Татьяна Алюшина
Жизнь на общем языке
– Я вижу в этом несколько позитивных моментов, – поделилась своими размышлениями бабушка. – Ты из-за своей занятости, а я в силу возраста уже не можем вести хозяйство на желательном и должном уровне, и помощь нам не помешает. Во-вторых, вы с Павлом постоянно отсутствуете дома, а круг моего общения довольно узок: подруги по библиотечному клубу, знакомые в геронтологическом центре – все это дело хорошее, не спорю, но, так сказать, больше общественное. Выражаясь современным языком, «тусня по интересам» в одной возрастной группе. А Рая может стать хорошей компаньонкой в наших прогулках с Робертом Ромуальдовичем, и ей полезно гулять на свежем воздухе, да и ее участие в делах – это нам большое подспорье.
Она посмотрела вопросительно на внучку:
– Только, если мы решимся и Рая согласится, ее помощь и забота, как ты понимаешь, это не благотворительность, а работа и стоит денег, и все еще приличных денег. Не таких, как раньше брала Раиса, но все же…
– Да ну, бабуль, не мильены же, – заверила Клавдия. – Если тебе в радость и в помощь, то даже не сомневайся: договаривайся с Раисой Романовной. Это отличное предложение и снимет с меня большую проблему. Я давно подумывала, что нам надо подыскать помощницу по хозяйству. Ну, со мной все понятно, я дома скорее призрачный персонаж, чем явленный, заниматься хозяйскими делами получается на бегу и наскоком. Павлушка, как может, помогает, но скажем честно: какой с него спрос, что он там наубирает и вымоет, это же не Грига обихаживать, что он может дотошно и с удовольствием делать часами. Тебя мы вообще исключаем из этих забот, а заодно напоминаю, что ты дала мне серьезное обещание, что не будешь касаться уборки и других тяжелых нагрузок по дому. Так что Раиса Романовна – это просто подарок для нас. А что касается оплаты, то справимся, не обеднеем. Я вполне прилично зарабатываю, да и Вася помогает.
– У Васи «трое по лавкам» сидят и есть просят, да ему и самому сейчас помощь требуется, и немалая, – напомнила о реалиях Софья Михайловна, озвучивая свои сомнения.
– Ба, все нормально, никто не бедствует, и непоправимую дыру в бюджете нам помощь Раисы Романовны не нанесет, не беспокойся. Договаривайся, – закончила обсуждение этого вопроса Клавдия и быстро перевела беседу с финансового вопроса в другое русло: – Ты так и не объяснила, что у нас за мероприятие намечается, о котором я совершенно не в курсе?
– Вчера ты вернулась слишком поздно, я уже отдыхала у себя в комнате и не успела тебя уведомить. А сегодня вот оповещаю, с самого, можно сказать, раннего утра, – улыбнулась бабуля.
– Ну, оповещай, – легко рассмеялась Клава.
– Ты знаешь, кого я вчера встретила? – взбодрилась радостным возбуждением Софья Михайловна.
– Даже опасаюсь представить, кто бы это мог быть, – хмыкнула Клавдия, – если встреча с этим человеком вызвала в вас, Софья Михайловна, столь очевидную живость чувств и некую, я бы даже сказала, ажиотацию. – И выдвинула осторожное предположение: – Никак бывший поклонник?
– Нет, не поклонник, хотя было бы неплохо, – рассмеялась Софья Михайловна и спросила: – Ты помнишь Настеньку Ладожскую?
– Какую Настеньку? – озадачилась Клава и уточнила: – А я должна ее помнить?
– Ну, может, и не помнишь, ты маленькая была, тебе тогда всего семь годков было, – задумалась бабушка и добавила вводных, недостающих для вызова у внучки воспоминаний: – Анастасия Игоревна Ладожская, моя бывшая ученица, которая спустя много лет преподавала у меня в гимназии математику. Ее сын какое-то недолгое время сопровождал тебя домой.
– Точно! – обрадовалась внезапному озарению Клавдия и взмахнула подтверждающе ладонью. – Саму Анастасию Игоревну я смутно совсем припоминаю, а вот сына ее помню отлично. Его же Матвеем звали?
– Почему же звали, – усмехнулась бабуля. – Так до сих пор и зовут.
– Он такой был… – призадумалась Клава, выуживая из закромов и закоулков памяти припыленные временем картинки прошлого. – Я бы сказала: неординарный парень, интересный.
– Да, Матвей у Настеньки пареньком был необычным, – улыбнулась тепло Софья Михайловна.
– И что дальше? – поторапливая бабушку к дальнейшему рассказу, поинтересовалась развитием событий Клавдия. – Встретила ты маму необычного мальчика Матвея, и что?
– Мы обе очень обрадовались. – Бабуля не потрафила внучке и не ускорила плавного течения своего повествования, проигнорировав ее очевидное нетерпение. – Я Настеньку всегда высоко ценила как преподавателя и уважала как человека. Ты же знаешь, коллектив нашей гимназии я подбирала, словно бриллианты в корону: каждый человек был уникальным и талантливым. А уж Настенька, что и говорить, отличный математик и умница большая.
Заметив нетерпеливое выражение на лице Клавы, Софья Михайловна все же снизошла и поспешила с объяснениями, вернувшись из далекого прошлого в день сегодняшний:
– А встретились мы вчера совершенно случайно, можно сказать чудесным образом. Возвращаясь с рынка на автобусе, я задумалась, и мы с Робертом пропустили нашу остановку. Вышли на следующей и, посовещавшись, решили: раз уж так получилось, пройдемся через сквер, прогуляемся, уж больно дивная нынче погода и природная красота вокруг, да и Роберт любит наш сквер. И вдруг встречаю Настеньку, что гуляет с внучкой на детской площадке. Обрадовались мы обе необычайно, обнялись, расцеловались. И выяснилось в быстром сумбурном разговоре, что Настя с мужем и детьми как много лет назад тогда уехали на Север, так и остались там жить и работать на долгие годы. Квартиру свою московскую сдавали, потом в ней какое-то время жил Матвей, пока не обзавелся своим личным жильем. В старой квартире они останавливаются, только когда приезжают в Москву. А приезжают очень редко, теперь вся жизнь у них связана с Севером. Но тут дочери пришло приглашение пройти курс повышения квалификации и стажировку, на которую она подавала заявку и сдавала экзамены больше года назад и уже было отчаялась и потеряла всякую надежду, что ее возьмут. И вдруг такая радостная неожиданность: вызвали на учебу! У нее маленькая двухлетняя дочь, которую не хотела оставлять на длительное время своего отсутствия, вот Настя и полетела вместе с ними, заниматься внучкой, пока дочь будет учиться. Остановились и живут у Матвея, не собираясь расконсервировать старую квартиру, но понадобилось забрать из нее кое-какие вещи. И Настенька с внучкой прогуливались по скверу, пока дочь складывает и собирает понадобившиеся вещи.
– Очень киношно. Нет, на самом деле из разряда: «Ну надо же, бывает же такое везение!» – оценила случайную встречу женщин Клавдия. – Но, как я поняла, есть и продолжение истории радостной встречи?
– Разумеется, – уверила бабушка. – Общения с некогда дорогим мне человеком и где-то даже другом на бегу и наскоро мне определенно недостаточно, да и откровенно дурной тон, поэтому я пригласила Анастасию к нам в гости. А еще приготовила ей сюрприз, обзвонив старых коллег и пригласив кое-кого из преподавателей нашей бывшей гимназии, с которыми Настенька тогда близко дружила. И, чтобы достойно провести встречу, мне и понадобилась помощь Раечки.
– Замечательно, – искренне порадовалась за бабулю Клавдия. – Уверена, у вас получатся отличные посиделки и вечер воспоминаний. И я очень-очень рада, что ты так воодушевилась. Какая-нибудь помощь от меня требуется?
– Думаю, вдвоем с Раечкой мы отлично справимся, – отказалась бабуля от предложения.
– С чем справитесь и какая помощь? – героически борясь с зевотой и вяло почесывая взлохмаченный затылок, спросил появившийся в кухне в одних трусах и тапочках заспанно-помятый Павел. – И почему Бобчик обижен? Уткнулся носом в угол своей лежанки и только фыркнул, когда я с ним поздоровался.
– Роберт Ромуальдович изволит дуться, – пояснила бабуля, – потому как я отказалась немедленно, сразу же после того, как встала, идти с ним на променад. Его высочеству в голову взошло что-то непонятное, каприз какой-то. Ему же прекрасно известно, что, пока я не выпью свой кофе, мы из дома не выходим. – Она специально громко-назидательно повысила голос на последней фразе, чтобы слышал объект ее обличений.
– Упфхм… – послышалось отчетливое иронично-обиженное восклицание из прихожей.
– А тебе, Павлуша, не стоит конфузить женщин своим обнаженным внешним видом, – напрочь проигнорировав все восклицания из прихожей, обратилась Софья Михайловна к правнуку. – Бесспорно, ты выдающийся эталон атлетически сложенного юноши, что не может не радовать взор твоей матери и бабушки, но все же это ужасный моветон, – попеняла ему, улыбаясь.
– Пардоньте-с, арьергронмейр, – шаркнул извинениями «а-ля франсе», преувеличенно грассируя, Пашка, хохотнул и повинился, объясняя: – Как всякого неосознанного индивида, меня интуитивно тянет туда, где кормят и балуют.
– А сколько времени? – спохватилась Клава.
– Полвосьмого, – уведомил Пашка.
– Ничего себе. Засиделись мы, однако, Софья Михайловна, за разговорами, поддавшись релаксу, – поразилась Клавдия и подхватилась с места. – Сейчас завтрак приготовлю неосознанному индивиду.
– Сырники твои фирменные, ладно? – торопливо попросил Пашка.
– Будут тебе сырники, – пообещала любящая мать, потрепала сына по волосам, обняла, поцеловала в щеку и отстранила. – Все, иди приводи себя в порядок. Софья Михална права: твои мятые труселя с тапками – это какой-то жесткий моветон.
– Удаляюсь, дабы не оскорблять своим непотребным видом ваши чувствительные, тонкие натуры, дамы. – Дурашливо «щелкнув» голыми пятками и исполнив театральный «офицерский» кивок, Пашка четко развернулся и отправился в ванную.
– Испортила ты, бабуля, ребенка приобщением к русской классике, ох испортила, – наигранно-обреченно вздохнув, попеняла Клавдия.
– Этого ребенка не способно испортить ничего, – отмахнулась в ответ бабуля. – В нем слишком хорошая закваска, высокая степень разумности, прекрасно развито критическое мышление и отличное чувство юмора, доставшееся ему от родителей. В любом случае с классикой переборщить невозможно, ее много не бывает по определению. Впрочем, если я слегка и перестаралась, то и ничего, прекрасно поживет и испорченным, – усмехнулась Софья Михайловна. – По крайней мере, он осилил «Тихий Дон» Шолохова, а по нынешним временам, для той дикой системы преподавания, что имеет место в стране, это практически академический уровень.
Так, понятно, зацепила-таки неосмотрительно своим замечанием Клавдия больную-любимую тему Софьи Михайловны, расслабилась, видимо, а в совокупности с темой воспитания правнука это вообще полная засада…
Э-эх, хорошо ездить в метро днем, а не в утренние часы пик. Да и в вечерние часы пик еще то «удовольствие». А вот так, не опаздывая и не торопясь, спокойно, прогулочно дойти пешочком до станции, спуститься вниз и даже обнаружить свободное место в вагоне – красота же!
Стянув привычно тяжелый рюкзак со спины и устроившись на единственном свободном сиденье, Клавдия примостила свою поклажу на коленях, прижала-обняла, дабы не свалилась при тряске, накренилась набок и, чуть суетно повозившись, достала из кармана легкой куртки смартфон. Хотела проверить сообщения, да так и не активировала, захваченная неожиданно пришедшей в голову мыслью.
Пройтись неспешным шагом Клавдии, вечно куда-то стремительно несущейся, торопящейся, при этом умудрявшейся каким-то чудом никогда никуда не опаздывать и везде поспевать аккурат к нужному моменту, удалось только лишь потому, что она откровенно сбежала от бабушки с Раей, развивших бурную деятельность по подготовке торжественной встречи бывших коллег. После второй просьбы-поручения, отданной дамами Клавдии, пытавшейся все-таки хоть немного отдохнуть, и того «шороха» и шума, что они развели, она поняла со всей очевидностью: надо линять!
Причем незамедлительно!
Вот и сбежала. Потому и не поехала на маршрутке до метро, а с удовольствием прошлась-прогулялась до станции. Погода стояла… Бабушка права: «дивная природная красота» посетила столицу. После первых непривычно холодных недель сентября вдруг неожиданно вернулось тепло – и как-то взбодрило, порадовало. Солнце стояло высоко, небо синело во всю свою ширь – ни облачка, а деревья, прихваченные немного багрянцем и желто-оранжевыми пятнами, придавали настроению ту особую, какая бывает только яркой, буйной осенью, терпкую, светлую и немного печальную нотку.
Хорошо, что она сбежала из дома: смогла расслабиться, отпустить суматошные мысли и вечный внутренний бег, успокоить мысли, пройтись и почувствовать, впустить в себя эту теплую, чуть горчащую осеннюю грусть.
Хорошо.
И хорошо, что бабуля встретится со своими бывшими коллегами, она так воодушевилась предстоящим мероприятием, собралась, мобилизовалась, навела «приличествующую моменту» красоту: сделала легкий макияж, а Клава накрутила ей настоящую прическу. И теперь Софья Михайловна подбирает достойный наряд для торжественного вечера из числа имеющихся у нее в гардеробе. Но, пока не определившись с выбором, она достала альбом со старыми фотографиями, повздыхала-поулыбалась с ноткой легкой печали, рассматривая некоторые, но быстро отложила: потом посмотрят все вместе, когда «девочки» придут.
Клавдия непроизвольно улыбалась, мысленно представляя себе развившую кипучую деятельность по встрече гостей бабушку и эту небольшую сценку с фотоальбомом. И, как обычно бывает, по цепочке ассоциаций, смутно, без каких-либо подробностей и деталей, она вдруг вспомнила и Анастасию Игоревну. Ну как вспомнила – так, поверхностно, насколько запечатлело в памяти ее детское сознание человека, с которым она не так-то часто и встречалась.
А вот ее сына Матвея Клавдия помнила очень даже хорошо.
Вообще-то это поразительно. В том смысле поразительно, что она настолько хорошо помнит какого-то там мальчика из ее далекого детства, с которым и общалась-то совсем недолго. А что, кто-нибудь может похвастать тем, что спустя больше двадцати лет прекрасно помнит происходившее с ним в семилетнем возрасте? Особенно если учитывать, что это был небольшой, проходной эпизод в жизни ребенка, насыщенной иными «важными» событиями разного рода.
Вот прямо вот так и помните? Как выглядел человек, его внешность, манеру говорить и двигаться, и о чем конкретно он с вами разговаривал, еще что-нибудь? Попробуйте, покопайтесь в своих детских воспоминаниях – ну-ну, прямо нахлынули, как кино? Да не получится, даже не напрягайтесь.
Не то чтобы в памяти Клавдии прямо-таки отчетливо запечатлелся образ-видение мальчика Матвея, понятное дело, что нет. Разумеется, сейчас она вряд ли вспомнит его лицо или голос и много чего еще про него не вспомнит. И понятно, что память, которая любит «пошалить», подкидывая различную интерпретацию далеких событий, как правило, более устраивающую нашу совесть, чем то, что происходило в действительности, возможно, и подкорректировала кое-какие детские воспоминания и ощущения Клавдии. Но что она точно сохранила в той памяти, так это само ощущение от общения с Матвеем, то, как легко и спокойно она чувствовала себя рядом с ним и как ей было интересно и даже радостно с ним общаться. А еще она помнила их разговоры. Нет, серьезно, на самом деле помнила большую часть их бесед, может, потому, что всякий раз ему удавалось поразить ее воображение и удивить маленькую, любопытную Клаву.
«Надо признать, что Матвей Ладожский был весьма нестандартным мальчиком, сильно отличавшимся от своих ровесников», – подумалось Клавдии, целиком захваченной нахлынувшими воспоминаниями.
Хотя назвать его мальчиком она могла только сейчас, с высоты своего нынешнего возраста, а тогда – страшно посчитать-подумать, сколько лет назад, – маленькая семилетняя Клавочка воспринимала этого парня как взрослого человека.
– Вот, Клавочка, этого мальчика зовут Матвей. Он отведет тебя домой.
– Бабушка, – возразила девочка, настороженно разглядывая незнакомого парня, и, потянув бабулю за руку, чтобы та наклонилась к ней, доверительно сообщила Софье Михайловне громким шепотом, который услышали все, кто находился в этот момент в директорском кабинете: – Какой же он мальчик, он вон какой большой и взрослый. – Подумала пару мгновений и внесла уточнение: – Он уже, наверное, почти наполовину старый.
«Наполовину старый мальчик», в свою очередь, с интересом рассматривал забавную симпатичную девчушку, не спускавшую с него опасливого, настороженного взгляда, и еле заметно улыбался.
– Ну ведь только «почти», – сдерживая смех, ответила внучке Софья Михайловна, – значит, еще не совсем взрослый. То есть мальчик, или молодой человек, или юноша. Так обычно называют возраст, в котором он пребывает в данный момент.
– Но большой, – прошептала уточнение Клавочка.
– Да, – выпрямившись, согласилась с ней бабуля, – такой вот не по годам крепкий молодой человек. – И повторила: – И он сопроводит тебя до дома. Не пугайся, Матвей очень хороший и надежный юноша, – дала характеристику мальчику Софья Михайловна. – Ты же знаешь Анастасию Игоревну, она мама Матвея. Мы попросили его проводить тебя, поскольку, будучи заняты делами и работой, сами не имеем возможности это сделать. А тебе прекрасно известно, что маленьким девочкам категорически недопустимо ходить по улицам одним, без сопровождения взрослых, – не преминула Софья Михайловна напомнить внучке в миллионный, наверное, раз одно из основных правил безопасности.
Многолетнее преподавание русского языка и литературы и безусловная любовь и преданность последней, как и врожденная склонность к преподаванию и здоровому менторству, не могли не сказаться на манере изъясняться Софьи Михайловны. Порой она слишком увлекалась, впадая в некую чрезмерную витиеватость и изысканность речи, и поделать с этим обстоятельством уже не имелось никакой возможности – только терпеть.
Впрочем, все домашние, и Клавочка в том числе, привыкли не обращать на эту «кучерявую» словесность особого внимания и даже выработали некоторые приемы «противоядия». Но не об этом.
Бабушка подвела внучку к мальчику, назначенному ей в сопровождающие, взяла ладошку Клавы и протянула Матвею.
– Все, ребятки, – поторопила она, – знакомьтесь и идите, нам с Анастасией Игоревной некогда, уже прозвенел второй звонок и начинается следующий урок у старших классов.
В принципе, от гимназии, которой руководила Софья Михайловна и где работала преподавателем математики мама Матвея, было не так чтобы далеко до дома, в котором проживала семья Клавдии, – всего полтора квартала пешком или две короткие остановки на троллейбусе, причем по пути не требовалось переходить проезжую часть или спускаться в подземку – все близко, но…
На дворе свистела и улюлюкала криминальным беспределом середина девяностых, обстановочка была еще та: беззаконие, лихие ребятки с пистолетиками и автоматами, ведущие активный отстрел себе подобных, разборки, наезды, рэкет и всякое иное непотребство в больших количествах и масштабах.
И одиноко бредущая или едущая в транспорте без присмотра и опеки взрослого девчушка, в блондинистых кудряшках, непослушно выбивающихся локонами из любых туго заплетенных косичек, с доверчиво распахнутыми голубыми глазами, обрамленными длинными черными ресницами, с розовыми щечками и пухлыми губками, становилась желанной, легкой и практически законной добычей для любого извращенца.
Похитят – и никто не найдет. Да и искать не станут: не депутатский же ребенок, в самом деле, пропал и не единственное дитя крутых-богатых-знаменитых родителей, чего искать-то? Сами проворонили, сами и разбирайтесь со своими проблемами. А потому в те переломные (теперь уже далекие, слава тебе господи) годы нормальные, адекватные родители детей своих без присмотра старались не оставлять. А как этот присмотр и постоянную опеку наладить, когда все работали, было еще тем вопросом и проблемой для большинства семей. Кто как мог, так и налаживал.
Софья Михайловна же на какое-то время воспользовалась помощью Матвея, в силу сложившихся обстоятельств вынужденного приходить к матери на работу.
Понятно, что четырнадцатилетний подросток вряд ли сможет противостоять взрослым, матерым преступникам, но дать отпор дворовым хулиганам он вполне мог, ну или поднять шум, призвать в случае необходимости на помощь прохожих или просто сбежать вместе с девочкой.
То, что Матвей не бросит ребенка и будет защищать Клавочку до последнего вздоха, Софья Михайловна не сомневалась ни на секунду – такой это был мальчик. Выделявшийся среди своих сверстников статью, будучи более крупным и выше всех мальчишек не меньше чем на полголовы, спортивным – чем-то он там занимался, какой-то борьбой, она толком не знала, да и не важно. Самое главное, это был очень ответственный парень.
Спокойный, уравновешенный, вдумчивый и… надежный.
Софья Михайловна, стоя у окна своего директорского кабинета, с некой все же тревогой наблюдала за тем, как Матвей Ладожский, на которого она возложила непростые обязанности по защите и охране внучки, ведя ту за ручку, выходит вместе с девочкой с охраняемой территории гимназии.
А Клава перестала настораживаться и опасаться Матвея, как только он взял ее ладошку в свою руку там, в кабинете бабушки, и произнес:
– Привет, я Матвей. Прогуляемся?
Почему-то именно это его предложение прогуляться успокоило маленькую Клавочку моментально, а когда он улыбнулся, она и вовсе перестала опасаться этого мальчика. Да потому что совсем он не чужой и не ненашенский – свой, нашенский и хороший. Добрый. Это Клавдия поняла наверняка в тот самый момент, когда замечательная улыбка словно озарила лицо юноши, или молодого человека, как, по словам бабушки, называется его «почти уже наполовину старый» возраст.
И, смело вложив свою ладошку в большую твердую руку, Клавдия радостно отправилась по указанному им маршруту – про-гу-ли-ва-ться.
Клавочка ожидала и была уверена, что они будут идти и о чем-то разговаривать, но он почему-то молчал, и они вовсе ни о чем не говорили. Но, удивительно, ей было совсем не плохо от этого его затянувшегося молчания. И никакого неудобства или маеты она не ощущала, скакала рядом вприпрыжку, стараясь подстроиться под его шаги, щурилась, поглядывая на яркое сентябрьское небо, наблюдала за кошкой, которая непонятно почему пристроилась идти за ними (наверное, они ей понравились), а потом, тоже непонятно отчего, шмыгнула в подворотню.
А когда Клавочке захотелось поговорить, вот тогда она и спросила:
– А почему ты молчишь?
– Я размышляю, – улыбнулся Матвей девчушке.
– О чем? – заинтересовалась Клава.
– Решаю в уме задачку по математике.
– Это как? – Клавочка даже остановилась, захваченная удивлением, вынуждая остановиться и его.
– Представляю условия задачи и мысленно произвожу вычислительные действия, – пояснил парень.
– Без тетрадки? – совсем уж оторопела от такой чудной странности девчушка.
– Без тетрадки, – подтвердил Матвей и спросил: – Ты цифры знаешь, складывать умеешь?
– Знаю, – кивнула энергично Клава, – и складывать умею до десяти.
– И сколько будет, если к одной единичке прибавить еще одну?
– Два, – пренебрежительно отмахнулась Клава, – это и всякому ребенку известно, а я еще в садике знала.
– Хорошо, – усмехнулся парень и задал следующий вопрос: – А сколько будет к двум прибавить пять?
Клавдия призадумалась и выдала ответ:
– Семь.
– Вот видишь, и ты решаешь задачки в уме. Как ты это сделала?
– Вспомнила пример, написанный в тетрадке, и ответ, – крепко подумав и вспомнив, как она вот так взяла и сказала, что «семь», ответила Клавочка.
– Это называется визуальный ряд, – прокомментировал он и, заметив непонимание, отобразившееся на лице малышки, поспешил объяснить: – Не важно, как это называется, главное, что ты мысленно представила цифры и ответ задачи и как это выглядит на бумаге. Вот так же делаю и я, только я помню и держу в голове больше знаков, формул и параметров.
– Ты очень умный, – с самым серьезным видом оповестила его Клава.
– Ну, так уж и очень? – усмехнулся Матвей.
– Очень, – настойчиво повторила девочка и кивнула в подтверждение своего заявления.
– Хочешь арбуз? – неожиданно спросил мальчик.
– А у тебя есть? – удивилась Клавочка, посмотрев на него с большим сомнением.
– Есть, – уверил Матвей и одарил ее своей замечательной улыбкой.
Покрутил головой, что-то высматривая по сторонам, и указал на скамейку шагах в десяти от них, которую заприметил:
– Идем вон там посидим.
Резвым козленком Клава стремительно рванула к скамейке, настолько ей было любопытно, где он может прятать настоящий большо-о-о-й арбуз и где он его возьмет, если, кроме солидного и необычного школьного рюкзака, у этого Матвея ничего больше и нет. Подлетела к скамье и уселась, излучая нетерпеливую готовность лицезреть удивительный фокус-покус или какой-нибудь розыгрыш.
Но ни фокуса, ни покуса, ни розыгрыша не произошло. Загадочно улыбаясь, явно посмеиваясь над ней, Матвей расстегнул свой рюкзак и достал из него пластмассовый контейнер – диво-дивное по тем временам, не было тогда в обиходе у граждан такой роскоши. Самые продвинутые из тех, кто брал с собой на работу обеды и перекусы, носили продукты в стеклянной посуде, обернув в целлофановый пакет, или в железных коробках от импортного печенья, а вот так, чтобы специальный контейнер, – нет.
И Клавочке это показалось дивом каким-то, она-то точно такой коробочки раньше не видала. А когда он открыл крышку и показал содержимое бокса, она и вовсе рот открыла от небывальщины: распространяя вокруг потрясающий аромат, вырвавшийся на свободу из-под крышки, красовались в контейнере алые куски-квадратики арбуза с «запотевшими» капельками выступившего на их боках сока и притаившимися в мякоти крупными черными косточками.
– Угощайся, – распорядился Матвей, с удовольствием взяв себе один квадратик.
Скажите, вы знаете много мальчиков четырнадцати лет, которые таскают с собой в школьном рюкзаке контейнер с арбузом?
Понимаете? Он предложил ей угоститься не каким-то там чупа-чупсом дрянным, не чипсами непонятной этимологии, не колой или напитком «Буратино» из ларька, не шоколадкой или, на крайний случай, незамысловатой горячей сосиской в булке, купленной в ближайшем хот-дожном лотке, – а арбузом!
Мягко говоря, это не совсем типичное для пацана его возраста поведение, выбор лакомства и форма его упаковки-транспортировки.
В частности, в целом и в совокупности.
Клавочка уплетала этот арбуз и от полноты переполнявших ее замечательных чувств жмурилась как сытая кошка, пригревшаяся на солнышке, болтала ногами, не достававшими до земли, громко, с удовольствием выплевывала черные косточки на газон возле скамейки, а сладкий сок стекал по ее пальцам и рукам аж до самых локтей.
И было ей так хорошо и прекрасно, как только может быть в детстве, в те мгновения, когда у тебя все отлично, тебе весело, радостно и счастливо на всю широту, аж до неба.
– А ты знаешь, что арбуз это ягода? – неожиданно спросил Матвей.
– Я-агода-а-а… – протянула совершенно потрясенная данным фактом Клавочка и посмотрела на парня расширившимися от поражения глазешками. Подумала и высказала свои серьезные сомнения по поводу данного утверждения: – Ягоды же маленькие, – она показала пальцами, какими должны быть ягоды, по ее весьма компетентному мнению профессионального поедателя этих самых ягод, – как клубничка или малинка. А это же арбуз, – подчеркивая масштаб растения, басом произнесла Клавдия и изобразила руками совсем другой размер.
– Да, – согласился парень, – и все-таки это вот такая ягода. Так ученые утверждают.
Клава задумалась о странных ученых, которые могут утверждать нечто подобное. Почему-то у нее не возникло даже дуновения или легкого намека на сомнения в том, что, может, это не ученые вовсе, а как раз таки сам Матвей говорит неправду. В неведомых ученых она сомневалась гораздо больше.
– А еще они выяснили, что арбуз больше чем на девяносто процентов состоит из воды, – добавил он Клавдии поводов к размышлению.
– Это как? – спросила она.
– А вот так, – решил на примере показать ей Матвей.
Подошел к небольшой лужице недалеко от скамейки и бортиком ботинка скинул в нее совсем немного земли с газона.
– Вот, приблизительно столько в нем воды и совсем немного волокон.
– Так что, – посмотрела на него расширившимися от потрясения глазами подошедшая и вставшая рядом Клавочка, – получается, что мы едим воду?
– Выходит, что да, едим воду, – подтвердил он ее предположения.
И вдруг улыбнулся своей потрясающей улыбкой, преобразившей весь его серьезно-сосредоточенный вид, и рассмеялся, добавив:
– Но очень вкусную, фруктовую воду.
Они доели ягоду-воду под названием арбуз, и тут выяснилось, что у мальчика Матвея имеется в наличии еще и упаковка бумажных платков, которыми он старательно вытер руки, подбородок и губы Клавдии, но это не сильно помогло, поскольку руки у них обоих стали липкими. И пришлось Матвею не только проводить девочку до квартиры и «сдать» ее прабабушке Марии Анисимовне, но и вместе с Клавой отмывать руки от засохшего арбузного сока в ванной комнате. После чего Мария Анисимовна усадила их обоих пить чай с еще теплым овсяным печеньем, которое только недавно испекла.
Так и повелось: когда у Клавочки заканчивались уроки, она отправлялась на продленные занятия, где вместе с другими ребятами делала домашнюю работу по всем предметам, а потом они слушали, как им читают вслух всякие интересные книжки, и играли в увлекательные развивающие игры. А когда продленка заканчивалась, за ней приходил Матвей.
Он закидывал на плечо ее рюкзачок поверх своего, брал Клаву за руку и сопровождал, как обозначила их прогулки Софья Михайловна, девочку до квартиры, где передавал Марии Анисимовне. Иногда они втроем пили чай с какой-нибудь вкусностью, которую пекла прабабушка Клавы, но редко: как правило, Матвей торопился по каким-то своим важным делам, казавшимся Клавочке таинственными и непременно чудесными.
Большую часть дороги до дома Клавдии они молчали, вернее, молчал Матвей, а Клава просто шла рядом с ним. Ей никогда не было неловко или скучно, и ее нисколечко не смущало и не угнетало это его молчание: она твердо знала, что он не просто так себе молчит и глупости всякие в голове думает – он РАЗМЫШЛЯЕТ.
Иногда решает задачки или мысленно играет в шахматы, иногда обдумывает какие-то важные дела или, как он ей объяснял, принимает решения, взвешивая аргументы за и против. Что такое аргументы, Клава не знала и спросила у него, а он объяснил, что это такие ответы на вопросы. Например: если я сделаю вот так, то что в результате моих действий получится, каковы будут их последствия и что из этих последствий хорошо для меня, а что плохо и только навредит.
Иногда он рассказывал ей какие-то странные, серьезные научные вещи, поражавшие маленькую Клавочку до глубины души.
