Татьяна Алексеевна Коршунова
Екатерина Чубарова

Полная версия

Глава III

Прощёное воскресенье в 1812 году выпало на третье марта. С началом Великого поста балы в Петербурге прекратились. По вечерам в окнах на Английской набережной перестали мелькать при свете люстр силуэты гостей. Сезон столичных развлечений заснул до весны.

В понедельник после обеда Екатерина застала Нину одну в гостиной на гобеленовом диване.

– Катрин, иди сюда, ma chère! Выпьем с тобою чаю!

Домоседство не воспрещало княгине блистать вкусом: белое платье, бронзовый орнамент на подоле и коротких рукавах, золотые серьги с лунным камнем, причёска «à la Жозефина».

На время поста кофейные столики и стулья в гостиной Ланевских составлялись вдоль стен под зеркалами и колоннами. Клавикорды закрывались. Исчезали нотные журналы.

В углу на персидском ковре ютился чайный столик. Его окружали модные кресла-корытца с подлокотниками, изогнутыми лебединой шеей.

Вошёл лакей с подносом, в кюлотах¹¹ и белых чулках. Расставил перед дамами чашечки на блюдцах, сахарницу, чайник, вазочки с постным печеньем и вишнёвым вареньем – без косточек, как любила княгиня. Разлил китайский чай, поклонился – и неслышно затворил за собою двери.

Античные сюжеты украшали фарфоровый сервиз.

– А что Вера? Она ещё в Петербурге? – поинтересовалась княгиня.

– Увы, Нинетт, ей так и не довелось поговорить с Александром, – Екатерина опустила глаза на вьющийся из чашечки горячий пар. – Я пыталась помочь им встретиться. Боюсь, теперь Александр возненавидит меня.

– Боишься, что он посчитает тебя навязчивой?

– Полагаю, он уже меня таковой считает.

Нина подержалась за блюдце… Оставила на столике.

– Катрин, я знаю Александра со слов моего мужа. Одно я могу утверждать: это человек чести. Не стану ручаться за его нрав в семейном кругу, но в обществе он безупречен.

– Ты говоришь о том, что… что mon amour pour lui ne me compromette pas¹²?

– Oui, Catherine. Il fera tout pour protéger votre réputation¹³. И всё же, есть в нём что-то, что меня порой пугает…

– Его жестокость и бесчувственность к тем, кто его любит. Но Александр рождён быть отважным воином, а эти качества помогли бы ему дослужиться до генерала!

– Супружество не поле брани. Жизнь с таким мужем, боюсь, не составила бы счастье ни одной женщине.

– Ты права, Нинетт. Но любящая женщина должна уметь прощать…

Голос лакея в дверях заставил вздрогнуть:

– Ваше сиятельство, к вам герцог ди Кастеланьоло.

– Проси.

В гостиную вошёл высокий красавец в тёмно-коричневом двубортном фраке со стоячим воротником. Его полудлинные чёрные волосы, зачёсанные со лба и висков, открывали тонкие бакенбарды-favoris.

– Приятно снова видеть вас в нашем доме, герцог! – княгиня Нина улыбнулась и встала навстречу. – Вы становитесь у нас частым гостем, что меня весьма радует!

Он прикоснулся губами к её руке.

– Где ваш супруг?

– Пётр Васильевич отлучился по делам службы.

– Жаль. Я надеялся увидеть князя.

– Прошу вас, герцог, составьте нам компанию.

Княгиня приказала лакею подать чай и подвела иностранного гостя к диванному уголку.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вас представить моей подруге Екатерине Ивановне Чубаровой – дочери отставного ротмистра гвардии, участника русско-шведской войны.

Екатерина встала. Он поклонился:

– Вы носите имя русской императрицы.

– Увы, – она сделала книксен.

«Только я – Катя! Одна!» – заявила она, пяти лет от роду, когда к Александре Павловне пришли крестьяне просить разрешения окрестить младенца Катериной. С тех пор ни одной Катьки в деревне не рождалось – дабы не гневить барышню.

Герцог сел в кресло-корытце: руки положил на лебединые шеи из карельской берёзы, чуть запрокинул голову. Подбородок и носок чёрного начищенного сапога направил на угловую колонну – ни на одну из дам. Правую руку его декорировал золотой перстень с тёмно-бурым драгоценным камнем.

– Вообрази, Катрин! Уже год, как сеньор Раффаеле в Петербурге, а нам до сих пор не довелось познакомиться, – Нина наливала ему чай. – Быть может, вы, сеньор Раффаеле, расскажете нам какой-нибудь неаполитанский анекдот?

– Извольте. В Неаполе жил известный человек – принц Сансеверо. Дон Раймондо ди Сангро, великий изобретатель. Он поднимал животных и растения из пепла, создавал разноцветные фейерверки с песней птиц и даже свет, который не гаснет. Никто не знал его тайны. Однажды, когда моему отцу было семь лет, Неаполь увидел чудо. Карета выехала в море. Лошади скакали по волнам. Оказалось, что ди Сангро сделал их из пробки, а колёса двигались по волнам благодаря клинкам.

Княгиня улыбнулась:

– Этого учёного почитали за чернокнижника?

– Верно! – герцог всплеснул руками и погладил локотник её кресла. – Папа объявил его трактаты еретическими. Но дон Раймондо оставался предан всегда своему королю.

– А вы служили при дворе?

– Мой отец и моя мать служили при дворе.

Екатерина вслушивалась в его носовое «йа» и необычно мягкое «жь». И молчала, молчала… Она никогда не имела дел с титулованными иностранцами. Фразы не подбирались. На вопросы вежливости ради – не находилось слов.

Облик герцога не имел изъянов. Ровный цвет кожи топлёного молока на щеках перетекал в обожжённые сливки и собирался в мягкую тень под высокими скулами. А глаза – чёрные, со скрытыми зрачками, до внешних уголков густо подведённые ресницами, составляли идеальные пропорции с классическими линиями бровей, каких нарочно не нарисовать. Голос – приглушённый тенор. Поющий последний слог. Речь – как стая журавлей: взлетает фраза – и смотреть больше никуда нельзя. Тон выше – тон ниже, и, замолкнув, остаётся звенеть в ушах, как в хрустале.

– Если наш король вернётся в Неаполь, я докажу ему свою верность. Это моя надежда.

Он произносил «ежьли» и «надьежьда».

– Как вы находите Россию? – княгиня со светской лёгкостью меняла темы.

– Россия любит принимать гостей. Русские щедры. Но мы имели трудность… привыкать к холодной погоде и к русской пище. В ваших кушаньях много лука, и солят у вас не мясо, а огурцы и грибы.

– Неужели ничто вас приятно не удивило?

– Образованность русских женщин! В Сан-Пьетробурге я посетил дом неаполитанского посла. Его жена – русская княжна, знает по-неаполитански и разбирается в искусстве живописи. Русские дамы говорят на иностранных языках, знают историю моего королевства и других стран. В Европе редкая женщина может похвалиться знанием вашей истории и русского языка.

От герцога исходила сила достоинства: как нимб святости – но не святость. И титулованность, и красота лишь дополняли её, однако порождало эту ауру нечто иное. Откуда она бралась, Екатерина постичь не могла, но эта сила вводила в оцепенение. Серебряная ложечка с вишнёвым вареньем дрогнула в её руке – и ягода упала на белую атласную туфлю.

– Каковы последние вести из Европы? – продолжал герцог беседу.

– Пока что в Петербург доходят слухи о договоре Франции с Пруссией, – княгиня Нина протянула руку за колокольчиком. Вызвала лакея. – Наполеон заручился поддержкой прусской армии в наступлении на Россию. Паисий, почисти туфлю госпоже Чубаровой. Говорят, войны не избежать.

Щёки Екатерины уподобились вишнёвому сиропу: герцог смотрел на её худую щиколотку! А лакей с невозмутимым видом ползал на коленях – оттирал салфеткой следы пятна.

Князь Пётр Васильевич воротился домой. Уже смеркалось. Для герцога приготовили любимый русский десерт: чернослив с грецкими орехами, – и остатки сметаны уже успели растаять на блюдце.

– Я рад вас дождаться, князь! – он поднялся навстречу.

Княгиня Нина подошла к мужу и приняла его двухуголку. Она всегда забирала у князя шляпу сама – с любовью и преданностью послушной жены. Пётр Васильевич наклонился к её руке – отблагодарить поцелуем.

– Надеюсь, вы ещё не уходите, герцог? У меня есть хорошее вино.

– Я не отказался бы, князь. Но я долгое время в вашем доме, и я утомил княгиню…

– Нисколько, сеньор Раффаеле! – Нина улыбалась ему.

– Вы очаровали мою жену!

– Благодарю вас за любезный приём, – герцог похлопал князя по плечу и подошёл к ручке княгини Нины, озолоченной кольцами и браслетами. – Вы дважды принимали меня. Настал мой черёд пригласить вас. Мы ждём вас завтра к обеду. Буду рад познакомить вас с моими друзьями.

Екатерина так и стояла в чайном углу возле своего кресла-корытца. Плутала потупленными глазами по лабиринту греческого меандра на ковре.

– Могу ли я надеяться увидеть вас в моём доме с князем и княгиней?

У неё дрогнули ресницы. Это к ней обращался герцог!

– Если мне позволят родители, – она сделала быстрый книксен, чтобы удержать равновесие.

С Ниной – да не позволят?.. В гости. К герцогу. «Ту-тух! Ту-тух!» – сердце отдавалось в ушах, как чужое.

– Маленькая ножка есть признак подлинного благородства, – заметил герцог тихим голосом. И улыбнулся. – Дочь моих друзей будет рада познакомиться с вами.

Маленькая ножка – вишнёвое варенье! У Екатерины зажгло в висках.

Князь Пётр Васильевич ушёл проводить гостя до кареты. Нина взяла её за руку, заглянула в глаза:

– Ну, что, ma chère, хорош герцог?

– Кто он? Я не могла отделаться от чувства, будто передо мною сам Император.

– А я заметила, что ты сама не своя!

– Должно быть, он посчитал меня глупой.

– Полно! Молчание не признак глупости, а достоинство благородной девицы.

– Где вы с Петром Васильевичем познакомились с ним?

– На Масленичных гуляньях. И поверь мне, Катрин, о знакомстве с герцогом я вспоминаю с бóльшим стыдом, нежели ты о вишнёвом варенье! – княгиня Нина засмеялась, приобняла подругу и потрепала её вирджиниевый¹⁴ рукав.

***

Карета с гербом Ланевских подкатила к серому каменному дому на Мильонной, замшелому от петербургской влаги, с плоской аркой над входной дверью и длинным рядом узких окон.

Вышла темноволосая горничная. Провела князя, княгиню и Екатерину в прихожую с фисташковыми стенами и белыми колоннами, приняла одежды и шляпы. Куцая тесьма с узлом выбивалась у неё из-за корсажа – на ней висел деревянный православный крестик.

– Пожалуйте за мной. Сеньоры ждут вас.

«Сеньоры» – как складно говорила. А ведь русская!

Арка с барочными барельефами отделяла прихожую от лестницы. В верхнем вестибюле с лепными фризами и колоннами встречал герцог ди Кастеланьоло. За ним шла улыбчивая женщина и протягивала руки к незнакомым гостям. Чёрная коса лежала короной на её голове на античный лад.

– Commàre, это мои русские друзья, – сказал ей герцог. – Князь Пьетр Ланьевский. Княгиня Нина Ланьевская. Сеньорина Каттерина Чубарова.

Женщина обнялась с Ниной и Екатериной. Зелёная шаль соскользнула с её плеча.

– Bòna jurnàta!¹⁵ Я Сибилла, крёстная mammá Раффаеле! – представилась она ласковым голосом, словно обращалась к маленьким детям. От внешних уголков её больших серо-зелёных глаз ласточкиным хвостиком расходились две морщинки.

В дверях показались два похожих лица: постарше и помоложе.

– Маркиз Патрицио Сан-Чезаре – мой крёстный отец, – представил герцог сеньора в тёмно-синем фраке с белоснежным жабо. Его каштановые с сединой волосы завивались на висках и крепились сзади чёрной лентой.

Отец Джулиано – так вот что означало «брат от духовного родства»!

Приземистый старичок явился из соседней комнаты в военном двубортном кафтане цвета морской волны с золочёными пуговицами, в синих кюлотах и белых чулках, по старой моде Неаполитанского королевства. Раскланялся.

– Дон Сильвано Порчинари – отставной вице-адмирал славного неаполитанского флота! – герцогу пришлось чуть присесть, чтобы обнять его за плечо.

