bannerbannerbanner
Порочный красный

Таррин Фишер
Порочный красный

Полная версия

Я останавливаюсь как вкопанная, готовая дать ей оплеуху. Сука. Как она смеет вообще говорить о ней?

Я задыхаюсь, пьяная от саке и полная гнева, и говорю:

– Калеб никогда не думал о том, чтобы оставить меня. Она была ничем, пустым местом. Не распространяй эту ложь, Катин.

Я знаю, что мое лицо покраснело, я чувствую, как оно горит. Катин опускает брови, будто она и вправду жалеет о своих словах.

– Про… прости, – заикается она. – Я не имела в виду ничего такого.

Я слишком хорошо знаю это симпатичную белокурую дьяволицу, чтобы купиться на это извинение, достойное премии «Эмми». Я устремляю на нее презрительный взгляд, и она отвечает мне приторной улыбкой.

– Я только хотела сказать, что он любит тебя. Даже этой обольстительной красотке не удалось отбить его у тебя.

Теперь я уже киплю от злости. Одно дело упомянуть имя этой дряни, и совсем другое – говорить о ее красоте – это идет вразрез с верностью нашей дружбе.

– Леа, подожди, – кричит она мне вслед, когда я срываюсь с места. Я не хочу слушать ее оправдания – самое любимое из которых состоит в том, что она из России и не всегда понимает, как надо правильно общаться, поскольку английский – это ее второй язык. Я слышала их все прежде, и я хорошо знаю свою скользкую лучшую подругу. Она любит приукрашивать свои оскорбления и клевету, нанесенные исподтишка.

С твоей стороны так смело носить эту юбку. Я бы побоялась показать мой целлюлит.

У Катин булимия и нет ни намека на целлюлит. Так что очевидно, что она говорит не о себе, а обо мне.

* * *

Катин Райнласкз весела, как обезьянка в зоопарке, но, если ты перейдешь ей дорогу, она разорвет тебя в клочья.

Наши отношения, начавшиеся в средней школе, представляли собой перетягивание каната, ожесточенное состязание в том, кто кого переплюнет. Моя первая машина стоила шестьдесят тысяч долларов – а ее восемьдесят. На вечеринку по случаю моего шестнадцатого дня рождения было приглашено триста гостей – а на ее день рождения их явилось четыреста. Зато я переплюнула ее с Калебом.

У Катин было два развода. Первый брак заключен в Лас-Вегасе и продержался примерно двадцать четыре часа, после чего он был аннулирован. Во второй раз она вышла замуж за пятидесятилетнего нефтяного магната, который оказался скрягой.

Она страшно завидует мне из-за Калеба – красивого, богатого, воспитанного, сексуального Калеба. Он мечта любой девушки, но достался мне. Я использую каждую возможность, чтобы выставить напоказ свой главный жизненный триумф, но после этой ужасной истории с Оливией зависть у Катин сменилась самодовольством. Ей даже хватило наглости заявить мне, что она восхищается находчивостью и смелостью Оливии.

Короткими нетвердыми шагами, стараясь не упасть, я дохожу до своей машины и сажусь в нее. Часы на приборной панели показывают шесть часов. Я не в том состоянии, чтобы вести машину, но у меня даже нет мобильного телефона, чтобы попросить кого-то подвезти меня. Да и кому бы я смогла позвонить? Мои подруги так же пьяны, как я сама, а те из них, которых здесь нет, подняли бы брови и начали бы сплетничать, если бы обнаружили меня в таком виде.

Внезапно я вспоминаю об Эстелле.

– Черт. – Я бью кулаком по рулю.

Я должна была забрать ее из сада в пять, а у меня даже нет возможности им позвонить. Завожу машину и начинаю задом выезжать с парковочного места, не посмотрев назад. Звучит клаксон, затем слышится резкий лязг металла. Шатаясь, я выбираюсь из машины и добираюсь до задней части машины. К бамперу моего «Рендж Ровера» прижат старенький «Форд». Это выглядит почти комично. Я подавляю желание рассмеяться, а затем мне приходится подавить желание заплакать, потому что вижу мигающие красно-голубые огни полицейской машины, приближающейся к нам. Водитель «Форда» пожилой мужчина, его жена, сидящая на пассажирском сиденье, держится за шею. Я закатываю глаза и складываю руки на груди, ожидая неизбежных звуков сирены, знаменующих собой приезд «Скорой» и подачу иска о возмещении вреда здоровью.

Я наклоняюсь, чтобы увидеть эту старую каргу.

– Да неужели? – говорю я через окно. – У вас болит шея?

И действительно, вслед за патрульной машиной на парковку заезжает «Скорая». Из нее выскакивают медики и бегут к «Форду». Я не вижу того, что происходит потом, потому что ко мне приближается злобного вида полицейский, и я понимаю, что у меня есть всего несколько секунд, чтобы собраться и постараться выглядеть трезвой.

– Мэм, – говорит он, глядя на меня сквозь темные очки, – вы понимаете, что въехали в них задом, даже не оглянувшись? Я видел все с самого начала.

Да ну? Я удивилась, как он вообще может что-то видеть сквозь эти очки. Темные, как у Блэйда из фильмов про вампиров.

Изображаю невинную улыбку.

– Я знаю. Я была в панике. Мне надо забрать моего ребенка от няни, – лгу я, – и я опаздываю…

Я прикусываю губу, потому что обычно мужчины возбуждаются, когда я делаю это.

С минуту он смотрит на меня, и я молюсь о том, чтобы он не почуял, что от меня пахнет спиртным. Я вижу, как его взгляд скользит по заднему сиденью моей машины, где находится основание, на котором устанавливается автолюлька Эстеллы.

– Предъявите ваши права и регистрацию, – наконец говорит он.

Это стандартная процедура – что ж, пока все идет нормально. Мы занимаемся оформлением ДТП – процессом, который мне слишком хорошо знаком. Я вижу, как старуху грузят в «Скорую», и та уезжает с работающей мигалкой. Ее муж, на удивление, остается на месте, чтобы присмотреть за ходом дела.

– Чертовы симулянты, – чуть слышно шепчу я.

Полицейский улыбается мне едва заметно, но этого достаточно, чтобы я поняла, что он на моей стороне. Я бочком придвигаюсь к нему и спрашиваю, когда я смогу уехать, чтобы забрать свою дочь.

– Мне было так тяжело оставить ее, – говорю я ему. – У меня был деловой ужин. – Он кивает в знак того, что понимает.

– Я выпишу вам протокол – поскольку это произошло по вашей вине, – отвечает он. – После этого вы сможете уехать.

Я вздыхаю с облегчением. Подъезжает эвакуатор и растаскивает машины. Мой «Рендж Ровер» пострадал не сильно, а «Форд» чуть ли не сложился вдвое. Мне сообщают, что страховая компания «Бернхардс» свяжется с моей страховой, и я уверена, что в ближайшие дни они к тому же наймут адвоката.

Я выезжаю, радуясь тому, что моя машина продолжает ездить так же хорошо, как когда я остановилась на парковке перед рестораном. Если не считать вмятины на бампере и нескольких мелких царапин, моя дорогостоящая машина не потерпела ущерба. Как и я сама – что еще лучше. Меня могли арестовать и обвинить в пьяном вождении, но благодаря моему актерскому таланту и очарованному мной полицейскому я уезжаю, легко отделавшись.

Я чувствую себя почти трезвой, когда осторожно подъезжаю к детскому саду. Когда я заезжаю на парковку, то вижу, что она пуста. Я нервно смотрю на часы на приборной панели. Они показывают семь десять. Наверняка кто-то там остался с ней. Скорее всего, они злятся, но думаю, когда я объясню, что забыла дома свой телефон и попала в ДТП, они поймут. Я нажимаю на кнопку звонка на двери и тут замечаю, что внутри совсем темно. Прижав ладони к стеклу, заглядываю внутрь. Там пусто, все закрыто. Меня охватывает паника, такая же, как та, которую я испытала, узнав, что меня могут посадить в тюрьму за мошенничество в области фармацевтики. Такая же, как та паника, которая пронизывала меня, когда я стояла перед судьей, ожидая услышать вердикт «виновна», что будет означать, что меня отправят в тюрьму штата на двадцать лет. Это полностью эгоистическая паника – я ужасно боюсь, что Калеб разведется со мной из-за того, что я потеряла его дочь. Я пробыла матерью меньше двух недель и вот уже потеряла своего ребенка.

Расхаживая взад-вперед по тротуару, я обдумываю варианты своих действий. Я могла бы обратиться в полицию. Что делают с детьми, которых родители не забирают из детских садов? Отправляют их в социальное учреждение? Или владельцы этих заведений отвозят детей к родителям домой. Я пытаюсь вспомнить, как зовут директрису «Солнечной стороны» – вспомнила, ее зовут Дитер. А сообщала ли она мне свою фамилию? Как бы то ни было, мне надо добраться до телефона и притом быстро.

Я несусь домой очертя голову, как герои «Форсажа», и влетаю на подъездную дорогу, ведущую к моему дому. Вбегаю в него, даже не потрудившись закрыть за собой дверь и бегу на кухню к барной стойке, на которой забыла свой телефон. Однако его там нет. У меня начинает кружиться голова. Я была уверена, что оставила его именно здесь. Завтра у меня будет жуткое похмелье. Думай! Я впервые жалею, что у нас нет стационарного телефона.

– Кому в наше время вообще нужен стационарный телефон? – сказала я Калебу сразу после того, как мы избавились от него.

Я поворачиваюсь, чтобы подняться на второй этаж, и от изумления у меня обрывается сердце.

– Ты ищешь вот это?

Калеб стоит, прислонясь к дверному косяку, и смотрит на меня. И держит в руке мой драгоценный айфон. Я вглядываюсь в его лицо. Он выглядит спокойным – значит, не знает, что Эстелла не со мной, – а может, он думает, что она находится с моей матерью.

Я не сообщила ему, что сегодня утром я отвезла свою мать в аэропорт.

– Ты вернулся домой рано, – удивленно замечаю я.

Он не улыбается и не приветствует меня со своей обычной теплотой; вместо этого он пристально смотрит мне в лицо – и протягивает мне телефон. Я делаю к нему несколько осторожных шагов, стараясь ничем не выдать остатков моего опьянения. Калеб умеет видеть меня насквозь. Я встаю на цыпочки, чтобы быстро поцеловать его в щеку прежде, чем взять у него телефон. Если бы только мне удалось выйти из дома, я смогла бы что-нибудь придумать, позвонить кому-нибудь… НАЙТИ РЕБЕНКА!

Я пячусь.

– Ты не ответила на мой звонок – на четырнадцать моих звонков, – небрежно – слишком небрежно – говорит Калеб. Это похоже на затишье перед бурей. На низкий рокочущий рык волка перед тем, как он перегрызет тебе трахею.

 

Я сглатываю. Мое горло полно песка, и я тону… задыхаюсь… обвожу комнату взглядом. Господи – что ему известно? Как мне все исправить?

– По-видимому, ты забыла забрать Эстеллу из детского сада… – Он замолкает. Мое горло сжимает невидимая рука. Рука страха. Я задыхаюсь.

– Калеб… – начинаю я. Он поднимает руку, делая мне знак замолчать, и я замолкаю, потому что не знаю, как тут вообще можно оправдаться.

Я оставила нашу дочь в сомнительном детском саду-яслях, потому что…

Черт.

Я не настолько креативна. Мой разум отсеивает все возможные отговорки.

– Она… она здесь? – шепчу я.

Самое выразительное в Калебе – это его нижняя челюсть. Квадратная, мужественная – и смягчают ее только его чересчур полные губы. Когда эта челюсть довольна тобой, тебя охватывает желание провести по ней пальцами, встать на цыпочки и осыпать поцелуями. Но сейчас она зла на меня.

Его губы побелели от гнева и плотно сжаты. Мне страшно.

Калеб ничего не говорит. Это его боевой прием. Он нагревает комнату своим гневом, а затем ждет, когда из меня с потом выйдет признание. Он никогда, ни одного дня в своей жизни не применял насилия к женщине, но я готова поклясться чем угодно, что эта девчонка могла бы заставить его делать вещи, о которых он никогда прежде даже не помышлял.

Я совершаю ошибку – смотрю в сторону лестницы. Это окончательно выводит его из себя. Он отталкивается от проема и идет ко мне.

– Она в порядке, – цедит он сквозь зубы. – Я вернулся раньше, потому что беспокоился о тебе. Хотя очевидно, не о тебе мне нужно было беспокоиться.

– Это было всего на несколько часов, – торопливо говорю я. – Мне нужно было побыть одной, а моя мать просто взяла и бросила меня…

Несколько мгновений он смотрит на меня, но не потому, что пытается оценить правдивость моих слов. Он спрашивает себя, как он вообще мог жениться на такой, как я. Я вижу полнейшее разочарование, написанное на его лице. Это ранит мою уверенность в своей правоте, за которую я цепляюсь. Чего он вообще ожидал – что я стану хорошей матерью? Что сразу же войду в роль, которой не понимаю?

Я не знаю, что делать. Алкоголь все еще не выветрился из моего мозга, и я могу думать только об одном – о том, что он бросит меня.

– Прости меня, мне очень жаль, – шепчу я, глядя в пол. Изображать раскаяние – это дешевый прием, тем более что я больше жалею о том, что меня поймали, а не то, что я сделала.

– Тебе жаль, что тебя поймали, – отвечает он. Черт, он читает мои мысли!

Да как он смеет думать обо мне самое худшее? Ведь я его жена! К добру или к худу, разве не так? Или, по его мнению, к худу относится только к ситуации, а не к человеку?

– Ты оставила свою новорожденную дочь у совершенно незнакомых людей. Она много часов не ела!

– В сумке с подгузниками было грудное молоко! – говорю я.

– Его не могло хватить на семь часов!

Я хмуро смотрю на плитку пола.

– Я не осознавала, что прошло столько времени, – говорю я, чувствуя, что он загнал меня в угол. Неужели я в самом деле отсутствовала так долго?

Меня охватывает праведное возмущение. Разве моя вина, что я не испытываю родительского блаженства, которое испытывает он? Я открываю рот, чтобы сказать ему это, но он обрывает меня.

– Не надо, Леа. Для этого не может быть оправданий. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы забрал ее и ушел. – Он поворачивается и идет к лестнице.

Мои мысли расплываются, меня захлестывает гнев.

– Она моя!

Он останавливается как вкопанный, услышав мои слова.

Когда он опять поворачивается ко мне, его лицо красное.

– Если ты еще раз выкинешь что-то подобное, то тебе придется кричать это в суде.

Я чувствую, как моя грудь вздымается, когда его угроза обрушивается на меня, словно ледяной ветер. Он говорит серьезно. Калеб еще никогда не разговаривал со мной так холодно, он никогда мне не угрожал. В этом виноват ребенок. Она меняет его, настраивает его против меня. Дойдя до лестницы, он останавливается.

– Я собираюсь нанять няню.

Это именно те слова, которые я хотела услышать, но сейчас, когда он произнес их, у меня нет ощущения победы. Калеб соглашается нанять няню, потому что он больше не доверяет мне – своей жене. Внезапно у меня пропадает желание нанимать няню.

– Нет, – говорю я. – Я могу позаботиться о ней. Мне не нужна помощь.

Он не удостаивает меня вниманием и молча поднимается по лестнице, перешагивая через ступеньки. Я следую за ним, решая, как мне лучше себя вести: просить или быть агрессивной.

– Я допустила всего одну ошибку; впредь это не повторится, – говорю я, выбрав путь просьб. – И ты не можешь решать это в одиночку – ведь она и моя дочь. – На всякий случай также подбавляю толику агрессивности.

Он зашел в нашу спальню и копается в своей прикроватной тумбочке. Достает из нее свою «маленькую черную записную книжку», в которую я часто тайком заглядывала. Я иду за ним в его кабинет, где он отключает от зарядки свой телефон.

– Кому ты звонишь? – спрашиваю я.

Он показывает на дверь, делая мне знак убираться. Но я не ухожу; я обхватываю себя руками, чувствуя, как меня пронизывает тревога.

– Привет, – говорит он в трубку. Его голос звучит приветливо, вкрадчиво. Очевидно, что он в хороших отношениях с человеком, которому звонит. По спине пробегает холодок. Есть только один человек, с которым он разговаривает так мягко. Он смеется чему-то, что сказал этот человек, и откидывается на спинку своего кресла.

О боже… о боже. Мне становится нехорошо.

– Да, – говорит он самым дружелюбным тоном. – Ты можешь это сделать? – Он делает паузу, слушая. – Я готов доверять любому, кого ты пришлешь. Нет, нет, это меня не смущает. Хорошо, значит, завтра? Да, я сообщу тебе адрес. Ах, ты помнишь? – Он криво улыбается. – Тогда и поговорим.

Как только он отключается, я бросаюсь в бой.

– Кто это был? Это была она?

Он перестает рыться в бумагах и недоуменно смотрит на мня.

– Она?

– Ты знаешь, о ком я говорю.

Мы никогда не разговариваем об этом – о ней. На его челюсти ходят желваки. Мне хочется заползти под его письменный стол и спрятать голову между коленями.

ПОЧЕМУ

Я

ЭТО

СКАЗАЛА?

– Нет, – говорит он, снова начав перебирать бумаги. – Это был мой старый друг, у которого в Боке есть агентство, предоставляющее услуги нянь. Завтра человек из этого агентства придет на встречу со мной.

У меня отвисает челюсть. Еще одна тайная часть его жизни, о которой мне ничего не известно. Какого черта? Как он может быть знаком с кем-то, кто владеет агентством по найму нянь?

– Это чушь собачья, – говорю я, топнув ногой. – Ты хотя бы дашь мне встретиться с ней?

Калеб пожимает плечами.

– Возможно, хотя завтра, как я полагаю, у тебя будет похмелье…

Я внутренне сжимаюсь. Он всегда знает. Он все видит. Интересно, что меня выдало: запах перегара или же он каким-то образом увидел мой разбитый бампер и догадался. Мне не хочется его спрашивать. Я быстро и без объяснений выхожу из кабинета и, остановившись, смотрю в другой конец коридора. Я чувствую какой-то укол. Может, мне сходить посмотреть на нее? Сегодня я практически бросила ее. Мне надо хотя бы убедиться, что с ней все в порядке. Я рада, что она еще слишком мала, чтобы осознать, что я сделала. Ведь дети умеют таить обиды.

Бесшумно пройдя по коридору, ногой открываю дверь детской и заглядываю внутрь. Не знаю, почему я чувствую себя такой виноватой, глядя на своего собственного ребенка, но так оно и есть. Затаив дыхание, я подхожу к ее кроватке. Она спит. Калеб искупал и запеленал ее, хотя она сумела высвободить одну ручку и сосет ее. Я ощущаю ее запах – запах лавандового мыла, которое Калеб купил для нее, смешанный с запахом овсянки, свойственный новорожденным. Я касаюсь пальцем ее кулачка, а затем выбегаю из комнаты.

Глава 6

Прошлое

– Зачем ты держишь это у себя? – Я подняла пинту вишневого мороженого «Бен энд Джерри», которая лежала в его морозилке с тех самых пор, как мы познакомились. Открыв крышку, я обнаружила, что половина уже съедена и оно переморожено. – Ты же не любишь вишню. Можно я выброшу его?

Калеб вскочил с дивана, с которого он смотрел телевизор, и выхватил контейнер из моих рук. Я удивленно заморгала. Я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так быстро бегал из-за мороженого.

– Не трогай его, – сказал он.

И, засунув его за пару замороженных говяжьих стейков, закрыл дверцу.

– Какого черта? – удивилась я.

С минуту у него был совершенно растерянный вид, затем он взял меня за руку и отвел к дивану. И начал целовать мою шею, но мои мысли по-прежнему были заняты мороженым.

– Почему мы не съезжаемся и не живем вместе? – небрежно спросила я.

Он перестал меня целовать и уткнулся лицом в изгиб моей шеи.

– Нет, – пробормотал он.

– Нет? Почему? Мы же встречаемся уже девять месяцев. Я нахожусь здесь практически каждую ночь.

Он выпрямился и запустил пальцы в свои волосы, так что они встали торчком.

– Мне казалось, что это у нас несерьезно, разве не так?

У меня округлились глаза.

– Да, так было вначале. Выходит, по-твоему, это несерьезно? Но ведь уже пять месяцев, как ни ты, ни я не встречаемся ни с кем другим.

Это была неправда. Сама я не встречалась ни с кем другим с самого первого дня нашего знакомства. С той встречи на яхте я вообще не смотрела на других парней. Надо признать, что у Калеба было несколько свиданий с другими девушками, но в конечном итоге он всегда возвращался в мою постель. Что я могла сказать? В сексуальном плане я была силой, с которой приходилось считаться. Но, похоже, еще недостаточно мощной.

– Почему это мороженое лежит в твоей морозилке?

– Потому что мороженое надо хранить именно там, – сухо ответил он.

У Калеба возле глаза был шрам. Я попыталась убедить его обратиться по этому поводу к моему пластическому хирургу, но он отказался. Шрамы должны оставаться там, где их поместила судьба, сказал он. Я тогда посмеялась. Это была одна из самых больших нелепиц, которые я когда-либо слышала.

И сейчас, глядя на моего почти бойфренда, я поняла, что была права. Шрамы нужно убирать. И особенно это относится к шрамам, связанным с мороженым. Я подняла руку и провела по его шраму пальцем. Я не знала, откуда у него этот шрам. Я никогда его об этом не спрашивала. Чего еще я нем не знала?

– Это было ее мороженое?

Мы редко говорили о его бывшей, а когда говорили, настроение у него делалось отстраненным и унылым. Обычно я старалась избегать этой темы – не желая показаться ревнивой, но если он не может избавиться от ее мороженого…

– Калеб? – Я оседлала его колени. – Это было ее мороженое?

Он не мог никуда деться и потому посмотрел мне прямо в глаза. Это всегда вызывало у меня нервозность. У Калеба были пронзительные глаза – глаза, которые подмечали все твои грехи.

Он вздохнул.

– Да.

Я немного опешила от того, что он признал это. И неловко заерзала на его коленях, поскольку была не уверена, что мне стоит задавать неизбежный следующий вопрос.

– Понятно, – сказала я, надеясь, что он что-то объяснит. – Мы можем об этом поговорить?

– Тут не о чем говорить, – отрезал он.

Я поняла, что это значит. «Тут не о чем говорить», значит – «я не могу об этом говорить, потому что мне от этого все еще больно». И – «я не хочу об этом говорить, потому что я с этим еще не закончил». Я соскользнула с его колен и села на диван. Мне было не по себе. Я хорошо знаю мужчин, и по опыту мне известно, что ничто не может сравниться с воспоминанием. Для меня нехарактерно не быть этим самым воспоминанием, так что я не знала, как мне действовать в этом случае.

– Разве меня тебе недостаточно? – спросила я.

– Тебя более чем достаточно, – серьезно ответил он. – До твоего появления я был совершенно опустошен.

Если бы я услышала это от какого-то другого мужчины, это бы прозвучало пошло… избито. Мне доводилось встречаться с поэтами и музыкантами, и они все были достаточно красноречивы, чтобы от их речей у меня по коже бегали мурашки, однако никто из них никогда не вызывал у меня таких ощущений. Но, когда это сказал Калеб, мое сердце наполнилось теплом.

– Но я говорил тебе с самого начала, что я не готов. Ты не можешь починить меня, Леа.

Я поняла, что он сейчас сказал, но я ему не поверила. Конечно же, я могла починить его. Он только что сказал мне, что я заполнила пустоту в нем. Но о чем мне совершенно не хотелось думать, так это о том, из-за кого образовалась эта пустота… и какого размера дыру его бывшая проделала в нем.

 

– Я не пытаюсь починить тебя, – сказала я. – Но у меня зарождаются серьезные чувства к тебе, а ты, в сущности, отвергаешь меня ради упаковки вишневого мороженого.

Он рассмеялся и снова посадил меня к себе на колени.

– Я не стану жить в одном доме с женщиной, пока не женюсь на ней.

Я не слышала таких вещей ни от кого с тех самых пор, когда мне было пятнадцать лет и мои родители заставили меня поехать в библейский лагерь.

– Отлично, – ответила я. – А я не стану спать с мужчиной, пока не выйду за него замуж.

Калеб устремил на меня взгляд, говорящий: я могу иметь тебя, когда захочу, ия так смутилась, что не знала, поцеловать мне его или покраснеть. Какие попытки соблазнить его я бы ни предпринимала, он всегда переигрывает меня. Власть, подумала я с ослабевающим интересом, потому что он уже целовал меня. У него есть надо мной власть.

* * *

Мы больше не заговаривали об этом мороженом, хотя, оказываясь поблизости от холодильника, я чувствовала себя падальщицей. Это дурацкое вишневое мороженое стало для меня чем-то вроде части тела. Как будто он хранил в морозилке ее палец, а не чертово мороженое. Я представляла себе, что ноготь этого пальца накрашен черным лаком и что он носится по дому, когда нас тут нет. Он хотел заполучить мое кольцо, я это знала. Бывшие подружки парней умеют сохранять свое влияние на них еще долго после своего ухода.

Поначалу это беспокоило меня, но Калеб так ощутимо присутствовал в наших «несерьезных» отношениях, что я забыла об этом. У меня были и более насущные дела, требующие моего внимания, такие как моя работа в банке, повседневные драмы с участием моих коллег и мой предстоящий отпуск, который я собиралась провести с Калебом в Колорадо, катаясь на горных лыжах. Все это требовало моего внимания, и я была более чем готова выслушивать всех и делиться своим мнением и умением хорошо проводить время. Прошло еще три месяца, на протяжении которых мы не говорили об этом пальце. Мы разговаривали о нас – о том, чего мы хотим, куда хотим отправиться, какими хотим быть. Когда он заговорил о том, чтобы завести детей, я, вместо того чтобы выбежать из комнаты, выпрямилась и слушала с легкой улыбкой на лице.

Мы катались на лыжах три дня, когда Калебу позвонил его сосед по комнате общежития в университете и сказал, что его жена рожает. Закончив разговор, он посмотрел на меня.

– Если мы поедем сейчас, то сможем прибыть туда к завтрашнему утру.

– Ты с ума сошел? Ведь мы можем пробыть в этом домике еще два дня!

– Я должен стать крестным отцом этого ребенка. Я хочу увидеть его.

– Да, ты крестный отец – но не отец. Этот ребенок никуда не денется и через два дня.

Больше он об этом не заговаривал, но я видела, что он разочарован. Когда мы наконец приехали в больницу, он улыбался до ушей и успел накупить кучу дурацких подарков.

Он держал этого чертова ребенка тридцать минут прежде, чем ему пришлось отдать его матери, чтобы она смогла его покормить. Когда он попытался передать его мне, я сделала вид, будто у меня простуда.

– Я бы с удовольствием, – сказала я, – но мне не стоит этого делать.

Правда же состояла в том, что младенцы вызывали у меня нервозность. Люди вечно совали их тебе, пытаясь заставить тебя подержать их и посюсюкать. А мне не хотелось держать чужое отродье. Почем знать, что из него вырастет? Может быть, серийный убийца и насильник.

Калеб помешался на этом ребенке. Он ворковал и сюсюкал, пока я не начала представлять себе маленьких рыжеволосых Калебов, бегающих по дому. Потом я, отмотав назад, представила себе нашу идеальную свадьбу, а затем, отмотав назад еще больше, вообразила романтическое предложение, которое он сделает мне на пляже. Я планировала нашу жизнь, а в морозилке все еще лежал этот чертов палец. Если бы я только смогла увидеть ее, то, возможно, бы поняла.

Ждать мне пришлось недолго.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru