Светлана Ярузова
Полдень древних. Гандхарв
Но она не понимала. Это были просто пейзажи, портреты, исторические картины. Правдиво и без купюр написанные о том, что увидено. О чем невозможно молчать, ровно как и невозможно говорить. Решали проблему только холст, бумага и краски. Потому, что как только начинались слова – веяло махровой психиатрией. И дело тут было не в генетическом страхе отверженности по причине диагноза, хорошо знакомой нам, русским, а в том, что в ней действительно жило два мира. Один – реальность, другой – сны.
Появилось это лет в тринадцать. И выглядело как ночь за ночью повторяющееся очень реалистическое действо, в одной и той же обстановке, в окружении одних и тех же людей. Она вскоре даже стала с ними общаться и называть по именам.
Это была очень древняя цивилизация, какая-то вообще допотопная, существовавшая здесь же, на Земле, в тропиках. В них было много от индейцев, ранних греков, жителей южной Индии. Она очень этим увлекалась и никому не могла рассказать. И в итоге, как свойственно всем подросткам, решила, что это болезнь. О том, чтобы поделиться с родителями не было и речи, со сверстниками… Но тогда у нее не было бы друзей.
Положение спасла их школьная психологиня. Дама категоричная и стрекотливая, ровным счетом ничего из ее рассказов не понявшая, но торопливо переславшая к психиатру. А там уже пошли таблетки. Видения стали редкими, но какими-то мутными и откровенно страшными.
Но все-таки это было благом, позволило окунуться в манящую, фривольную подростковую жизнь. Побочный эффект, правда, возымело неожиданный – увлечение историей. Она целыми днями могла пропадать в музеях и библиотеках. Дальше – хуже, стала привлекать мистика. Вещь, как известно, для детских умов не полезная. Но Бог миловал – ни гота, ни сектанта из нее не вышло. А потом стало просто некогда. Окончание школы, училище, институт…
А сейчас… Сейчас это просто временами возвращалось. Как прежде – многосерийные сны, с добавлением все новых обстоятельств и персонажей. Там многое увлекало и шокировало. Она записывала увиденное, и тщательно прятала дневники. Накопилась увесистая стопка тетрадей. Ничего похожего в учебниках истории читать не доводилось. Это был какой-то альтернативный вариант, либо просто другое измерение. Как в детстве уже не пугало, да и нечасто накатывало. Просто любопытно было, как экзотическое путешествие.
А недавно, прямо перед поездкой, и вовсе странное приснилось. Темный четырехугольный двор, вечереет. По ощущениям дело происходит не в тропиках, а в средней полосе. Посреди двора – странное сиденье, с одной стороны напоминающее необработанный валун, с другой – причудливо, сложно вырезанное, все в знаках, вроде римских цифр.
И сидит на этом троне человек. Поджав под себя ногу, выпрямившись, как это принято изображать на индуистских иконах. И странный это очень человек. Совершенно в знакомые по снам типажи не попадающий. Те смуглые, чернявые, не слишком высокие. А этот здоровенный, с целой копной длинных светло-русых волос, белолицый. В серой просторной одежде. Сидит и смотрит. Так странно глядит, и слышится за этим какая-то красивая мелодия с перезвоном колоколов. Будто вертится калейдоскоп, показывая его каждый раз с немного иного ракурса. И терпение на него смотреть не кончается. Путешествуешь по его миру. То занесет в угол двора, и виден он со спины, то подкинет на черепичную крышу, в ветви близких берез, то прямо пред лицом у него окажешься. Он замечает, улыбается. Красивый. На икону похож. Вот, что все это значит? Кто это? В поезде пыталась его нарисовать. Не получился, конечно…
Да, излюбленное это человеческое увлечение – бегать от работы. Что еще надо? Места первозданные. Такая природная мощь – дух захватывает. Дерева все во мхах, цветные травы, камни. С любой точки шедевр получится.
Но не идет… Странно все на этой чертовой даче! Валяешься часов до девяти, но, вроде, не выспалась. Любой звук, нежданное движение раздражают, даже пугают порой. Вздрагиваешь, ни на чем сосредоточится не можешь. Ветка хрустнула – мгновенно туда, и начинаешь шарить глазами. Не до этюда.
