Светлана Ярузова
Полдень древних. Гандхарв
Не то чтобы убедительно, но и даже вообще, говорить расхотелось. Не было слов. Этюдник с грохотом свалился на землю. Она не обратила внимания. Нервно глотнула и прикрыла рот рукой.
Таких красивых лиц не видела никогда. Даже страшно рядом стоять. Что-то сверхчеловеческое, даже внеземное. Так предки представляли себе богов. Наверное… Или нет, ангелов. Как на иконе. Со всей этой беспримерной математической гармонией черт. Где все выверено и соразмерно. Плавные дуги золотых бровей перетекают в узкий, длинный нос, поддерживаются по стилю аскетическими скулами, и вся форма нисходит к короткой, густой бороде. Ух! Даже дух захватывает. Архитектура какая-то, а не биология! И в цвете бесподобно. Большие голубые глаза, нежный румянец, золотые волосы. Да, мокрые, растрепанные, накрученные в какие-то нелепые косы, но поразительно, иконописно элегантные.
Чудо какое-то! Будто нарисовано… Впрочем, были в образе и шероховатости. Да, ангел, но такой, как бы, падший. Понятно, в спешке было не до рубахи. И вот то, что не прикрыто, оно в музейные экспонаты не годилось. Совсем…
Этакая поеденная природой машина для житья, чем-то даже смахивающая на анатомические препараты. Жира там патологически не было. Такие насмерть высушенные тела можно наблюдать, разве что, у престарелых бодибилдеров. К тому же, все густо забито татуировками. По стилю – какое-то этно, причем очень высокой пробы. Неяркие, красноватые рисунки располагались преимущественно на ключевых точках тела, суставах, серединных и боковых линиях. Смотрелось красиво, и чувствовалась в этом единая система, не случайно и не в разброс они были нанесены. Тот, кто их набивал, знал, как подчеркнуть красоту сложения.
И там, вообще, имелось что подчеркнуть. Парень был высок и поразительно красиво сложен. Если «распустить» глаз, чтобы жил и мослов не замечать, к этой осанке крылья вполне бы подошли.
Рассматривать его было до невозможности любопытно. Открывались все новые детали, в русле логики какой-то нелюдской. Это, вот, косы до пояса, штуки три, наверное, нет четыре. Зачем? Царапины на боку, три длинных, абсолютно параллельных надреза. Кто это мог сделать? Когда вот так выпирают ключицы и даже мышечные волокна на груди и плечах – это какая-то болезнь?
Она не могла остановиться. Хотя было стыдно. Даже, наверное, опасно. Напоследок парень улыбнулся. Вполне искренне. Ожидая, должно быть, ответа. И опять напугал до смерти. У него был оскал шестилетнего. Знаете, когда зубы растут. И торчат, круглые и гладкие, из распухших десен, вылезши наполовину. У ребенка мило смотрится.
На вид ему было лет двадцать пять. Свежая кожа, блеск в глазах, густые волосы – все говорило о том, что он молод.
И красивый… Неизвестно как человек ощущает себя в подобном теле. Есть такое в кинематографе явление – лицо-талисман. Поразительной красоты статист, кочующий из фильма в фильм ради эффектного кадра (надо порой, в ключевой момент зрителя зажечь). При каждом талантливом режиссере такие есть. Не знаешь, завидовать им или сочувствовать… И вот, интересно, откуда они берутся? Это ж какая-то уникальная генетика, древняя благородная кровь… А этот вот, в тайге откуда взялся? Прилетел? Низвергнут за грехи? Сбежал со съемочной площадки?
Она сделал шаг назад и дернула рукав.
– Отпустите! – незнакомец продолжал рассматривать и улыбаться.
– Вы из Карасева что ли?
Он оглянулся как-то быстро и воровато. Потом уставился вдаль, поверх ее головы. Было отчетливое ощущение, что мил человек заметил кого-то сзади, и даже делает тому знаки. Лицо у него как-то вытянулось и поплыло, застыло на нем удивленное, даже потерянное выражение, угол рта под пушистым усом задергался. Оглянулась, не смогла удержаться – никого.
Помолчав некоторое время, ангел спросил как-то неожиданно и неуместно, очень отвлеченным спокойным голосом:
– Карасево аст цто?
