Таррин Фишер
Порочный красный
Меня затошнило.
В гостиной я обнаружила два бокала из-под вина и в панике ринулась в спальню в поисках доказательств того, что они переспали. Его кровать была не заправлена, но я не нашла следов того, что у них был секс. Впрочем, какие следы этого он мог оставить за собой? Калеб не использует – отказывается использовать – презервативы. Из-за этого после того, как мы стали встречаться, я начала принимать противозачаточные таблетки. Он говорил, что от вида этих штук его воротит, так что я точно не смогла бы обнаружить оберток от них.
Вздохнув с облегчением, я подошла к его комоду и, выдвинув ящик, начала шарить в глубине, пока не нашла квадратную коробочку от Тиффани, в которой лежало мое помолвочное кольцо. Я открыла ее и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Это едва не произошло. Он готовился сделать мне предложение, когда эта чертова авария стерла меня из его памяти. Я была достойна быть с ним и носить это кольцо с бриллиантом в два карата с огранкой «принцесса».
Я избавилась от нее.
На какое-то время.
* * *
После того как я отвезла Калеба в аэропорт, я отправляюсь на шопинг. Возможно, это кажется легкомысленным… как будто мне следовало бы чувствовать себя виноватой. Но я вовсе не чувствую себя виноватой. Мне хочется ощутить под пальцами гладкость шелка. Я решаю, что раз к моей талии больше не прикреплен баскетбольный мяч, мне нужен новый гардероб.
Я ставлю свой кроссовер на парковке перед торговым центром «Гейблз» и иду прямиком в «Нордстром»[2].
В примерочной я отвожу взгляд от своего живота. Приятно надевать платья с узкой талией. К тому времени, когда я направляюсь к двери, я накупила одежды на три тысячи долларов. Бросаю все на заднее сиденье машины и решаю встретиться с Катин, чтобы выпить с ней.
– Разве ты не кормишь грудью? – спрашивает она, усаживаясь рядом со мной, и смотрит на мои набухшие груди, взяв вишню с подноса с закусками к коктейлям.
Я пожимаю плечами.
– Я сцеживаю молоко. А что?
Она снисходительно улыбается и жует свою вишню. Катин похожа на Ньюта Гингрича[3], только светловолосого и накачанного ботоксом, когда задирает нос. Я слизываю соль с края моего бокала с «Маргаритой» и жалею ее.
– То, что, когда ты кормишь ребенка своим молоком, нельзя пить спиртное.
Я закатываю глаза.
– У меня в холодильнике хранится немалый запас этого молока. И к тому времени, когда мне опять надо будет его сцеживать, алкоголь уже выведется из моего организма.
Катин округляет глаза, отчего начинает выглядеть еще тупее, чем полагается блондинке.
– Как поживает твоя Дорогая Мамочка?
– Она присматривает за Дорогой Деточкой, – отвечаю я. – Мы не могли бы не говорить на эту тему?
Она пожимает плечами, всем своим видом показывая, что ей плевать. Затем заказывает у бармена джин с тоником и выпивает его, сделав это чересчур быстро.
– У тебя с Калебом уже был секс?
Я морщусь. Катин говорит то, что ей приходит в голову, нисколько не заморачиваясь о том, можно это говорить или нет. Она пытается списать это на тот факт, что происходит из другой культуры, но ведь она живет здесь с тех пор, когда еще не умела ходить. Я жестом показываю, чтобы бармен приготовил мне еще одну «Маргариту». Он привлекателен. По какой-то причине я не хочу, чтобы он знал, что у меня есть ребенок. И понижаю голос:
– Я же только что родила, Катин. После этого надо подождать по меньшей мере шесть недель.
– А у меня было кесарево, – объявляет она.
Разумеется, я это знаю. Она рассказывала свою отвратительную историю родов больше дюжины раз. Я отворачиваюсь, испытывая скуку, но, когда слышу ее следующие слова, моя голова резко поворачивается к ней.
– Теперь твоя вагина растянута и ни на что не годится.
Сперва я проверяю, слышал ли ее бармен, затем щурюсь.
– О чем ты?