Ну что страшного? Соседи по коттеджу, вон, за камнями расположились.
Да… Не втянулась… Но минуя прелести акклиматизации, все же многое настораживало в здешних местах. То, что не проявляется в событиях, разговорах, но неотступно присутствует, как фон.
Место было с норовом, более того – с секретом. Ощущалось… На этом фоне назойливый пиар дачи с привидениями даже успокаивал… И Марина Аркадьевна, и Мишка-сталкер, они старались. Но мифы всегда что-то страшное прикрывают, неудобное. Испокон веков так ведется.
Красивое место…
Этюдник. Кривоватые линии на картоне. Однако, пора собираться. На этот раз тоже ничего не выйдет…
***
По первому впечатлению все ощутилось, как удар. Было хорошо – мгновенно стало плохо – трудно дышать, скрутило живот. Бывает такое при столкновении с реальной опасностью, какой-то уж откровенной уголовщиной.
Весь страх был в звуке. Он родился в глубине леса, этот протяжный вой. И была в нем неотвратимость и тоска, как в реве воздушной тревоги. «Уаау!»
Поймала себя на отчаянном растирании ушей. Прямо грязными руками, где придется – по коже, по волосам! Чесалось очень. Внутри ушей, даже внутри головы. Мозги чешутся… Хохотнуть сил не хватило. Страшно очень.
Она вспомнила, где слышала такое. Скрипучий визг, непереносимо высокий и жесткий, тоскливо роняющий сердце. Так кричат перед смертью. Летящий с высотки понял, что натворил…
Она вжала голову в плечи, ей показалось, что сейчас будет тот шлепок. Влажный, глухой… Черт! Уши надо заткнуть! Давить что есть силы!
Получилось… Кажется… Хорошо. Тихо. Как ватой обложили. Она растерянно повела глазами и отняла руки от головы. Звука не было.
В палитру шумно упал картон с начатым рисунком. Пару мгновений она озиралась, зябко потирая плечи. Потом сорвалась и во всю прыть побежала к камням.
Глам. Мета вторая
Аруна был ровесником и другом. Некогда, напуганными семилетними малышами, привезли их в кром. Там не было привычной еды и игр, пугало до дрожи множество чужих людей и предметов, странных запахов, странных обстоятельств и отношений.
Они сразу потянулись друг к другу, жались рядком, как котята или щенки. Кром был суровым местом. Чудовищный этот дом разом менял знак жизни, ставил все с ног на голову. Это как попасть в ад. Где чтобы прожить еще минуту надо терпение, терпение ценой рассудка, терпение, когда терпеть уже нельзя, не в человеческих силах…
Аруна смутно помнился уже. Только тепло и странный цвет глаз. Они были светло-карие, почти желтые. Его солнечное имя несло соответственный лик и характер. А, может, исходило из сути? С головы до ног был он золотым. Желтые волосы, смугловатая кожа, янтарного цвета глаза…
Он стал воином Вишну. Бритоголовым, сумасшедшим чудовищем, с которым мало кто отважится смешать кровь побратимства. Впрочем, это не обсуждалось, лестно, в конце концов, иметь в близком круге человека по прозвищу «Конец света». Когда к нему пришла зрелость, немногие могли выдержать взгляд этих желтых глаз. Горела там свирепая сила, как у огромных клыкастых котов, идущих за стадами варатов.
