bannerbannerbanner
Жизнь на общем языке

Татьяна Алюшина
Жизнь на общем языке

Полная версия

– В четырнадцать не определился, а в шестнадцать все-таки принял окончательное решение и начал двигаться в выбранном направлении, – ответил он.

– В каком? – выясняла Клава.

– Я стал химиком-технологом нефтяной и газовой промышленности. Но, как и вы, понял, что узкая специализация слишком ограничивает профессиональные возможности и научно-прикладной кругозор, и параллельно окончил курс химических полимерных технологий. Ну а остальные направления освоил уже самостоятельно, а кое-что, опять же как и вы, Клавдия, осваиваю до сих пор.

– То есть вам до сих пор интересно учиться? – спросила она, сильно заинтересовавшись данным обстоятельством и, понятное дело, сразу же транслируя его стремление к знаниям на себя.

– Как и вам, Клава, – снова улыбнулся он, в третий раз упомянув эту их схожесть. Задумался на пару мгновений и признался: – Можно сказать, что с выбором профессии мне помогли три человека. Одним из которых была Софья Михайловна: она обратила внимание на то, что я прихожу «на работу» то с учебником химии для вузов, то с физикой и механикой, и спросила каким конкретно предметом я увлечен. Я поделился с ней своими сомнениями, и она посоветовала мне расслабиться и мысленно представить картинку, в которой я чем-то занимаюсь, скажем, лет через десять, но, представляя это видение, постараться ощутить настоящее творческое удовольствие от того, что я делаю. Я и представил, и смог почувствовать это самое творческое удовольствие, и понял, что это прикладная химия.

– А двое других помощников? – спросила Клавдия.

– Мой отец и еще один неординарный человек, мой учитель. Но это было несколько в иной жизни, гораздо раньше, чем судьба свела нашу семью с Софьей Михайловной, – не стал развивать эту тему Ладожский.

– Знаете, это, конечно, замечательно, что вы до сих пор храните в памяти тот момент, но, согласитесь, испытывать благодарность и помнить столько лет спустя кого-то, кто мимолетным советом помог в чем-то подростку, это все-таки несколько странно, немного перебор, – высказала свои сомнения Клава.

– Софья Михайловна серьезно помогла моей маме и всей нашей семье в очень трудный момент. Такое не забывается, – признался Матвей.

– А что у вас случилось? – заинтересовалась необычайно Клава.

– Мы вернулись из Монголии и…

– В смысле из Монголии? – перебила Клава, изумившись. – Из турпоездки, что ли, или вы что – там жили?

– Родители там работали. И да, мы там жили, – подтвердил ее предположение Матвей.

– Это как это? – подивилась Клавдия чудному обстоятельству. – И сколько вы там жили?

– Восемь лет, – усмехнулся Ладожский ее оторопевшему виду, делавшему ее совершеннейшей девчонкой.

– Обалдеть! – уставилась на него пораженно Клавдия. – А почему я об этом ничего не знала?

И тут же сообразила – почему.

– А, ну да, не тот возраст, чтобы интересоваться какими-то скучными Монголиями и подробностями жизни других людей. А потом вы уехали и пропали из моей жизни. Слушайте! – возбудилась вдруг необычайно Клавдия пришедшей ей в голову мыслью. – Матвей, вы должны обязательно мне рассказать про ту вашу жизнь и про Монголию в целом. – И повторила: – Обязательно! Мне ужасно интересно. Я вообще про то, что советские люди могли годами работать в других странах, не знала, ну просто потому, что никогда не интересовалась и не сталкивалась с этим вопросом и фактом, а про Монголию так и вовсе знаю, только где она находится на карте и что там был Чингисхан. И, в общем-то, все.

– Это слишком большая тема, и на ходу ее не охватишь, – усмехнулся энергичному напору девушки и ее очевидному горячему интересу Ладожский.

– А не надо на ходу, зачем нам на ходу! – даже возмутилась такой перспективой Клава. – Давайте встретимся! – предложила она и тут же осеклась, немного стушевавшись, поняв, что чуть ли не свидание назначает, причем малознакомому мужчине, которого, по сути, видит в первый раз. И внесла уточнение: – Мы же можем встретиться? Ну, как давние друзья?

– Можем, – кивнул Матвей, улыбаясь все шире, так его радовала и забавляла эта девушка, ее шумная энергичность, открытость и невероятное обаяние. – И как давние друзья, и как нынешние. – Он посмотрел на нее, ненадолго призадумавшись, и предложил: – И знаете, Клава, раз уж мы оба признали, что когда-то были друзьями, то, может, перейдем на «ты»? А то когда я слышу от вас обращение ко мне во множественном числе, то чувствую себя уже даже не «наполовину старым», а на все три четверти.

– Легко! – с брызжущим оптимизмом и энтузиазмом согласилась с предложением Клавдия и сразу же спросила: – Ну так что, мы встретимся?

– Обязательно, – уверил ее Матвей и усмехнулся: – Если, конечно, нам удастся синхронизировать наши графики, – напомнил он о немаловажном факте их жизней.

– Да, графики, – опечалилась сразу Клава, достала из кармана свой смартфон, активировала и открыла страницу с графиком ее работы на ближайший месяц. – Вот! – обрадовалась она. – У меня послезавтра отменился пациент, как раз в обеденное время, в три часа. А потом у меня все плотно занято… Сможешь послезавтра? – спросила она с осторожным оптимизмом.

– Сейчас посмотрим.

Ладожский, никак не ожидавший от девушки столь стремительной скорости принятия решения, полез за своим смартфоном в карман и вздохнул немного по-стариковски, открывая записную книжку в телефоне.

– Послезавтра… – пролистывал он график назначенных дел. – В три точно не смогу, а вот в полчетвертого может получиться.

– Мне тебя уговаривать? – приподняла величественно-язвительно бровку Клавдия.

– Не надо уговаривать, – рассмеялся Ладожский. – Приложу максимум усилий, чтобы успеть.

– Ну и отлично! – порадовалась Клавдия и незамедлительно потребовала: – Диктуй свой номер, запишу.

Номер Ладожский продиктовал и принял проверочный звонок от нее, пополнив свою записную книжку телефоном энергичной девушки Клавдии.

И в этот самый момент смартфон Матвея зазвонил у него в руке.

– Матушка, – сообщил он Клаве, посмотрев на экран. – Видимо, вечеринка-девичник надолго все же не затянулась и подошла к концу, – предположил он и ответил: – Да, мам.

Выслушал, что ему говорит Анастасия Игоревна, и коротко сказал:

– Понял, сейчас подойдем. – А нажав отбой, подтвердил свои предположения: – Вечер встречи наших дам завершился. Пора и нам, Клавдия, возвращаться.

Сидя в комнате отдыха, держа в руке свою эксклюзивную кружку (с ручной росписью на стоматологическую тему, некогда подаренную благодарным пациентом) с позабытым и уже безнадежно остывшим чаем, бессознательно отталкиваясь носком правой ноги от пола и покручиваясь туда-сюда в офисном кресле, откинув голову на подголовник, Клавдия Юрьевна Донгак, один из ведущих, уникальных специалистов известной стоматологической клиники, выпав из действительности, полностью погрузилась в захватившие ее мысли.

Мальчик Матвей Ладожский вырос и стал интересным, привлекательным мужчиной. Несколько замкнутым, неспешным и молчаливым на вкус Клавдии, предпочитающей мужчин открытых, веселых, с хорошим чувством юмора и обязательно надежных. И желательно сексуальных. Нет, не желательно – обязательно сексуальных, причем не явно и прямолинейно, как одиозный разбушевавшийся бабник и вечный ходок какой, нет, а так, чтобы… от мужественности его шла аура, волнительно, захватывающе, эротично…

«Ага, – мысленно хмыкнула с сарказмом Клавдия, – а остальные женщины, можно подумать, предпочитают угрюмых мужиков, желательно импотентов, не смеющихся над классным анекдотом, потому что не догоняют, в чем юмор, готовых в любое время дня и ночи всех поголовно предать и продать».

Какого качества и уровня чувство юмора у Матвея Ладожского, за короткую беседу во время их вынужденной прогулки с Бобчиком Клавдия, честно говоря, не разобралась. Конечно, Матвея Андреевича не отнесешь к разряду неугомонных весельчаков, но не в силу природной угрюмости и нелюдимости характера – отнюдь, а просто из-за присущей ему вдумчивости и привычки тщательно взвешивать свои слова, прежде чем транслировать свои мысли.

А вот что Клавдия чувствовала абсолютно точно и в чем была совершенно уверена, на все сто процентов, так это то, что этому мужчине можно полностью доверять.

Хотя-а-а – напомнила она себе очевидный факт – это в свои семь лет Клавочка полностью и безоговорочно доверяла мальчику Матвею, но мало ли как могла изменить, переформатировать жизнь человека и каким в силу обстоятельств и пережитого опыта он мог стать к сегодняшнему дню, растеряв по пути и смелость с отвагой, и честность с надежностью, – всякое возможно. Но что-то подсказывало Клаве, некое обостренное чувствование и какое-то внутреннее виденье, что никакие жизненные превратности не смогли бы сломать и настолько кардинально изменить натуру Матвея Ладожского.

Вот не могли, и все тут, что вы ей ни говорите! Она это точно знает.

Чувствует на уровне интуиции, редко подводившей ее в серьезные жизненные моменты.

«Да-а-а… – призналась честно она себе, – запала я на Матвея-то Батьковича, ой, запа-а-а-ла… зацепил он мое девичье-ретивое».

Сразу, с ходу – и вот, получите, Клавдия Юрьевна!

А потому, что с сексуальностью у этого мужчины все очень и даже очень в порядке, как надо у него с этим фактором! Клавдия прямо-таки ощущала всеми своими пресловутыми женскими фибрами исходящую от него притягательную мужскую энергию и магнетизм какой-то, ей-богу, будившие в ней всякие там положенные флюиды и – ой-ой! – эротические, прости господи, мысли.

А какая у него улыбка!.. Ох ты, боже ты мой, мамочка!..

– …Клавдия Юрьевна, але!!! – прорвался в ее сознание громкий окрик ортодонта Багирова, безжалостно развеивая яркий образ Матвея Ладожского, улыбающегося перед мысленным взором Клавдии. – Что это с нашей красавицей? – спросил он у кого-то.

– Очень похоже на романтический припадок, – засмеялась Лиза, их терапевт-стоматолог, и спросила в свою очередь: – Клавочка, ты, часом, не влюбилась?

 

– Может, и влюбилась, – не стала отнекиваться Клавдия и, тяжко вздохнув, окончательно вернулась в действительность. – Пока непонятно.

– Да все уже понятно, – возразила, посмеиваясь, Лиза. – Судя по тому, как ты напрочь выпадаешь из жизни, витая в своих фантазиях с улыбкой, влюбилась, да еще как.

– Я настолько залипла? – уточнила, подивившись, Клава.

– Минут пятнадцать сидела, от всего отключившись, и улыбалась.

– Беда-а-а… – дала оценку своему состоянию Клавдия.

– А может, и хорошо все будет, – предположила Лиза и от внезапно пришедшей ей в голову мысли резко перестала посмеиваться. Спросила со строгостью и искренней тревогой: – А ты, случайно, не из-за Влада тут улыбаешься?

– Да ну, – отмахнулась Клавдия, – нет, конечно. – И от мысли о такой возможности даже встряхнула головой. – Слава богу, данный эпизод моей жизни в прошлом и возврату не подлежит.

– Тогда кто? – взбодрилась интересом Лизавета.

– Да, честно говоря, никто, – ушла от ответа Клавдия. – Так, привиделось что-то, подумалось о чем-то, взыграло где-то…

Посмотрев на часы, она вздохнула протяжно-тягостно, подчиняясь обстоятельствам, отставила чашку с остывшим чаем и поднялась с кресла:

– У меня следующий пациент. Так что романтика отменяется, пойду трудиться.

Трудиться и постараться не думать о Матвее Ладожском, залипая на его образе, и не торопить время в нетерпеливом ожидании предстоящей завтра встречи. Только бы отказавшийся от приема пациент не передумал и не решил все-таки явиться в назначенное ранее время.

А вот Матвею, на следующий день с самого раннего утра погрузившемуся с головой в рабочие дела, было совсем не до воспоминаний о девушке Клавдии. Нет, до девушки Клавдии дело ему, как выяснилось путем логических размышлений и эмоциональных ощущений, безусловно было, и очень даже серьезное и важное дело. Но думать, гоняя в голове мысли о ней и обо всем, что с ней связано, Матвею уже не требовалось: со всем тщанием и довольно подробно, со всех возможных сторон, он обдумал этот вопрос вчера, сидя за рулем джипа, когда возвращался вместе с мамой домой по вечерним запруженным московским улицам.

Размышлял, внимательно прислушиваясь к тем чувствам, что вызывает в нем стоявший перед мысленным взглядом образ Клавдии, вспоминая ее звонкий солнечный смех, выражение неподдельного восторженного удивления и любопытства в этих распахнутых синих глазах… Вспоминал и тихо улыбался, привычно параллельно слушая мамин рассказ-отчет в восхищенных тонах о прошедшей встрече с Софьей Михайловной и бывшими коллегами.

Что тут думать-то особенно – вот встретятся послезавтра, поговорят, а там он дополнит свое видение и понимание явления под именем Клавдия, и свои выводы на ее счет, и принятые, пока только промежуточные решения.

– Это же квартира, – наклонившись поближе к Ладожскому, прошептала недоуменно Клавдия, словно сообщала неприятный факт, который тот по невнимательности не заметил.

Матвей «подхватил» Клавдию на автобусной остановке возле ее клиники и повез в предложенное им для обеда милое, как он пояснил девушке, кафе, где потрясающе готовят удивительные блюда, исключительно по-домашнему, используя какие-то старинные рецепты.

Ну, по-домашнему так по-домашнему, не стала спорить Клавдия, согласившись с его выбором места для встречи, одним из важных факторов в пользу которого была возможность именно что хорошо пообедать двум работающим, честно проголодавшимся людям.

Но вот уж чего она никак не могла ожидать, так того, что понятие «по-домашнему» следовало трактовать и понимать настолько буквально!

Уверенно покрутившись во дворах, как водитель, хорошо знавший кратчайший путь к нужному объекту, Ладожский припарковал свой джип у отреставрированного старинного здания. Обойдя капот машины, галантно открыл пассажирскую дверцу, подав даме руку, помог выбраться из высокого автомобиля и, поддерживая под локоток, направился… к подъезду того самого, совершенно очевидно по всем приметам жилого, здания.

Матвей позвонил в домофон (им сразу же открыли, не поинтересовавшись, кто же там пожаловал) и повел Клавдию на второй этаж по старой широкой лестнице с огромными окнами-витражами на лестничных пролетах и истертыми временем и ногами многочисленных бывших жильцов ступеньками, правда, с явными признаками недавно сделанного отличного ремонта-реставрации. На втором этаже они остановились у солидной двери, определенно сделанной из массива какого-то дерева, которую заранее распахнул уже ожидавший их парень лет восемнадцати, любезно пригласивший гостей в помещение:

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста. – И пропустил их вперед.

Обычная прихожая, с интересной и такой же старинной, как и весь этот дом, кованой вешалкой и огромным зеркалом чуть не во всю стену. Ковровая… не красная, нет, синяя дорожка, но той же этимологии, что и красная в бывших кабинетах дворцов советской власти. Через анфиладу двух комнат Клавдию с Матвеем проводили в небольшой кабинет, по трем стенам заставленный от пола до высоченного потолка полками с книгами. Со скромно притулившейся сбоку специальной «библиотечной» лестницей, предоставляющей возможность доставать книги с самых верхних полок. С тяжелым старинным письменным столом у окна и креслом с высокой спинкой и «ушами» ему под стать. У одной из стен с книгами расположился небольшой круглый стол на одной массивной «ноге», застеленный белой кружевной скатертью. Большой персидский ковер покрывал практически весь пол комнаты.

Ошарашенная Клавдия, недоуменно крутя головой по сторонам и рассматривая обстановку, опустилась на галантно отодвинутый и придерживаемый для нее Ладожским стул. Придвинулась к столу, дождалась, когда он займет свое место, и вот тогда, наклонившись к нему поближе, прошептала свой вопрос-открытие.

– Ну да, квартира, – подтвердил тот, усмехнувшись удивленному и заинтригованному выражению лица девушки, – но не совсем. Вообще-то это кафе, только исключительно для друзей и близких знакомых. Без всяких вывесок и реклам.

– Подпольное, что ли? – все дивилась Клавдия.

– Почему подпольное? – пожал плечами Матвей. – Вполне себе официальное, со всеми необходимыми лицензиями и сертификатами, разрешающими этот вид деятельности. Просто вот такое.

– Умеете вы удивить, Матвей Андреевич, – откинувшись на спинку стула, не то укорила, не то похвалила Клавдия.

– Хозяин всей этой красоты мой хороший и давний знакомый, – пояснил Ладожский. – А готовят тут на самом деле очень вкусно. И, что немаловажно, здесь можно спокойно и поесть, и поговорить. А я очень ценю, когда эти два дела можно совершать именно так: спокойно.

Тот же молодой человек, что впустил их в квартиру, принес меню и, ловко сервировав стол под полноценный обед и приняв заказ, скрылся за дверью комнаты.

– Поскольку мы все же ограничены во времени, предлагаю тебе, Матвей Андреевич, приступить к обещанному рассказу о Монголии и о том, каким образом ваша семья там очутилась и как вам там жилось, – предложила Клавдия и призналась: – Я честно порывалась несколько раз посмотреть в интернете информацию об этой стране, но, к сожалению, была настолько занята эти дни, что увы, так мне и не удалось прочитать ни строчки. Поэтому придется тебе взять на себя функции энциклопедии и сделать хотя бы небольшой экскурс в историю, поскольку я вообще не в теме.

– А ты, Клавдия, реально считаешь, что можно изучить какую-то страну и ее историю по информации, собранной в интернете? – спросил Матвей с едва улавливаемой иронией в голосе.

– Нет, не считаю. Но когда не имеешь возможности там побывать и у тебя нет нескольких лет, чтобы что-то про нее понять и узнать, изучая всерьез и лучше всего изнутри, то хотя бы так.

– Да, хоть так, – подумав-помолчав, согласился он.

Вернулся официант, принес салаты и холодные закуски. Расставил, пожелал приятного аппетита и удалился.

В затянувшемся молчании, поразительным образом нисколько не тяготившем их обоих, справились с салатами, запив каждый своим напитком: Клавдия – зеленым чаем, Ладожский – простой водой с лимоном.

– Впрочем, я зря тебя поучаю, – нарушил тишину Матвей. – Прожив в Монголии восемь лет и будучи плотно связанным с ней все эти годы, я не могу похвастать, что досконально изучил эту страну, – признался он и, переключившись на более деловой тон, спросил: – Значит, говоришь, экскурс в историю…

Помолчал, задумавшись, видимо, выстраивая мысленно факты по порядку и решая, что и как рассказывать.

– Тогда надо начать с довольно далекого исторического периода.

На протяжении долгих веков Монголия являлась частью Китая, его дальней окраиной, и этот размеренный и устоявшийся порядок государственности порушил и изменил не кто иной, как российский барон Унгерн, бежавший от Гражданской войны в России и от участи быть наголову разгромленным частями Красной армии, хорошенько надававшей его бойцам.

Прибежал, значит, себе барон этот лихой, оккупировал своим белогвардейским войском Монголию, находившуюся в то время под протекторатом Китая, и своим указом и волей восстановил где-то там давным-давно во времени утраченную ханскую власть в стране.

Правда, длилось это «счастье», свалившееся на монголов, недолго, поскольку довольно быстро Красная армия все же разгромила войско барона и освободила территорию Монголии. А самого барона фон Унгерна-Штернберга судили в Новосибирске, тогда еще Новониколаевске, и по приговору Чрезвычайного трибунала, не парясь сомнениями и рефлексией любого рода, благополучно расстреляли. Но менять государственный уклад не стали – ну ханская власть, да и Будда с вами. Зато в тысяча девятьсот двадцать первом году большевистская республика установила с этой страной дипломатические отношения.

Поцарствовать от души и с размахом последнему монарху Монголии Богдо-хану не довелось, ибо помер он через три года после восседания на ханство, в тысяча девятьсот двадцать четвертом году. А вот тут-то молодая Советская Республика не сплоховала, и под ее влиянием… не путать с давлением, ни в коем случае! Реально, на самом деле грамотная дипломатическая работа и просто доброе человеческое отношение – под влиянием этого и была провозглашена Монгольская Народная Республика, энергично взявшаяся строить социалистическое государство.

И никакого сарказма – без Советского Союза эта страна до сих пор пребывала бы в родоплеменном укладе, не имея никакой цивилизации.

Понятно, что мы помогали и поддерживали новую страну во всем и всем, чем могли. В тысяча девятьсот тридцать девятом году Монголия, при самой активной поддержке и помощи СССР, отразила вторжение японцев на реке Халкин-Гол, в котором участвовали советские военспецы, как их называли в те времена. Кстати, большинство из русских военных специалистов, принимавших участие в той военной кампании, до этого воевали в Испании, где испанские товарищи частенько называли и обращались к ним «компанеро». Этим же словом красные командиры обращались друг к другу во время монгольского сражения. Ну а монголы переиначили слово «компанеро» на свой лад и долгие годы всех советских специалистов, прибывавших в их страну, называли не иначе как «компанами».

Причем, что характерно, в Монголии осело довольно много русских, бежавших от революции и Гражданской войны: бывшие белогвардейцы, старообрядцы, казаки-семеновцы и церковные служители, которые, между прочим, советских товарищей весьма-а-а недолюбливали, но в открытое столкновение не вступали. Сторонились, старались вовсе не общаться и пересекаться по минимуму, избегая эксцессов, – опасались. Так вот их компанами местные жители никогда не называли, только приехавших из Союза.

Ну, это так, ремарка. Имеющая некоторое отношение к жизни Матвея Ладожского. Продолжим.

Советский Союз в прямом смысле создал с нуля национальную промышленность Монголии, как и многоэтажные дома, дороги, современную по тем временам медицину и армию, обучая и готовя монгольских специалистов, новый пласт интеллигенции страны, в Союзе. А в тысяча девятьсот сорок первом году советскими учеными был разработан и введен в обиход письменный язык на основе кириллицы, взамен устаревшей старомонгольской графики, недоступной простым людям.

Это были очень тесные и дружеские связи. Очень. Долгие годы Монголию называли шестнадцатой республикой Советского Союза.

Во время Великой Отечественной войны Монголия помогала Советскому Союзу всем, чем могла, первой из всех стран предложив свою помощь. На фронт были отправлены сотни тысяч монгольских лошадей, продукты, одежда, а собранных жителями Монголии материальных средств хватило, чтобы сформировать танковую колонну и авиационную эскадрилью. Монгольские добровольцы участвовали в той войне как первоклассные снайперы, а в конце ее сражались с Японией.

Люто сражались, не щадя себя. Помнили старые обиды.

Монголия обратилась к правительству СССР и лично к Сталину в сорок четвертом году с просьбой принять ее в состав страны в качестве одной из республик. Но, к сожалению, правительство вынуждено было отказать, потому что на тот момент независимость Монголии признавала одна-единственная страна в мире – Советский Союз. А портить тогда отношения с Китаем, под протекторатом которого номинально находилась Монголия, было недальновидно и ой как нежелательно.

 

Но, даже не став частью Советского Союза, Монголия долгие годы была настоящим другом и добрым соседом России.

В тысяча девятьсот шестьдесят первом году, при помощи и мощной поддержке Советского Союза, Монголия вступила в ООН.

– Такой краткой исторической справки достаточно? – спросил, усмехнувшись, Ладожский у откровенно увлеченной его рассказом Клавдии.

– Нет, – вздохнула она, вынужденно смиряясь с обстоятельствами, – но, учитывая, что у нас не так много времени, ограничусь на первый раз и этой сжатой, будем считать вступительной инфой. А ты переходи к повествованию о том, как ваша семья оказалась в Монголии.

– Да вот оказалась, – вздохнул Матвей, задумавшись. – В восемьдесят пятом году, когда мы с мамой приехали туда к отцу, для большей части населения Союза такая вот командировка на работу за границей считалась чем-то чудесным, главным призовым выигрышем всей жизни.

Разумеется, наиболее престижной и недосягаемо желанной даже в самых смелых мечтах для подавляющего большинства граждан, живших в Советском Союзе, за так называемым железным занавесом, являлась возможность работать в развитых капиталистических странах, в Европе, США, в Южной Америке и так далее, по убывающей значимости благосостояния и политического влияния государства.

Монголия в том списке престижных государств находилась где-то на самых последних строчках, ибо по уровню товарной скудности опережала все страны социалистического лагеря и самого СССР. Но!

Но советским специалистам, работавшим в Монголии, платили зарплаты в так называемых инвалютных рублях, проще говоря, в «чеках», или «бичиках», как чаще всего называли инвалютные рубли советские специалисты в Монголии. В переводе на местную валюту эта зарплата достигала восьмисот-девятисот тугриков, что, на минуточку, составляло приблизительно оклад заместителя министра Монголии и в несколько раз превышало среднюю заработную плату в самом Союзе.

Но даже не эти, сумасшедшие по тем временам, оклады составляли главную замануху работы там, а возможности, которые давала работа советским гражданам в этой стране. В Улан-Баторе, столице Монголии, работали элитные, недоступные местным жителям магазины, между прочим, с правом экстерриториальности, то бишь выведенные из-под монгольского законодательства и считающиеся юридически и практически территорией СССР.

И в этих дивных, чудных магазинах (например, в известном «номер двадцать» и «Военторге», по большей части сгруппированных в пятнадцатом микрорайоне, относящемся к «Русскому кварталу», продавались сделанные по высшему разряду и категории промышленные товары, предназначенные на экспорт, и различные деликатесы, которые невозможно было купить на родине, да и достать из-под полы нереально: осетрина, икра, разнообразные великолепные колбасы и сыры, вино, фрукты-овощи и прочая, прочая…

Попасть в этот торговый рай могли только советские граждане и руководители Монголии. В какой-то момент на входе в эти магазины даже поставили советских солдат, дабы оградить от попыток местных товарищей проникнуть туда. Вообще, сегрегация местных жителей и разница в социальном статусе совспецов и монголов была совершенно очевидной. И это неравенство, кстати, в семидесятые-восьмидесятые годы вызвало серьезные антисоветские настроения, кое-где и националистические выступления и даже нападения.

Конечно, влияние Советского Союза в Монголии было огромным. Например, в Улан-Баторе был выстроен уже упомянутый «Русский квартал», где жили только советские граждане, работавшие в Монголии, – «Проспект Мира» назывался. Да и в самом городе было немало зданий и сооружений, выведенных из-под юрисдикции страны и принадлежащих Советскому Союзу. По некоторым данным, в лучшие времена, в том числе в семидесятые-восьмидесятые годы, в Монголии работали до ста тысяч советских специалистов. А наши войска прочно стояли в стране, отстроив полноценные военные объекты, имея артиллерию, самолеты-вертолеты и насчитывая около пятидесяти тысяч военнослужащих.

И все это добро в девяностые годы… Войска вывели полностью, а всю матчасть, с домами и сооружениями безвозмездно, то есть даром, как говорилось в известном мультике, передали Монголии.

Такая вот фигня.

Но это в девяностые, а в семидесятых-восьмидесятых годах советские специалисты мечтали попасть на работу в Монголию, хотя бы на год-два, чтобы заработать весьма приличные деньги, качественно прибарахлиться да круто приподняться в социальном статусе. Такие «везунчики» в обществе считались элитой, кем-то исключительным, кому необычайно, ну просто необычайно подфартило.

Андрей Васильевич Ладожский владел не просто редкой, востребованной профессией горного инженера, но и накопил уникальный опыт, до назначения в Монголию успев поработать в нескольких странах социалистического лагеря и в некоторых капиталистических, из разряда так называемых «сочувствующих» советскому строю.

– Место, где мы жили, называлось Дорнод, как и весь аймак, реже его называли монгольским названием Эрдес, – помолчав пару мгновений, от общих сведений перешел к личной истории Ладожский. – Собственно, название поселку дало Дорнодское урановое месторождение, расположенное в Северо-Чойбалсанском районе, приблизительно в ста километрах от административного центра. Его открыли советские геологи еще в сороковых годах. – Он вздохнул задумчиво и сделал акцент на главном: – Определяющее слово в данном случае – «урановое».

В восемьдесят пятом году инженер Ладожский с женой (получившей вместе с мужем направление на службу учителем математики и физики в первую отстроенную к тому времени школу поселка) с их пятилетним сыном Матвеем прибыли по месту своего нового назначения: на возводящиеся с нуля посреди голой, бескрайней, продуваемой всеми ветрами степи горнодобывающее предприятие, шахты и поселок возле него.

Первое время родителям было, прямо скажем, непросто: попасть из устроенного, комфортного цивилизованного быта в Москве в буквальном смысле на огромную стройку и жить в очень стесненных условиях: с ограничением в воде, которая была исключительно привозной, деля жизненное пространство во временной застройке еще с тремя семьями, со всеми вытекающими трудностями и сложностями временного, неустроенного быта.

Но шахты, комбинат и поселок возводились невероятно быстро и, главное, очень качественно, продуманно и грамотно. Денег в это предприятие советское правительство не жалело, вбухивая просто немереные ресурсы и посылая работать лучших специалистов из всех республик Советского Союза.

Через несколько месяцев Ладожские получили просторную квартиру в новеньком, пахнущем свежей покраской и струганым деревом доме-усадьбе, рассчитанном на несколько семей.

Дорнод хоть и числился поселком, но к тому времени вполне мог претендовать на звание небольшого городка, поскольку насчитывал около десяти тысяч человек, а к восемьдесят восьмому году и все двенадцать тысяч.

Выстроили три шахты и комбинат, пробурили скважины, нашли воду, возвели очистительные сооружения, организовали бесперебойное снабжение, построили дома с системой водоснабжения и горячей водой, два садика, две школы, хороший клуб, бассейн, стадион, центральную площадь с зелеными насаждениями.

Работа была проделана просто колоссальная, и за весьма короткий срок. Ко всему вышеперечисленному еще и ЛЭП возвели, и проложили железную дорогу до Читы, по которой вагонами отправляли руду, добываемую в карьере открытым способом, на переработку в Краснокаменское горно-химическое объединение.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru