Татьяна Беспалова
Воин Русского мира
В снаряженном виде Косолапов походил на богато украшенную новогоднюю елку и при ходьбе издавал мелодичное позвякивание. Вика не любила ходить в разведку вместе с Терапевтом – слишком шумно, но сейчас мерное скрежетание его ножовки придавало уверенности в своих силах и отваги. Чего уж там, она – не робкого десятка, позабыла, как надо бояться. Откуда же взялся страх? Проскочил неприятным холодком меж лопаток, свалился в лохматую штанину «кикиморы», выскользнул наружу, зашуршал по битому стеклу.
– Кто тут? – едва слышно прошептала Вика, перевела режим огня на своем АК на одиночные выстрелы и добавила в полный голос: – Выходи!
Парень вышел из дверного проема, ведущего в подсобное помещение магазина. Обычный парень: приятное лицо, хорошая куртка мягкой кожи, обут не в берцы, а в обычные, цивильные ботинки, лицо продолговатое, породистое, интеллигентное, симметричное, а потому не слишком запоминающееся. Во взгляде нет обычной для жителей Пустополья голодной шакальей настороженности. Вроде бы и знакомый парень, и на местных похож, но какой-то чужой.
– Ты чей? – рявкнула Вика.
Парень молча, с простодушным вниманием смотрел на неё.
– Почему не отвечаешь? Глухой? Немой? Тупой?
Он равнодушно смотрел в дуло автомата, словно вовсе не ведал о том, для чего предназначена эта черная штуковина. Вика продолжала разглядывать его, преследуя одну лишь цель: необходимо как можно скорее понять, где он держит оружие.
– Подними руки! – наконец скомандовала она.
– Зачем?
– Ой! Подал голос! Значит, не немой и не глухой! Подними руки. Я тебя обыщу.
Парень улыбнулся, зевнув, потянулся. Ножовка скрежетала в ускоренном темпе. Наверное, Терапевт слышал их голоса.
– Отпусти меня с миром, – проговорил парень. – Я не хочу общаться с твоими друзьями.
И он прибавил ещё пару фраз на каком-то малознакомом Вике языке, возможно, на немецком.
– Я не хочу стрелять в тебя, но сейчас придет Терапевт, и тогда…
– Терапевт – это тот, кто пытает пленных?
– Кто ты такой? – крикнула Вика во весь голос, отчаянно надеясь, что Данила её услышит.
Ножовка скрежетала в бешеном темпе, слышался стон раздираемого кусачками металла. Вика двинулась по направлению к парню. Палец на спусковом крючке автомата омертвел. Сейчас она знала наверняка: при любых обстоятельствах она ни за что не сможет выстрелить в этого человека. Ни за что!
– Оставь это! – Он просто протянул руку и толкнул дуло автомата вниз. – Меня зовут Ярослав, а ты…
Его новая улыбка показалась Вике застенчивой.
– Что – я? – Ещё минута – и она свалится замертво. Как же сердце-то колотится! Но почему?!
– … культурная девушка. Я уж подустал от всех этих «шо» да «та». В институте учишься?
Вике показалось, будто она превратилась в тот самый, легендарный соляной столп. Бренчание ножовки умолкло.
– Короче. Там лезет этот ваш новоявленный Торквемада. Я не хочу с ним связываться. Меня зовут Ярослав. Если захочешь пообщаться – сумеешь найти, ты ведь разведчица. Или я сам тебя найду, Пчелка!
А после этого он просто поцеловал её. Вот так вот подошел и поцеловал в нос, потому что губы её, по обыкновению, прикрывала балаклава. Вика моргнула раз и второй. А парень исчез, словно вылетел в трубу. Только в поганом магазинишке ни батарей парового отопления, ни тем более печи не было и в помине. Куда же он мог деться?
Вика выскочила в подсобку. Следом за ней скрипели по битому стеклу тяжелые ботинки Терапевта.
* * *
– Та, може, его и не було? – Данила скосил на неё глаза.
– Нет, ты мне скажи! – настаивала Вика. – Кто у нас Ярослав?
– Та Ярославов шо рыбы в пруде. – Терапевт выпустил из носа дым. – Може, ты бачила Ярослава Засалюка?
– Не. Того я знаю.
– Може, Коробченкова Ярика?
– Не. Этот вообще не наш. Пойдем-ка на «броню». Матадор что-то долго молчит…
– Терапевт, Пчелка! Вызывает Матадор! Собираемся на «броне»! – будто подслушала её рация.
– Матадор! Вызывает Лава! «Броня», ответь Лаве!
Услышав голос дяди Ильи, Вика приостановилась.
– Говори, Паровоз, – отозвался Стас. – Матадор слушает тебя.
– Я за Пчелку. Где она?
– С нами, на «броне».
– Рано утром с той стороны стали пуляться «снежками». Один прилетел к нам на двор. Галке не повезло. Всё собрал быстро. Только левую ногу два часа искал.
Вика замерла, прислушиваясь к надсадному шипению из рации у левого плеча.
– Нашел? – спросила рация голосом Матадора.
– Всё, что нашли, в домовину положили, – был ответ, и сразу, без перерыва повелительный баритон Стаса:
– Пчелка, Терапевт, вызывает Матадор. Жду вас на «броне».
– Терапевт идет на «броню», – отчеканил Данька.
Он крепко ухватил Вику за капюшон «кикиморы» и дернул, заставляя двинуться с места.
– Ходу! Ну же! Переставляй ноги!..
* * *
Одёжка в облипочку, привядшие титьки наружу, на голове блондинистый «вавилон», глаза густо подведены черной тушью. Аляповатая, навязчивая подача изрядно побитого жизнью, обвисшего на боках тельца. Маргарита Середенко ещё не дожила до честной государственной пенсии, но уже перешагнула через пятидесятилетний рубеж и была лишь на пару лет старше Викиного отца. Старая, гламурная кляча! Дешевка! Вика старалась не смотреть на тещу отца, сосредоточив внимание на детях.
Наверное, и её дочь, вторая жена Ивана Половинки, Галя, вылезла из материнской утробы с таким же броским «мейкапом» на лице. А тушь у престарелой блондинки водостойкая, не смывается и потоками горючих слез.
– Галка-то, Галка! Ай, доча моя!.. – прошептала Маргарита Середенко, распахивая объятия.
– Ты бы хоть умылась, что ли, – пробормотала Вика, отстраняясь.
– Не смиется. Це татуаж.
– А одеться? – Вика дернула Риту за бретельку желтой, отделанной кружевом маечки. – Кофту надень!
– Що це ести, Викторья? – Молодая бабка таращила глаза, даже не пытаясь прикрыться.
– Эсвэдэ, винтовка, – холодно ответила Вика.
– Шо такий больший? Гляди, ремень титьку расплющил! – Маргарита попыталась заступить ей дорогу, встала поперек двери.
Шурка стала с бабкой рядом, плечом к плечу. Малая смотрела на старшую сестру молча, исподлобья. Давно немытые, белобрысые волосы девчонки были заплетены в две тощенькие косички, заканчивающиеся синими бантами.
– Шо на тоби за одежа? – продолжала теща её отца.
– Нормальная одежа. Стиль «милитари».
– Ох! – Маргарита внезапно осела на пол, под ноги Вике, демонстративно хватаясь за сердце.
Вика разомкнула руки. Коробка с грохотом упала на пол. Банка сардин с синей этикеткой, растворимый кофе в блестящем пакете, несколько плиток шоколада рассыпались по давно немытому полу.
– Шо це? – Рита бессмысленно пялилась на еду. Шура и Петруха принялись ползать по полу, собирая рассыпавшуюся снедь. Петруха тут же вцепился зубами в шоколад.
– Тут хватит на пару недель, – проговорила Вика, поворачиваясь к двери, но Рита крепко сомкнула пальцы на её щиколотке.
Крепкая у бабули рука. И в горе не ослабела.
– А Галку хоронить кто ж буде?
– Ты! Твоя дочь – ты и хорони.
– Я одна не можу! Глянь на них – це ж круглые сироты! И ты их оставляе…
– «Не можу»! – передразнила Вика родственницу. – А ты знаешь, почему Галку убили? С кем она якшалась? Какие делишки вертела?
– Шо?!
– Может, за дело убили? Может, давно заслужила – зажилась, как говорится?..
Ответом ей стал отчаянный рев Шуратки.
– Мама!.. Мама!.. – ныл Петька.
– Побачь! Они всё понимае! Горьки сироты! – Рита тыкала указательным пальцем в детей.
Облупившийся лак на её ногте вызывающе блестел. В комнате пахло чужим потом и застарелой пылью. Вика огляделась. За время её отсутствия жилище семьи Половинок переменилось до неузнаваемости. Вроде бы и вещи на месте, но расставлены иначе. В доме давно не прибрано, душно. Вика распахнула балконную дверь, вышла наружу. Вот он, родной бук. Ах, как далеко ушли те времена, когда она, наперекор запрету бати, порхала с балюстрады на толстый сук и обратно.
Стараясь унять злобу, Вика уставилась вниз. Оттуда доносился прерывистый стрекот мотора. Терапевту наконец удалось раскочегарить старенькую «Ниву» – их пятнистый «джихадмобиль» с пулеметом в кузове. Илья Хоменко – позывной Паровоз – уже устроился в кузове, пристегнул своё кряжистое тело ремнями к задней стенке кабины.
Задержись она ещё хоть на пару минут, и верные товарищи унесутся в пыльную даль. Стараясь не смотреть по сторонам, она пробежала через комнату к двери на лестницу. Но беспрепятственно выскочить наружу не удалось – молодая бабушка и её юная внучка плотно обосновались на пороге родимого жилья. Обе приняли одинаковые позы, подтянув ноги к подбородкам. Физкультурницы! Петруха стоял чуть в стороне, неуловимо знакомым жестом прижимая к животу грязного плюшевого мишку.
Вика обернулась. Гроб стоял на столе в меньшей из комнат. Дорогая домовина – лакированная, с кистями. Галина, женщина, носившая одну с ней фамилию, лежала в нём по покойницкому обыкновению, сложив руки на груди. Тоненькая свечка догорала между её пальцами.
– Бачила б ти у що вина перетворилася. Навить таке камянне серце здригнулося б! Так ти подивися! Видкривши труну-то! – сухим, трескучим голосом щебетала Маргарита.
– Что, от крестного нет писем? – без надежды, сама не ведая, к кому обращаясь, спросила Вика.
Шурка ответила ей, превозмогая рыдание:
– Нет. Только одно письмо и было – тогда, давно. А больше – нет… Я каждый раз проверяю почту, когда есть Интернет. А днями повторила последнее папкино письмо…
– Надо было от себя написать… – буркнула Вика.
– Треба було самой написать. Навищо тебе в институте батько вчив? – вставила свои пять копеек Рита.
– Если опять будет обстрел, бегите на шахту, в бомобоубежище, – посоветовала Вика.
Шурка продолжала рыдать. Петруха молча грыз шоколад. Вика тяжело вздохнула, в последний раз глянула на Галку. Эх, узковата дверь родимого жилища! Но там, у подъезда обшарпанной пятиэтажки сбивчиво тарахтит «Нива». Вика не может вернуть жизни родителям брата и сестры, но она ещё может воевать.
Она перемахнула через головы Шурки и Маргариты, подошвами ботинок нечаянно задев бабкину прическу.
– И ничего не говорите мне, не стану слушать, – бормотала она, сбегая вниз по грязной лестнице.
Сквозняк гнался за ней, заигрывал с прядями расплетшейся косички. На лестничной площадке пятиэтажки не осталось ни одного целого окна.
* * *
Сначала проснулся смартфон, издав коротенький, мелодичный писк. Экран засветился и погас. Неугомонный подарок дочери никогда не ведал покоя. Бдел денно и нощно, поставляя владельцу насущную информацию. Этот коротенький писк в половине седьмого утра сигнализировал о пополнении списка входящих писем в электронном почтовом ящике имени Александра Травня. Любопытно, от кого?..
Сашка продрал глаза и заводил толстым пальцем по сенсорному экрану. Одна за другой всплывали цветные вкладки. Самой навязчивой из всех оказалось изображение бородатого юнца, с нарочитым сладострастием таращившего ясные очи в объектив камеры. В телефоне нашлись бы и другие портреты тонкорукого и голенастого модника, доставшегося Сашке по наследству вместе со смартфоном.
Донашивая за дочерью гаджеты, можно много интересного узнать! Неужели Маруся встречается с таким? Стараясь избавиться от дремы, Сашка таращился на экран. Куда катится этот мир? У ясноглазого бородача штаны не прикрывают щиколоток и шнурки лилового цвета! Нет, такая техника не для Травня – лишние картинки показывает. Надо включать компьютер, потому что письмецо, упавшее на почту, пришло из Пустополья, с адреса ipolovinka@ukr.net. Но сначала сварить кофе! Без кофе нельзя ничего читать в такую рань.