Он был великой душой, очень добрым человеком. И многое сделал для того, чтобы свод жил. Но стоило ему это усилия неимоверного, заходящего за людской предел. Он погиб, когда горела в братоубийственной войне вежда Оленя. Принял удар копья войны. Брат не принадлежал ни к одной из сторон, и закон однозначно прекращал в таком случае распрю. Впрочем, утихло пламя ненадолго…
Это было его восьмидесятое лето. Самый расцвет жизни, когда до невозможности обидно уходить. Но участь Аруны была счастливой. Он не видел ужаса, творящегося ныне. Боль его жертвы с годами стала вызывать лишь горькую усмешку. В свои сто пятьдесят три довелось наблюдать гибель десяти вежд и исход четырех…
Уже не казалось диким, что один за другим погибали старые воины, связанные с разумом свода. Не редкостью были десятки погребальных костров в год. Они приносили себя в жертву, чтобы община продолжала жить. Множество молодых лиц, заполняющих площадь в день общего сбора пугало. Необратимые изменения начнутся в ближайшие годы…
Но повезло! Знание обрел, важное, неожиданное… Не людская сила вмешалась в гибнущий свод. Боги заговорили…
Мелькнула надежда и вынудила раскинуть сеть. Делание это вынимает до дна, но позволяет найти того, кто нужен. Люди подобны узелкам в ткани жизни. Одни горят, ярче, другие тускло. Есть свой цвет и у той, кого жаждал встретить. Много узлов надо было перебрать, бродя по нитям сети. Но когда мелькнул этот странный лиловый блеск – не поверил своим глазам.
Оказывается она близко! На севере, в двух десятках переходов. Но свет узла горел тускло. Это глубокая старуха на грани ухода. К аватарам-метам даже не рискуют обращаться в такие года.
Долго бродил вокруг… Всем хочется жить, и старикам не менее, чем молодым. Жизнь дает неоценимые ощущения их угасающим умам и оболочкам.
А ведь ее надо убить. Эту богиню. И не просто убить. Обряд требовал времени и сил. И согласия того, кто отдаст жизнь… Согласия…
***
Звали ее Алдра, и она знала, зачем пришли. Хоть не была жрицей, ощущала суть вещей безошибочно.
И еще… Редко доводилось видеть столь прекрасную женщину. Залюбовался, не мог глаз отвести… Высокая, прямая, со снежно-белыми кудрями. Сухие, строгие черты, будто выточены резцом. Казалось, время запечатлело их на пике расцвета, обратив в совершенное изваяние. Ни морщин, ни следов дряхлости…
Зачем она пришла в эту глушь? Почему прожила здесь всю жизнь? Дела аватаров-мет всегда за гранью. Родовичи, естественно, не подозревали, с кем рядом коротали век.
Первые ее слова: «У тебя взгляд страдальца».
Что можно ответить? Благо – промолчать…
Алдра склонила голову. И в этом жесте немого согласия была жизнь, надежда для всех малых и больших в своде!
Но судьба предрекла иначе. Она владеет жизнью и смертью подобных. И она хранит их знание. В назначенный срок Алдра была уже не в силах совершить обряд. Весь блеск ее красоты был закатным лучом, а телесная крепость зыбкой фигурой из снега…
Сам закрыл ей глаза на третий день после приезда. Не возможно вспомнить, что творилось в душе, когда исходили ее покровы. Очень больно… Нет сил вспоминать до сих пор. Мне, без стона терпевшему адскую муку…
Бессилен помочь… Всем им, далеким и близким, сильным и слабым, беспечно доверившим жизнь… Такой боли не ведал прежде. Мир плыл перед глазами.
***
Благо есть что вспомнить, кроме тех страшных дней… Год, был богат событиями, которые неизгладимым клеймом впечатались в память. Кто спорит – все прах земной. Но попадаются в этой пыли ветки и камни, которые ранят руки, ранят душу, ранят сердце. То самое глупое человеческое сердце, что успокаивается последним…
Лина. Обстоятельство второе
Крик напугал. Просто выбил почву из-под ног. Черте что теперь в голову лезет. Искать надо, спасать. Понятно, будут какие-нибудь гнусные, до невозможности, обстоятельства.
Только работать соберешься – на тебе! Впрочем, сейчас полностью трус праздновал. Работать она собралась… Художники духом не великаны, есть такое. В быту, а уж тем более в рисковых обстоятельствах, полное недоразумение.
А трусов действия собственного тела приводят в тупик. В связке с клокочущей беспокойством головой, оно оказывается субстанцией самой разумной. Вот и сейчас выписав крюк по поляне, минуя всякие там: «Ужас! Куда деваться?», организм собранно и споро устремился в кусты. Чтоб к соседям не прямиком, а по траве и веткам. Вдруг что…
Информацию надо добыть. Любую. Пусть и не очень приятную.
Тем более, что крик беспримерный… Ни в ярости, ни от испуга – только перед смертью так кричат, когда уже все равно, что дальше. Труба Апокалипсиса, прям… Бывает, конечно, чудовищно фальшивят петухи и вороны. Странные звуки получаются, просто леденящие кровь.
Когда ладони ощутили прохладу огромных валунов, и было сделано усилие все-таки взглянуть – взяла досада. «Вот свиньи, свалили, даже не предупредив!» От сердца отлегло. Соседи тихо собрались и ушли, по-английски, даже траву не потоптали.
Художники часто устраивают вокруг себя беспорядок, к которому привыкли в мастерской – банки с кистями, тряпки, кассетницы, чтоб мокрые этюды носить. Но беспорядок это особенный, там все просчитано и выверено веками.
Если нападают или даже похищают – никому в голову не придет аккуратно собирать этюдники. Злодеи, особо осторожные и старательные, просто покидают весь скарб в багажник, и обязательно, просто непременно, оставят что-нибудь в траве.
Значит – место не заинтересовало, решили кочевать по окрестностям. Вот не будет она больше с ними общаться, с этими дураками!
Но помимо плясок ума, судорожно подбиравшего объяснения пропаже, под куртку пробрался холодок. Она нервно озиралась. Наконец опустилась на землю внутри густого орехового куста и сжалась в комок. Слишком уж все странно. Надо переждать.
Из куста неплохо была видна поляна, стоящий посреди этюдник. И если уж имелись в природе какие-нибудь злоумышленники, они бы точно себя показали. Прошло полчаса. В очень неудобной позе на сырой земле, без возможности встать. Зуб на зуб давно уже не попадал, да и пора предсумеречная. В августе быстро темнеет.
Тело, как старший по званию, вынесло вердикт. Ночевать в этих кустах оно не собиралось. Однако, страхи свои старые помнило… Напугали на этюдах. И если бы не случайные прохожие, может статься, и не бродила бы она по здешним зарослям. С тех пор приходилось очень осмотрительно выбирать места и не отказываться от компании.
Ну ладно, вообразим кинематографическую версию событий. За ней следят. Прям сидят полчаса в соседних кустах и ждут. Господи! Да что она за птица такая?! Всю жизнь на нее более пяти минут никто не тратил!
С другой стороны, есть такие, маньяки… Народ терпеливый, с самобытным подходом. Охотники. И ждать им даже нравится.
Последнее разозлило. Ноги затекли, сил уже нет! Ну их всех к бесу! Имела место быть стадия «будь что будет», когда какая-нибудь, умотанная котовьими играми мышь, просто уже не может бояться. Устала. Прет напролом, с мутными глазами и улегшейся на загривке шерстью. Встретит преграду – кидается, молча и решительно, как робот… Получив, этак, пару раз, коты шалеют и с мявом уносятся прочь.
Вот так! Подходим и собираемся. Не торопясь. И показательно, со щелчком, крышку захлопываем, чтоб знали!
Ножки свинтить не получилось. С размаху села в траву и обхватила голову руками. Внутри зудело, чесалось и крутилось пестрой каруселью. И из этого всего родился, выплыл, как белый пароход, оглушительный, солидный, даже помпезный, звук. До невозможности знакомый. Из детства… Телефонный гудок! Были такие старые аппараты, с трубкой, с длинной скрученной соплей провода. Хочешь звонить – слышится это протяжное: «Ту-у-у…» Так вот оно же, во всей своей бюрократической отстраненности, только усиленное в разы, с несущимися внутри неясными шумами и скрипами, звучало сейчас в голове, заглушая весь мир. Как тот крик… Опять! С ума она, что ль, сходит?
Да что же это?! Отчаянное мотание головой, не щадя себя, что есть силы. С риском шею свернуть. Так легче будет. Тише… Звук почти умолк. Она отняла руки от ушей, и испытала неудержимое желание сплюнуть. Противно во рту. Вяжет. Все слиплось, как от незрелой хурмы, до полной невозможности глотнуть.
Но как только мир вернулся во всех красках, обнаружились странности. Нет, она не сидела в траве, как ожидалось – стояла. Стояла на краю поляны, обняв толстый, поросший мхом ствол, и улыбалась. Было хорошо. Но как-то неправильно. Вот так – из одной реальности в другую. Получилось даже хохотнуть.
Но звук собственного голоса насторожил, даже напугал. Так бывает – долго молчишь, потом ляпнешь что-нибудь, и петуха дашь… Смешно…
И это, вот, все – пройти сотню метров не заметив, даже не ощутив…
А, знаю! Это чудеса! Прекрасные и замечательные! Они пришли. И я теперь в сказке! В настоящей. Такая Красная шапочка…
Настроение присутствовало бодрое, боевое, лицо корежила гримаса.Улыбка, наверное, судя по страшному напряжению в щеках и под глазами. И тянуло, просто невыносимо влекло, туда, вглубь леса. Во все эти прохладные изумрудные дерева… Полет… Романтика… От ствола надо отлепиться и идти. Идти, куда зовут. Все это было так мило и смешно. Смешно, потому что опять неправильно. Будто высасывает через трубочку, стремительно затягивает в быструю ходьбу ноги, руки, туловище. Ты такой у себя, латексный человечек. Как угодно можно мять, и ничего не делается. Смешно… Она захохотала и опять испугалась своего голоса. Так старухи смеются. Хихикают мелко, даже немного похрюкивая. Пьяная я что ли? Напиться уже успела? Когда?
Она остановилась. Ну, этюдник же! Он там, на поляне. Собрать надо. Куда меня несет?
Но ведь и лес! Хочется туда… Она тряхнула головой. Автоматически получилось. И остановиться уже не смогла. Мотала головой, как сумасшедшая. Очень действенное, такое, упражнение. В одной из оккультных книг вычитала. Так избавляются от морока. И в голове действительно прояснилось. Стало холодно и пусто. Но навалился дикий страх, мокрая одежда прилипла к спине. Она судорожно озиралась, вертясь на месте: « Господи, где я? Что это было? Лихомань эта, мишкина? Нет, надо сваливать. Вот правы они были – вовремя ушли!»
Кинулась собирать этюдник. Руки тряслись. Когда плечо, наконец, ощутило ремень, опять стало славно и смешно. Улыбнулась, уронила короб в траву – так уютно, и непонятно чего здесь бояться? Неожиданно представилось и просто оглушило поразительной красоты видение. Даже не живая картина, а что-то вроде иллюстрации или мультфильма.
Голая спина, широкая, мужская, видно, что человек очень сильный. Жилистый такой. Светлая кожа в изысканных цветных узорах, прекрасных, завораживающих, текущих между крупных рельефных мышц. И что-то лежало поверх. Веревки? Нет, косы. Длинные, четыре или, может, больше, как на востоке заплетают. Они волнисто восходили к небольшой седой голове. Человек роста, видно, немалого. И он медленно оборачивался. Все более вырисовывался профиль: горбатый нос, широкие темные брови, серебряная жесткая шерсть на щеке. Внизу у подбородка – непонятная форма. Мешок? Нет, это он так бороду заплел и закрутил в узел! Какой-то якудза… Он оборачивался все больше, вот сейчас взглянет.
Она сжалась и закрыла лицо руками. Да, это оно, продолжение! Дальнейшее развитие событий. Чего уж…Теперь глюки пошли наяву. Снов им мало… Нет уж, дорогие, не сегодня. Домой, и только домой! А молодца этого совершенно необходимо зарисовать…
И радостная, задумчиво улыбаясь, представляя, как хорошо может получиться подобный лист, пошла… Знала, что идет не к коттеджам – в лес. Понимала и шла. Потому что иначе нельзя. Сказка уйдет! Чудо! Титанический старец стоял перед глазами как живой. И было странное ощущение приближающегося тепла. Чего-то великого, несказанного… Там все – за этими кустами. Шаг – и откроется. Надо раздвинуть. А нет, колючие. Боярышник. Шипы такие, в полпальца. Обойти что ли? Она повернула голову.
Вдруг по ушам резануло отчаянное: «Лина! Линка!» Голоса женский и мужской. Ясно. Два этих идиота. Нагулялись, вернулись – а никого нет. И в коттедже нет – пошли искать. Ну что с них взять? Молодая пара, медовый месяц. Кролики…
Но на фоне этих мирных, вроде бы, мыслей колотило до костей. По спине струйками лился холодный пот. Страшно до смерти. Даже думать страшно…
Бежать! Со всех ног к поляне! Просвет был виден за кустами. И не думать! Не думать ни о чем. Никаких, этих, сказок и радостей! Только по делу! Потому что – лихомань. Точно она, Мишкина, эта, мифология… Господи, никогда так не хотелось увидеть людей!
По дороге никто не попался. Тропа огибала берег озера. Дома были уже за кустами. Но гравий под ногами не скрипел, как привычно. Ах да, это соседняя тропка, неизвестно зачем вытоптали…
Подошед к озерцу, она постояла с минуту. Все-таки вода успокаивала. Ну, невозможно удержаться – руку хотя бы намочить.
Трясло, в горле стоял шершавый ком, каждый шорох – как гром небесный. Да и руки просто негритянские. Песочком хоть потереть, чтоб народ не пугать…
И она шагнула к воде.
Глам. Мета третья
В то утро он услышал сквозь сон слова. Невозможно спутать ни с чем – язык истока… Тихий таинственный скрип, еле слышный свист, что звучит вечерами по-над полом в клетях…
***
Неисчислимые века назад темная земля явила чудо. Созревший, обретший силу разум искал сосуд и обрел его в огромных чудовищных телах. Так родилась раса демонов.
Они походили на саранчу… Многие общества жукоподобных имеют в истоке реальность ада. Стремления их тел жестки и властны, а жажда действия слишком сильна, чтобы возможно было отстраниться. Они не знают меры и жалости, их тонкий изощренный ум слишком прямолинеен. Там нет полутонов, уступок и нерешимости. Их жизнь – непрерывная война мощных, жадных умов и тел. И обещание счастья в этой борьбе – скупая ласка их темного солнца. Только неодолимая власть дживы способна удержать этот мир в равновесии, низводя живых существ до роли кукол…
Да, можно сказать, он вырос из бездны, и бездна эта часто давала о себе знать… Когда впервые увидел – молчал несколько месяцев. Нелегко оно дается, знание о себе…
Те, кто создал его основу, были очень большими, великими. И телом и духом. Но мощь их ушла на то, чтобы стать жертвой на алтаре жизни. Лишь искры этого погребального костра долетели до других миров…
***
Та, что пела песню на этом древнем языке, оказалась не сном. Зримая и прекрасная, сидела она на краю постели. И разум в ужасе отталкивался от мысли, что она тоже ощутила в себе эту бездну. Должна была ощутить, чтоб обрести слова…
Много странного было в этой женщине. Образ ее, как зыбкий морок, плыл перед глазами, внушая ужас и восторг от соприкосновения с немыслимым, полным подобием его пути. Исключительная редкость и удача, неоценимый дар!
Они обречены были слиться, как встретившиеся капли-близнецы. Иначе немыслимо вести себя с чудом. Его хочется вобрать и оставить в себе…
Сидевшая на краю лавки величиной была исключительной. Огромное поле, просто громоподобное, с ярчайшими сложными переливами красок. Жрица. Не из последних в своем круге.
Из ее головы и плеч исходили лохматые золотые шлейфы, рассыпающиеся множеством нитей, белых, пульсирующих, хищно проникающих во все. Так они всматриваются, примеряют себя к обстановке. Сам так умел, но прибегал к этому редко, сохраняя силы.
Хотелось бы знать, что делает в кроме такая птица? Впрочем, они приходили, не спрашивая. И трогательно старались напоминать людей. Трудясь, пожалуй, излишне. Не всегда надо опускаться на колени перед ребенком, чтобы тот выслушал и принял к сердцу твои слова.
Но стояло за этим нежданным приходом и иное. Сидевшая перед ним, не скрывала нежную красоту своего тела. Опустилась на лавку чуть боком, чтобы под тканью обрисовалось круглое бедро. И держалась прямо, слишком прямо, давая заметить прекрасный очерк груди и шеи. Не желая того, отвел взгляд, поднял руку к лицу, боясь себя выдать, как самолюбивый молодой воин.
В свои немалые уже года он не устал любоваться женской красотой. И бывало, находил поутру в постели женщин из крома. Возможно, им, по молодости, льстила такая связь. Но долго при нем никто не оставался. Он был очень высок, на голову выше любого из вежды. Соразмерны росту были все части тела. Выдержать такую страсть один раз любопытно, но делать это правилом охотниц не находилось.
Был ли хозяином желанию? Не знал до сих пор. Хотя давно уже в лицо не бросалась краска, и было приятно просто смотреть, растворяясь в соблазне.
Но гостья наклонилась, обняла, коснулась губ. И сказала странное, перед тем как позволила развязать ворот платья: «Ты найдешь утраченное в грядущем…»
Лина. Обстоятельство третье
Вода, вопреки ожиданиям, не успокоила. Вот, не объяснишь – атмосфера знакомая, место видано-перевидано, но что-то сдвинулось. Что – еще не понятно. Естественно, прыгающие мозги приходится успокаивать, убеждать с нажимом, что, мол – игра воображения. Не в первый же раз…
Домой, все-таки, очень хотелось. День выдался заполошный, нелепый какой-то.
Да и леса местные, их парком не сделаешь, как ни пытайся. Тайга… Земля, уже по названию, не приветливая, требующая для выживания либо первозданной дикости, дающейся с кровью предков, либо твердости первопроходца. То есть, это не просто какие-то заросшие деревьями места, а знаете ли – явление. Лес, как сосед – мутный, буйный и часто нетрезвый, но, несмотря на все странности поведения, субстанция разумная, со своим мнением по разным вопросам. И еще живет здесь что-то… Такое, с чем лучше не шутить.
А поначалу казалось, что главное зло – местные жители. Чтобы их понять – надо здесь родиться. А если ты из большого города, врасти в местные реалии даже не мечтай. Невозможно, как привыкнуть к холоду и боли…
Да, было дело, бесило такое, например, явление. Лес, вполне обыкновенный, не слишком густой, только хвойных, по сравнению с Подмосковьем, больше. Идешь по тропинке к какому-нибудь облюбованному месту и вдруг замечаешь, во всей этой васнецовской былине, вещь совершенно неуместную. Тряпки какие-то, причем, в большинстве случаев, странные. Детские колготки, каковые не носят уже полвека, белье из обихода обоих полов, или могут лежать, раскинувшись, недешевые заокеанские штаны, даже не особо грязные. Глупых вопросов связи с этим возникает множество. Куда, спрашивается, пошли без штанов? И если непременно уже понадобилось их выбросить, то почему среди дикого леса? Как-то всегда начинает интересовать личность прежних владельцев этого добра. Следствием чего, все-таки, явилась инсталляция? Обкурились до полусмерти? Расставались с постылым прошлым, шагая за соляным обозом в Москву? Неизвестно, но интригует.
Находили, говорят, в тайге первые серийные автомобили Форда, антикварную мебель, пароходы едва не наполеоновских времен, корабли пришельцев, – чего здесь только не было. Но жила еще и лихомань… Так что бог с ними, с тряпками, пусть валяются.
В общем, на что-то подобное она и наступила, когда пыталась помыть руки. Вот такой небольшой песчаный пляжик, круто спускающийся к воде, вот – травяные кочки, а вот – эти тряпки, кучей наложены.
Когда руки наполовину отмылись, ее что-то удивило в этом странном соседстве. Просто мельком взглянула и позабыла обо всем. Тряпки были действительно дикие. Присутствовал такой полный набор одежды, даже с дорожной котомкой. Ткань застиранная и очень грубая. Непонятно даже, кому пришло в голову пошить рубаху из такой мешковины. Но гвоздем программы была, конечно, обувь. Кто ее знает – постолы. Всплыло при взгляде такое название. Домодельные башмаки с завязками, поношенные, грязные, большие, на мужскую ногу. Просто из скифского кургана – с металлическими нашивками, с загнутыми носами. Это ж фантазию нужно, чтоб такое стачать…
Подмывало заглянуть в сумку. Найдись там молодильные яблоки со скатертью самобранкой – удивления никакого. Их в сказках именно в таких емкостях и носят – грязных, клепанных, кустарно обшитых кожей. Что-то в этом было от конской упряжи.
Но когда взгляд добрался до крупного, затейливо оплетенного кожей лука, она усмехнулась и поднялась на ноги. «Добрались-таки и сюда!» Лук был добротный, выглядывал из потертого чехла. И штукой был такой, не из обихода доморощенного викинга. Прям киношный реквизит для крупных планов. Потертый, состаренный, чтоб история ощущалась.
Людья блажного, с луками и без, в соседнюю деревню изрядно прибивалось. Искатели истины, адепты тайных знаний, говорившие порой исключительно на гиперборейском языке. Туристы их любили, местные побаивались. Они порой вели себя странно, принимались натужно проповедовать или сыпали проклятиями.
В общем, надо было уходить. Но едва она повернулась спиной, раздалось веселое и требовательное: «Хэй!». В общем, они и так могли начать беседу, в духе Сократа. С другого конца озера ей махал руками, должно быть, обладатель тряпок и лука. Стой, мол, не бойся. И уже плыл навстречу. Как-то неестественно быстро плыл. Ныряя и стремительно выскакивая на поверхность, как морское животное. Разум отказывался воспринимать этот кадр как кусок реальности. Такой напор для крошечного озерца… Волны, раскидав кувшинки, лизнули нос кроссовка. Она отдернула ногу и сделала несколько шагов назад.
Потом бросила взгляд на вылезавшего и отвернулась. Карасевские жители в викингов и эльфов заигрывались. Помилуйте, какие плавки? Праотцы такого не знали… И, вот, чего действительно не хватало в событиях этого дня, так это поисков исторической правды.
– Прикройся хоть!
– Не… Харшо! – голос бодрый, ему вообще все нравится.
– Не простудись, милый.
– Ни хлад, – слова, вроде бы знакомые, звучали странно. Говорил он с сильным акцентом, жестко, и в нос, произнося согласные. Ну что ж, когда к ситуации «натурист» прибавляется пункт «иностранец», заводится хотя бы надежда быстро отвязаться.
Но спустя мгновение ей стало не до этого. Мир опять плыл перед глазами. Казалось, это была краткая потеря сознания, когда побывав в небытии, разум возвращается и сталкивается с этим впечатлением сбавляющей обороты центрифуги. Удержаться на ногах в таких случаях не просто. Но ей, каким-то чудом, удалось. Надо было постоять спокойно, хотя бы пару мгновений, в темноте, чтобы не было этой круговерти… Закрыть лицо руками, плотно… В голове стоял знакомый зум, горло слиплось от противного вяжущего вкуса. «Господи, опять! Опять эта петрушка! Да провались оно все!»
Она подхватила этюдник и рванула вверх по склону. Но была с маху схвачена за рукав. Едва удержала равновесие.
Человек этот приблизился и навис. Именно навис. Роста он оказался высокого. И штаны уже успел надеть. Но цель свою – не пугать, упустил. Серая мешковина, перехваченная веревкой, напрягала больше, чем нагота. Можно такое носить? Вообще, кому это придет в голову? От него шел странный запах. Вот, бывает, приезжаешь в чужую страну, и, прежде всего, удивляет этот не сопоставимый ни с чем, незнакомый дух, ни противный, ни заманчивый. Просто чужой. Привыкаешь к нему со временем…
Незнакомец, меж тем, сгреб рукав в горсть, крепко, не вырвешь, и изрек, вроде оправдываясь:
– А ам адурья! Баяти са буди?
Голос у него был приятный, в словах ощущалась тень улыбки. Здорово бы тебя, золотой, не «баяти са». Только чего-то не получается.
Нет, ну чтобы отвязаться, там по-другому надо действовать! Настойчиво смотреть в глаза и говорить, убедительно, полагаясь в основном на интонацию. И она посмотрела…