Какой-то псих. Напоминал даже не чудаковатого иностранца, а натурального выходца из профильного интерната. И манеры, и вопросы, и оскал этот страшный, которым сменился подергивающийся ус. Он пытался быть обаятельным. Как это понимают сумасшедшие. И говор его очень неоднозначное впечатление производил.
Часто такой же наивной смелостью изъясняться на совершенно чуждом по строю языке, поражают китайцы. Даже уважать их начинаешь. Каковы наглецы! Слова все положенные человек старательно произносит, но ни ударения, ни интонация, ни темп в чужой ритм не попадают. Воспринимается как словесная каша. И только через время начинаешь улавливать в этом субстрате знакомые звуки. Привыкаешь со временем, как к гулению младенца, и начинаешь понимать, чего от тебя хотят, скорее интуитивно:
Бывает такое и у дизлаликов, когда человек просто выдает ряд слов на тему, не пытаясь их связать.
Ну ладно, положим иностранец. Надо верить в лучшее.
– Вы, вижу, не местный. Поляк, серб? – его акцент надвигал на мысли, о славянском происхождении. Откуда-то он из Европы, но не немец и не француз.
Он мотнул головой.
– Арья, – и протянул кисть лодочкой по направлению к ней.
Да, он – гипербореец… Тут в Карасево все, в той или иной степени, гиперборейцы. О чем она думала, в конце концов?
– Я не столь высокого происхождения, но из стольного града.
С головой там нелады, оказывается, в другом направлении. Такой он у себя северный бог. Индра, любитель сомы…
– Сар, – к расписанной татуировками груди был официально приставлен палец. Острый, корявый, с изящным светлым ногтем. И она даже не успела уследить, как штука эта прилетела к застежке ее куртки.
– Ты?
Ангел двигался неуловимо быстро. Так во сне бывает. Видишь какой-нибудь страх на горизонте, и вдруг, бац! – прямо перед носом. Может снится? Она отпрянула.
– Лина, – ничего не оставалось, как представится. Но не надо было. Нельзя с придурками всерьез заговаривать.
Ангел склонил голову набок. И вдруг неожиданно выпалил.
– Позволь спросить, – он посерьезнел и немного оскалил зубы, – Ты видишь здесь кого-то кроме меня?
Фразы он начал стоить иначе, даже акцент почти пропал. Господи, да он еще и прикалывается! Играл, что ли, в иностранца? Зачем?
Она сделал несколько шагов назад и проронила чуть слышно:
– А должна? – навалился нешуточный страх. Много здесь было неловкого и непонятного. От чего хотелось бежать.
– Тогда почему ты обращаешься ко мне, как многим? – голос его ушел в высокие скандальные ноты. Чем-то он был возмущен.
Но заметив, что отодвигаются, напор ослабил. Сделал непроницаемое лицо и щелкнул пальцами,
– И это… как там… стольный град – это что?
Ноги жили сами по себе. Шаг назад, еще один. Надо оглянуться. Тропа там за спиной. Не оступиться бы…
Да, он, конечно, ждал, что ему будут объяснять, что такое стольный град. У него были какие-то свои планы…Но ангел этот – не актер, не сектант и не блаженный карасевец. И не сумасшедший…
Ноги получили-таки свободу. Мигом сорвало с места и понесло вверх по склону.
Сар. Мета первая
Аса… Принесшая себя в жертву… Теперь понял, как это приходит.
Дикая песня… О том, что другой важней. Потому что любишь. Уверен в величайшей ценности… Не можешь иначе.
Скажете, радость людям в любви? Говорите…
Но от нее умирают и не жалеют о том ни мгновенья. Теперь ты, Аса, не будешь меня судить. Отомстила…
Да, подобно тебе, готов бросить к ее ногам весь мир! Эту ревущую громаду. И хохотать средь звона осколков. Жизни… Смерти… Что они? И будто поешь колыбельную, с невыразимой нежностью.
Все вы мне отомстили… Над кем смеялся, не слыша робкого стука сердец, чьи судьбы ломал и гнул не задумываясь…
Жесток был. Мнил себя небесным певцом. Избранным… К которому должно приходить все, что ни пожелает.