Ниже ростом и на два десятка лет старше жены, дон Сильвано так и лучился добродушием. Супруга же его оказалась полной противоположностью Сибилле: волевой взгляд тёмных глаз, мягкие, тускловатые от седины светлые кудри в высокой причёске à la Plotina, худые руки с длинными пальцами. Она носила нежное имя – Эмилиана.

Последней к гостям выбежала девушка в белом батистовом платье с высокой талией и подхватила вице-адмирала под руку. Тяжёлые локоны цвета тёмного золота тянули греческий узел на её затылке книзу. Это она танцевала сальтареллу на Дворцовой площади с молодым маркизом Сан-Чезаре – Ланевские узнали её по волосам.

– Это непоседливое чудо – наша дочь Биатриче! – сказал вице-адмирал.

– Вы прекрасно говорите по-русски, – заметила княгиня Нина.

– Мы изучили русский язык, чтобы не говорить по-французски в России, – ответил старший маркиз Сан-Чезаре.

Дочка внешне походила на отца: светлые глаза, пухлые розовые губы, дружелюбная улыбка и живость движений. От матери она позаимствовала волосы, прямые медно-коричневые брови и римский нос с горбинкой – по-женски небольшой, что придавало её лицу очарование.

– Просим вас в гостиную, скоро подадут обед! – Сибилла указала рукой на главные двери напротив лестницы, взяла мужа под локоть и пошла впереди.

Биатриче отделилась от родителей, поравнялась с Ланевскими.

– Прошу вас, не говорите донне Эмилиане, что мы виделись, – шепнула она. – Мой отец заболел. Mammá хотела, чтобы я сидела с ним. Но patemo отпустил меня на carnelevare¹⁶.

В чисто убранной гостиной стоял длинный стол с угощениями. Мебель из карельской берёзы с желтовато-кремовой обивкой вносила домашнее тепло и уют в холодно-голубые стены. Под циферблатом напольных часов качался маятник.

Раффаеле возглавлял стол. Справа и слева от него усадили князя Петра Васильевича и княгиню Нину. Строгому порядку никто не следовал: семья вице-адмирала занимала места ближе к герцогу, чем его титулованные крёстные родители.

– Мы не знали, что у вас такая большая семья, сеньор Раффаеле, – отметила Нина.

– Да! Теперь, в России, мои друзья – это моя семья!

– Вы угостите нас блюдами неаполитанской кухни? – поинтересовался князь.

– У нас русские повара. Они не смыслят в неаполитанской кухне, – Эмилиана указала на свой гладкий лоб, наискосок укрытый густым локоном. – Наши слуги остались в Неаполе.

Екатерине, дворянке седьмого класса, предназначалось место между Биатриче и Джулиано – напротив Сибиллы. Биатриче заглядывала ей в лицо с любопытством искреннего ребёнка. В её серо-голубых глазах, светлых и блестящих, как в прозрачной воде, чернели камешки зрачков.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Восемнадцать, – ответила Екатерина.

– Мне девятнадцать. Мы можем быть подругами. Я умею говорить быстро по-русски, но знаю мало русских слов. Не обижайся, если я скажу неправильно.

Биатриче говорила приятным голосом с низкими нотками, русские слова у неё выходили с мягким «л», «жьлов» вместо «слов», и она путала «р» и «д».

На другом конце стола герцог ди Кастеланьоло беседовал с князем и княгиней.

– Что ты думаешь о Раффаеле? – спросила Биатриче.

– Должно быть, сеньор Раффаеле очень знатного роду.

– Знатного-знатного, – подтвердила она. – Ты связана родством с князем и княгиней?

– Нет… Мы с княгиней Ниной подруги.

– Наверное, твой отец имеет высокий титул, если Раффаеле пригласил тебя к нам. Раффаеле строг и капризен в выборе друзей. Он не станет окружать себя людьми с манерами… ndescretezza. Я не знаю, как перевести это на russo.

– Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность, – подсказал Джулиано.

Биатриче положила руку на лоб.

– Как много трудных слов… Раффаеле презирает эти черты характера, – она постучала по горлу ребром ладони. – Он не подпустит к себе близко такого человека.

Нахальность, неделикатность, неуважительность, нескромность… Екатерина примерила каждое слово к себе – нет ли в ней презренных пороков.

– Биатриче, ты запугала нашу гостью! – воскликнула Сибилла. – Вам не нужно бояться Раффаеле, моя милая, о вас он говорит только хорошее!

Она улыбнулась и заглянула Екатерине в лицо весёлыми молодыми глазами.

– Сеньор Раффаеле говорил вам – обо мне?

Он впустил её в свою память? Её образ запомнили глаза – самого герцога ди Кастеланьоло?.. А ведь она всего лишь дочка отставного гвардейского ротмистра! Выросла в провинции… Другое дело – Нина. Умна, благородна, образование и воспитание – comme il faut.

– А кто родители сеньора Раффаеле? – Екатерина решилась на смелый вопрос. – Они не приехали с вами в Россию?

Ответила Биатриче:

– Родители Раффаеле погибли. Его mammà была королевской крови. Её казнили. Мы уехали из Неаполя из-за неё, чтобы Бонапарте не преследовал Раффаеле.

– Королевской… крови! – Екатерина едва не поперхнулась куском хлеба. Что она делала в этом обществе, с деревенским домашним воспитанием?

– Разве Раффаеле не рассказывал вам? – спросила Сибилла.

– Сплетничаете, маркиза! – дон Патрицио Сан-Чезаре изобразил рукой клацающий рот.

В присутствии русских гостей они старались говорить друг с другом по-русски.

– О чём вы рассказываете, commàre¹⁷? – спросил Раффаеле.

– Твои гости не знали, что ты из рода Борбоне.

Вилка княгини Нины замерла зубцами в котлете.

– Вы бежали в Россию от Наполеона и потому скрываете королевское происхождение, сеньор Раффаеле?

– Это не совсем так, – он мягко отстранил ладонями белую скатерть. – Моё отношение к королевскому роду – не более чем семейное предание.

– Это предание погубило мать Раффаеле, – Эмилиана провела по горлу длинными пальцами. – Оно могло и Раффаеле погубить, но мы успели уехать. Герцогиню Пачифику ди Кастеланьоло расстреляли за роялистский заговор.

– Боже мой! – ахнула Нина.

– Я с детства знала Пачифику, – Сибилла вздохнула, подняла на потолок глаза. – Она была меня старше. Я хорошо помнила её отца. Говорили, что он был незаконным сыном короля Карло или его дальнего родственника из рода Борбоне. Я не знаю, что породило эти подозрения. Он носил фамилию графа Сан-Ренато, своего отца. Он умер, когда меня отдали на воспитание в монастырь маленькой девочкой. Пачифика была редкая красавица. Моя mammà любила говорить мне: «Будь как Пачифика», «Твои манеры должны быть как у Пачифики». А как она танцевала фанданго!.. Я любила её, как сестру. А она называла меня «rigginema»¹⁸. Когда меня забрали из монастыря, Пачифика собиралась замуж. Она попросила за меня перед королевой, и меня приняли чтицей. Первый год при дворе я служила под покровительством Эмилианы. Они были подругами. Королева Мария Каролина благоволила Пачифике. Король Фердинандо имел фавориток, но Пачифику ни разу не склонил к любовной связи. При дворе ходили слухи о её близком родстве с королём. Его величество мог их слышать. Королева помогла Пачифике найти хорошего мужа. Герцог ди Кастеланьоло, отец Раффаеле… Отважный офицер!..

– Мой самый дорогой друг, – произнёс дон Патрицио. – Мы росли вместе. Вместе бегали по морскому берегу, ловили анчоусов, собирали цветные камни и лазали за красными апельсинами. Фабио избрал военное поприще, а я канцелярию. Поход за освобождение Рима от французов стал для него последним.

– Нет – он благополучно вернулся оттуда, – Сибилла покачала указательным пальцем. – Смерть нашла его в родном Неаполе, когда за нашей армией из Рима пришли якобинцы. Общество Неаполя разделилось.

– На верных королю и предателей-франкмасонов, – Эмилиана передёрнула плечами. – Наши бывшие друзья стали проповедовать liberté, égalité, fraternité¹⁹.

– Мне было шесть лет. Я помню, как мимо нашего дома шли с флагами, – сказала Биатриче. – Мне не разрешали подходить к окну, и я подглядывала украдкой. Они были похожи на бандитов: грязные, в красных колпаках; дамы – со стрижеными волосами!

– Они и вели себя, как бандиты, – добавил Джулиано. – Мне пяти лет не исполнилось, а я запомнил, как испугался, когда они разбили наше окно камнем. Они пели: «Ah! ça ira, ça ira…»

– Джулиано, замолчи! – Биатриче схватилась за щёки. – Я боюсь этой песни!

– Бедный мой мальчик! – Сибилла протянула к сыну руки через стол. – В эти страшные дни мы остались одни в Неаполе с нашими маленькими детьми. Король Фердинандо укрылся на Сицилии. В порту сожгли все корабли.

– За что убили вашего отца, сеньор Раффаеле? – спросила княгиня Нина.

– Мой отец вышел на площадь, хотел призвать предателей встать на защиту короля. Он увидел в толпе знакомые лица офицеров своего полка. Один из них заколол его.

– Несчастная Пачифика осталась с Раффаеле одна, – Сибилла покрутила сщипнутыми пальцами. – Мы пережили пять страшных месяцев Партенопейской республики. Так якобинцы стали называть наше королевство.

– Нас, роялистов, они называли разбойниками, – дон Патрицио покачал ладонью перед виском.

– Пусть так, – сказала маркиза. – Мы знаем, что многие нас судили за преданность королю и королеве, когда предателей беспощадно казнили. Но в нас осталось сильно убеждение, что в сердце монархиста не должно быть места осуждению.

– Я не судила бы вас! – высказалась Екатерина. – Власть короля дана от Бога! Никто не вправе осуждать, хорош король или плох, достоин он почтения или нет!

Какие честные и строгие глаза! Раффаеле улыбнулся: интуиция подсказала ему ещё вчера, что эта девушка не могла думать иначе.

– Если бы Фабио остался жив, он не пережил бы позора неаполитанской армии, когда французы пришли второй раз, – рассуждал дон Патрицио. – Это случилось после сражения в Аустерлиц. Вы воевали там, князь?

– Да, верно, мне пришлось в том сражении участвовать…

– Поражение России и Австрии означало наше поражение. Бонапарте издал приказ уничтожить династию Борбоне.

– Король и королева не ждали, когда Бонапарте отправит их на гильотину, как французскую королевскую семью, и уплыли в Сицилию, – добавила Эмилиана.

– Но почему вы говорите «позор неаполитанской армии»? – обратился князь Пётр Васильевич к маркизу. – Вы же не отдали Неаполь французам без боя. Насколько мне известно, генерал Массена встретил довольно сильное сопротивление.

– Наши воины приняли французов достойно, – железным тоном произнесла Эмилиана и сжала тонкие багровые губы. Лицо её сохраняло спокойствие и любезность, а дрожащая рука до изнеможения комкала салфетку.

– Наш старший сын Ладзаро погиб. Наш мальчик, – проговорил поникшим голосом вице-адмирал. – Он оборонял крепость Гаэта…

– Неаполитанская армия не смогла защитить корону Борбоне, – сказал дон Патрицио. – Наши крепости сдавались, солдаты бежали. Восстания продолжались, но французы не щадили людей. Грабили, убивали.

– Они истребляли всех, кто мог хранить в себе память о преданности королю Фердинандо, – добавила Сибилла. – Мы не знаем, кто донёс ставленникам Бонапарте, что Пачифика и Раффаеле из рода Борбоне.

– За Пачификой приехали вооружённые кавалеристы, – продолжала Эмилиана. – Я была с нею. В её доме. Она успела попросить меня спрятать Раффаеле. Раффаеле не знал о чём-либо, я тайно перевела его в наш дом. Пачифику спросили: «Вы не признаете короля Джузеппе Бонапарте и желаете восстановления династии Борбоне?» Она ответила: «Я не признавала и не признаю на троне Неаполя никого кроме настоящего короля из династии Борбоне». Должно быть, она сказала так на суде – это погубило её. Пачифика презирала ложь и притворство.

– Но вы сказали, что герцогиню обвиняли в роялистском заговоре. Какие нашлись тому доказательства? – пытливые глаза княгини Нины смотрели на вице-адмиральшу.

– Пачифика не была в заговоре. Какие нашли доказательства? У нас нет ответа. В тюрьме неаполитанские солдаты относились к ней с почтением. Это злило французских офицеров. Я приходила просить свидания с нею. Они требовали меня выдать им сына Пачифики. Говорили, это для допроса. Мне угрожали. Обещали повесить с мужем и дочерью на реях его собственного корабля.

– В порту Неаполя патрулировали солдаты, – продолжала Сибилла. – Они ждали, что Раффаеле побежит на Сицилию просить защиты короля. Я и маркиз с детьми отправились в Абруццо – без слуг, переодетые бедняками. Мы сказали Раффаеле, что ему нужно скрыться для облегчения участи матери. Раффаеле исполнилось девятнадцать лет. В тот год он закончил университет и готовился поступить на службу к королю, но не успел. Эмилиана и дон Сильвано остались в Неаполе. Они пытались помочь Пачифике и собирали наше имущество. Через пять дней мы добрались до моря Adriateco. Путь был трудным и долгим: через горы, деревни. Абруццо оккупировали французы. Но там нас не ждали и не узнавали. Через семь дней мы встретились с друзьями в порту Пескара. Они приплыли из Неаполя с вестью о казни Пачифики. Мы взошли на корабль и уплыли в Австрийскую Империю.

– Но Австрия заключила мир с Францией, – добавил дон Патрицио. – Мы поспешили к границе с Россией. Мы знали, что только русские не выдадут Раффаеле Бонапарте.

– Мы остановились в Вильно на четыре года, – продолжала маркиза. – Там был ближайший университет. Мы обратились к князю Адаму Чарторыйскому с просьбой принять туда нашего сына. Когда Джулиано закончил университет, мы приехали в Пьетро-бург. Здесь, в русской столице, мы могли надёжнее спрятаться.

– Одна надежда даёт нам силы жить, – вице-адмирал Порчинари потряс скрещенными пальцами. – Увижу ли я, больной старик, наш Неаполь? Успею ли узнать, что не напрасно мы потеряли нашего Ладзаретто?

Он достал из кармана хлопчатый платок и заплакал в него, уронив седую голову.

– Pate! – воскликнула Биатриче. – Pate! Вы не можете так думать! У вас опять случится удар!

Она выпорхнула из-за стола, обежала гостей и обняла вице-адмирала.

– Простите, – произнесла Эмилиана. – Мы знаем, у русских не принято выказывать чувства.

– Вам не в чем извиняться, сеньора, – ответил князь Пётр Васильевич. – Мы понимаем ваши настроения.

Она встала из-за стола. Гордым твёрдым шагом, как ходят придворные дамы, направилась к белым дверям в соседнюю комнату и распахнула их:

– Прошу вас!

Все прошли в диванную. За столом продолжал сидеть один вице-адмирал. Он не двигался и не отнимал от глаз платка. Биатриче осталась с ним, облепив его плечи обеими руками.

В диванной напротив окон, закрытых белыми шторами с бахромчатыми ламбрекенами, гудел горячий камин. В простенке стоял один канделябр с зажжёнными свечами.

Эмилиана приказала принести два стула и две мандолины.

– Я сыграю для вас. Raffajele, ajutame, sunarriamo a dduje!²⁰

Они исполнили на двух мандолинах Сицилийскую сонату Доменико Скарлатти. Екатерина наблюдала за сосредоточенным лицом Раффаеле, за его рукой, задевающей струны птичьим пером. Музыка отзывалась в стенах серебряными звуками и уносила в мир позднего барокко, окружённых пальмами дворцов и неспешных прогулок по белым дорожкам королевского парка.

Тихонько отворилась дверь – вошла Биатриче. Вице-адмирал пробрался за нею к дальнему дивану у стены.

Эмилиана покачивала головой в такт. В уголках её губ мелькала улыбка, когда она встречалась глазами с Раффаеле, – будто взгляд помогал держать созвучие.

– Эту музыку мы исполняли для королевы с матерью Раффаеле, – мандолина опустилась к ней на колени.

– Великолепная музыка! – похвалил князь Пётр Васильевич. – А сколько в ней души! Верно, Нина?

Екатерина встрепенулась: кто-то взял её за руку.

– Я хочу показать тебе дом, – Биатриче смотрела на неё светящимся взглядом.

Что скажет Нина?..

Княгиня кивнула. И девицы вышли в другие двери – во внутренние покои.

Дочка вице-адмирала была одного роста с Екатериной, но крепче сложена. Белая ткань платья обрисовывала её стройные сильные бедра. Рядом с нею Екатерина казалась тонкой, как берёзовая веточка.

