Татьяна Алюшина
Вынужденное знакомство
– Выходит, не умер, – заметила, задумавшись, Полина.
– Вот именно! – воинственно воскликнула мама, встряхнувшись возмущением. – Десять лет прошло, зачем она ему сейчас-то понадобилась?
– Да все за тем же! – раздражился Василий. – Включи логику, мам. За тем, что этим сволочам требуется захапать все, до чего они могут дотянуться! Потому что они используют любые возможности и шансы для укреп-ления своей организации! – как-то резко, в один миг захлестнуло его негодованием. – Потому что она все еще молодая женщина и может родить много славянских детей, которых воспитают бойцами-диверсантами, а девок продадут задорого, чтобы те, в свою очередь, рожали белобрысых детей. Потому что эта квартира так и принадлежит только Насте, а захватив еще и Савку и шантажируя, обещая насилие, пытки-издевательства и убийство ребенка и Насти, они еще и стрясут с меня, по ходу, все, что только возможно! Потому что я буду исполнять все их требования, все! – прокричал он придушенно, вынужденно сдерживая рвущийся из него дикий, бессильный крик, чтобы не разбудить, не растревожить Саввушку. – Буду исполнять! – повторил Василий, захлебываясь бессильной яростью. – До последнего надеясь спасти их обоих! Ее спасти!
Резко подскочив со стула, так, что тот отлетел в сторону и грохнулся спинкой на пол, в два стремительных шага он подскочил к окну, дернул ручку стеклопакета, распахивая створку на всю ширь. Нервно-судорожно вдохнув-втянув в себя морозный воздух, положил ладонь на глаза, с силой вдавив большим и средним пальцами виски, и пообещал, наверное, самому себе:
– Я этих сук достану… достану… Я им Настьку не отдам…
Обескураженные, захваченные врасплох внезапным и настолько страстным взрывом эмоций обычно всегда спокойного, рассудительного, где-то даже флегматичного Василия, Полина с мамой, замерев, смотрели на него оторопело-испуганно, только в этот момент осознав всю глубину и ужас пришедшей в их семью трагедии.
– Как, сынок? Как достанешь… если тут такое?.. – прошептала потрясенно Елизавета Егоровна, снова прижав пальцы к губам, и расплакалась.
Он повернулся, посмотрел на нее каким-то бездонным взглядом, словно за пару этих минут прогорел внутри в пепел, присел, оперся на край подоконника, не замечая, как поток ледяного ветерка раздувает рукава его рубашки, и объяснил уставшим, потухшим тоном:
– Мы договорились о плотном сотрудничестве с контрразведчиками в поиске Насти. Поскольку у меня весьма востребованная специфика деятельности и самая серьезная мотивация в этом деле, то, возможно, наше сотрудничество и будет плодотворным.
– Почему возможно? – спросила мама как-то беспомощно-потерянно, с тревогой посмотрев на сына.
– Да потому, что меня не посвятили в детали этого дела по ее бывшему мужу, и понятно, что и не посвятят, поскольку это напрочь закрытая инфа. И как можно что-то делать и копать, когда ни фига не знаешь?! Как слепой и глухой биться башкой в стену! – возмутился Василий.
– Так, – произнесла деловито Полина. – Давайте-ка оставим эмоции и попробуем спокойно подытожить и систематизировать имеющиеся факты.
– Ну, давайте, – резко вздохнув-выдохнув, остужая себя, измученно усмехнулся Василий.
– Первое, – начала перечислять Полина, разжимая пальцы, – Настю похитил ее бывший муж, оказавшийся террористом. Второе… – И запнулась, посмотрев вопросительно на брата. – Уточни один момент. Если я правильно поняла, этот хрен не какой-то рядовой там солдат, а боевик-управленец среднего руководящего звена или, скорее всего, за десять-то лет уже приподнявшийся до высоких позиций в организации.
– Как всегда, схватываешь самую суть, сестренка, – похвалил Вася совсем уж утомленным голосом опустошенного от моральной, да и физической заодно усталости человека. – Да, как объяснили мне парни, он занимает высокий статус в организации.
– Вот, – удовлетворенно кивнула Поля. – Из чего я делаю вывод, что в Москве он объявился не ради Насти, внезапно, вдруг, аж через десять лет вспомнив о бывшей жене, а за каким-то совсем иным интересом. А она так, легкий побочный заработок по ходу какой-то иной, гораздо более серьезной операции террористов. А посему, думаю, искать его станут с особым тщанием и рвением. А это значит, что у нас есть вполне обоснованная и реальная надежда, что Настеньку удастся найти.
– Найти-то да, только… – Не договорив фразу, Василий осекся и, выпрямившись, резко развернулся к распахнутому окну.
В кухне повисла гнетущая, настороженная тишина. Они отлично понимали, что стоит за этим его «только» – что сделают с Настей к тому моменту, когда ее найдут, если найдут, и будет ли она вообще к тому моменту… оставят ли ее в живых…
– Слушайте! – осенило вдруг Полину неприятно-пугающей мыслью. – Савва сказал, что пришел незнакомый дядя и мама спросила, кто он такой. То есть Настя его не узнала, видимо, он сильно изменился. Получается, что мужик этот ужасно прокололся, потому что уж я-то его очень хорошо разглядела и запомнила, да и соседи тоже. И даже если он весь из себя такой крутой диверсант и конспиратор, что прямо остался незамеченным на всех видеокамерах наблюдения в городе, мы-то сможем дать его подробное описание и составить его точный портрет.
– Обязательно, – захлопнув и закрыв створку, подтвердил Василий, повернулся и посмотрел на сестру. – Непременно дадите в ближайшее же время, поскольку вас уже завтра вызовут в Комитет. И подпишете бумаги о неразглашении сведений. Думаю, не надо повторять еще раз и объяснять, что теперь за нами всеми установлено наблюдение, а все наши гаджеты поставлены на прослушивание. Будет отслеживаться и проверяться каждый человек, вступающий с нами в контакт, даже продавщицы вашего любимого магазина здорового питания. И твой Александр в том числе, – произнес он с доступной ему при столь измотанном состоянии легкой иронией, посмотрев на сестру.
– Ему не понравится, – расстраиваясь заранее, констатировала Поля, тяжко вздохнув.
– Это вряд ли, – усомнился братец. – Оповещать Александра о происшествии никто не намерен, более того – прошу тебя ничего ему не рассказывать, даже намеком, – предупредил Василий, акцентируя голосом свою просьбу, скорее похожую на требование.
– Но почему? – без всякого энтузиазма довольно вяло возразила Полина. – Его надо предупредить или хотя бы намекнуть. При том положении и должности, которые он занимает, Александру необходимо знать, что за ним установлена слежка, пусть и из самых наилучших намерений поиска террориста. Через него же проходят серьезные сделки, а люди, с которыми Александру приходится общаться по бизнесу, сплошь властно-богатые господа, исключительно вип-уровня, в том числе и олигархи, и чиновники высшего звена. Ты представляешь, если кому-то из них станет известно о прослушке, проверке и слежке, которой они подвергаются из-за него и из-за нас. Фигово станет всем.
Сама тут же красочно представив и оценив возможные последствия такого развития событий и мысленно содрогнувшись, Полина подчеркнула:
– Очень-очень фигово. Еще, не дай бог, начнут мешать следствию. К тому же, если ты помнишь, Александр мой жених и уже практически твой родственник и член семьи.
– Да как тут не помнить, – криво-нерадостно, явно делая над собой усилие, чтобы выразить мимикой эмоцию, ухмыльнулся Василий, – ты ж не дашь забыть о наступающем на всех нас «счастье». – И, посмотрев в глаза сестре, произнес с нажимом: – И все же, Поля, ставить в известность Александра о том, что у нас произошло, нельзя. Да и компетентные ребята запретят тебе это делать. А что касается его клиентов-партнеров и прочих «крутышей» безмерных, то для ребят из «контртеррора» любые регалии глубоко пофиг, все это знают и вступать с ними в диспуты-противостояния боятся до оторопи. Ничего, походит твой любезный под наблюдением, может, еще сильно подивишься, узнав много чего нового про будущего мужа. И, кстати, мам, – напомнил он Елизавете Егоровне с сожалением, – Юрия Александровича посвящать в ситуацию тоже нельзя, поскольку он пока не член семьи.
– Да поняла уже, – расстроенно махнула рукой мама и вздохнула. – Получается, что вовремя Юра уехал детей навестить, не придется ни о чем умалчивать. Хотя Юра не Александр Полинин, ему я могу правду сказать, что запрещено обсуждать и распространяться о Настином деле. Он поймет.
– Да, – поддержал маму Вася, – дядь Юра мужчина грамотный и серьезный, он поймет. – И, со всей очевидностью окончательно исчерпав остатки сил и любые возможные морально-волевые резервы, Василий протяжно выдохнул и объявил закрытие «кухонного совета»: – Все, женщины, на сегодня мы обсуждения закончили. Что мог, рассказал и объяснил, даже сверх того, что полагалось и разрешили вам донести. Но завтра утречком вас обеих «подпишут» на предмет сохранности гостайны, так что не страшно. А теперь отбой. Мне надо хоть немного поспать. Я зверски вымотан и просто вырубаюсь.
Полина была оглушена ясным осознанием реальности, какой-то неправдоподобной, дикой ситуации и беды, в которой они оказались. Да еще – пропади оно все пропадом! – во всю ширь присущего ей красочного, творческого воображения представляла себе, как может издеваться над Настюшкой эта сволочь. А еще того пуще, с замирающим от одного только предположения сердцем, что мог бы он сотворить с Саввушкой, окажись ребенок в его руках… И не могла не то что заснуть, а хотя бы немного успокоиться, перестать дрожать телом, мыслями и расслабиться – ну не могла, и все.
Она и валерьянки с мамой на пару хлопнула-приняла перед тем, как отправиться в постель, и то прикрикивала мысленно на себя и запрещала, то уговаривала выкинуть из головы пугающе-яркие страшилки, вызывающие поток неконтролируемых, текущих безостановочно слез, когда представляла, какой ужас, унижение, а возможно, и боль испытывает сейчас Настюшка. Полина все повторяла и повторяла, что ей потребуются физические силы и чистый, холодный разум, для того чтобы с полной отдачей принимать участие в поиске Насти, а для этого требуется отдых телу и уму, поэтому немедленно спать, спать, спать…
Да сейчас! Какое там спать. Стоило хоть немного уговорить-успокоить себя, «выключить» и выкинуть наконец «ужастик» про Настю и Саввушку с мысленного «экрана», как, без всякого ее разрешения на то, нагло и своевольно влезли в разум и принялись донимать тревожные мысли об Александре и о запрете брата посвящать того в случившееся с ними бедовое происшествие. И тут же с таким трудом освободившуюся от предыдущих страшилок голову заполонили новые тревоги, красочно рисуя варианты всяческих возможных последствий, когда Александр все-таки прознает об установленном за ним контроле фээсбэшников.
Но больше любых возможных неприятных разборок с женихом, случись-таки конфуз обнаружения Александром слежки, Полину пугала необходимость вообще что-то ему говорить при встрече. А ведь рассказывать придется, невразумительным мычанием и ссылкой на какую-то ерундовую причину и форс-бог-знает-какой-мажор, вынудившие Полину не прийти на запланированное свидание, она не отделается. И поскольку ничего объяснить невозможно даже приблизительно, то придется что-то сочинять и выдумывать.
А вот это сплошная засада и чистое попадалово!
Ибо врать Полина Павловна Мирская не умела напрочь. Ну не предусмотрела природа-мама такого навыка и хотя бы малого умения житейской изворотливости для этой девочки, посчитав, видимо, что и тех достоинств, которыми она ее наградила-одарила, вполне достаточно.
Нет, привирать или придумывать какие-нибудь оправдания-отговорки сотворенных ею неблаговидных деяний Полина пробовала, разумеется, ну а как без этого, и не раз.
Такое вообще реально в жизни – не врать вообще?
Особенно в детстве и особенно когда у тебя имеется старший на десять лет брат, идеальный кандидат, на которого можно легко и радостно сваливать любую вину за большинство проступков и проказ, с учетом того, насколько сильно тот любил младшенькую сестрицу, баловал ужасно, всегда и везде защищал от всех напастей и готов был прикрывать любые ее проделки.
Красота, правда? Не всем так везет. Ага, щаз-з-з-з…
Нет, готов-то он был готов – и принимал на свою головушку вину и ответственность за сестренку Поленьку в любой ситуации, тут уж ничего не предъявишь, что было, то было, но иногда родители уточняли у дочери:
– Поля, Вася на самом деле разбил вазу?..
…Или обрезал ножницами все листья и цветы на бабушкином каланхоэ? Отобрал у девочки Лизы лошадку во дворе? Испортил мамину косметику? Разрисовал стены в родительской спальне? Засунул в унитаз рукавички, чтобы проверить, смоет ли их вода? И так далее, так далее по широкому списку «деяний» очень неугомонной девочки с весьма ярким и буйным – как нынче принято называть, креативным – воображением…
После такого вопроса Полина тут же заливалась тяжелым болезненным румянцем, дико как-то, до самых ушей и корней волос, до наворачивающихся мгновенно слез, прятала-отводила взгляд, смотря куда угодно, только не на вопрошающего родителя, и принималась лепетать нечто настолько невразумительное и откровенно фальшивое, что дальнейший допрос-опрос не имел уже ровно никакого значения за очевидным и неоспоримым уличением в свершенном деянии истинной «преступницы».
Сколько неприятнейших и ужасных ситуаций, между прочим, должных бы сильно негативно повлиять на неустойчивую детскую психику, пришлось пережить Полине из-за этой своей гадской неприспособленности ко всякого рода вранью и изворотливости в подростковом возрасте! Да не перечесть. Вы себе представляете жизнь девочки в пубертатный период с неспособностью юлить и привирать хоть немного?
Хоть немного! Ну хоть чуточку? Даже не врать, а не говорить правду, когда спрашивают? Жесть полная.
Однозначный кандидат в вечные изгои и отверженные. Очевидно же, что никаких друзей-подруг при такой оригинальной способности, или скорее неспособности, у этого ребенка быть не должно, это ж «находка» для взрослых – бесплатный стукач из разряда «укажи на зачинщика».
Но нет, как ни удивительно, но ничего подобного с ней не произошло и отвергнутым «лебедем» в среде ровесников Полина не стала. Может, потому что училась в хорошей гимназии с гуманитарно-художественным уклоном, где у нее сложились прекрасные отношения с одноклассниками. Объединенные одинаковой тягой и интересом к литературе и разным направлениям искусства, ребята, будущие художники и литераторы, стали довольно близкими друзьями.
Поля решила эту проблему просто: когда будущие одноклассники впервые встретились и знакомились друг с другом в новом классе первого сентября, она сразу же предупредила всех о своей нестандартной своеобразной особенности. И месяц подряд, практически каждый день, покатываясь от смеха, ребята ставили над ней эксперименты на тему: «Полина, соври».
Ничего. Отсмеялись, привыкли и приспособились как-то коммуницировать. Впрочем, большинство ее одноклассников, помимо основного, школьного образования, занимались дополнительно еще и в других школах. Некоторые, как Полина, сразу в двух: в музыкальной и художественной, кто-то в литературных классах при университете, а кто в танцевальных студиях, так что не до особых злодейских проказ этим детям было, да и до простых, бытовых и мелких обманов тоже: пойдите попробуйте поучиться по десять часов в день, обалдеете гарантированно.
В Художественном институте имени Василия Ивановича Сурикова, куда Полина поступила после школы, неумение девушки прибрехивать и изворачиваться вообще перестало быть для нее такой острой проблемой. Во-первых, потому, что, немного повзрослев, Полина как-то незаметно переросла неприятную особенность настолько сильно заливаться болезненно-мучительным стыдливым огнем, и если уж доводилось ей попасть в подобную ситуацию, то теперь, обдавая внутренним жаром, вспыхивали румянцем лишь ее щечки да наворачивались слезы на глаза, и то ненадолго.
Надо сказать, что за всю учебу случилась с ней такая «румяная» незадача всего единожды, и то не потому, что она неосмотрительно что-то наврала или оправдывалась, а по той лишь причине, что стало Полине ужасно стыдно за откровенную брехню другого человека – парня, с которым она находилась в тот момент в близких, романтических отношениях. Кстати, именно после этого случая они и расстались.
Училась Поля на факультете теории и истории искусств с большим удовольствием и рвением. Нравилось ей все, чем она занималась, до невозможности, так нравилось, что за всю институтскую учебу она не пропустила ни одного занятия, даже если болела простудой или гриппом, то, укутываясь в шаль и шарф, прихватив с собой лекарства и термос с горячим напитком из шиповника и травок, притаскивалась на лекции.
Ну и вторая причина того, что все пять лет Полину не беспокоила нестандартная особенность ее организма: из-за столь серьезного увлечения учебой и погружения в предмет ни в каких шпаргалках и подсказках на экзаменах она не нуждалась и, как следствие, необходимости в чем-либо оправдываться и изворачиваться не испытывала.
Так и отучилась в радость, получив прекрасное образование искусствоведа, специализируясь в основном на классическом реализме в искусстве, с упором на русское изобразительное искусство. И по окончании учебы сразу же устроилась работать, но – увы, увы – ни разу не искусствоведом. Такого «добра» в городе Москве и без Полины Мирской было дополна и еще вагончик, с не менее прекрасным образованием, давно, плотно и основательно уже заполнились все хорошие, правильные и «хлебные» места. А Полина… Быстренько пройдя спецкурсы, она получила статус экскурсовода и начала водить группы экскурсантов по самым известным и топовым улицам-домам, площадям и паркам нашей столицы.
Та еще работенка, надо сказать, жесть откровенная, если честно.
Ну, во-первых, люди, они вообще-то попадаются разные. Понятное дело, что экскурсионные мероприятия редко посещают конченые пропойцы с наркоманами, бомжи, хулиганы и оголтелые рецидивисты, честно сказать, никогда. Но от этого нисколько не легче, ибо людей с разного рода особенностями и вывертами психики-характера, дурного, задиристого нрава и чрезмерного гонора среди потока экскурсантов хватает, и с большим избытком.
И когда у тебя – невзирая ни на какую погоду, бесконечные изводящие муторные пробки, случающееся порой плохое самочувствие и трудное настроение, – по четыре-пять, а иногда и шесть дней в неделю экскурсии, а с людьми (и каждым неадекватом, обязательным порядком присутствующим в любой группе) приходится работать, сглаживая острые моменты, при этом не забывая улыбаться, излучать оптимизм и демонстрировать практически фанатичную любовь к тому предмету, который ты освещаешь… В таких условиях оставаться «нежной розой» и милой романтической девушкой, не обрастая циничной коркой защиты, практически невозможно.
Но при всех трудностях и сложностях для Полины работа на улицах Москвы стала серьезной психологической школой жизни и очень многому, реально многому научила. В первую очередь общению и коммуникации с разными, даже очень сложными, а порой и вовсе психически не сильно здоровыми людьми. Своеобразный тренинг, в результате которого алое полыхание ее щек, вспыхивавших всякий раз в ситуациях вынужденного пусть не обмана, а, скажем так, недоговоренности или сокрытия фактов, уменьшилось до вполне приемлемого покраснения, заодно выработав и закрепив новый навык-умение: красиво «съезжать» с неприятной и мутной темы.
Если честно, Полине работа нравилась, серьезно, какой бы трудной и тяжелой она ни была, заставив повзрослеть как-то незаметно быстро, приобрести философский взгляд на жизнь, в чем-то даже помудреть. А сколько интереснейших деталей, подробностей, нюансов и тайн про родной город она узнала за это время, сколько потрясающей «городской» литературы и архивных данных изучила, сколько сделала открытий, готовясь к экскурсиям, разрабатывая новые маршруты и добывая исторические факты…
Но, несмотря на весь свой глубокий интерес к московской истории, на все приобретенные навыки и знания, на свое «врастание в реальную жизнь», как назвала становление и приобретаемую мудрость дочери мама, при первой же возможности Полина, не задумываясь ни на минуту, променяла городские «покатушки-походушки» на экскурсии по главным галереям и выставочным залам Москвы.
Вот это уже было абсолютно ее дело! Ее до нутра, до полного, радостного погружения.
Понятно, что в каждой уважающей себя галерее имеются свои штатные экскурсоводы и проводники-искусствоведы, но Полина проводила индивидуальные экскурсии с небольшой группой людей – с друзьями-приятелями, собравшимися компанией в несколько человек, или с семьями от детей-малышей до бабушек-дедушек, с супружескими парами или не супружескими, но тоже парами, или с коллегами, проводившими корпоративный или частный досуг подобным образом, или вовсе для одного человека.
Но в любом случае, кто бы ни были ее клиенты или клиент, все они, без исключения, относились к числу весьма обеспеченных граждан, ибо неспешное, продуманное и детальное посещение музеев и художественных выставок, рассчитанное на несколько дней, в сопровождении индивидуального экскурсовода, – мероприятие весьма и весьма недешевое.
Получить такую «шоколадную» работу в условиях жесткой столичной конкуренции в искусствоведческой среде было делом практически невозможным. Ну а как вы думали – все в рамках борьбы за лучшую жизнь и приличный заработок.
Но Полине помогло протежирование давней подруги бабушки Анфисы, сын которой занимал весьма высокий пост в Министерстве культуры. К этой подруге самым беззастенчивым образом обратилась за помощью Елизавета Егоровна, уставшая наблюдать, как выматывается морально, душевно и физически, порой до серьезного истощения, накручивая экскурсионные километры по городу, дочь, частенько просто приползая домой и засыпая чуть ли не в прихожей. Бывало и такое.
Сын бабушкиной подруги не подвел маминых ожиданий и надежд и помог. Где-то через полгода после обращения к нему, когда внезапно освободилась прекрасная вакансия, сразу же пристроил, вернее спустил указание в известное крутое-дорогое экскурсбюро: принять на это место Полину Мирскую.
Понятное дело, что, имея своих кандидатов на такую должность, в бюро Полине не обрадовались, но против одного из помощников министра и его прямых «просьб» в виде распоряжения не попрешь. К тому же барышня в совершенстве владела английским, с хорошим лондонским произношением, но могла и американским сленгом шпарить при необходимости, да и предмет свой знала великолепно, не придерешься. К тому же морально-нравственные характеристики выше всяких ожиданий, а для фирм подобного уровня, обслуживающих весьма непростых и богатых людей, это имеет большое значение.
Так что стараниями мамы, подруги бабушки и помощника министра уже через неделю после того, как уволилась с «уличной» работы, Полина вышла на новое место своей трудовой деятельности. Несколько неприятных моментов с коллегами пережить ей таки пришлось, но Поля восприняла все эти подставы, наезды и «выдавливание» как неизбежные притирки, а поскольку прошла суровую школу городского экскурса, смогла дать весьма достойный отпор и с подчеркнуто холодным безразличием выйти из каждой такой ситуации, спровоцированной сослуживцами.
Ну а что вы хотели? Как известно каждому биологу, внутривидовая борьба за жизнь самая жесткая и непримиримая по сравнению с любой межвидовой конкуренцией.
Ничего, бог бы с ними, прорвалась. Не без потерь и бессильных обидных слез в подушку от нечестной игры и несправедливости, но выстояла, а вскоре от нее и вовсе отстали, смирились, наверное, да и нашли иной предмет для коллективной травли, неприятия и открытого буллинга – новую руководительницу, назначенную хозяевами бюро.
Работала Полина с душой, в радость, тщательно-старательно готовясь к каждой экскурсии, к каждому посещению галерей и выставок. Намечала наиболее выдающиеся произведения, которые будет показывать, того или иного художника, скульптора, мастера. Находила разные интересные факты про жизнь и творчество их создателей, «зависая» часами в архивах и библиотечных запасниках, читая воспоминания современников, разглядывая атласы художников, слушая аудиозаписи лекторов-искусствоведов, просматривая старые документальные фильмы по искусству.
Погружалась с головой, словно плыла в теплом, сверкающем море, испытывая настоящее эстетическое удовольствие от дела, которым занималась.
Повезло. Ничего не скажешь. Но однажды…
Как много всего – хорошего, плохого-страшного, счастливого и радостного, но всегда судьбоносного – начинается у людей с этого слова «однажды». Или заканчивается…
Вот так однажды ее попросили провести трехдневную индивидуальную экскурсию совсем не по той тематике, на которой она специализировалась. А именно – по самым известным выставкам, галереям, частным клубам, квартирникам и мероприятиям Москвы, на которых было представлено современное искусство: авангард разного направления, инсталляции, перформансы и артхаусное кино. Одним словом, все, что только есть значимого и востребованного в современном искусстве андеграунда, представленное в Москве.
Ничего себе задачка. И с какого перепуга она-то, даже растерявшись от такого задания, с недоумением поинтересовалась у руководства Полина. Есть же в их бюро сотрудники, специализирующиеся конкретно по этому направлению.
– Они хотят именно вас, – с явным недовольством и полным неодобрением данной инициативы клиентов прояснила новая директриса бюро. – Они брали две ваши экскурсии по разной тематике, галереям и разным художникам и, видимо, настолько впечатлились, что хотят, чтобы именно вы ознакомили их с современным искусством столицы.
– И кто это «они»? – уточнила заинтригованная Полина.
– Кирен и Гордев, – отрезала холодно начальница. И поджала губы, словно ей нанесли личное оскорбление. А бог знает, может, так оно и было.
– О как… – поразившись до глубокого изумления, протянула Полина.
Тут вот в чем интрига: несколько лет назад некая группа известных российских деятелей культуры объявила с высокой трибуны на телевизионные камеры всех ведущих каналов страны, собрав журналистов и корреспондентов, о выдвинутой ими инициативе создания некоего «Центра современного актуального искусства» и о грандиозных задачах, который тот ставит перед собой.
Постулирующей идеей необходимости возникновения данного предприятия объявлялась возможность предоставления любому современному талантливому деятелю изобразительного искусства из любой точки России, хоть из деревни Закрючные Холмы где-нибудь в сибирской тайге, продемонстрировать свои работы широкой публике, выставляя их аж в самой Москве, в чем и собирался им всячески помогать и способствовать этот самый создаваемый «Центр».
Такая вот глобальная задумка. Скажем прямо: откровенно утопическая идейка из области нереального фантазирования. Кто-нибудь хоть приблизительно представляет себе, сколько в России тех самых деятелей изобразительного и уж тем паче актуального, как было заявлено в названии, искусства? А сколько из них мечтают выставляться в Москве, даже без учета дарований из Закрючных Холмов? То есть масштаб потока этих творцов-ходоков представили?
Моисей со своими евреями отдыхает, ей-богу.
А объемы работ, которые художники-соискатели и иже с ними скульпторы, прикладники – типа стеклодувов, гончаров, резчиков по дереву и так далее – будут предоставлять для отбора некой комиссии специалистов? Да они погребут под собой тех специалистов, на фиг, на глубину Марианской впадины в океане.
И тем не менее, не обращая внимания на любые высказанные общественностью вполне обоснованные сомнения по поводу столь неоднозначной инициативы, «Центр» был зарегистрирован и открыт в кратчайшие сроки с поразительной быстротой и без каких-либо проволочек.
Чудо чудное. Небывальщина для российских-то чиновников.
И скорость продвижения проекта от озвученной идеи до перерезания ленточки на входе здания, где расположился «Центр», вызвала естественное подозрение, практически сразу ставшее доказанным фактом, прошелестевшим по всей «медийке» благодаря дотошным журналистам-расследователям.
Из их доказательств следовало, что данный проект возник не сам по себе и не по инициативе якобы неравнодушных деятелей отечественной культуры. Он был продвинут неким американским Фондом развития современного искусства, обозначенным во всех уставных документах «Центра» двумя основными пунктами, напечатанными самым мелким, нечитаемым шрифтом, как «тесная кооперация с иностранными инвесторами», на самом деле и являющимися главными затейниками этой самой кооперации. То есть, по сути, читай: руководителями и интересантами. Что следовало понимать совершенно однозначно: некие иностранные, европейско-американские деятели заходят в Россию с очередным своим масштабным культурным проектом.
И даже невзирая на этих самых солидных и расчетливых забугорных «кооператоров», культурная общественность двух столиц однозначно пророчила новоявленному «Центру» полное фиаско и профанацию деятельности, обмениваясь в соцсетях домыслами и догадками, под какого конкретного художника или группу художников создали этот самый «Центр» и какое течение, какую очередную «демократичную» «красоту» хотят протащить и внедрить в культурное «облако» страны его организаторы.
Но, на удивление, ни один из прогнозов и ни одна из догадок общественности не подтвердилась, по крайней мере напрямую. «Центр современного актуального искусства», в который со всей страны ручейками начали стекаться всевозможные художественные произведения вместе с их авторами, под бесконечные разговоры о демократических культурных ценностях и свободе самовыражения, подвел таким образом платформу под основную идею своей благотворительной инициативы. А для отбора наиболее талантливых работ организовал комиссию, сплошь состоявшую из представителей так называемого либерального крыла деятелей культуры России.
Ну типа – свободу в массы. Или массам свободу?.. Или свободой по массам? Ну не суть, основная идея понятна.
Культурный бомонд снова дружно запереживал и выдвинул очередной прогноз: все ясно, будет сплошной «хоровод» с «выходом вприсядку», ориентированный исключительно в сторону европейского либерализма. Ан нет, и здесь промахнулись – не настолько все было запущено, как ожидалось, и в Галерее, открытой при «Центре», вскоре начали демонстрировать работы кандидатов на гранды и материальную помощь, выставляя на удивление сильные, интересные работы без какого-либо «закоса» под демократичную «разнарядку» забугорного начальства.