И вот итог.
Роковая чаша с темным питьем. За ней – небытие.
Кромешная мгла, тишина, как в меховом покрове. Смешно было в детстве прятаться под ним. Звуки приходили и уходили по мановению руки.
В этом ра не бывает так тихо. Заснув, будто выходишь в соседнюю клеть, во всем сомне шумов и света. Часто обретаешь себя на берегу Кунды. Она такая же, как всегда, в чаше зелени и ветвей, с той же музыкой воды по черным валунам, с теми же ослепительными бликами света. Не вдруг поймешь, что это – звонкая ласка солнца или врата. Они всегда являются нежданно. Больно их ощущать. Будто падают серебряные пластины.
Собраться на них – искусство. Особенно тяжко это тем, кто живет в волнах звука. Врата не безмолвны. И нетерпимо звонкий, тонкий этот свист заставляет терять себя. Не всегда успеваешь уследить их приход. Музыка чуждого мира… Она врывается резко, с маху уносит, как шумный поток.
Тяжек он ушам, но невыразимо прекрасен… звук разверзшейся Вселенной.
***
Ее приход – как удивленный вскрик. Стоит в воде по колено. Сам-друг, перед лицом! Так являются призраки.
Нагая. Прекрасная телом, как вайшские жены. Каждая линия – словно след воды, словно тихая песня в вечернем лесу… В ней жил и мерцал лунный свет. Белая кожа, темные волосы. Бывают такие, оказывается, рожденные не краской и резцом…
Смотрит доверчиво, как теленок лани. Существо столь прекрасное, что не мыслишь целиться, в голову не идет… Тонкие черты, четкие окружья бровей, непроницаемая глубина глаз, широкая, как бездна, без блеска, без бликов… Красота сродни птичьей песне. Когда непредсказуем и сладок каждый звук. Услышишь и воскликнешь: «Давай! Дери свое маленькое горло и научи быть счастливым!» Так они кричат на рассвете…
Пришедшая ничего не прятала. Не показывала себя. Просто стояла рядом. Протяни руку – дотронешься.
Призрак? Сладкое виденье. Когда ты молод, когда по спине шурша колеблются волосы, когда ощущаешь нагим животом тепло ее тела… В глазах темно. Все плывет в тяжком стуке сердца…
Он должен стать первым. Первым из тех, кто приведет ее к гибели. Судьба воина – убивать… В гневе и с холодным сердцем, с наслаждением и без…
Но… Сейчас пришло то, о чем молят богов. Жена-свет. Великанша, за которой стоят силы нездешние.
И маленький мир, бесконечно умилительный. Умещающийся в руках… Теплая кожа, тонкий звук дыхания, шелк волос, нежные влажные губы. Ничего в жизни не помнил слаще того поцелуя.
***
Реальность вернулась в отрывистых звуках. Смех… Воины привычно скалятся друг над другом. Их шестеро было в клети. Крепких молодых мужчин, с которыми бывало по утрам то, что творилось сейчас с ним.
«Что хороша?»
Он не понимал. Поднялся и с минуту стоял шатаясь. С удивлением оглаживая мокрые щеки. Ра странное порой творит с человеком.
Нужна, очень нужна была, колкая влага земли под ногами и плети ветвей. Он растолкал стоящих на пути и вылетел на лестницу. Знал уже, что не вернется…
Лина. Обстоятельство четвертое
Не понятно, как это произошло. Мир дернулся и полетел в сторону. Пестрая круговерть из листьев, веток, травы. Шум, треск падения. Потом тишина…
Через время обстановка осозналась. Но оглядеться мешали стебли. Бурые, мясистые, по макушку просто. Мамонтова трава… Много здесь такого бурьяна росло. Войлок! Никому в голову не придет в нем бродить и уж, тем более, валяться…
А вот ей пришло… Бежала, дерево не заметила, да и въехала с размаху. Дерево? Не заметила? Она? Выросшая в большом городе, где от всего приходится уворачиваться…
Удивительно было ощущать себя лежащей. Глупо и больно. Болел бок, болели локти. И там, если рукава засучить, не только ушибы, черт, ссадины… Режет и кровь… Как получилось?
Бывает в странных, даже опасных обстоятельствах отвлекаешься на мелочи. И порой это роковой промах.
Тело дернулось и собралось в ком. Само, без участия разума, утонувшего в судьбе локтей. Так во сне только бывает. Крупно, всем телом, дергаешься и просыпаешься. Древний рефлекс. Как у ежа, норовящего уколоть.
Прямо перед ней, в бурьяне виднелась мешковина, огромная босая ступня и покачивающийся этюдник.
Передернуло во второй раз. Взгляд медленно пополз вверх. Когда дошло до пункта «голова», пришлось зажмурится и замотать головой. Чертов манекен, все-таки!
Ангел спокойно присутствовал рядом. Нависал. Иконописный лик виднелся в перспективе. Ее разглядывали, наклонив голову. Без эмоций и любопытства. Держали паузу…
Но, вот, все-таки… Выписать дикий вензель по круче, по кустам, вокруг единственной тропинки… Или, может, почудилось? Прям как в дурных китайских боевиках, когда некто в летящих одеждах переносится за три версты в одно мгновенье. Ну, несомненно, бегает он быстро. Босой, по острым веткам? И короб этот… Он всегда за все цепляется…
Взгляд залип на мерном покачивании этюдника. Захотелось отодвинуться, еще хотя бы немного. Но некуда. Обрыв. Спиной эта пустота ощущается, даже в траве и кустах.
– Ты забыла, – ангел положил этюдник в траву.
Потом шагнул вперед и вытянул руку, может, хотел помочь. И вот этого не надо было делать. Замотав головой и руками, нет, мол, стойте там, где стояли, она быстро, местами на четвереньках, местами ползком, метнулась обратно к тропе. Даже не ожидала от себя. Этакая спорая легкость в членах. Как у бездомной собаки. И хромает вроде, и особо не спешит, а хрен поймаешь. Включилась программа «попытка к бегству номер два». С учетом всех промахов. И бог с ним, с этюдником. Ноги сами собой, незаметно и стремительно, несли к цели. Так шустро, что, кажется, будто летишь. Дома уже там, за кустами…
Но необъяснимо и пугающе обороты начали спадать. Потихоньку. Ноги ленились, словно по колено в воде. И вот уже обнаруживается неспешный шаг и размышления: «А не остановиться ли?» И остановилась, и обернулась.
Ангел позы не поменял. Так и стол лицом к обрыву, ссутулившись и понурив голову. На его, застывшем каменной маской лице, был, не объяснишь, оттенок, какой-то невыразимой горечи. Как бывает у смертельно обиженных людей.
Разрывало на части. Одна вопила и сыпала руганью, вторая находилась в тупике. Больно ей было на этого пришельца смотреть.
Но тут тело опять дернулось и отнесло на пару шагов назад. Ангел резко развернулся и почти закричал:
– Куда ты все время бежишь? – он всплеснул руками. Ничего не понимал. Оскалился, сморщил нос. Глаза бешенные. Но не страшно. Смешно очень. Она прыснула и зажала рот ладонями. Слишком резкие, нечеловечески правильные, черты производили впечатление грима. Вульгарного, из самодеятельного спектакля, когда густо наводят жестокие брови и челюсти.
Она сделала серьезные глаза, не отнимая ладоней. Но ангела понесло. Он был рассержен, даже взбешен. Разговор перешел на высокие ноты:
– Я страшный? Делаю что-то не так? Ответь!
Еще пара шагов назад. Отчаянные мотания головой и руками. Мол, не беспокойся, все в порядке. Драм всех этих не хотелось. Да она попросту не знала, что сказать. Не ожидала такого. После бесконечно длящейся паузы, было, наконец, выдавлено хрипло и не своим голосом:
– Зачем вы за мной бежали?
– Надо было тебя остановить, – злиться он престал, но не расслабился. Холодно сверкал глазами. Лицо у него было на удивление выразительным. Черты быстро и неуловимо менялись, обнаруживая все мысли и намерения. Такое можно наблюдать у совсем маленьких детей, лет двух-трех. Когда человек еще не примерил защитную маску. Это было приятное впечатление. Красивые лица редко бывают живыми и подвижными.
И, похоже, парень не ощущал своей красоты. Страх оскорбить неуместной гримасой божественные формы, очень чувствительный для всех красавцев, здесь отсутствовал вовсе.
Он виновато улыбнулся и добавил:
– Ты бы далеко могла уйти, заблудилась…
Опять какую-то пургу несет. Заблудилась… Может это такой российский амиш, которому устав запрещает даже подтяжки и шляпу? Эти теряются порой во времени и пространстве. Нет, ну он гипербореец, ты забыла…
– Вы не в курсе, наверное, тут рядом есть деревня.
Ангел поднял брови.
– Скажи, как попросить, чтобы ты объяснила, почему видишь несколько тел? Ведь сейчас я – целое! Он во мне!
Страшно подмывало спросить: «Кто – он?» Но, в таком случае, беседа грозила затянуться. Стали бы объяснять. И выяснилось, что там все, как у большинства шизофреников. Воображаемый друг, либо двойник. И его, может даже, как-то зовут и характером он обладает сложным… Много она такой литературы прочитала, пока разбиралась в своем случае.
– Извини, Сар, мне пора. Устала, домой хочу.
Нахмурился, взглянул искоса.
– Глупость делаешь. Нет никакой деревни. Здесь леса на много переходов.
Она кивнула и направилась по тропинке к коттеджам.
– Не уходи далеко! – звучало уже вслед и сознания почти не касалось. У парня был звонкий, сильный голос. Не многие обладают таким, когда каждое слово ласкает слух, перекатывается в памяти как крупная жемчужина…
Все это вертелось в голове, но больше всего на свете, хотелось скучных, обыкновенных лиц и обстоятельств.
Вот сейчас должно мелькнуть! Тот самый дом на окраине. Но вокруг – деревья. Вполне первозданные, поросшие мхом. Под ноги стелятся узкие, полузаросшие тропы. Пару-тройку раз она убеждала себя, что пошла не туда, опять что-то перепутала. Возвращалась к исходной точке и проделывала еще один бессмысленный и пугающий путь. Упрямства хватило ненадолго.
С трудом подавляя кипевшую в голове панику, она ловила себя на версиях уже откровенно диких. Да, конечно, наслышана о перемещениях во времени и пространстве. И, да, от участи этой никто не застрахован. И, да, обитали здесь по слухам какие-то тайные жители. И орали, наверное, они.... Но, черт побери, это какая-то желтая пресса! Фиолетовый туман должен быть, как во всех этих статьях описано! А тут ничего! Есть этот чертов Сар, есть озеро. И вокруг него начисто отсутствуют все еще с утра существовавшие постройки… Была еще версия, что Сар – колдун и ее загипнотизировал…
Но мысли такие – они поверхность, иллюзия рассудка, под ними, клокотало безумие. Холод, дрожь, дурнота. Огромного труда стоит подавить тысячу беспорядочных позывов к движению. В реале же стоишь с глупым видом, вертишься во все стороны и ни на чем не можешь сфокусировать взгляд.
Сар! Это был выход. Единственное живое существо в этом кошмаре. Господи, только бы не ушел! «Леса на много переходов…» Этот в курсе… Надо ловить и вытрясать!
К счастью, хватило ума далеко не ходить. Вон он, просвет между деревьями и озеро… Но ловить и вытрясать… Это смешно может получиться с падшим ангелом. Публика такая глаголет ровно то, что считает нужным, не более…
Угораздило же… Она присела на корягу. Улыбнулась, покачивая головой. Кому рассказать – не поверят. Были в жизни и похуже обстоятельства. Но чтоб вот так…
Впрочем, она знала, секрет этого нежданного спокойствия. Водилось за ней такое. У любого заполошного человека бывают в тревоге точки останова, наверное, чтоб с ума не сошел. Короткое замыкание… Чтобы там ни творилось вокруг – сидит, улыбается, на душе спокойно… Бабочки в животе…
Хоть мир рухни, хоть тигр на него прыгни – устал бояться. Тоже, по сути, псих. Ущербная генетика… В природе такие не выживают. А вот цивилизация их щадит… За вполне самоубийственными тормозами часто приходит озарение. Человек вдруг остро ощущает красоту природы, понимает новую закономерность бытия, видит ослепительный художественный образ. И надо, чтоб он выжил, и об увиденном рассказал…
Ангел… Вот какой он… Нарочно не придумаешь. Не бывает просто подобного замеса форм и смыслов. И голос… Волшебный… Это он, наверное, не сразу может со своего небесного на человеческий перейти. Прям все как у нас… Говорить без акцента начинаешь, только с привычки думать на языке. У них, наверное, быстрее…
Она была благодарна себе за эти минуты. Приятно впасть в детство. Размышлять о природе вещей в рамках пятилетнего ума. Волшебники, сказки, феи… Иногда это надо.
В реальности она просто боялась возвращаться. Новый знакомец будил в ней те же болезненные ощущения, что и активный, чрезмерно брутальный старец с сединой, крашенной в желтый цвет. Ну, не бывает такого в природе. Противно ей, чтобы возрасту не покорялись и вели себя как раковая клетка, неугомонная и бессмертная. Нечто в ее сознании примириться с существованием этого человека не могло. Занозой он был в мозгу. Вспомнишь – заболит… Страшный человек. Почему страшный – непонятно…
Красивый ведь… Этакий сухой, явленный в мистической экзальтации, отшлифованный веками лик.
Она качала головой улыбаясь. Тридцатилетняя дева в поисках смыслов…
***
Опасения разминуться с ангелом оказались напрасными – косвенно он в здешних местах присутствовал. Самого не видно, но котомка стояла. Уронив себя и этюдник на поваленный ствол, она не имела ни сил, ни желания двигаться, так и сидела, понурив голову. На смену нелепым порывам пришла желчь.
Разглядывая, даже не винтажного, а какого-то археологического вида, ангелову поклажу, она не могла представить, о чем можно говорить с ее владельцем. Это какой-то восставший из кургана печенег, кто его знает.
– Ну и? – нежданно прозвенело над ухом.
Ее передернуло. С трудом заставила себя поднять глаза и опять непроизвольно мотнула головой. Невыносимо…
– Пойдем!
И опять началось это пугающее вторжение. Когда человек делает с тобой нечто, а ты просто не успеваешь уследить. Непонятно, пугает больше или бесит. И отбиться нельзя. Не успеваешь…
Сперва рука заболела. Потом тело испугалось ощущения полета. Это она уже бежит, отчаянно перебирая ногами. Ринули вверх, потащили, сцапав руку как клещами. И понималось все задним числом… Как в дурном сне!
Ангел стремительно несся сквозь кусты. Ветки, высокая трава, соломенные косы… Все мелькало в бешенном ритме. Успевай только уворачиваться. Желчь как рукой сняло. Тут бы выжить.
Но когда с вершины холма открылись окрестности – забылось все. Озеро лежало в чаше пологих холмов, в самой низине. При виде этой величественной панорамы, не то что про досаду и усталость – как тебя зовут забудешь. Восторг! Бархатная, многоцветная зелень холмов, внизу, как драгоценная брошь, вода. И если, вот, так вертеться по кругу – сплошной зеленый горизонт. Непроходимая тайга, как ковер на весь зримый мир. Даже не понятно – сон это или явь.
– И где здесь дома? – Сар величественно покосился.
– В лесу есть. Наверное…
Пейзаж ничем не напоминал все виденное с холмов за деревней. Там были просеки, залысины полей, поселковые крыши.
– Жило – это очаг, а очаг – это дым.
Назидательный тон в ангельский образ попадал. Этакая коломенская верста из золота и слоновой кости, обернутая мешковиной. Архаически одет, архаически причесан. Должен, по законам жанра, сыпать ветхозаветными фразами…
Но лес, даже без этих самых «жил», он сводил с ума. Полное отсутствие логики и красота! Расслабляющая сердце, веселящая ум. Которой прощаешь все! Свежий ветер, проносящийся свозь тело. Шум волнующихся исполинских дерев…
– В святом месте стоишь. Это – Арьяна Ваэджо.
Что бы там ни было сказано, с величием тайги сравниться не могло. Не проникало в ум. Там безраздельно царил зеленый горизонт. Сар, меж тем, продолжал:
– Кунда – ее пуп, исполняет желания.
Кунда… И тут уже захотелось прислушаться. Вот, как он это произнес… С ударением на «у», немного в нос, так что сразу понятно, что слово родственно «кунать», «окунать». Позабавило, признаться. Такая игра в слова, с поисками новых смыслов, обычно под градусом начинается. Окутанное ватой сознание выдает порой удивительные перлы… Под градусом? Сейчас?
Ну, а почему бы и нет? Абсурд полный, вроде напилась… Это, наверное, название все же, иначе он бы сказал «озеро». И, на минутку, санскрит. Ну да, он же арья…
– Чего же ты желал?
Сар усмехнулся.
– И ты действительно хочешь знать?
Нет, ничего она такого не хотела. Домой надо было. Очень. Чтобы скучно, привычно и в голову не лезло неожиданное: «Господи. Это еще и родина Заратуштры…»
Опять тормозняк. Мозги устали от чудес. Она улыбалась, мирно щурилась и оглядывалась. На холме было хорошо. Остаться бы подольше…
***
Эйфория кончилась по ходу спуска. Накатил дикий утробный страх. Сердце билось как бешенное, дрожь она даже не пыталась унять. Просто надо было следить, чтобы тело, по возможности, не дергалось, и не подворачивались ступни. Она потирала плечи и нервно озиралась.
Вечерело, по траве начал стелиться туман. Обычно это была пора возвращения в жилище. Когда компания художников, побросав в углу этюдники, хвасталась добычей, пила чай и осознавала себя некоей слитой общностью. Волки для того же воют на луну. А она вот здесь.
На берегу озера абсурд ситуации резанул по нервам со всей силы. Место было знакомое, исхоженное и писанное не раз… Она поняла, что больше не может всего этого переносить. Сейчас же должно кончиться! Как страшные сны. Надо мотать головой и собраться в ком. Сильно сжаться… И будет комната в коттедже, кровать, незаконченные этюды по стенам… Она села, привалилась к бревну и зажмурилась. Вот еще минута и сейчас!
– Ну и что скорчилась? За хворостом, сходи, – на спину легло теплое и мягкое, оглаживало… И чертов сон не уходил!
Нет, ну должен! Обязательно! Вот сейчас! Отодвинуться только от этого теплого, большого… Но не пускало. Навалилось, принялось трясти. Пришлось открыть глаза. И физиономия эта опять…
– Да отвали ты! – глаза щипало, щеки мокрые. Почему мокрые? Ведь не плачет… И не уходит, не уходит сон! Не оставаться же в этом кошмаре!
С паникой она справиться уже не могла. Будущие творцы еще в детстве демонстрируют такие срывы в садах-интернатах. Лишение привычной обстановки – апокалипсис. Ведь именно она – каркас этих хрупких мозгов. И с годами ситуация не меняется. Так же они ведут себя в тюрьмах, неизвестных пугающих местах и мучительных отношениях. Истерят, полностью себя теряют. Считается это слабостью натуры и откидывает человека в самые низы стадной иерархии. Но вся ирония жизни в том, что существа с характером более твердым, получающие при виде вопящего неврастеника приятный массаж самооценки, в культуру особых ценностей не привносят…
То, что с ней творилось, было гранью обморока. Все звуки, запахи, прикосновения казались пронзительно резкими. Мир виделся не целым, а серией почти не связанных между собой эпизодов с какими-то неправдоподобно четкими подробностями, которые намертво врезаются в память. На мгновение отвлекла боль. Что-то впилось в лодыжку. Еле сбросила. Даже кричать не могла, так испугалась. Зеленое, небольшое – зверек, или какой-то кудрявый кустик. Будучи сброшено с брючины, фыркнуло, секунду призадумалось и легонько, этакой иноходью, поскакало прочь. Больше всего напоминало брокколи, выпустившую лапки для удобства передвижения.
– Экая штука редкая! – послышалось над ухом, – это ж баранец! Не думал, что они могли где-то выжить!
Последнее, что помнилось – Сар, устремившийся за существом. Пытался его поймать, наверно. Выглядел глупо. Кот, охотящийся за лягушкой… Но куда ему зеленую поймать…
Что-то внутри отметило, что творящееся – реальность и теперь это навсегда…
Она закрыла лицо руками и заорала что есть сил. Скорчившись, царапая кожу на щеках, повалилась в траву.
Глам. Мета четвертая
Кто знает, какова любовь богинь, в тайне предпочитает ее избегнуть. Они походят на драгоценный подарок, который негде хранить. Только их красота оправдывает все, заставляет закрывать глаза на противоестественность связи.
Да, Ратна была той самой небесной странницей, найденной в пыли, положенной за пазуху, и беспощадно ранящей живот и ткань рубахи острыми как лезвие краями. Такие следует хранить в ларцах с защитными янтрами…
День рядом с ней рождался из ночи. Держа в объятьях этот хрупкий мир, он испытывал странные, незнакомые чувства.
В нежной, гибкой телесности Ратны было много от ребенка. Невысокого роста, волосы коротко острижены, как обычно у жриц-сайби. Трогательно… Как семилетнее дитя на грани выбора варны.
Он не зачал жизни. Ни одной. Знал об этом и делал намеренно. Порой воины поощряли такое. Но тело… Оно негромко шептало о своем. Однажды застал себя носящим ее по клети. Укачивал, завернув в одеяло. Испугался. Слишком многое из телесных стремлений приходится забывать ради пути.
Но отцом он был… Всем, кого втянул суровый мир воинов. Они приходили в кром стриженными, в знак обретения нового пути, потерянными, слишком маленькими и беспомощными. Семи лет от роду. Им нужна была рука на голове и доброе слово. «Отче» – так они обращались и обращаются. Но это «отче» звучит как «исвара».
Был, правда, человек, называвший отцом без оттенка «господин». Мальчик, за которым стояла смерть. Яркий, сильный, избранный… Надежда для свода, для всех арийских вежд… Прирос к сердцу. И украл то, что крадут дети в жажде воплощенья. Зерно жизни.
Десирад по прозвищу Сар… И не только по прозвищу. Сар, каких поискать. Вещий…
Жалею, что отдал ему зерно, но свершенье для воина – единственно возможный ход событий. Не ведаешь на этом пути, что многого в жизни стоит избегнуть. Не начинать и не задумываться даже…
***
Днем Ратна горела, как солнце. Едва возможно угнаться. Когда силы оставляли, вспоминался лунный свет, она, спящая. И все забывалось. И страх, и восторг. Пропадали сомненья… Только эта прекрасная мечта в руках. Мечта о несбывшемся, о невозможном…
«…Ты найдешь утраченное в грядущем…» Аватар-мета жила без малого пять тысяч лет тому вперед. Древняя машина сошла с ума, выбрав для служения чужака. Это была женщина, походящая сутью на Ратну, но на Ратну из мира демонов…
Поисковая сеть жрицы беспримерно мелкая и подробная. Взглянул – едва не одолело забытье. Так бывает перед лицом непосильного испытания Нити уходили за временной предел на тысячелетия. Какую же мощь должно вмещать в себе это хрупкое тело?! Тогда он впервые испугался. И этой женщины, и пропасти, куда она толкала.. Задумался о побеге. Пусть все идет, как заповедано. Надо готовить вежду к исходу…
Ратна мгновенно поймала настрой, и произошел разговор взглядов. Она ни к чему не принуждала, не давила и не пыталась обмануть, просто предлагала возможность… Единственную… Исход был тяжким испытанием и, в половине случаев, заканчивался неудачей.
В деланиях переноса из грядущего воину со жрецом не сравниться. Пришлось прибегнуть к силе братства. Деяние поддержали те, кого называют сары. Воины с сильным жреческим зерном. Взглянув на иного, не вдруг поймешь – нара или нараяна. В кроме их было шестеро. Совсем юные. Но мета сара видна уже с рождения. Они не спрашивали ни о чем, просто отдали, что требовалось. И с той поры стали единым комом силы. Многоглавым уродом из тех, что срастаются в утробе, и обречены на дикую смесь отчаяния и удовольствия от близости друг друга.
Пока не попробуешь, не можешь себе представить, сколь многое приходится отдавать тому, кого считаешь отчасти собой. Особенно, если он твое подобие. И вместе с силой дана ему свобода. Свобода быть странным, несуразным, страшным порой в своем принципе.
Десирад был одним из шести. И он предал меня. Предал дважды.