bannerbannerbanner
Лабиринт Медузы

Татьяна Корсакова
Лабиринт Медузы

Полная версия

Это лето пахло яблоками, сочными краснобокими яблоками, что росли в бабушкином саду. А еще дымом. Горели торфяники. Далеко в лесу, километрах в двадцати от их городка, но запах гари не давал Нике покоя, сводил с ума. Спасали яблоки. Бабушка раскладывала их по всему дому, а большую плетеную корзину, наполненную плодами до самого верха, ставила на прикроватную тумбочку в комнате Ники. Их тонкий аромат помогал, позволял заснуть.

Впрочем, причиной Никиной бессонницы был совсем не дым, но винить далекий пожар во всех своих горестях проще всего. Не то чтобы Нике хотелось кого-то винить, но так уж получалось… Так уж вышло, что в жизни ее остались только бабушка, аромат яблок и музыка. Гитара, самая обыкновенная, купленная в музыкальном магазине два года назад, тоже верным стражем стояла в изголовье Никиной кровати. И тонкий голос струн успокаивал, уговаривал, если не смириться с прошлым, то хотя бы не бояться будущего.

Этим летом музыкой Ника занималась подолгу, куда дольше и прилежнее, чем раньше. Подружка Динка сказала бы, что это сублимация, но Динка осталась в прошлой жизни, а в нынешнюю пробивался лишь ее неестественно бодрый голос. Пробивался все реже и реже. Почти так же редко, как вот это бархатное, с капризными интонациями сопрано.

– …А я сказала, что она поедет! Ты, наверное, забыла, что Доминика моя дочь!

Мама… Целый год о ней не было ни слуху ни духу, с того самого дня, как она оставила Нику на пороге бабушкиного дома. А теперь вот приехала…

Ника отложила гитару, взяла из корзины яблоко. Ногти вспороли тонкую кожицу, и по пальцам потек яблочный сок. А дымом запахло просто невыносимо.

– Я не забыла. – Бабушка говорила тихо, наверное, все еще надеялась, что Ника не услышит. – А вот ты, похоже, забыла, что у тебя есть дочь.

Бабушка ничего не понимает. Мама не забыла. Мама просто не считает Нику своей дочерью. Обузой, уродиной, неблагодарной негодяйкой – да кем угодно, только не дочерью! Так уж у них повелось. В какой-то мере этот год стал не только самым страшным, но и самым спокойным в Никиной жизни. Пока мама вдруг не вспомнила о ее существовании…

– Умоляю, перестань! Ты же знаешь о моих обстоятельствах! – В бархатном сопрано появились нотки раздражения. Так всегда и бывало: сначала раздражение, потом злость и упреки. Ника привыкла. И к маминым «обстоятельствам», которые менялись едва ли не ежегодно, тоже привыкла. А стоило только начать отвыкать, как все вернулось на круги своя. – Поверь, это в ее же интересах! Ты даже представить не можешь, что это за люди! Там такая семья, мама! Это приглашение – реальный шанс выбраться из дерьма.

– Для нее или для тебя? – Бабушка говорила шепотом, хоть и понимала, что Ника все прекрасно слышит.

– Для нас обеих! Доминика! Доминика!!! Я знаю, ты где-то здесь! Выходи, нам нужно поговорить!

Доминика… Мама всегда называла ее полным именем, вот этим вычурным, нездешним, пахнущим морской солью и ветром.

Хотя бы имя у тебя будет красивым! Вот так она говорила. Хотя бы имя, если уж с остальным так не повезло.

Нике и в самом деле не повезло родиться не похожей на маму. Потому что мама была настоящей красавицей. Такие улыбаются вам с обложек глянцевых журналов, таких водят в дорогие рестораны, таким покупают виллы, меха и бриллианты. В мамином прошлом случился один глянцевый журнал и одно колечко с бриллиантом, а вот с остальными атрибутами красивой жизни как-то не сложилось. Наверное, из-за Ники. Конечно, из-за Ники! Потому что невозможно устроить личную жизнь, когда на руках у тебя такой ребенок. Слово «такой» мама произносила со значением и тут же добавляла про то единственное, чем Нике-Доминике можно было гордиться. Хотя бы имя… Потому что, когда ни рожи ни кожи, позитив нужно искать хоть в чем-нибудь.

Когда кожа бледная до такой степени, что сквозь нее просвечивают вены. Когда белый, словно седой волос вьется мелким бесом, и расчесать его нет никакой возможности, когда брови и ресницы уныло-белесые, когда тело по-мальчишески нескладное, а характер невыносимый, что остается бедной прекрасной маме? Маме остается терпеть и мучиться. Мучиться и терпеть! И это ведь вполне ожидаемо, что терпение ее лопнуло. Она и без того положила на Нику семнадцать лет своей жизни.

– Доминика! Иди сюда, детка!

Детка… А вот это что-то новенькое. Детка – это из какой-то другой, далекой от Ники жизни. Такой же далекой, как мама.

– Доминика! У меня для тебя есть прекрасная новость!

Прекрасные новости от мамы обычно пахли так же горько, как дым горящего торфяника. Прекрасные новости обычно касались нового маминого кавалера, который – теперь уж наверняка! – станет ее законным супругом. Прекрасных новостей Ника боялась так же сильно, как и собственных ночных кошмаров. И точно так же, как от кошмаров, не могла от них спрятаться.

Яблоко упало на пол, закатилось под кровать и там затаилось. Вот бы и Нике так же. Затаиться, спрятаться и от мамы с ее прекрасными новостями, и от самой жизни. Но не выйдет. Бабушка не удержит оборону, у бабушки слабое сердце и мягкий характер. Бабушка так же не похожа на свою дочь, как Ника не похожа на свою мать. Так уж вышло.

Солнце нагрело половицы, и босым ногам было тепло. По бабушкиному дому можно было ходить босиком и оставлять везде яблоки. Это был хороший дом. И даже о высокие пороги Ника не спотыкалась. И даже не расшибалась об углы. Дом принимал ее такой, какой она была, не предъявлял претензий и не выставлял счетов.

– Ника… – Стоило ей только переступить порог, как руки успокаивающе коснулась теплая, чуть-чуть шершавая бабушкина ладонь. – Тебе не надо было…

– Надо было! Здравствуй, Доминика! – Нику окутало удушающе сладкое облако маминых духов. Пожалуй, дым горящих торфяников – это не так уж и плохо. – Отлично выглядишь, детка!

Обычно мама ей никогда не врала, всегда называла вещи своими именами, даже тогда, когда Ника была еще нормальной. Относительно нормальной.

– Ты тоже. Наверное. – Воздуха в плотном коконе маминых духов почти не было, и Ника отступила на шаг, чтобы не умереть от удушья.

– Я смотрю, твое чувство юмора осталось при тебе. – Теперь мамин голос доносился откуда-то слева, скорее всего, от окна. – Это хорошо. Может быть, у тебя даже получится ей понравиться.

– Кому? – Не нужно было спрашивать. Тогда, год назад, Ника твердо решила, что никогда больше не попросит маму ни о чем. Не попросит и не станет задавать ненужных вопросов.

– Твоей бабке.

– Моя бабушка меня любит безо всяких «если». – Хотелось добавить «в отличие от тебя, мама», но Ника не стала. Те времена, когда мамины слова ранили и причиняли боль, прошли. Ей очень хотелось думать, что навсегда. И бабушка тут же успокаивающе сжала ее руку, а в ноги ткнулся лбом кот Мурзик, затарахтел как трактор.

– Я о другой твоей бабке! – В мамином голосе звенело удивление пополам с триумфом. Странное такое сочетание. Такое же странное, как и само это заявление. В Никиной жизни никогда не было никакой другой бабушки. Да что там! В Никиной жизни никогда не было отца! Нет, теоретически, где-то влачил жалкое существование мерзавец, который не оправдал маминых ожиданий да еще и заделал ей такую некрасивую, такую несовершенную дочь, но даже имя его было предано забвению. А теперь вот бабка…

– Как вы живете в одном доме с этой блохастой мерзостью? – Зацокали по полу острые каблучки – десять сантиметров и ни миллиметром меньше! – мамин голос сделался глуше. – Еще не хватало подцепить от него какую-нибудь заразу.

– Так ты не задерживайся. – Ника улыбалась. Ей очень хотелось думать, что достаточно вежливо. – И шерсть у него такая… – Она присела, провела ладонью по пушистой, выгнутой дугой спине. – Прилипчивая. Потом придется очень долго ее отчищать.

– Узнаю свою дорогую деточку. – Мама едва сдерживала раздражение. Но сдерживала, и это было особенно странно. – Удивительно приветливый и солнечный ребенок! Кстати, не стоит убирать волосы в пучок. Это не добавляет тебе ни красоты, ни изящества. Нужно как-нибудь заняться твоим внешним видом.

– Наталья. – Бабушка хотела сказать строго, но получилось все равно жалко. Поздно учить такту такую, как мама. С мамой вообще все поздно. Безнадежно поздно… – Ника очень красивая девушка.

– Ах, перестань! – Царапнули пол ножки старого венского стула, на который грациозно – непременно грациозно! – присела мама. – Доминика не должна питать иллюзий насчет своей внешности. Чтобы потом не было мучительно больно. Обыкновенная и заурядная. А вот ее родня по отцовской линии… – И снова недоверчивое удивление, словно бы мама сама не до конца верит тому, о чем говорит. – Кто бы мог подумать… Знать бы заранее… – Она разговаривала сама с собой и, похоже, себя за что-то корила. – И ведь ни словом не обмолвился, из какой он семьи. Теперь я понимаю, в кого ты такая скрытная.

– В кого? – Ника взяла Мурзика на руки, прижала к животу пушистое, тарахтящее тело, пытаясь успокоиться.

– В своего папеньку. Он же мне ничего о себе не рассказывал. Я же думала, обыкновенный влюбленный аспирантик-нищеброд. Переспала с ним, считай, из жалости. Так он на меня смотрел, такими щенячьими глазами…

Мама и альтруизм! И снова что-то новенькое. Секс из жалости, а не из корыстных побуждений – это так на нее не похоже! До недавних пор Ника думала, что мама совершила лишь один необдуманный поступок – сохранила жизнь нежеланному ребенку, а тут новое откровение.

– А ведь он хотел на мне жениться! Представляете? – Мама вспорхнула со стула и теперь мерила шагами комнату. Десять шагов туда, десять обратно. – Идиот! Не мог сказать прямо, кто он и чей сыночек! Решил поиграть в принца и нищую. Вот и доигрался!

Мама говорила, говорила, и из ее монолога Ника сделала только один вывод: у нее все-таки есть отец, и он из какой-то необыкновенной семьи. Интересное кино! Жаль только, Ника не сможет его посмотреть.

 

– А ведь все могло бы сложиться совсем иначе! Я бы сейчас жила, как у бога за пазухой! У меня было бы все, что душа пожелает! – Мама замерла напротив Ники. Захотелось сделать шаг назад, но Ника не двинулась с места.

– Он жив? – спросила, сжимая и разжимая онемевшие вдруг пальцы.

– Кто?.. – Мама думала о своем. Мама даже не сразу поняла вопрос. – Этот? Твой отец? Нет, погиб семнадцать лет назад. А я еще думала, почему это он, весь такой из себя благородный и возвышенный, не пытается узнать, как мне живется. Про тебя-то он не знал, я не сказала. Я вообще не планировала сохранять эту беременность, но уговорили. Вот ты, мамочка, уговорила! – В бархатном сопрано снова почудилось раздражение, а еще, кажется, удовлетворение. – Что-то у меня там было не так с организмом. Одна беременность – один ребенок, и второго шанса родить не будет. Так сказали врачи. И я поверила. Глупая была, молодая. Сколько ты кровушки моей попила, Доминика! Токсикоз от первого дня беременности до последнего! Лишних пять килограммов, убитые зубы и волосы клочьями! – Мама перечисляла ущерб, который причинила ей Ника, с привычной четкостью и в привычной последовательности. – А бессонные ночи? Ты же выла без умолку! И не ела ничего. И смотрела так… с упреком!

Младенец, который смотрит на свою маму с упреком – вот это, пожалуй, перебор, но перебивать нельзя, будет еще хуже, еще дольше.

– А потом детский сад! Это же кошмар какой-то!

Кошмар. Вот только не для мамы, а для Ники, потому что детский сад был круглосуточный, и домой ее забирали лишь на выходные.

– То тебя били, то ты била! С тобой всегда возникали какие-то проблемы. А школа?

А в школе все шло более или менее нормально. Терпимо оказалось в школе. И училась Ника хорошо. Можно даже сказать, отлично. У нее была подружка Динка и музыкальная школа по классу классической гитары. У нее была почти нормальная жизнь. До тех пор, пока…

– А потом это трагическое происшествие! – Мама вздохнула почти искренне. Вот только Ника знала, жалеет она не ее, а себя. – Ты представляешь, что мне пришлось пережить? Эти разговоры с полицией, эти бесконечные обследования, эти больницы… Даже такой сильной женщине, как я, не дано вынести столько горя.

Невыносимым горем мама называла то, из-за чего Ника оказалась у бабушки. Горе это, оказывается, коснулось только мамы. Кто бы сомневался!

…На Нику напали, когда она возвращалась из музыкальной школы. Была зима и темная, припорошенная первым ноябрьским снегом дорожка у гаражей. Сама виновата. Могла пойти кружным путем, по людной и относительно светлой улице, а поперлась через гаражи, сэкономила целых пятнадцать минут и поставила крест на всей своей будущей жизни. Ее ударили чем-то тяжелым по голове. Последнее, что Ника запомнила, перед тем как провалиться в пустоту, острая боль в затылке и невыносимо яркая вспышка света перед глазами. Тот свет стал последним в Никиной жизни.

Ее нашли поздним вечером два засидевшихся в гаражах мужика. Сначала подумали, что она мертва, потому что весь снег вокруг нее был красный от крови, а потом все-таки решились проверить пульс. Они же вызвали «Скорую» и полицию. А еще позвонили маме. Первой приехала «Скорая», потом полиция. Мама была слишком занята. Да и зачем мама, когда Ника находилась в коме, и никто, даже врачи, не верили, что она выживет? Они не верили, а она жила. Темной коматозной жизнью. Про жизнь эту Нику потом часто расспрашивала подружка Динка. Динке было интересно, что там, за чертой. Вот только Ника не помнила что. Что-то, определенно, было. И это что-то теперь просачивалось в ее кошмары, но мозг защищался, берег Никину хрупкую психику, как умел, подсовывал пестрые картинки несуществующих воспоминаний, а правды не показывал.

Она провела в коме два месяца, а потом глухой безлунной ночью очнулась. Вот только это была не ночь, а яркий солнечный день, просто Ника ничего не видела, а мозг уже принялся ее защищать. Что случилось дальше, Ника помнила смутно. В память врезалось только одно: горькое, как полынь, отчаяние. Ей не быть такой, как прежде. Зрение не вернется. Теперь она не просто уродина, но еще и слепой инвалид, потому что, если тебе проломили череп, а потом бросили умирать за гаражами, не стоит надеяться на легкий исход. И не важно, что с глазами ее полный порядок. С глазами порядок, а вот с мозгом – беда. Кажется, невролог, который ее осматривал, что-то говорил про корковую слепоту, но Ника его не слышала, Ника хотела умереть.

Первую попытку она предприняла там же, в больнице. Темной глухой ночью – теперь вся ее жизнь превратилась в темную ночь – она выдернула из вены иглу от капельницы. Скальпелем, наверное, было бы удобнее, но теперь она могла лишь действовать на ощупь. Иглу в вене она чувствовала, а скальпель пришлось бы искать…

С иглой ничего не вышло, как Ника ни старалась. Просто к отчаянию добавилась еще и боль в исполосованной руке. А потом кто-то истошно завопил прямо у Ники над ухом, и жизнь ее переместилась из одного кошмара в другой. Другой дурно пах лекарствами, хлоркой, мочой и еще тысячей неподдающихся идентификации запахов. В другом мире Нику лечили уже не от черепно-мозговой травмы и слепоты, а от суицидальных мыслей, отбивали охоту попытаться еще раз. В другой мир мама не приезжала. Для нее, измученной Никиной болезнью, это было слишком. В другой мир приехала бабушка. С бабушкой стало легче. Она не ругала и не уговаривала, она даже не плакала, она просто разговаривала с Никой. Рассказывала о всяких пустяках, навроде проделок кота Мурзика, пересказывала мировые новости, а когда новости заканчивались, просто читала вслух книги. Кому-то из них, а может, и обеим сразу, удалось убедить врачей, что с Никой теперь все будет хорошо. В психическом плане. Про физический они не разговаривали, Ника не хотела. И думать о том, как ей придется жить дальше в кромешной темноте, она тоже не хотела.

После выписки из психиатрической клиники наступил долгий период реабилитации. Реабилитация началась, а школа закончилась. Потому что какая же школа, когда ты вот такая… никакая? Ника пыталась учиться самостоятельно. Как умела, так и пыталась. Вот только шрифт Брайля осваивать отказалась наотрез. Ей казалось, что стоит только выучить все эти выпуклости и впадинки, и все – путь обратно в нормальную жизнь будет для нее закрыт окончательно.

Так уж вышло, что Ника отказалась от Брайля, а мама от Ники. Слишком тяжело, слишком невыносимо. И вообще, это все так неприятно!

У бабушки Нике было хорошо. Насколько такое вообще возможно в ее нынешнем положении. Бабушке не было ни слишком тяжело, ни слишком невыносимо. Бабушка Нику просто любила и раскладывала по всему дому яблоки, чтобы заглушить запах пожарища.

– Собирайся, Доминика! У нас всего пара часов в запасе! – Мама продолжала мерить шагами комнату. – Вечером мы улетаем.

– Куда? – Она не собиралась никуда лететь, но спросить ведь можно?

– Далеко. К морю! Ты хочешь к морю, детка?

Детка никогда не бывала на море, поэтому не знала, хочет или нет. Но любопытно. Чертовски любопытно!

– И что там у моря? – Еще один безобидный вопрос. Ведь за спрос не бьют.

– А у моря – дом! Да что там дом! Я погуглила, там настоящее поместье! Вот как в глянцевых журналах про красивую жизнь.

Мама любила и глянцевые журналы, и красивую жизнь. А Ника любила море. Наверное. Море – это же круто.

– Я ведь ей писала, его маменьке! Давно, еще до этого несчастного случая. Вот как только узнала, кем на самом деле был твой папаша, так и написала. А что?! Я столько лет тянула тебя на своем хребте! Одна, без мужа, без помощи. А тут родственнички богатенькие, с деньгами и поместьями. Я ей написала, рассказала, какая ты лапочка и как сильно похожа на своего отца. А она не ответила. Проигнорировала! Представляешь? Я уже хотела ехать к ней сама, разбираться. Но тут с тобой случилась эта… неприятность. И вообще, где я, а где она, владычица морская?! – Мамин голос сочился ненавистью и ядом. – А потом думаю – да что я в конце концов теряю? Я ведь обязана бороться за твое счастье. И написала снова. И вот ко мне является этот поверенный. Неприятный тип, но сразу видно, что не из простых адвокатишек. Одни только часы стоят столько, сколько нам за всю жизнь не заработать. Является и сообщает, что твоя бабка готова тебя признать. Одумалась, старая ведьма!

Мама рассказывала ей сказки. В детстве никогда не рассказывала, а теперь вот отчего-то решила восполнить пробел. Да только поздно, в сказки Ника больше не верила.

– Там, конечно, не все так просто. – А мама не умолкала, маме нравилась эта сказка про поместье у моря и несметные богатства. – Придется провести генетическую экспертизу, чтобы доказать ваше родство.

– Экспертизу?

– Это чистая формальность. Я знаю, от кого родила свою дочь! Я уверена! Но если они настаивают! – Снова зацокали каблучки – десять сантиметров и ни миллиметром меньше! – хлопнула входная дверь. – Любезный, прошу вас! – Мамин голос теперь звучал взволнованно, словно бы она готовилась сдать самый важный в своей жизни экзамен. – Вот она, моя девочка!

Заскрипели половицы под тяжестью мужских шагов, запахло дорогим парфюмом, а потом кто-то одновременно вежливо и равнодушно сказал:

– Вам нужно открыть рот, Доминика. – И подбородка коснулись крепкие, затянутые в латексные перчатки пальцы. – Всего лишь мазок со слизистой. Это не займет много времени.

Челюсти она сжала так крепко, что заболели зубы. Хрен им, а не генетический материал! Не дождутся!

– Доминика, я прошу вас. – Голос оставался по-прежнему вежливым и равнодушным, а вот пальцы сжимали Никину челюсть все сильнее и сильнее. – Это в ваших же интересах, уверяю вас.

Ей хотелось сказать этому вежливому невидимке все, что она думает о нем, своей маме и неведомой бабке-миллионерше, но для этого нужно было открыть рот, а открывать рот нельзя. Вот так она и стояла, прижимая к животу затаившегося Мурзика и крепко сжав челюсти.

– Дайте мне! – Мама теряла терпение и контроль. – Позвольте, я ей все растолкую!

– Не нужно, я сам. – Невидимка ослабил хватку, склонился над Никой. Теперь его лицо было так близко, что она чувствовала на щеке чужое дыхание. – Доминика, выслушайте меня. – А в голосе появились чувства. Или ей просто так показалось? – Если вам удастся подтвердить свое родство с Димитрисом Адамиди, перед вами откроются совершенно иные горизонты. Семья, в которую вы войдете, особенная. Агата Адамиди, ваша, я надеюсь, бабушка, очень влиятельная женщина, с практически неограниченными возможностями. Вы понимаете, что это для вас значит, Доминика?

Ника не понимала. Пока происходящее казалось ей театром абсурда, а этот незнакомец упорно тянул ее на сцену, обещая главную роль.

– После травмы вы ослепли. – А он не привык церемониться. Или просто ценил свое время? – Как думаете, вас можно вылечить?

– Нет.

– Вы уверены? Сколько специалистов вас осматривали?

Много. Нейрохирурги, реаниматологи, офтальмологи, неврологи и даже психиатры. Много!

– Я понимаю. – Он разговаривал с ней как с равной. Это подкупало. Или не только это? – Но уровень? Вас обследовали и лечили в областной больнице? А представьте, что у вас вдруг появилась возможность проконсультироваться у лучших мировых специалистов. И не только проконсультироваться, а получить самое современное лечение. Возможно, оперативное, с применением новейших нанотехнологий. Представили?

Ника представила. «Нанотехнологии» звучали почти так же, как «волшебство».

– Поверьте, для своей внучки Агата Адамиди сделает все возможное и даже невозможное. – Незнакомец продолжал уговаривать и искушать. – Необходима лишь формальность. Нам нужно доказать ваше кровное родство. Откройте рот, Доминика.

Открыла. А глаза, наоборот, крепко-крепко зажмурила. Он умел убеждать, этот незнакомец. Он ее уже почти убедил. И ее, и бабушку. Маму убеждать не нужно было, мама уже видела себя графиней Адамиди. Или какой у них там титул?

– Вот и все. Благодарю вас, Доминика. – Сжимающие подбородок пальцы разжались. – Результаты экспертизы будут готовы очень скоро, но Агата хочет предоставить вам свой кров уже сейчас.

– А если экспертиза не подтвердит наше родство? – Все-таки мама – свидетель не самый надежный. У мамы всегда было много поклонников.

– Подтвердит. – Незнакомец говорил уверенно. – Вы очень похожи. – Он не сказал, кто на кого похож, а Ника не стала спрашивать. – Но даже если случится невероятное, я уполномочен передать вам, что Агата будет рада оказать вам свое гостеприимство. Благотворительность – это еще одна из отличительных черт рода Адамиди. Сколько вам потребуется времени на сборы? – спросил он без перехода. – У вас есть какие-то неоконченные дела?

Какие могут быть неоконченные дела у человека, жизнь которого остановилась год назад? Ни дел, ни надежды. А впрочем, надежда, возможно, появилась вот прямо сейчас. Если, конечно, все, что говорит этот человек, правда. Если, конечно, это не чей-то жестокий розыгрыш.

 

– Я знаю, вам хотелось бы конкретики. – Он все про нее понимал. Или просто был такой умный. – И уверяю вас, у меня есть документы, подтверждающие каждое мое слово. Ваша мама, как ваш законный представитель, с ними уже ознакомилась. Вам нечего бояться, Доминика. – А вот сейчас он солгал. Вроде бы не изменилось ничего, а Ника почувствовала ложь. И гарью запахло просто невыносимо сильно. Но лучшие врачи и лучшие клиники… Но надежда, которую, увы, можно купить только за деньги…

Ей нечего было терять. Вот совершенно нечего! И на море она никогда не была…

* * *

– Не переживай, младший! Это всего на пару недель, а потом ломанешься на свой Кавказ! – Отец говорил, не отрывая взгляда от дороги, машину вел лихо и уверенно. Наверное, оттого, что ему редко доводилось дорваться до руля. В Москве его возил личный водитель, потому что статус. А тут, считай, глухая провинция! Тут никому нет дела до статуса, зато тут у отца есть дела. Настолько неотложные, что он сорвался из Москвы сам и сорвал Ивана.

А у Ивана были планы! Он не хотел на море, он хотел в горы. И это только так кажется, что две недели ничего не значат. Значат! Особенно для того, кто из-за травмы почти четыре месяца пропускал тренировки в спортклубе. Чтобы наверстать упущенное, теперь приходилось пахать еще больше. Во всяком случае, Иван так себе все распланировал. Кто ж знал, что в его планы вмешается отец?!

Никогда раньше отец не таскал его за собой ни на отдых, ни уж тем более на деловые встречи. Уважал и его желания, и его планы, а тут вдруг взялся настаивать. И у Ивана язык не повернулся ему отказать, хоть и не хотелось ему ехать в эту глушь. Аж до зубовного скрежета не хотелось! Но всего две недели. Как-нибудь переживет.

– Опять же, море, сын! – Папа все-таки обернулся, посмотрел на Ивана весело и лишь самую малость встревоженно. – Ты когда последний раз был на море, младший?

Давно был. Года четыре назад. А потом все никак не получалось, то учеба, то сборы, то тренировки, то частная английская школа. Вот такая насыщенная жизнь у него была. Почти как у отца.

– Давно. – Отцу не требовался ответ. Отец искал оправдания своему странному решению. Искал и, похоже, уже нашел. – А тут, кстати, тоже есть скалы. Снаряжение свое ты ведь прихватил. Вот и потренируешься пока здесь. Так сказать, на свежем воздухе.

Снаряжение Иван с собой прихватил, потому что перед тем, как собраться в дорогу, погуглил, в какое место везет его отец. Место получалось интересное. Ладно, море – скалы здесь имелись вполне себе приличные. Не придется маяться бездельем целых две недели.

– Точно две недели? – на всякий случай спросил он у отца. – Вдруг управишься раньше?

– Не знаю, младший. – Отец пожал плечами. – Поверь, не от меня этот форс-мажор зависит. Моя бы воля, я бы сейчас отправился на рыбалку денька так на два!

Два денька рыбалки – это был тот предел, который отец мог себе позволить. Иван вообще не помнил, чтобы тот отдыхал больше двух дней подряд. Бизнес и все такое.

Их нынешняя поездка – это тоже бизнес чистой воды. Дружеский визит к давнему деловому партнеру. Про партнера Иван ничего у отца не спрашивал, но из обрывочных разговоров понял, что то ли с партнером, то ли с их совместным бизнесом возникли проблемы, которые требуют личного отцовского присутствия. Ладно, отцовского! А он-то тут каким боком?

– А вот и море! – Отец выключил климат-контроль, открыл окна, впуская в салон жаркий, пахнущий солью и йодом воздух. – Глянь, младший! Настоящее море!

– И рыбалка. – Иван высунул голову в окно, подставил лицо ветру.

– Про рыбалку не скажу.

– Но удочки прихватил.

– Удочки прихватил. Мало ли.

Они с отцом понимали друг друга с полуслова и ладили отлично. А когда случались разногласия, вмешивалась мама. У мамы всегда хорошо получалось сгладить острые углы и примирить противоборствующие стороны. Вот и два дня назад именно она решила их с отцом спор. Успокоила одного, уговорила второго. Одному собрала в дорогу удочки, а второму альпинистское снаряжение. Жаль только, сама не поехала. Работы у мамы было едва ли не больше, чем у отца. Такая уж у них сумасшедшая занятая семейка.

А дорога тем временем вильнула, огибая нависающую над морем скалу. Скала Ивану понравилась, а отцу – нет.

– Даже не думай, – сказал он мрачно. – Я имел в виду совсем другие скалы. И вообще, младший, ты тут поосторожнее.

Вот это «поосторожнее» из его уст было слышать особенно странно. Особенно принимая во внимание тот факт, что это именно отец отвел маленького Ивана в спортшколу. Особенно принимая во внимание тот факт, что скалолазание – далеко не самый безопасный вид спорта.

Ответить Иван не успел, потому что пейзаж, до этого унылый и однообразный, менялся прямо на глазах. Исчезла выгоревшая степь, уступила место цветущему саду. Или парку? Или джунглям? Иван еще не разобрался с классификацией, но перемены ему, определенно, нравились. А дорога тем временем превратилась в утопающую в тени аллею, запетляла между диковинными деревьями и кустами, пока не уперлась в высокие кованые ворота, украшенные гербом с головой горгоны Медузы. Медуза уставилась на Ивана внимательным взглядом, от такого в самом деле впору окаменеть.

– А что ты думал? – Отец пожал плечами. – Вилла «Медуза», необходимо соответствовать.

Остальная часть парка пряталась за трехметровой кирпичной стеной, оснащенной камерами наблюдения. Две из них тут же развернулись, уставились черными зрачками объективов на их машину так же внимательно, как Медуза. Через несколько секунд ворота с тихим жужжанием распахнулись, впуская гостей на территорию.

– Безопасность, – сказал отец задумчиво и прибавил газа.

До дома, огромного трехэтажного особняка, они ехали еще минут пять, и все это время Ивана не покидало ощущение, что в поместье, кроме них с отцом, никого нет. По крайней мере, по пути они не встретили ни единой живой души. Зато у дома их уже ждали. Высокая, тощая дама с гладко зачесанными черными волосами и некрасивым, совершенно невыразительным лицом стояла на крыльце, скрестив на груди руки, и была больше похожа на статую, чем на живого человека.

– Тереза, – сказал отец отчего-то шепотом. – Управляющая и подруга Агаты. – А потом добавил: – Та еще мегера.

Они выбирались из машины, когда мегера Тереза сдвинулась наконец с места и спустилась с крыльца.

– Добрый день, господин Серебряный! – Ее голос был сухим и скрипучим, а взгляд белесых глаз колючим и цепким. Она мельком глянула на Ивана и встала напротив отца.

– Добрый, Тереза Арнольдовна. – Отец церемонно поклонился, и управляющая коротко кивнула в ответ. – Приехал так быстро, как смог. Как она?

– Спасибо, держится. – На лице Терезы не дрогнул ни единый мускул. Робот, а не тетка. – Я распорядилась, чтобы вам подготовили комнаты.

Комнаты – это хорошо. Как бы Иван ни любил отца, но свободы маневров ему все равно хотелось. И отдельной комнаты тоже.

– Следуйте за мной, – сказала Тереза и по-солдатски широким шагом направилась обратно к крыльцу.

Отец глянул на Ивана, чуть виновато пожал плечами. А Иван подумал, какой же должна быть хозяйка этого дома, если у нее вот такая управляющая.

– До ужина у вас есть четыре часа личного времени, – инструктировала на ходу Тереза. – Бассейн, тренажерный зал, пляж, лодки – все в вашем распоряжении. Но к девятнадцати тридцати будьте любезны явиться к ужину.

– Всенепременно, Тереза Арнольдовна, – буркнул отец и подмигнул Ивану.

– И предупредите мальчика, – Тереза остановилась, но так и не обернулась, – чтобы не вздумал без спросу гулять по дому. Агата будет отдыхать. Я не допущу, чтобы ее покой тревожили.

Мальчиком, надо думать, тетка называла восемнадцатилетнего Ивана. Надо же!

– Терпи, – велел отец одними губами и сделал страшное лицо.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru