пункт моего комфорта: мне хорошо с собой.
От себя не убежать. И какие бы ни были расчудесные условия извне, если с собой плохо, будет плохо.
Будет скука, тоска, неустроенность.
А с собой при прочих равных условиях хорошо.
К тому же, именно я знаю, как мне надо. Именно я могу хотя бы попытаться окружающее пространство подстроить под себя.
Надеть комфортную одежду. Узнать, где можно принять душ. Пройти по своим временным владениям. Серьёзно, в восемь вечера путь от отделения до коридора-перехода был чем-то сродни обходу владений: вечер, тишина, по пути встречаю только охранников и лифтёра на рабочих местах, а всё остальное пространство «здесь и сейчас» только моё и только для меня.
Я обжилась в больничном пространстве.
У меня появился некий личный график, даже, можно сказать, личные традиции. Например, кофе в переходе в определённое время; зарядка в восемь вечера, а после неё – душ.
На десятый день в больнице я поймала чувство дома. Потому что уже всё знакомо (и пространство, и люди вокруг, ведь даже в коридоре чаще были завсегдатаи) и безопасно. Появились свои традиции, распорядок, режим. Я знала, как сделать себе там хорошо и комфортно.
Я создала свой личный маленький мирок в больничном замкнутом мире, в котором мне было комфортно.
В коридоре-переходе был минимум, который помогал раскрасить и облегчить больничный быт, не обращаясь за помощью к родственникам и передачкам. Там было:
– два кафе (в одном из них я оценила кофе, который покупала иногда дважды в день),
– ларёк с молочной продукцией, разными сладостями, бакалеей, бутилированной водой (я покупала в день по полтора литра, с моей любовью пить воду этого хватало аккурат на сутки, но иногда чуть меньше – пару раз покупала воду и утром, и вечером),
– ларёк с печатной продукцией (журналы, газеты, кроссворды) и разной мелочёвкой – им я не пользовалась, но приятно, что и такой островок привычной жизни был там.
Именно в этом коридоре-переходе я провела утро второго дня. Таким образом, ещё не сориентировавшись в распорядке дня лечебного учреждения, врачебный обход я пропустила. Но соседка по палате сказала:
– Заходило несколько врачей. За тебя отчитались. Сказали, что «…у Светланы маленький ребёнок – долго её тут держать нельзя».
Впрочем, днём с врачом пересеклись.
– Думаю, сделаем сразу операцию. Нет смысла сейчас брать биопсию, отпускать тебя домой, ждать результатов и заново принимать. Оперировать в любом случае надо.
Предполагаю, ещё играло роль, что врач не хотел дважды шаманить с моим гемоглобином: куда проще было поднять его один раз и уже сделать всё необходимое (да и мне это всё было ни к чему и вообще не на руку).
Именно во второй день и принялись за мой гемоглобин. Ближе к полудню случилась первая капельница (трансфузия эритроцитарной массы, гемотрансфузия, а на бытовом уровне: переливание донорской крови, если не вдаваться в подробности) объёмом 580 мл.
Катетер оставили в вене локтевого сгиба до следующего утра, и это была самая неприятная часть программы: заплести мои длинные волосы следующим утром я попросила соседку по палате. В остальном катетер не особо мешал (впрочем, мыться тоже было так себе), но без него было бы лучше.
Два дня подряд переливать донорскую кровь гематолог запретил, поэтому в среду мне была подготовлена порция феринжекта в объёме 1 л. внутривенно (погуглила из любопытства: в октябре 2023 года 500 мл. феринжекта стоило более 4000 руб; так, за раз в меня вкачали порядка 9000 руб).
Соседку по палате в этот день должны были оперировать. Но утром её лечащий врач сказал: «Сегодня операционную мы отдали урологам, если до двенадцати освободят – прооперируем, а нет – переносим на завтра». Не успели.
В этот же день поступила ещё одна женщина, которой планово должны были делать лапароскопию. Но после консультации со своим врачом, она решила ограничиться биопсией. И потому моя соседка получила возможность сделать внепланово лапароскопию вместо лапаротомии – так и случилось на следующий день. Невероятное везение и фантастическое стечение обстоятельств.
Вообще в больнице было интересно наблюдать и подмечать. Мелькали люди, лица, женские судьбы.
В один из дней в десятом часу в палате появилась новая соседка – пожилая женщина. Подумать только, в десятом часу! Я в двенадцать только поступила, а людей в приёмном покое каждый день под сотню. Как же она так прошмыгнула-то?! С середины ночи что ли занимала?!
Тётушка предстала перед нами вся на позитиве. Болтливая до невозможности. В первую очередь продемонстрировала, как умеет бегать: ага, прямо и непосредственно в палате кружок навернула. Рассказывала без устали, какая у неё дружная семья и как все друг друга любят. И что она тут только на три дня: «Разрезик сделают, всё отсосут и домой отправят».
Шороху навелааааа… (недолюбливаю столь активных людей).
Я уже стала продумывать пути к отступлению. Пока готовят меня к операции, я бодра-весела-наворачиваю круги по больнице – уйти есть, куда. А там уж бойкую тётушку прооперируют – авось, временно поутихнет.
Но спустя час сходила соседка к врачу. Вдруг пришло осознание у неё, что ждёт её не «всего-лишь разрезик», а полноценная операция. Оптимизма и веселья поубавилось. Наступила в палате блаженная тишина. Поплакала часок женщина. Период острого горевания по несбывшемуся прошёл. Начался новый круг вопросов, рассказов и прочего шума.
Я по вредности и с особым смаком рассказывала тётушке, как ей клизму будут делать и везти голой в операционную. Женщина была в шоке, что это её ждёт.
Интересно подмечать отличия в восприятии рутинных процедур разных поколений. В палате кроме меня и тётушки были ещё две женщины около пятидесяти – они тоже потешались над реакцией новой соседки.
А дальше – ещё интереснее и занимательнее.
Слово за слово и узнали, что у тётушки, у которой вроде как все всех любят, был муж. Умер, а она и рада его смерти. Ревнивый был. Танцевать не разрешал. А она никогда не рассказывала ему, что спиралью пользовалась. Всё боялась, что спалит эту её хитрость и вообще стеснялась его.
С одной стороны, я беспрестанно удивляюсь этому дивному миру старых устоев. С другой, вдруг чётче осознаю, насколько то, о чём я только читала, было действительно распространено в обычных семьях.
Взять в пример операцию. Когда речь зашла о необходимости оперировать, муж первым узнал. Причём, во всех подробностях. Для меня естественно прийти с любой новостью в первую очередь к мужу.
Потом, когда с мужем всё обсудили, я полезла в гугл. Каждая вторая статья была с заглавием «Может ли узнать муж о том, что удалена матка?». И была я в шоке: у меня вообще не числилось варианта что-то скрывать. Тем более от мужа. Дикость какая-то: это первый человек, в реакции которого я уверена. Поэтому всё важное несу ему.
Что же до активной тётушки, с первых часов её нахождения в палате я искренне и от всей души желала быстрой операции, лёгкого восстановления и скорейшей выписки.
На день четвёртый нахождения в стенах больницы, я уже шутила смедсёстрами про «Скоро уже мне кровушку подвезут?», а когда медсестре по телефону сообщили, что эритроцитарная масса для меня подготовлена, её только забрать надо, я в нетерпении сказала: «Да давайте уже я схожу!».
– Нет, – ответила медсестра, – Я пообедаю и принесу.
Так мне не дали побывать на раздаче крови. В тот день в меня влили 600 мл.
Дело шло к операции – это с врачом обговорили ещё на утреннем обходе. Часа в три дня зашла к врачу в кабинет с каким-то вопросом, суть которого сводилась к «я боюсь, успокойте меня»: поговорили, обсудили, успокоили.
– Почему именно лапаротомия? Насколько дольше восстановительный период по сравнению с лапароскопией?
– На лапароскопию очередь до июля следующего года. Сейчас можем сделать только лапаротомию. Восстановительный период примерно одинаковый.
(были и другие факты, успокаивающие фразы, слова, но суть сводилась примерно к этому; держите в голове этот разговор, мы к нему ещё вернёмся)
– Можно я буду хотя бы первой, чтоб не ждать и не волноваться?..
Ничего не ответил. Улыбнулся.
Почти сразу после разговора сходила вниз, к центральному входу: мама принесла некоторые вещи. Я ж не на операцию собиралась, а на биопсию, у меня даже чулок компрессионных куплено не было (днём попросила у медсестёр сантиметровую ленту, чтоб замерить свои обхваты для верного определения размера – мама чулки по моим меркам купила).
После встречи с мамой осталась в коридоре: купила кофе с пирожным и принялась за неспешную трапезу.
Около четырёх часов дня мимо прошёл врач, уже завершивший рабочий день.
Сказали друг другу: «До завтра».
Он ушёл, а я задумалась. Снова волнение насчёт операции, лапаротомии, восстановительного периода (операцию, если честно, я не боялась, там-то я буду под анестезией и ничего не почувствую, а вот дальше-то как жить?). И в тот момент я вдруг поняла важное:
Если не доверять врачу, благодаря которому у меня ребёнок, то кому вообще доверять?..
И отпустила ситуацию, волнения. Только продолжила наслаждаться вкусом кофе и пирожного.
Мама по моей просьбе принесла шампунь. «Сейчас или уже дома» – подумала я. И, не обращая внимания на катетер (его как раз в этот день поменяли и установили чуть ниже локтевого сгиба – спасибо, теперь я могла хоть как-то сгибать руку), помыла голову.
Всё, доктор, я помыта, побрита. Ах, да, клизму тоже сделали. Не ем я с пяти часов вечера.
Словом, доктор, я готова.
Операция
На пятый день моей больничной жизни была запланирована операция.
Я поставила будильник, так как в 7 утра должна быть в центральном корпусе у лаборатории, чтобы сдать кровь. Но проснулась сама около шести утра.
Времени до 7 ещё было много, но в палате среди спящих соседок делать было нечего – пошла гулять по больнице в сторону лаборатории. В начале восьмого сдала кровь.
Ещё погуляла по больнице, чтобы убить время.
Вернулась в отделение ближе к восьми – в моей палате соседки, у которых днём ранее были операции, спали. Я вышла в коридор и села недалеко от двери в ординаторскую.
Примерно в восемь из кабинета вышел мой врач: «Света, иди готовься. Тебя первую берём».
Прошла в палату. Кровать оставила незастеленной, чтобы после операции меня можно было сразу на бельё перекладывать. На тумбочке в зоне доступа оставила только самое важное, чтобы после анестезии не рыскать.
Расчесалась и заплелась. Почистила зубы. Сразу после этого медсестра позвала в смотровую: на гинекологическом кресле ввели тампон во влагалище и катетер с мочеприёмником.
Вернулась в палату. Почти сразу же вкатили каталку. Зашла другая медсестра сделать уколы. Один – в живот (скорее всего кроверазжижающий, но я не уточняла), второй – в ягодицу (болючий антибиотик).
Разделась. Легла на каталку.
То ли соседка по палате, то ли медсестра вспомнили, что надо снять обручальное кольцо. Кольцо отдала в руки соседке. По серёжкам медсестра сказала, что они небольшие – можно не снимать.
Повезли.
Коридор отделения – лифт – коридор этажа с операционными.
В коридоре у операционной каталку остановили. Лежала там недолго – минут пять.
Завезли в операционную. Шесть лет назад лапароскопия точно была в другом помещении.
Я почти не успела осмотреться, да и внимание уже было почти в отключке. Помню, как кто-то взял мою правую руку, нашёл там вену и…
Следующее воспоминание: пишу мужу. Я, которая сто двадцать раз проверит сообщение перед тем, как отправить, написала и отправила в 19-28: «Уже в пальто. Но ботатъ не хочу».
И отрубилась.
Проснулась часов в семь утра. Обручальное кольцо уже было на своём месте. В 7:06 написала мужу что-то более вменяемое (с опечатками, но уже лучше):
«Вчера меня первой увезли. И кроме операцинно ничего не помню . Только утром в адеквате проснуласъ. Соседки говорят, что сложно отходила».
Забавно, уже дома, вспоминая эти СМС с мужем, я узнала, что в 4 часа дня, до сообщений, звонила мужу: «Да ладно, ты что-то путаешь… а, нет, блин, у меня исходящий в журнале вызовов от 30 сентября! И что же я тебе тогда наболтала?!».
Послеоперационное больничное
День шестой и седьмой моего пребывания в больнице пришлись, соответственно, на выходные.
Уже в субботу днём спускалась в коридор-переход попить кофе.
Есть и пить уже можно всё.
В ягодицы утром и перед сном кололи обезболивающее (и так все дни восстановления в больнице). Утром и вечером после еды пила по таблетке парацетамола. В живот кололи кроверазжижающее.
В субботу сделали первую перевязку. Ничего особенного: одну повязку пластырного типа отклеили, шов обработали, новую повязку приклеили. Далее перевязки через день.
Так стремительно от операции (о которой, конечно, ничего не помню), я стремительно в своём повествовании перехожу к послеоперационному восстановлению.
День восьмой. Понедельник. Обход.
– …в выходные Вас не было и…
– Что, соскучилась?
– Кооонееечнооо =)
– …шов я тебе красивый сделал.
– Спасибо. При перевязке уже комплимент получила.
– В туалет ходила?
– Нет ещё… хотя надо б. Но так живот напрягать не хочется…
– Ладно. Подумаем.
Именно тогда и задалась я целью решить туалетную проблему без посторонней помощи. Впервой что ли и не знаю, как это делается?! Влила в себя традиционные полтора литра воды, на обед не отказалась от компота, в котором были какие-то признаки сухофруктов, в ларьке пол-литра бифидока купила и залпом выпила.
Вторник. Обход.
– С туалетом что?
– А всё хорошо.
– Вооот. Один шаг к выписке сделан.
Дни после операции походили один на другой. От меня требовалось быть в начале восьмого с инструктором ЛФК (она приходила в палату) сделать небольшую разминку (я была только «за» такую движуху), в 8 утра в палате во время обхода и изредка (раз утром и раз вечером) попадаться на глаза медсёстрам, чтобы сделали перевязку и уколы.
А так, прогуливалась несколько раз в день до коридора-перехода, пила там кофе, писала разные посты (до которых ранее не доходили руки) в соцсети, читала книгу, взятую на «свободной полке» около кафе. Вечером в опустевшем коридоре всё также делала зарядку, а потом шла в душ и готовилась ко сну.
В какой-то момент осознала, что все пациентки, которые были в отделении на момент моего поступления, уже выписаны.
И что я уже как-то обжилась.
Пока мои соседки по палате, сменяя друг друга, страдали и сетовали, как они хотят домой, мне было абсолютно нормально в больнице. Даже какое-то чувство дома появилось.
На одном из обходов врач сказал, что снятие швов и выписка через неделю после операции – в пятницу, в мой двенадцатый день пребывания в больнице. На удивление, это был очень насыщенный день.
Выписка
Утром взяли кровь на анализ. На обходе ещё раз подтвердили, что всё: швы снимаем, к выписке готовимся. То утро я провела преимущественно в палате (впрочем, часов в десять сходила кофе попить) – не хотелось никуда идти в ожидании снятия швов.
В двенадцатом часу позвали в перевязочную. Шов медсестра сняла. Я уж думала бодренько сойти с кресла и умчаться в палату ждать выписки, а тут вдруг: «Сейчас врач зайдёт, посмотрит».
Я не ожидала, так как не помнится мне, чтобы врач в прошлый раз проводил осмотр на кресле.
Влагалищный осмотр был недолгим, без неприятных ощущений.
После осмотра договорились, что сейчас врач ещё одну операцию сделает, а потом уже отдаст документы, ответы на вопросы, прочее. Мне ожидание было не в тягость: я продолжала читать книгу, а заодно наблюдала, как вызывают роды у соседки с замершей беременностью. Так, в ожидании врача я и на роды успела посмотреть, и мёртворождённый плод увидеть, и по просьбе соседки сфотографировать неслучившуюся девочку-малышку.
В гинекологическом отделении за две недели на многое можно насмотреться, о многом подумать. История замершей беременности, свидетельницей которой я стала, подкинула воспоминания. Моя беременность случилась после диагноза «бесплодие» и четырёх лет мытарств по врачам. В период вынашивания дочки я была под окситоциновым кайфом. Я летала. Никаких угроз. Все скрининги показывали нормальное развитие плода. И с пятого месяца беременности, когда можно было оценивать самой активность плода по шевелениям, окончательно расслабилась.
До этого было напряжение. Я не столько боялась непосредственно потери ребёнка или проблем со здоровьем. Моё опасение было о другом. Я боялась оказаться не такой.
Боялась вдруг стать той, кто и забеременел еле-еле (когда, ясно же, у нормальных людей всё легко и своевременно случается), а потом ещё выносить не смог.
На своё счастье я тогда не знала десятки генетических вариантов отклонений в развитии плода, когда про каждое можно сказать «1 случай на 1000» (вроде немного), но как представишь, сколько этих заболеваний в целом, получается не так и мало. И так легко попасть в тот процент.
До сих пор не могу оценить: моё незнание было во вред или во благо. С одной стороны, меньше опасностей – меньше тревог. В моём случае это было «на руку». С другой стороны, меньше знаешь – меньше перестраховываешься, а если всё-таки что-то идёт не так, чувствуешь себя самым неправильным, бракованным, нелепым человеком на свете.
Поэтому сейчас я выбираю большую открытость. Выбираю открыто рассказывать свою историю. Выбираю поддерживать тех, кто ломает систему и открывается.
Когда люди делятся болезненным опытом, стоит помнить кое-что важное. Не надо меряться горем и трудностями. Все люди разные, обстоятельства разные. Я не верю в «каждому даётся по его силам». Есть ситуации, которые объективно ломают. Причём, кто-то подсоберётся и выстроит себя заново, а кто-то не сумеет.
Но ощущать, что ты не один – важно.
А ещё в жизни хороших людей могут быть ужаснейшие события. Это не карма и не расплата. Просто такое случается.
Случается неспособность забеременеть. Случается невынашивание. Случаются травмы при родах и много-многое другое.
Когда роды закончились, я подумала: «Доктор, я на сегодня уже увидела всё. Давайте документы».
Обедом накормили, хотя в день выписки положен только завтрак. Но кто-то отказывается от еды, кого-то с питания снимают: словом, еда была, мне её и дали.
Спустя какое-то время врач за мной зашёл, мы пошли в кабинет.
Поговорили про операцию. Ранее в своём повествовании предлагала вам запомнить момент, когда я спрашивала, почему именно лапаротомия. Ещё в понедельник врач вернулся кратко к тому разговору и привёл дополнительные доводы, почему в моём случае показана лапаротомия. И тут, в заключительном разговоре, он вернулся к этой теме.
Объяснял, почему один раз рожавшим женщинам не делают операцию влагалищным способом (через влагалище матку можно извлечь только когда было хотя бы двое родов). Почему при любом раскладе мне нельзя было сделать лапароскопию (при лапароскопии внутренние органы сперва разрезают на части, а потом извлекают – в моём случае с моими миомами такое раздробление могло иметь негативные последствия).
Это в целом было интересно. Было приятно, что врач серьёзно отнёсся к моему вопросу, моим опасениям и даже спустя время находил всё новые слова, факты, которые объясняют его действия. Но почему-то для меня это звучало как оправдание (а может показалось), поэтому в конце его речи я сказала:
– …в тот раз вы достаточно объяснили, успокоили. Тогда же я решила довериться вашему опыту. Я уже поняла, что в моём случае возможно была только лапаротомия. Уже всё сделано. Можно закрыть тему.
Мы перешли к обсуждению ограничений и рекомендаций.
Меня больше всего интересовал секс. Читала, что после таких операций положен половой покой в течение минимум месяца. И очень печалилась этому факту.
В выписке в качестве ограничений был указан половой покой. Врач к этому пункту не перешёл.
– Вопросы?
– Здесь написано «половой покой». В течение какого времени?
– Особо ограничений нет – с влагалищем мы ничего не делали.
Кажется, в этот момент мои эмоции радости и счастья легко считывались:
– То есть, можно хоть сегодня вечером?
Врач улыбнулся, угадав мои планы:
– Вы только не особо активничайте.
– Конечно, мы аккуратненько.
Не выходя из стен больницы в своём повествовании, хочу рассказать ещё об одной стороне отношения с собой и своим телом, которое подсветило медучреждение. Ведь из больницы можно сделать тюрьму, а можно – место, где помогают улучшить качество жизни.
До сих пор с содроганием вспоминаю неонатальный центр осени 2018 года, где я была с новорожденной дочерью. Мне там было плохо. Очень. Навалилось многое, но немаловажным фактором было отношение персонала к пациентам и абсолютно негибкий распорядок. Да, режимность оправдывалась заботой и перестраховкой. Но сейчас, отойдя от той ситуации и глядя с меньшими эмоциями, я понимаю, что можно было лучше, заботливее, гуманнее.
Люди создают атмосферу. Какие-то бытовые мелочи очень влияют.
Возможно, ещё дело в том, что материнство изменило меня. Сравнивая опыт в двух медучреждениях, я по сути ещё сравнивала себя прежнюю с собой настоящей. Я стала больше спрашивать, чаще уточнять, разведывать, стараться освоиться на новом месте как можно быстрее.
Раньше стеснялась своего незнания, мне было неловко переспрашивать, я спускала многое на "как-нибудь сама разберусь".
Сейчас же чувствую какую-то особую внутреннюю силу, когда задаю десятки вопросов, стремясь максимально проникнуть в новый контекст.
Попав в гинекологическое отделение, я первым делом поинтересовалась, где душ. Для меня гигиена в любых условиях – база. Мне готовы были сразу вручить ключи от душевой и проводить туда.
– Нет-нет. Спасибо. Это на будущее. Пока разведываю обстановку.
Без ключей пошла в указанном направлении просто чтобы освоиться в пространстве. Одновременно с тем мне было странно, что просто так, оторвавшись от многочисленных дел, в середине дня медсестра готова была провести в душевую.
Я пару дней пыталась осознать, почему мне это всё так странно и почему жду подвоха. А потом поняла: я давно в медицине не сталкивалась с настолько доброжелательным отношением.
Когда можно спросить что угодно.
Про принятые порядки.