– О естественных родах, о чем же еще? Ты что, воображаешь, будто все просто встает на свои места? – Она смеется, как гиена. Я смотрю на ее горло, когда она запрокидывает голову, чтобы закончить гоготать. Сколько раз я задавалась вопросом, каково это – дать пощечину своей лучшей подруге? Отсмеявшись, она испускает театральный вздох.
– Господи, да я просто пошутила. Видела бы ты свое лицо. У тебя был такой вид, будто я сказала тебе, что твой ребенок умер.
Я верчу в руках подставку для стакана. А что, если она права? Меня так и подмывает достать телефон и погуглить это. На всякий случай я делаю несколько упражнений Кегеля[4].
Заметит ли Калеб разницу? От одной мысли об этом меня бросает в пот. Наши с ним отношения всегда строились именно на сексе. Мы продолжали активно заниматься им даже тогда, когда все наши друзья перешли на полусонные сношения в миссионерской позиции после того, как их дети засыпали. На протяжении нескольких месяцев в начале наших отношений на его лице всякий раз отражалось облегчение, когда он тянулся ко мне и я отвечала. Я никогда не отталкивала его и никогда не хотела этого делать. И вот теперь мне приходилось думать о том, что он сам может оттолкнуть меня.
Я заказываю еще одну порцию выпивки.
Это станет для меня еще одним источником тревоги. Мне придется записаться на прием к моему психотерапевту.
– Послушай, – говорит Катин. Она подается ко мне, и ее приторно сладкие ванильные духи проникают в нос. – Когда у тебя рождается ребенок, все меняется. Меняется твое тело, стиль отношений между тобой и твоим мужем. Тебе приходится быть изобретательной, и ради Бога, похудей… и побыстрее.
Она щелкает пальцами, подзывая официанта, и заказывает корзинку картошки фри и жареных кальмаров.
Стерва.
Глава 4
Прошлое
Я познакомилась с Калебом на вечеринке по случаю двадцать четвертого дня рождения Катин. Она проходила на яхте, что было значительно лучше, чем пафосный ночной клуб в Саут-Бич, где свой двадцать четвертый день рождения праздновала я. Я пригласила на вечеринку двести человек; она пригласила триста. Но поскольку моя лучшая подруга справляет свой день рождения на четыре месяца позже меня, немудрено, что каждый год она затыкает меня за пояс. Но я считаю, что мы квиты, потому что я красивее и мой отец богаче ее отца – в списке «Форбс» его имя стоит на двенадцать позиций выше.
На мне было надето черное шелковое платье от «Ланвен» – я видела, что оно приглянулось Катин, когда на прошлой неделе мы занимались шопингом в «Барнис Нью-Йорк»[5]. У нее оказались слишком широкие бедра, чтобы влезть в него, так что, когда она зазевалась, я схватила его и купила. Она бы, разумеется, поступила со мной точно так же.
Походив среди наших друзей, я направилась к барной стойке, чтобы взять еще один мартини. И заметила его – он сидел на одном из барных табуретов. Я смотрела на него со спины, но по ширине плеч и по прическе было понятно, что он красавец.
Я опустилась на свободное место рядом и взглянула на него краем глаза. Прежде всего я отметила про себя, что у него волевой подбородок. Таким подбородком можно было раскалывать грецкие орехи. У него был своеобразный нос, но этот нос нельзя было назвать непривлекательным. Его переносица имела горбинку, и он выглядел изысканно, как старинный револьвер. Губы у него были слишком чувственными для мужчины, и, если бы не его нос – этот невероятно изысканный нос, – его лицо было бы слишком смазливым.
Я, как и полагается, подождала несколько минут – обычно мне не приходилось особенно стараться, чтобы мужчина обратил на меня внимание, – но когда он этого не сделал, я прочистила горло. Его глаза, прикованные к экрану телевизора, висящего над баром, медленно переместились на меня, как будто я ему помешала. Они были цвета кленового сиропа, если поднести его к свету. Я ждала, когда у него сделается вид, говорящий, что он осознал, как ему повезло – такой вид делался у всех мужчин, на которых я обращала внимание. Но он оказался исключением.
– Меня зовут Леа, – сказала я наконец, протянув ему руку.
– Привет, Леа. – Пожимая мою руку, он изобразил что-то вроде полуулыбки и небрежно повернулся к телевизору, давая мне от ворот поворот. Я знала этот тип парней. Если у парня такая ухмылка, с ним надо вести себя, не стесняясь в средствах. Им нравится такая игра.
– Откуда ты знаешь Катин? – спросила я, вдруг почувствовав отчаяние.
– Кого?
– Катин… ту девушку, на день рождения которой ты явился без приглашения.
– Ах, Катин. – Он отпил глоток из своего стакана. – Я ее не знаю.
Я ждала, когда он пояснит, что явился сюда с другом или что он дальний родственник кого-то из гостей, но он так ничего и не объяснил. И я решила зайти с другой стороны.
– Тебе не нужны бурбон и пиво в придачу к этому скотчу?
Он впервые посмотрел на меня, моргая, как будто ему надо было избавиться от тумана в глазах.
– Это твоя лучшая фраза для съема? Переиначенная строчка из старой песни в стиле «кантри»?
Я увидела в его глазах намек на смех и улыбнулась, воодушевленная.
– Ну, у каждого из нас есть своя слабость, и моя – это музыка «кантри».
Минуту он изучал меня. Его взгляд скользнул по моим волосам и остановился на моих губах. Он провел пальцами по влаге на своем стакане. Я как завороженная смотрела, как он стирает ее большим пальцем с кончиков пальцев.
– Понятно, – сказал он, повернувшись ко мне. – А какие еще у тебя есть слабости?
Я могла бы сразу ответить ему: ты.
– Ну-у, – ответила я, обольстительно тряхнув головой и подавшись к нему так, чтобы он мог как следует разглядеть ложбинку между моих грудей в вырезе платья. – Я уже открыла тебе одну из них. Теперь твой черед.
Он хмыкнул и перевел взгляд на свой запотевший стакан. Затем медленно повертел его в руках и снова посмотрел на меня, будто решая, стоит ли продолжать этот разговор. После долгой паузы его глаза словно покрылись льдом, и он произнес:
– Ядовитые женщины.
Я изумленно откинулась назад. Это было то, что надо. По части ядовитости я была мастером. Если ему нужен яд, я могла бы впрыснуть его прямо ему в шею.
Он сделал долгий глоток скотча.
Я оценила ситуацию. Было очевидно, что этот парень только что сыграл в вышибалы, и в него попал мяч. Он медленно пил очень крепкий и дорогой напиток на вечеринке, устроенной на яхте, на которую он предпочел бы не приходить. Несмотря на то что я выставила все свои прелести напоказ, надев платье, которое мало что скрывало, он почти не смотрел на меня. Обычно мужчина, которого бросила девушка, не пугал меня. Такие мужчины после того, как им разбили сердце, могут обеспечить тебе страстный секс без обязательств. Они видят в тебе только лучшее – то, что напоминает им о счастливых днях с их бывшими, – они осыпают тебя комплиментами и льнут к тебе неделю или две, так что ты отлично проводишь время. Я обожаю только что брошенных мужчин. Но этот мужчина был не таким. Его не мучили сомнения по поводу его человеческой состоятельности из-за того, что отношения с женщиной подошли к концу. Он ставил под сомнение здравость ее рассудка. И пытался понять, в какой именно момент все начало разваливаться.
Он был безупречно одет, не приложив к этому усилий. Это получалось у него естественно – что означало, что у него есть деньги, – а я любила деньги. Я узнала корону «Ролекса», дорогую ткань «Армани» и непринужденность, с которой он взирал на мир. Мне был знаком и тон, которым он сказал «спасибо», когда бармен снова наполнил его стакан, и то, как он морщился, когда парочка, сидящая рядом с ним, сыпала бранными словами. Такие, как он, почти никогда не остаются одни. Интересно, подумала я, какая глупая стерва могла отпустить его? Но кем бы она ни была, я была готова стереть ее из его памяти в два счета. Почему? Потому что я была лучшей из лучших – я была шоколадом «Годива», автомобилем «Мазерати», идеальным бесцветным бриллиантом. Я могла улучшить жизнь любого – и особенно этого мужчины.
Уверенная в том, что я заведу с ним отношения, я улыбнулась ему и положила ногу на ногу, так что моя юбка задралась на бедре.
– Итак, – медленно проговорила я, – сегодня тебе повезет.
– Это почему же?
Он даже не посмотрел на мои ноги.
– Ну, я собиралась сказать что-нибудь саркастичное насчет того, что я тоже ядовита и опасна, но, судя по твоему виду, тебе сейчас нужна хорошая порция свежего сока или что-то вроде того.
Он рассмеялся.
– Как видишь, я забавная, – пошутила я.
– Да. – Он улыбнулся. – Немного.
Осмелев, я прижала локти к бокам и повернула свой барный табурет так, чтобы сидеть к нему лицом. Теперь мои колени касались внешней стороны его бедра, и он не сделал попытки отодвинуться.
Попался.
– Итак… – Я достала из сумочки перламутровый портсигар. – Это моя вторая слабость, ты не возражаешь? – Он взглянул на сигарету, которую я поднесла к губам, и покачал головой. Я зажгла ее и вдохнула табачный дым одним плавным движением, которое мне удалось довести до совершенства.
– Как тебя зовут, мистер Грустные Глаза?
Уголки его губ дернулись, брови чуть приподнялись.
– Калеб, – ответил он. – Калеб Дрейк.
Я произнесла про себя фамилию «Дрейк» с моим именем и решила, что это сочетание мне нравится.
Я выдохнула табачный дым в сторону океана.
– Я Леа… и, если ты правильно разыграешь свои карты, я могла бы стать Леа Дрейк. – Я подняла брови.
– Ничего себе. Ничего себе… – повторил он. – Это почти забавно.
– Она что, не захотела выйти за тебя замуж? – с сочувствием спросила я.
– Она много чего не хотела делать, – сказал он и, проглотив остаток своего скотча, встал. Он был чудо как высок. Мысленно я встала рядом с ним и оказалась на уровне его подмышки – значит, росту в нем, самое малое, шесть футов и один дюйм.
Я ждала его следующего хода. Но что бы он ни делал, он все равно был мой.
Он поцеловал мою руку. Я растерялась. Затем, к моему огромному изумлению, он ушел.
Черт.
А мне казалось, что мы с ним на одной волне.
* * *
Я думала о нем и на следующий день, страдая от похмелья. Кто он? Почему он явился на вечеринку? Что она сделала с ним, если смогла заставить его пренебречь мной? Мной! У меня мелькнула мысль, что его бывшая – это какая-то известная персона. Видит Бог, он достаточно красив, чтобы разбить сердце какой-нибудь знаменитости. Я вспомнила его невозмутимую небрежность, вспомнила трепет, который почувствовала, когда он наконец взглянул на меня. Приходилось ли мне когда-нибудь так стараться, чтобы заставить мужчину посмотреть на меня? Нет. А когда он наконец посмотрел, мне захотелось, чтобы он перестал. Он смотрел на меня, как будто уже знал меня как облупленную – прямо, скучающе, оценивающе, и я подумала, интересно, каково это – чувствовать на себе его взгляд.
Я поспрашивала, пытаясь выяснить, кто он такой и где он сейчас. Я была талантливой сыщицей. У меня была широкая сеть знакомств, и через два телефонных звонка я уже знала, где искать Калеба Дрейка. Еще два звонка, и мне предложили устроить с ним свидание вслепую.
– Подожди хотя бы месяц, – сказала я своей кузине. – Дай ему время зализать свои раны прежде, чем я спасу его.
* * *
Месяц спустя я подходила к суши-ресторану под названием «Тату». Мне было жарко, и мое сердце билось часто и гулко.
– Не может быть, – проговорил он, увидев меня.
Я сделала вид, будто удивлена и, опустив голову, спросила:
– Ты, случайно, не ищешь себе рыжую девушку?
Он утробно расхохотался и обнял меня.
На нем были белая рубашка с засученными рукавами и шорты цвета хаки. Он был покрыт золотистым загаром, как будто с тех пор, как я видела его в последний раз, он каждый день загорал.
– Откуда ты знаешь Сару? – Он подержал дверь, и я вошла.
– Она моя кузина, – ухмыльнулась я. – А откуда ее знаешь ты сам?
Я, конечно, знала ответ на этот вопрос. Бойфренд Сары и Калеб состояли в одном университетском братстве, и на ту вечеринку он пришел вместе с ними.
Я слушала, как он объясняет это. У него был сексуальный выговор. Когда хозяин заведения подвел нас к нашему столику, он по-хозяйски положил руку мне на поясницу. Мне это понравилось. Интересно, подумала я, сделал бы он это, если бы это была наша первая встреча.
– Ты знаешь, как Сара заманила меня на это свидание вслепую? – спросил он.
Я качаю головой.
– Она сказала, что у тебя красивые ноги.
Я улыбнулась и прикусила губу.
– Ну и как они тебе? – Я вытянула их под столом, держа лодыжки вместе. Мое платье было опасно коротким. Разумеется, я знала, что ему нравятся изящные ноги. Я допрашивала бойфренда Сары час, чтобы выведать о нем все.
Он усмехнулся и, глядя мне в глаза, ответил:
– Неплохо.
У меня начало покалывать все тело, вплоть до пальцев ног. Именно такого взгляда я и ждала от него.
* * *
Наутро я проснулась в его кровати. Потянувшись, я оглядела комнату. Мои мышцы приятно ныли. Я так не изгибалась с тех самых пор, как занималась гимнастикой в старшей школе.
Я услышала шум душа в ванной и перевернулась чтобы посмотреть, нельзя ли увидеть его через открытую дверь. Да, его было видно.
Накануне вечером мы выпили по три бокала и поужинали, и все это не прерывая разговора. И это было все равно что говорить с кем-то, кого я знала много лет. Я чувствовала себя с ним так непринужденно и полагала, что ему со мной так же легко, потому что на все мои вопросы он отвечал, не задумываясь. Когда мы вышли из ресторана, уже не было сомнений, что я отправлюсь с ним к нему домой. Я села в его кабриолет, и мы, проехав пятнадцать минут, поднялись в его квартиру в высотке. Мы начали скидывать с себя одежду еще возле входной двери, а закончили у изножья кровати, где мы игриво отшвырнули в сторону последние предметы моего гардероба. Я бы хотела списать свое безрассудство на алкоголь, но правда состоит в том, что мы перестали пить перед тем, как приступили к еде. Так что все, что произошло… произошло без влияния спиртного.
Когда Калеб вышел из душа, я все еще лежала, опираясь на локоть. Я не стала притворяться, будто не смотрела на него. Он вытер волосы полотенцем, и они встали торчком. Я широко улыбнулась и похлопала по кровати. Уронив полотенце, он лег рядом со мной.
– Тебе все еще грустно? – спросила я, положив подбородок на его грудь.
Он слегка улыбнулся и ущипнул меня за нос.
– Теперь мне немного веселее.
– Оооо – немного веселее… – Я передразнила его акцент и начала вставать с кровати. Он схватил меня за лодыжки и потянул обратно.
– Намного веселее, – поправился он.
– Хочешь, мы сделаем это еще раз, а затем пообедаем? – спросила я, проведя пальцем по его груди.
– Это зависит от обстоятельств, – сказал он, схватив меня за руку.
Я не стала спрашивать его, «от каких?», а решила подождать, когда он продолжит.
– Я не ищу чего-то серьезного, Леа. У меня до сих пор не все в порядке с головой после…
– После твоей предыдущей девушки? – ухмыльнулась я и поцеловала его. – Не принципиально, – выдохнула я ему в рот. – Разве я кажусь тебе девушкой, которая ищет серьезных отношений?
– Ты кажешься мне девушкой, с которой не оберешься проблем, – усмехнулся он. – Когда я был ребенком, моя мать говорила мне, чтобы я никогда не доверял рыжеволосым женщинам.
Я нахмурилась.
– Она могла сказать это только по двум причинам.
Калеб вскинул брови.
– И по каким же?
– Либо твой отец спал с рыжей, либо она сама рыжая.
Я словно захмелела от его усмешки. На этот раз она дошла и до его глаз.
– Ты мне нравишься, – сказал он.
– Это отлично, бойскаут. Это просто отлично.
Глава 5
Настоящее
Через два дня после того, как Калеб улетел в командировку, моя мать собирает свои вещи и сообщает мне, что она тоже улетает.
– Ты это серьезно? – говорю я, глядя, как она застегивает молнию на своем чемодане. – Ты же сказала, что хочешь остаться и помочь.
– Тут слишком жарко, – отвечает она, дотронувшись до своих волос. – Ты же знаешь, я терпеть не могу здешнее лето.
– У нас же кондиционер, мама! Мне нужна твоя помощь.
– Ты справишься, Джоанна.
Я слышу в ее голосе легкую дрожь. У нее начинается одна из ее депрессий. Кортни знала, что надо делать, как вести себя с ней, когда происходит такое. А я в таких случаях только усугубляю дело. Но Кортни здесь нет. Здесь только я. Так что иметь дело с нашей матерью придется мне.
Я пожимаю плечами.
– Хорошо, давай отвезем тебя в аэропорт. Так или иначе в полночь возвращается Калеб.
Что ж, ладно. Пусть она сбегает в свой особняк в Мичигане и киснет там, глотая таблетки так, будто это драже «Тик-так».
Возвращаясь из аэропорта, я увеличиваю громкость радио, чувствуя себя как птица, которая впервые вылетела из своего гнезда. Но через пять минут этого блаженства Эстелла начинает орать на своем сиденье. Что это значит? Она что, голодная? Ее укачало? Она мокрая?
Я почти забыла, что она там… здесь… что она есть на этой планете… в моей жизни.
Я делаю несколько упражнений Кегеля и с горечью думаю о Калебе – о Калебе, который свободен от забот о ребенке и который нежится сейчас на багамском солнце, пьет свой любимый виски «Бруклэддич» и ест крабовые котлетки. Это несправедливо. Мне нужна няня; ну почему он не может этого понять? Калеб такой ярый приверженец того, что правильно, и так яро выступает против того, что неправильно. Мне следовало предвидеть, что со всеми этими своими старомодными ценностями он будет настаивать на том, чтобы я сидела дома и воспитывала ее сама. Он такой правильный, такой законченный бойскаут. Да кто в наше время воспитывает своих детей сам? Быдло, вот кто – потому что они не могут позволить себе нанять няню.
Я прикусываю губу и делаю звук радио еще громче, чтобы перекрыть ее вой. Сейчас этот вой похож на пронзительный звук крошечного будильника, но что будет через несколько месяцев, когда ее легкие окрепнут? Как я вообще смогу терпеть такой шум?
Я пытаюсь придумать, как заставить ее перестать орать, когда мое внимание привлекает что-то желтое. Вообще-то надо уточнить, что желтый – это ужасный цвет. Не приходится ждать ничего хорошего от цвета яичных желтков, ушной серы и горчицы. Это цветовой эквивалент болезни – гноящихся язв, гнойных прыщей, зубов, потемневших от никотина. Ничто, ничто, ничто не должно быть желтым – именно поэтому я и поворачиваю голову, чтобы посмотреть. И тут же сворачиваю в крайний правый ряд, резко крутя руль. Слышится звук множества клаксонов, и я пересекаю две полосы движения, чтобы въехать на парковку. И закатываю глаза. Лицемеры.
Вождение машины во Флориде напоминает мне передвижение по забитому людьми продуктовому магазину – либо ты оказываешься за каким-нибудь старым пердуном, который плетется со скоростью миля в час, либо какой-нибудь хулиган толкает тебя на полки с готовыми завтраками. Я хороший водитель, так что они могут идти в жопу.
Я еду по парковке вдоль ряда пустых магазинов, вглядываюсь в них и ищу глазами эту желтую вывеску. В большинстве витрин косо висят таблички, говорящие, что эти помещения сдаются в аренду. Их названия все еще значатся над дверями, и это наводит тоску, напоминая о том, что по стране крадется рецессия. Я, будто пистолет, направляю указательный палец туда, где прежде находился маникюрный салон, и нажимаю на воображаемый спусковой крючок. Сколько грез пошло прахом в этом захудалом торговом ряду. В крайнем правом углу рядом с гигантским мусорным баком находится детский сад «Солнечная сторона». Я останавливаю машину под неопрятной вывеской с изображением ярко-желтого солнца и постукиваю пальцами по рулю. Так делать мне это или нет? Надо хотя бы пойти и посмотреть.
Я выхожу из машины, направляюсь к двери и тут вспоминаю, что в машине в автолюльке находится младенец. Черт тебя подери. Я возвращаюсь к машине, чтобы никто не заметил мой промах, и отстегиваю автолюльку Эстеллы. К счастью, она молчит, пока я вношу ее в детский сад. Первое, что замечаю, это то, что в это заведение может зайти кто угодно и украсть ребенка. Где система доступа по кодированным карточкам-ключам? Я смотрю на администратора в приемной, безвкусно одетую девицу лет двадцати с небольшим, с голубыми тенями на тусклых карих глазах. Ей отчаянно нужен бойфренд – это видно по тому, как чрезмерно она использует духи и какое глубокое у нее декольте. Ее нижние веки подведены карандашом, хотя всем известно, что на нижние веки не наносят подводку.
– Привет, – бодро щебечу я.
Она улыбается мне и вскидывает брови.
– Мне надо поговорить с вашим директором, – говорю я, произнеся это громко на тот случай, если она и впрямь такая бестолковая, какой выглядит.
– О чем?
Ну почему люди всегда сажают в своих приемных слабоумных?
– Вообще-то у меня при себе есть младенец, – рявкаю я, – а это детский сад.
У нее дергается нос. Это единственный признак того, что я здорово разозлила ее. Я постукиваю ногой по линолеуму, пока она вызывает директора яслей. Ожидая его, оглядываюсь по сторонам. Бледно-желтые стены, на которых намалеваны ярко-оранжевые солнца, синий ковер, покрытый пятнами и усыпанный колечками готового завтрака «Чириос». Несколько минут спустя появляется здешняя директриса – блондинка средних лет в футболке и потертых розовых кедах и с имплантами в грудях размером с дыню. Я брезгливо смотрю на нее и приклеиваю к лицу улыбку.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, она говорит:
– Ого, это же новорожденный ребенок.
– Она родилась недоношенной, – лгу я. – Она старше, чем кажется.
– Меня зовут Дитер, – представляется она, протянув мне руку. Я беру ее и пожимаю.
– Хотите осмотреть тут?
Мне хочется сказать: «Еще чего», но я вежливо киваю, и Дитер ведет меня внутрь через двустворчатую дверь, которую она открывает с помощью ключ-карты.
Вид у этого заведения обшарпанный, даже Дитер не могла бы этого отрицать. В каждой из комнат пахнет мочой, где больше, где меньше. Дитер либо невосприимчива к этой вони, либо предпочитает не обращать на нее внимания. Мне же от нее хочется блевать. Дитер указывает, что на одного воспитателя здесь приходится всего шесть детей, и весело демонстрирует мне комнату, полную поющих четырехлеток, у каждого из которых течет из носа.
Забота – это любовь.
– Наши элементы детской площадки совершенно новые, но вашему ребенку они, разумеется, понадобятся еще не скоро. – Она открывает дверь с надписью «Малыши» и входит.
Меня встречает хор голосов младенцев, кричащих, как ослята. Это здорово нервирует, и Эстелла сразу же просыпается и присоединяется к этому ослиному хору. Я качаю ее автолюльку, и, как ни удивительно, ее крики становятся все тише, пока не замолкают совсем. В комнате чисто, надо отдать должное. У стен стоят шесть детских кроваток. Над каждой из них висит связанная крючком кукла-маппет.
– Мы только что попрощались с одним из наших малышей, – сообщает мне Дитер. – Так что у нас есть место для маленькой…
– Эстеллы. – Я улыбаюсь.
– Это мисс Мисти, – говорит она, представляя мне воспитательницу. Я улыбаюсь еще одной невзрачной девице и пожимаю еще одну руку с облезшим лаком на ногтях.
В конце концов, я решаю оставить здесь Эстеллу на тест-драйв. Сделать это мне предлагает Дитер.
– Всего несколько часов, чтобы посмотреть, как вы будете себя чувствовать… – говорит она. Интересно, нормально ли это – оставить своего ребенка с чужими людьми, чтобы посмотреть, как ты будешь себя чувствовать. Я могла бы изрезать себя ножом и все равно бы не почувствовала ровным счетом ничего.
– Я еще никогда ни с кем ее не оставляла, – говорю я. Это правда… в основном.
Дитер участливо кивает.
– Мы будем хорошо заботиться о ней. Вам надо будет только подписать кое-какие бумаги.
Я отдаю автолюльку мисс Мисти и демонстративно целую Эстеллу в лоб, затем иду к машине, чтобы принести сумку с подгузниками, которую должна возить с собой хорошая мать.
Тридцать минут спустя я наконец-то свободна – свободна от этого несносного живота, свободна от крикливого младенца… свободна, свободна, свободна. В эту минуту звонит мой телефон. Я беру его с пассажирского сиденья и вижу, что звонит Калеб. Я невольно улыбаюсь. До сих пор, когда он мне звонит, меня охватывает радостный трепет. Я собираюсь ответить, но тут до меня доходит, что, скорее всего, он звонит для того, чтобы справиться об Эстелле. Я прикусываю губу и перенаправляю его звонок на голосовую почту. Я никогда не смогу сказать ему, что я сейчас сделала. Тогда он, вероятно, сел бы на первый же рейс и явился в Майами, чтобы подать на развод. Возможно, он поручит именно ей составить нужные для этого бумаги. Я понимаю, что веду себя неразумно и что он не разговаривал с ней уже более полутора лет, с тех самых пор, как закончился суд надо мной, но мысли об этой ведьме все равно мучают меня каждый день. Я задвигаю мысли о своем судебном процессе и адвокате на задворки своего сознания, чтобы вернуться к ним потом.
Я полна решимости насладиться временем, свободным от ребенка. Я заезжаю домой, чтобы снять джинсы и переодеться во что-нибудь шикарное, и выбираю белые льняные брюки, только что купленную блузку от «Гуччи» и туфли на низком каблуке. Опять сев в машину и проехав половину пути до ресторана, я вдруг осознаю, что забыла свой телефон в кухне на барной стойке.
Мы с Катин и несколькими нашими подругами встречаемся, чтобы поесть суши и выпить саке. Когда я вхожу в ресторан, они все шумно приветствуют меня, как будто меня не было год. Я посылаю каждой из них воздушный поцелуй, и мы усаживаемся, чтобы сделать заказ. Либо Катин предупредила их, чтобы они не говорили о ребенке, либо им все равно, потому что никто из них ни словом не упоминает о ней. Часть меня испытывает по этому поводу облегчение, потому что, если бы мне пришлось обсуждать, как я себя чувствую, став матерью, я бы расплакалась… но вместе с тем мне немного досадно. Хотя тема Эстеллы для всех табу, они могли бы, по крайней мере, спросить, как я.
Ладно, проехали. Я выпиваю четыре маленьких чашечки саке, затем заказываю вино.
Катин глядит на меня и поднимает свой бокал.
– За твое возвращение! – кричит она, и мы все пьем.
Я чувствую себя великолепно. Я вернулась, хотя это были тяжелые десять лет. Опьянев от саке, я даю себе клятву, что четвертый десяток моей жизни будет самым лучшим. К трем часам наш обед заканчивается, и мы все пьяны, но не готовы разъехаться по домам.
– Итак, – шепчет Катин, когда мы наконец выходим из ресторана. – Где твой ребенок?
– В детском саду. – Я хихикаю и прикрываю рот рукой.
Катин заговорщически подмигивает мне. Как-никак, это была ее идея.
– А Калеб знает? – спрашивает она.
Я смотрю на нее как на дуру – хотя она и есть дура. Тупая блондинка.
– Ты это серьезно, Катин? Разве я носила бы эту штуку, если бы Калеб знал, что его маленькое сокровище оставлено на попечении чужих людей? – Я кручу на пальце свое обручальное кольцо.
Она округляет глаза и поджимает губы, как будто не верит мне.
– Да ладно. Калеб никогда не оставит тебя. Я хочу сказать, что у него была возможность замутить с этой самой Оливией, и… – Она прижимает ладонь ко рту и смотрит на меня так, будто сказала слишком много.