Травень прошлепал по гулкому коридору на кухню. Квартира была пустой – Елена и её лохматые питомцы отправились на прогулку. Но всё равно, повинуясь укоренившейся привычке, он ступал осторожно.
Браузер сработал быстро. В диалоговом окне Яндекс-почты непрочитанные письма выделялись черным жирным шрифтом. Таких нашлось всего два, и одно из них – от Ивана. Сашка пробежал письмо взглядом несколько раз. Кажется, он уже читал это раньше, но не откликнулся тогда. Занят был. Чем?.. Он во второй раз перечел письмо. Обычная неуклюжая стилистика, свойственная его школьному другу, но изложено вполне связно. Вряд ли Ваня был пьян, когда писал это письмо. Надо бы ответить. Узнать номер лицевого счета. Или поискать в старых письмах? Нет, лень. Раз уж Ванька хочет денег – пусть потрудится повторить. Травень нажал на баннер «ответить», быстро набил пару строк и отправил послание.
* * *
Умничка Пенелопа стремительно перебирала лапками впереди Лены. Зимний полдень мог бы показаться совсем мрачным, если б не свежевыпавший снежок. Дворники ещё не успели изничтожить последствия природного катаклизма, и подошвы коротких сапожек извлекали из белого покрывала музыкальный скрип. Снег приносил и иную радость – тишину. Город, словно обернутый в вату, почивал до следующей оттепели.
Новогодние праздники давно минули, а до весны ещё далеко. Зима начинала надоедать, но Лене пока удавалось справляться с досадой. Парковка перед домом оказалась полупустой: старенький «мицубиси» – имущество мужичка с седьмого этажа, ржавые «жигули» дворника, «хёндай гетц», принадлежащий этой толстожопой пигалице – Аленке и её, Ленина, машина. Вернее, не её, мужнина, любимое чадо старого птеродактиля.
Выводя на прогулку Пенни, она оставила мужа сидящим в машине. Что он в ней потерял, куда собрался ехать – она не спросила. Надоели постоянное вранье и отговорки. Человек должен трудоустроиться, должен работать. Особенно мужик. Но только не птеродактиль!
Он особый. Ему не удался первый брак. Он герой! Он пострадал на войне. Он перебрал чудовищное количество баб, пока она, Лена, не подобрала его и сделала из него того, кто он есть – птеродактиля…
Черт! Черт! Нога, обутая на настоящую австралийскую уггу, поехала вперед. Лена упала на правое колено. Милая девочка – Пенни – обернулась, смиренно уставилась на неё. Надо купить лучшей подружке новую одежку – расшитое блестками пальтецо цвета фуксии уже изрядно истрепалось.
Лена отряхнула снег со штанины, подняла голову. Вон оно! Вернее, она – толстозадая соседка с седьмого этажа, Аленка бежит к подъезду. Одета, как обычно, черт знает во что. Джинсы фасона «бойфренд» – любит же молодежь такую дрянь! – ботинки кошачьей, леопардовой окраски, из дыр на коленях выглядывают розовые коленки, на башке шапка с дурацким помпоном, руки в карманах штанов. Толстожопая пацанка! Откуда это она в таком виде? Лена ещё раз, просто для порядка, глянула на «туарег» мужа.
Морозный воздух над задним бампером уже не туманился. Стекла очищены от снега. Салон пуст. Значит, «птеродактиль» продолжал сидеть на яйцах в своем гнезде. Хорошенькое гнездышко! «Фольксваген Туарег» 2010 года выпуска с небольшим пробегом и незначительным количеством царапин на кузове. Салон – свиная кожа, коробка – полуавтомат, хорошая аудиосистема. В таком гнезде приятно тискать молодух.
Лена ещё раз посмотрела вслед Аленке. Ножки – кегельками, попка – сердечком, спину на две части делит длинная коса. На что такая девка тратит молодость? Не надоело разве оглаживать лысую башку старого баобаба? Нет, не баобаба. Сегодня она будет называть Сашку «птеродактилем». Итак, «птеродактиль» остался в «туареге» один.
Впрочем, завидев её, «звероящер» выказал почтение – вылез наружу, и Лена снова, в который уже раз изумилась. Как такая махина может помещаться в автомобиле, да ещё кувыркаться там, сливаясь в экстазе с не мелкой, по сути, девкой? До «фольксвагена» у них был седан «мицубиси лансер». Тоже не маленькая машина, но в ней Травень упирался грудью в руль. «Туарег» просторней, но и там «птеродактилю» тесно.
Он заглушил мотор, запер автомобиль, потащился следом за Леной к подъезду, являя полнейшую покорность. В лифте с ним слишком тесно. В прихожей слишком душно. У него огромные легкие, потребляющие весь кислород без остатка.
– Неандерталец ты, Травень! – фыркнула Лена.
– Спасибо за комплимент!
Черт, давала же себе слово не вскидывать брови. Вдоль лба пролегли муравьиные тропы – тошно в зеркало смотреть. Надо собраться, сосредоточиться мышцами. Лицо должно оставаться неподвижным. Лена тревожно всматривалась в зеркало, пытаясь зарегистрировать изменения в едва намечавшейся сеточке на внешней стороне правого глаза.
– А ты кто? – усмехнулся муж.
Такой, с улыбающейся рожей, «птеродактиль» ещё больше похож на пещерного жителя. Зубастая улыбка и этот прищур, который так нравится бабам – какая гадость!.. Липнут к нему, по сей день липнут. Да откуда же им знать, что он собой представляет на самом деле? Ведутся на стать, широкие плечи. Конечно, в Сашке есть некий шарм. В каждом движении тела мощь и размах. А голова где?.. А душа?.. Циник. Неандерталец!
– Я, разумеется, современный человек. Разве не заметно? – Лена тряхнула светлыми волосами.
Почему он так смотрит на неё? Что задумал? Сейчас скажет какую-нибудь гадость.
– Ты не в курсе современных достижений науки…
Вот оно!
– Я?!
Черт! Брови опять приподнялись, собирая кожу на лбу в отвратительные складки.
– Палеонтологи нынче считают, что неандертальцы были более высокоразвитыми существами, чем предки современного человека. Они вымерли лишь потому…
– Ну, во-первых, не вымерли, а во-вторых… – Лена, не отводя взгляда от зеркала, провела рукой по волосам. – Почему ты меня опять оскорбляешь?
– Да брось ты! – «Неандерталец» скорчил скучающую мину и вознамерился ретироваться на кухню.
– Почему так чесноком воняет? Ты жарил котлеты? Я же просила не ложить в фарш так много чесноку! И потом, ты какой сковородой пользовался?
Звонкий голосок Лены гнался за «неандертальцем» по узенькому коридору до тех пор, пока тот не шмыгнул в туалет.
– Не ложить, а класть, – послышалось из-за двери.
– Кладут глаз на баб и говно в толчок! – парировала Лена.
Для большей убедительности, она ударила ладонью по двери туалета. Пенни брызнула из-под ног на кухню. Лена последовала за ней. На запрещенной к употреблению тефлоновой сковороде жались друг к другу продолговатые тельца котлет. Лена, не удержалась, отщипнула бочок у одной.
Котлеты хоть и пахли чесноком, оказались на удивление вкусны. Овощной салат, хоть и крупно порезанный, тоже пришелся кстати. Лена навалила полную тарелку еды, наполнила разрисованный собачками бокал свежезаваренным чаем, села к столу. Пенни была тут как тут. Карие глаза-бусинки смотрели на хозяйку снизу вверх со знакомым преданным вниманием. Собака проводила когтистой лапкой по её ноге сверху вниз.
– Кто тут хочет кушать? – Лена склонилась к собаке. – Кто голодненький?
Она подхватила Пенни под живот и водрузила на стол. Потом крошила котлету на кусочки, вкладывала их в узкую пасть левретки, не переставая ласково ворковать. Пусть «птеродактиль» слушает, пусть понимает, сколько потерял, что разменял на баб!
Раздражение, злость, ревность сбились плотным комом в нижней части пищевода. Есть расхотелось. На столе, под боком холодильника стояла полупустая бутылка «Блэк лейбл»… Нет, сейчас нельзя. Скоро собираться на работу.
Из туалетной комнаты тянуло сигаретным дымом, но раздражение Лены иссякло. Рубленое мясо пришлось очень кстати. Да и Пенни, казалось, была весьма и весьма довольна. С тихим цоком переставляя лапки, она ходила по столу и слизывала со скатерти последние крошки. Лена прикинула в уме. Да, пожалуй, она не ела мяса уже дней десять. Надо поблагодарить «неандертальца». Пусть порадуется её доброте.
– Сашок! – проворковала она. – Котлетки удались! Спасибки!
Она причмокнула губами так, чтобы было слышно в прокуренном туалете. Однако «неандерталец» не сразу вылез из своего дымного убежища, а явившись на кухню, первым делом скинул собаку со стола. Просто шевельнул широкой десницей пещерного человека, и Пенни с тихим писком сверзилась на пол. «Звероящер» уселся к столу. О чем-то задумался. О толстозадой Аленке мечтает, не иначе, но смотрит пока миролюбиво.
– Послушай. Я получаю письма из Пустополья. Первое ещё осенью пришло…
Надо же! Говорит человеческим голосом, да ласково так! Уселся напротив, смотрит в лицо, не отводит взгляд, как обычно. Но так ещё хуже, ещё больше лжи. Наверное, с Аленкой проблемы – не дает. Лена вскочила на ноги.
– Послушай! – Она потратила последние силы, удерживая вопль.
А вид сверху у муженька тоже препоганый. В принципе ничего плохого нет в том, что лысеющие мужчины выбривают начисто волосы. Но когда бильярдный шарик становится матовым, покрываясь свежей порослью, когда волоски серебрятся, а кожица под ними блестит, как первый осенний ледок, возникает соблазн разрушить эту мерзость, расколоть, разметать! Лене и на этот раз удалось преодолеть опасное желание ударить «птеродактиля» кулачком по макушке. Да и Пенни требовала внимания. Собака прыгала по полу, тихонько поскуливая.
– Бедная моя! Пенюшка!.. Кто обидел мою девочку?.. Знаю, знаю кто – злой дядя-неандерталец! Вот мы его накажем!..
– Прости! – каркнул «птеродактиль». – Просто не люблю, когда Пенни по столу ходит. Собака всё-таки.
– «Прости»! – Лена подбоченилась. – Вот так вот просто – «прости»? А ещё чего хочешь? Может, лысинку твою отполировать? Может, ноготки на ногах постричь?..
– Послушай… Лена, – казалось, «птеродактилю-неандертальцу» стало не по себе. Наконец-то проняло! Надо дожать.
– Тебе слишком много позволено. Мне известны твои тайные мысли! Конечно! Широкие плечи, улыбочка, тренажерный зал и это твоё железное… гнездо! Скоро на шестой десяток перевалит, а бабы до сих пор на улице оборачиваются. Загляденье – не мужик!
– Лена! – «Птеродактиль» показал звериный оскал. Улыбается, скотина! – Я же не виноват, что дамы оборачиваются? Не заковать же всех в ортопедические воротники!
Он ещё шутит!
– Ну что ты лыбишься?! Что?! Лучше бы вспомнил о том, каким я тебя подобрала! Еле живой инвалид, пьяная развалина, мастурбатор! Откуда что взялось? Плечики-то расправились! Вместо кровавых помоев во рту металлокерамика. Нет, ты мне скажи, скажи когда тебе в последний раз снился Кандагар? Что молчишь?.. Не я ли сушила простыни, когда ты ссался под себя?
– Послушай…
– …да, ты был голодранцем. Ты и сейчас голодранец…
«Неандерталец» снова ретировался в прокуренную берлогу. Замок на туалетной двери щелкнул. Лена подбежала к двери и со всей силы ударила ладонью по ней. В ответ – ни звука, лишь Пенни пискнула где-то на кухне. Но всё-таки стало легче.
– Я ухожу на работу, – спокойным голосом проговорила Лена.
В ответ снова тишина.
– Ну хорошо! Когда ты выйдешь, я снова постучу по твоему панцирю.
А потом случились новые досады: ремешок на обуви не хотел застегиваться, пояс юбки впивался в бока, ключ от входной двери спрятался в ворохе шарфов, небрежно сваленных на стуле в прихожей.
А потом – работа. Вездесущий запах эфира, бисеринки пота на лбу, надоедливое бормотание Эльвиры, напряженные лица пациентов. Ни хорошая анестезия, ни качественные расходники, ни современное оборудование – ничто не может уничтожить страха пациента перед стоматологическим кабинетом.
Под вечер явился старый аллергик, и они с Эльвирой битый час слушали его стоны и хрипы. Непереносимость зубоврачебного наркоза – большего невезения невозможно и вообразить.
Лена вернулась домой в десятом часу, когда «неандерталец» уже спал. Перед сном он, похоже, помирился с Пенни, потому что собака мирно дремала у него в ногах.
Наутро он выглядел виноватым. Бесшумно носил своё большое тело по квартире, изо всех сил стараясь не попадаться Лене под ноги. Холодные, рыбьи глаза его, как обычно в таких случаях, подернулись влагой и стали похожими на мартовские сосульки.
– Тебе к которому часу сегодня? – наконец решился заговорить он.
Лена долго не удостаивала «птеродактиля» ответом. Ему не раз и не два пришлось повторить свой тривиальный вопрос. Она варила кофе на кухне, смаковала коричневый, пахнущий корицей напиток, обернувшись спиной к опостылевшему семейному мирку, в котором и все корысти-то – она сама, «неандерталец» и собачонка. Он подошел сзади, попытался обнять. Он всегда так делал. Давно изведанная ею, но всё равно странная нежность огромного, утратившего силы зверя, вернула начавшее было затихать раздражение.
– В первую смену, – буркнула она. – А это значит, что мне надо уходить прямо сейчас. Понял? И я хочу допить кофе! Понял?.. Я работаю! Понял?
Он отступил, спрятав огромные руки за спину. Проклятая, хищная улыбка не покидала его лица. Он радуется её гневу. Он торжествует.
– Будь ты проклят! – прошипела она. – Ты разрушил мою жизнь!
Он исчез. Лена изумилась. Да, они прожили вместе пятнадцать лет, но она никогда не переставала удивляться этой его способности мгновенно исчезать и появляться. Она прожила треть жизни под одной крышей с животным. Диким, живучим, хищным, коварным животным.
– Птеродактиль, неандерталец, животное… – бормотала Лена, натягивая джинсы, и верная Пенни подлаивала ей.
* * *
Из-за двери доносились звуки музыки. Алена пыталась вспомнить название мелодии. Что-то испанское или итальянское?.. Травень и его Ленка на отдых обычно отправляются именно в те края. Позвонить или уйти? Ленки дома нет. Алена видела, как жена Травня выскочила из подъезда. Её рыжую курточку из беличьего меха невозможно не узнать.
Итак, жена умчалась в сторону метро, муж остался дома один. Можно нажать на кнопку звонка, можно зайти, но надо придумать предлог. Алена прислушивалась к плавным звукам трубы. Музыкант несколько раз сбивался, начинал с самого начала, останавливался, будто находя в своей игре изъяны. Потом он снова принимался выводить мелодию – всё время одну и ту же. Как же она называется?.. Ах, вот и повод! Алена надавила на кнопку звонка несколько раз к ряду. Мелодия умолкла. Дверь распахнулась через мгновение. Травень, крупный, чрезвычайно сильный и неповоротливый на вид мужчина обладал удивительной способностью передвигаться совершенно бесшумно. Вот он стоит перед ней с трубой в руке. Полосатый тельник накинут на плечи, глаза прищурены, улыбка блистает. Сейчас станет вышучивать её. Ну и пусть!
– Соскучилась? – Вот первый коварный вопрос.
– Нет. Хотела только спросить…
– Или рассказать?.. Ах да! Мелодия называется сицилиана. Иоганн Себастьян Бах. Так что ты хочешь рассказать?
– Ничего…
– Да ты зайди. Что стоять на пороге? – Он отступил в сторону, положил трубу на стульчик, поверх ленкиных шарфов, стянул с шеи тельняшку. Может быть, сейчас он её наденет и у неё всё пройдет?
– У меня там…
– На плите молоко убежало? – Сашкина улыбка сделалась шире двери. Чеширский кот обзавидовался бы. – Заходи, не бойся. Ты же хочешь что-то рассказать.
Надень он тельняшку, можно было бы и войти. А так… Алена попыталась не смотреть на Травня. Глаза, улыбка, тело!.. Так хочется потрогать, снова прикоснуться к белому шраму под правым соском, к животу, обхватить сзади за шею и поцеловать голову над ухом. Почувствовать, как он дрогнет, испытывая первый порыв возбуждения. Нет, лучше уж смотреть на цветной ворох ленкиных шарфов или, ещё лучше, бежать немедленно!
– Не бойся. Я не стану приставать. Просто выпьем… чаю, поговорим. Ты расскажешь мне, как живешь с ним. А то в прошлый раз – помнишь? – сбежала. Ленки моей испугалась. Зачем? Почему? Ведь хочешь же что-то рассказать. Ну? Как живешь? Начинай!
– Я хорошо живу. – Алена, наконец, решилась посмотреть на него.
Травень больше не улыбался. Наоборот, стал нарочито серьезен, холодные, серые глаза его потеплели, увлажнились. Так ещё хуже. Пусть бы лучше улыбался!
– Я часто вспоминаю о тебе. Видела, как Елена выскочила из дому, и вот решила… – Ох, зачем она говорит это?!
– Давай не будем о нас. Ладно?
Но Алена уже не могла остановиться.
– …я напрасно так жестоко поступала. Я не бессердечная. Думаешь, не понимаю, как ты скучал… просто я хотела отомстить… это глупо, по-детски… но я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Понимаешь?
– Понимаю…
Ну зачем, зачем он смотрит на неё с таким выражением? Зачем вытирает тельником пот со лба? Может, ему опять нездоровится? Скоро, завтра начнется оттепель. Наверное, рана тревожит. Там, на спине, пересекает обе лопатки другой шрам – глубокий, извилистый след осколка. «Там спрятаны мои крылышки, – шутил Травень. – Когда-нибудь я их снова расправлю. Вот увидишь».
Хороша же она со своими фанабериями! Алена сделала один лишь шаг в прихожую и тут же, мгновенно, на её запястье сомкнулась его тяжелая ладонь. Короткий шрам под правым соском оказался рядом с губами. Знакомый запах ударил в голову. Травень по-прежнему пользовался простецким одеколоном «Шипр». «Настоящему мужчине “Шипр” пригоден как для наружного, так и для внутреннего применения», – так говорил он ей. И ещё: «Это запах Кандагара. Там иного было не достать». Она недоумевала. Есть же современные, модные, изысканные ароматы. К чему держаться за запах умершего совка? Повинуясь непреодолимому порыву, она ткнулась носом в беленькую полоску шрама и тут же ощутила знакомую, желанную, уносящую в заоблачные дали мощь.
– Погоди, я хоть дверь прикрою. – Травень снова засмеялся. – И учти: у нас только час. Ленка ушла не на работу, а к косметологу…
* * *
Он курил только самокрутки. Сигареты драли горло. Совсем другое дело – рассыпчатый табачок. Фильтры, табак, бумага – всё лежало в специальной коробочке на балконе. Сашка выпустил изо рта сладковатый, пахнущий яблоком дым. Пенни крутилась под ногами, назойливо поскуливая. Как поступить? Опять втянуться в двойную жизнь? Опять превратиться в боязливую тряпку? Ведь знал он, ведь чувствовал, что с Аленкой не кончено.
В области лопаток знакомо заныло, словно крылья зашевелились под кожей. Сашка поморщился. В полевом госпитале на всех не хватило наркоза, отправить на вертолете пятерых тяжелораненых долго не представлялось возможным. Пряников оперировал его на живую, лишь обколов рану новокаином. Вот тогда-то он, Сашка, впервые почувствовал, что такое иметь крылья за спиной. Волнение ли, непогода – они начинают шевелиться да так неистово, что порой и уснуть невозможно.
Как быть с Аленкой?.. И прогнать невыносимо, и вместе не быть. Двадцать три года разницы! Да она всего на пару лет старше Маши…
– Бабник я, Пенни, – посетовал Сашка. – Практикующий, гадкий бабник!
Собака в ответ только горестно вздохнула. Её голое тельце сотрясалось от холода. Не простыла бы. Сашка раскурил ещё одну сигаретку. Вообще-то противная тварь. Нет, не Лена, её собака. А Лена… В любом случае он много хуже её и потому ей не судья. Да и просто не судья, без «много хуже».
Внизу хлопнула дверь подъезда. Сколько времени минуло после того, как жена грозила ему, дескать, поднимется к Аленке и задаст ей жару? Наверное, минут двадцать. Четыре этажа, восемь маршей – если спускаться бегом, потратишь не более трех минут. Лена все не появлялась на площадке у подъезда. Неужели действительно поднялась к Алене? Эх, хоть бы она сама его бросила, освободила, вытолкнула! Нашла бы себе толкового мужика, а так – всё равно не жизнь.