Они прошли анфиладу комнат и оказались в прохладной зале с портретами на белых стенах и нерастопленным камином. Между портретами висели шпаги, сабли, ножи, пистолеты старых и современных образцов.

– Я никогда не видела столько оружия, – сказала Екатерина. – Чья это коллекция?

– Моего отца, – ответил вошедший Раффаеле. – С этой шпагой он не расставался.

Он взял со стены шпагу с позолоченным эфесом в чёрном чехле и поднёс ей. На клинке мерцали чернёные буквы: «Viva Ferdinando IV».

– Раффаеле! Покажем, что мы умеем? – воскликнула Биатриче. Когда она улыбалась, верхняя губа её делалась припухшей, словно ужаленная пчелой.

Он вернул шпагу отца на стену и снял две другие – с короткими клинками. Скинул на пол фрак и остался в чёрном жилете и белой батистовой рубашке.

Они подняли шпаги перед собою. Раффаеле шагнул на Биатриче. Она сделала грациозный выпад в белом платье – и направила клинок ему в грудь. Екатерина ахнула – отступила к двери.

Клинки замелькали у неё в глазах, свища, как плети. Биатриче крутила шпагой над головой, держа её обеими руками, и, разворачиваясь с нею, как в танце, от локтя выдвигала клинок вперёд. Шпага проскальзывала под мышкой у Раффаеле – и он уклонялся, отбиваясь из-за спины; Екатерина вздрагивала. Они обманывали друг друга: рисовали клинками круги и арабские восьмёрки перед глазами, перебрасывали вращающиеся шпаги из руки в руку. Биатриче закрывалась обеими руками, обнимая грудь, – и клинок выскакивал, как жало, то из-под её локтя, то из-за бедра, то от плеча.

На секунду они отошли друг от друга. Биатриче просвечивала грудь Раффаеле взглядом из-под прямых бровей, выставив шпагу и ногу в белой туфельке. Он смахнул со лба чёрную прядь. Посмеиваясь с высоты своего роста. Она перевела дух – и вернулась к атаке. Металлический лязг оглушил Екатерину.

– Раффаеле учит меня фехтованию, – высказала Биатриче на выдохе.

Визг скользящих друг о друга лезвий отозвался эхом в потолке залы.

– Мы готовимся сражаться за короля, – добавила она, мельком взглянув на Екатерину.

– Вы не боитесь пораниться?

– Мы рискуем, – ответил Раффаеле. – Зато наши приёмы гарантируют безусловную победу. Неаполитанское фехтование превосходит другие школы. Мой отец владел им в совершенстве. Но мы с Биатриче изучаем также движения французской школы, чтобы знать возможные промахи в технике противника.

Он изменил стойку: выпрямился, выставил колено – и направил шпагу на Биатриче от плеча. Она отбила двумя ровными ударами, согнув и разогнув руку.

– А давно ли вы занимаетесь?

– С первого дня в России! Биатриче – способная ученица. За год мы изучаем десять приёмов…

Ученица подвела клинок под его правое запястье – и шпага вылетела на паркет. Шатающаяся гарда зазвенела, как бубенцы тамбурина.

Из смежной комнаты послышались шаги, бронзовая ручка повернулась.

«Chiassu!»²¹

И оба, как фокусники, оказались с пустыми руками.

– Это я, не бойтесь, – улыбнулся Джулиано и закрыл за собою дверь.

– Mammá не позволяет мне, – шепнула Биатриче Екатерине.

– Ты умеешь драться только со шпагой, Биатриче?

– С саблей могу. И с кинжалом. У меня сильные руки. Потрогай, Катари́!

Девичья рука под батистовым рукавом-фонариком, нежная и изящная с виду, оказалась мускулистой.

– Ударь меня, Биатриче, – предложил Раффаеле.

– Нет! – она перечеркнула пальцем воздух.

– Тогда меня! – Джулиано сунул локоть ей под бок. – Покажи свою силу!

Она рассмеялась и толкнула его в плечо. Екатерина улыбнулась: «кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном»²².

– Сеньорина Каттерина! Должно быть, вам интереснее картины, нежели оружие, – Джулиано указал рукой на стену. – Извольте рассмотреть нашу галерею. Вы стоите под портретом короля Фердинандо Де Борбоне.