Татьяна Корсакова
Проклятый дар
Ася. 1943 год
С веток прямо за шиворот сыпались холодные капли, а под ногами громко хлюпала грязная жижа. Впопыхах собираясь на выручку неизвестному летчику, Ася совсем забыла, каким непроходимым может быть Сивый лес весной. Да еще такой половодной весной…
Нет, она не боялась леса. Сказать по правде, она даже Гадючьего болота, того самого, в глубь которого опасались заходить даже старожилы, не боялась. Она вообще считала себя храброй и решительной, может, решительнее некоторых мужиков. Она бы и на фронт непременно пошла, накинула бы себе пару годков и пошла, вот хоть бы санитаркой! Или в партизаны! Минувшей зимой задали они фрицам жару, а в марте так и вовсе прямо в Васьковке подорвали машину с фашистским полковником, тем самым, который в октябре приказал дотла сжечь вместе с жителями соседнюю Малую Слободу… И если бы не партизаны, так бы он и топтал землю безнаказанным, гад такой…
Правда, сразу после нападения на немецкого полковника все окрестные деревни замерли в испуганном ожидании. Мамка спешным порядком отправила Асю в райцентр к тетке. Ничего не объяснила, просто, как только до их родного Студенца дошел слух о случившемся в Васьковке, наскоро собрала вещи дочери и велела ей не возвращаться из города до тех пор, пока она сама за ней не приедет. Мучительных двадцать пять дней Ася не находила себе места, ждала и боялась дождаться страшных вестей из дома. Бог миловал! Так сказала мама, когда появилась на пороге теткиной хаты. За те дни, что они не виделись, мама сильно осунулась и, кажется, постарела.
– Бог миловал, донька! – Она устало опустилась на лавку, скинула обувь и снизу вверх поглядела на Асю.
– Обошлось? – Ася села рядом, обняла маму за плечи.
– Гражданских не тронули.
– А кого тронули? – Сердце забилось быстро и испуганно.
– Сивый лес бомбили. – Мама опасливо покосилась на запертую дверь, продолжила громким шепотом: – Федос Прокопчик сказал, что из наших двадцать человек полегло. Алеся, младшенького его, контузило сильно.
Ася испуганно поежилась. Если дядька Федос сказал, значит, так оно и есть, потому что у него в партизанах – два сына и зять. И сам он уже давно ушел бы в леса, если бы не парализованная жена. Значит, бомбили…
– Асенька, страху столько было. – Мама стянула с головы платок, вытерла им влажный от пота лоб. – Васьковских на рассвете к сельсовету согнали, автоматчиками окружили… Стариков, детей – всех. Как в Малой Слободе… Но обошлось, смилостивился Господь. Баба Малаша рассказывала – шесть часов под автоматными дулами людей продержали, а потом пригрозили, что будут расстреливать каждого, кого заподозрят в связи с партизанами, и отпустили…
Тот разговор каленым железом впечатался в Асину память. Разговор, испуганные мамины глаза, тонкие пальцы, комкающие платок, и плохо скрываемая дрожь в голосе. Именно тогда девушка окончательно поняла, что станет помогать партизанам. Она даже решилась на разговор с дядькой Федосом. Хотя какой разговор?! Не получилось у них никакого разговора. На робкую Асину просьбу зачислить ее в партизанский отряд рябое лицо дядьки Федоса налилось кровью, а руки потянулись к ремню.
– В партизаны?! – заревел он. – А я вот тебя сейчас как перетяну по мягкому месту! Ишь что удумала, дуреха! В партизаны ей захотелось…
Наверное, дядька Федос выполнил бы свою угрозу, если бы из-за выцветшей занавески, за которой стояла кровать его жены, тети Люси, не послышался умоляющий голос:
– Федос, что ты кричишь?! Себя не жалко, девку пожалей!
– Девку пожалеть? – Он обвел комнату невидящим взглядом, а потом сказал уже спокойнее: – Так я ж ее, дуру такую, и жалею. Она ж думает, что в партизанах перники[2] раздают. А там, Аська, не перники, там свинец. – Он устало опустился на лавку, поскреб лысеющую макушку и продолжил: – Ты вот что… ты, Аська, про этот разговор забудь. Не знаю я, где партизанский отряд. Не знаю. А если бы и знал, так не сказал бы. О матери своей подумай. А ну как батька с фронта не вернется и ты в болотах сгинешь…
– Батя вернется, а я не сгину! – буркнула Ася, выбегая из негостеприимной хаты дядьки Федоса.
– …Не сгину! Я болота получше вашего знаю! – Ася зло пнула ногой хилую березку и тут же зашипела от просыпавшейся с ее веток росы. – Не сгину, – упрямо повторила она, кутаясь в телогрейку и поудобнее пристраивая за пазухой торбу с припасами.
– Сгину… – эхом отозвался Сивый лес. – Сгину-у-у-у…
– А вот хрен вам! – Ася развернулась лицом к чаще, погрозила кулаком.
На мгновение, всего на долю секунды, ей показалось, что черные еловые лапы вздрогнули. Померещилось. Или зверь какой. Мало ли в Сивом лесу зверей! И вообще, нечего тут стоять, раненый летчик долго ждать не сможет! О том, что вполне может статься так, что ее вообще никто не ждет и что вылазка эта глупая и бесполезная, Ася старалась не думать. Едва не по колено проваливаясь в вязкую, сочащуюся талой водой землю, она упорно шла в глубь леса, не обращая внимания на усиливающееся с каждым шагом чувство, что за ней кто-то наблюдает.
Некому тут наблюдать! Были бы партизаны, так давно бы уже вышли. Да она бы их услышала раньше, чем они ее, потому что Ася с ранних лет в лесу, батя ее еще совсем маленькой с собой на охоту брал и всему обучал, что сам ведал. А знал он об этих местах много, еще от своего отца, Асиного деда.
Чтобы окончательно убедиться, что вокруг нет ни единой живой души и бояться совершенно нечего, Ася замерла и, сдернув с головы платок, прислушалась.
…Она ошиблась. Издалека, может, даже с самой лесной опушки, доносился собачий лай. Не сбрехал Захар…
Подгоняемая лаем и собственным страхом, Ася бросилась вперед, к тонкой меже между лесом и болотом. Сбитого летчика нужно искать именно там, а на болото фрицы не сунутся. Раньше никогда не совались…
Тропка после зимы была почти незаметной, но Ася знала, где ее искать, оттого, видно, нашла очень быстро. Раньше такими вот тропами, обозначающими периметр и лишь кое-где немного углубляющимися в дрыгву, было прочерчено все Гадючье болото, на котором росла самая знатная в округе клюква, а сейчас троп этих осталось совсем мало. За клюквой уже давно никто не ходил… И не из-за войны, Гадючье болото считалось недобрым местом еще задолго до Асиного рождения. Студенецкие, васьковские и слободские отваживались собирать ягоды только у самого его края, никогда не углубляясь далеко и уж тем более не забираясь на Гадючий остров.
Да и был ли он вообще, этот остров, который, по преданиям, сторожат огромные змеи?! Про него много рассказывали, некоторые особо брехливые хлопцы хвалились, что побывали на Гадючьем острове и даже прошли сквозь гадючий туман, но Ася твердо знала – врут! Если даже ее бесстрашный батя ни разу там не бывал, то куда уж остальным?! А вот про туманы истинная правда. Таких густых и страшных туманов, как над Гадючьим болотом, не встретишь ни в каком другом месте. Именно из-за них и сгинуло в дрыгве столько народу, из-за непроглядной мути, в которой не видно собственной вытянутой руки, не то что болотной тропы. А огромные гадюки, выползающие из тумана и утаскивающие в топь всякого, кто отважится нарушить невидимую границу, – это фольклор, сказки! Нет никаких туманных гадюк, есть людская привычка к преувеличениям.
Странное дело, Ася не верила в сказки, но с каждой секундой на душе становилось все тревожнее. Может, от усиливающегося собачьего лая за спиной, а может, оттого, что тропка совсем исчезла и пробираться теперь приходилось почти наугад, прощупывая зыбкую землю перед собой подобранной еще в лесу длинной палкой. Теперь ледяная болотная жижа хлюпала не только под ногами, но и в сапогах. Пальцы сначала болели от холода, а сейчас совершенно онемели. Наверное, это было плохим признаком, наверное, следовало что-то предпринять, разжечь огонь и хоть как-то согреться, но костер в ее положении был непозволительной роскошью, потому что теперь помимо заливистого собачьего лая она уже отчетливо слышала и гортанную немецкую речь. Фашисты были уже близко, они не слыхали сказок про Гадючье болото и ничего не боялись.
Ася тоже уже не боялась. Теперь она шла, точно заведенная, не особенно понимая, куда и зачем идет. Холод от ног поднялся, кажется, к самому сердцу, притормаживая его размеренный ритм, прибивая обессилевшую девушку к земле.
Про шкалик с самогоном она вспомнила, уже почти теряя сознание. Сбитому летчику он, может, и не пригодится, а вот ей понадобится точно. После трех жадных глотков желудок обожгло огнем, а на глазах навернулись слезы, но, странное дело, в голове прояснилось.
Рукавом телогрейки девушка стирала злые слезы, когда увидела сначала грязно-серый парусиновый остров, а потом неподвижно лежащее прямо в холодной воде тело. Вот она и нашла своего летчика…
* * *
Они сидели в маленьком, но очень уютном больничном парке, под старой яблоней на выкрашенной в салатовый цвет скамейке, и молча курили. Петрович думал о чем-то своем, а Матвей исподтишка рассматривал больничное хозяйство. Территория была ухоженной, чувствовалось, что доктор Джекил придает немалое значение не только лечебному процессу, но и хозяйственной части. Аккуратные деревянные беседки, подстриженные кусты, побеленные бордюры и стволы яблонь, перед главным входом – скульптурная композиция, абстрактная до такой степени, что у Матвея закралась мысль, а не произведение ли это одного из пациентов. Все добротно, красиво, почти по-домашнему. Пасторальную картинку портили лишь основательный трехметровый забор, запертые железные ворота и будка со скучающим детинушкой внутри. На память тут же пришло окно палаты номер четырнадцать, точно аппликацией, украшенное крылышками мотыльков и почти не изуродованное ажурной решеткой – этакая видимость нормальности и благополучия, маскировка…
– Она меня по имени-отчеству назвала, – вдруг заговорил Петрович. – Я думал, она забыла меня давно, а получается, что даже имя-отчество помнит.
– Как это – забыла давно? – Матвей посмотрел на санитара сквозь сизую пелену сигаретного дыма. – Она у вас здесь сколько?
– С прошлой осени. В октябре, помнится, привезли.
Значит, с октября. А сейчас уже конец мая. Получается, где-то полгода. Не такой и большой срок…
– Не о том думаешь. – Петрович в раздражении покачал головой, словно и в самом деле прочел мысли Матвея. – Я ж ее пациентом был.
– Пациентом?..
– Три года назад с предынфарктным состоянием в больницу загремел. А Алена Михайловна там на дежурстве. Я ж тогда уже получеловеком был. – Петрович невесело усмехнулся. – Пьяница, что с меня взять? Зачем такого жалеть? А она пожалела! Ругалась, правда, сильно, что я сердце свое не берегу, еще что-то говорила. Вот поверишь, она говорила, а мне вроде как прямо от слов ее легче становилось. Это я сейчас понимаю, что от обезболивающих, а тогда казалось, что это она меня держит и с того света тянет. И ведь вытянула же! На операции настояла… – Петрович поскреб сизый подбородок… – Я когда в реанимации лежал, слышал, как медсестры про меня шептались, что такого бедового никакая операция не спасет, что не выкарабкаюсь. Я почти поверил, даже и карабкаться не хотел, а она снова ругаться начала и боль забирать…
Петрович надолго замолчал. Матвей тоже молчал, не мешал, подобрал с земли прутик, принялся чертить на земле спиральки. Значит, Алена Михайловна в прошлой, до безумной, жизни была кардиохирургом. Скорее всего, даже неплохим и состоявшимся в профессии специалистом. Вон ведь доктор Джекил состоялся как главврач образцово-показательной психиатрической больницы, а она чем хуже? Другое странно – отчего молодая и успешная барышня вдруг превратилась в странное существо из палаты номер четырнадцать? Что с ней такое должно было приключиться?..
– Все равно ведь расскажут. – Петрович смотрел себе под ноги, и было не понять, с Матвеем он разговаривает или сам с собой. – У нас же людишки всякие попадаются. Так лучше я сам, чтобы ты не нахватался от других чуши…
– Какой чуши? – удивленно переспросил Матвей.
– А такой! – неожиданно зло рыкнул санитар. – Чуши про Алену Михайловну. Я-то знаю ее получше некоторых…
– А что с ней не так?
– Все с ней не так. – Петрович зашвырнул окурок в урну и тут же закурил новую сигарету. – Неправильно с ней как-то, не по-человечески. – Он снова замолчал.
– Отчего она такой стала? – спросил Матвей, чтобы сдвинуть наконец этот странный разговор с мертвой точки. – Стресс какой-то перенесла?
– Стресс?! – Петрович посмотрел на собеседника так, словно это он, Матвей, был сумасшедшим, а не девушка из палаты номер четырнадцать. – Ну, не знаю, как это назвать, может, и стресс… Ты вот послушай. У нее дед в Беларуси жил, в глуши какой-то болотной.
– В глуши болотной? – Матвей не единожды бывал в Беларуси, но особой глуши ему там видеть не доводилось. Может, не в тех местах бывал?
– Ага, мелиорация там не все болота убила, остались еще заповедные уголки.
– И в одном из таких заповедных уголков жил ее дед?
– За клюквой она пошла. – Петрович словно и не слышал вопроса. – Там клюква водится, на болотах. Ты ел когда-нибудь клюкву? А, пацан?
– Ел, – Матвей кивнул, – клюкву в сахаре.
– Клюкву в сахаре! – передразнил санитар. – А там не в сахаре, там на болоте. Я знаю, однажды хаживал с бывалыми, еще в восьмидесятых. Там такие специальные тропки, местные их хорошо знают, для них это как по парку прогуляться. А вот если такой, как ты, горожанин попробует сунуться, то может и не вернуться.
– Она заблудилась на болоте, что ли?
– Да погоди ты! – взмахнул рукой Петрович. – Что ж ты догадки строишь, недослушав?! Что вы вообще за поколение такое нетерпеливое!
Вообще-то Матвей относил себя к тому же поколению, славной представительницей которого была так горячо любимая Петровичем Алена Михайловна, но спорить не стал, для пользы дела предпочел промолчать.
– Знала она болото! И лес вокруг знала. Она же в детстве каждое лето там проводила, а дети – они ж все излазают. В тот день она одна на болота пошла.
– За клюквой? – зачем-то уточнил Матвей.
– За клюквой. – Петрович кивнул. – Она пошла, а дед дома остался. Рассказывал, радикулит скрутил, а если бы не скрутил, ни за что бы не остался. Он еще резвый был мужик, Алены Михайловны дед.
– Был?
– Помер. Два месяца уже как. От инфаркта, представляешь? Вот была бы она в порядке, деда бы непременно с того света вытащила, а так раз – и помер. Нашли уже холодным через день. Не пережил, выходит, того, что с внучкой приключилось.
– А что приключилось? – Матвей нетерпеливо поерзал на скамейке.
– Что приключилось? – Петрович глубоко затянулся, стряхнул пепел прямо себе под ноги. – Как пошла она на болото, так и пропала. Обещала по свету вернуться, а не вернулась и к ночи.
– А дед что?
– А дед ничего. Я ж говорю, места глухие. Добрался к утру кое-как до ближайшей деревни, поднял народ. Ну, какой народ… егерей, участкового да пару мужиков, что потрезвее да потолковее. Только сунулись на болото, как туманом все затянуло, пришлось на четыре дня поиски отложить.
– Из-за тумана? – усомнился Матвей.
– Вот представь себе! Туман туману рознь. А у них там, на болоте, и вовсе какая-то чертовщина творится, местные и в ясный день стараются его стороной обходить, а уж в туман…
– Что за чертовщина?
– А мне откуда знать? – Петрович пожал плечами. – Знаю, что Алену Михайловну только на пятый день стали искать. И нашли на самом краю топи. – Санитар снова ненадолго замолчал, выплюнул окурок, забыв об урне, впечатал каблуком в землю.
Вот, значит, как. Получается, девчонка пять суток на болоте провела. Срок, конечно, немаленький, но разве ж от такого можно умом повредиться? Если только предрасположенность была… Озвучивать эту деструктивную мысль Матвей не стал и внимательно посмотрел на Петровича.
Наверное, сомнения были написаны у него на лице, потому что санитар поморщился и заговорил, на сей раз вроде как даже нехотя:
– У нее одежда вся была в крови. Одежда в крови, а ран на теле никаких… А потом Алена Михайловна в себя пришла. То есть не пришла… Как только глаза открыла, так и закричала, руками замахала, точно отбиваясь от кого-то…
А вот это уже гораздо интереснее. Задумавшись, Матвей вытащил сигарету из пачки Петровича. Это хоть как-то проясняет ситуацию.
– Может, на нее напал кто-то там, на болоте? – спросил он, прикуривая.
– Кто? – Петрович вперил в собеседника недобрый немигающий взгляд.
– Ну откуда же мне знать, кто! – Матвей пожал плечами. – Я просто сделал предположение. Если напугана и в крови, значит, вполне вероятно, что на нее кто-то напал. Может, она этого кого-то ранила или… – Он запнулся.
– Вот именно – или… – Петрович невесело вздохнул. – Ну, договаривай уже! Убила?
– Я этого не говорил. – Сигарета вдруг сделалась горькой до одури. Матвей поморщился и запустил ее в урну.
– Ты не говорил, а другие говорят, как там, так и тут. Там, в окрестных лесах, не только местные бывают. Иногда приезжие ошиваются: кто ту же клюкву собирает, кто охотится, а кто землю роет.
– А землю зачем рыть? – не понял Матвей.
– Партизанский край, – сказал Петрович мрачно. – Там в земле чего только нет, хочешь нашего, хочешь немецкого. А это по нынешним временам дорогой товар, я по телевизору видел. Вот они и лезут, как тараканы…
Матвей задумался, с черными копателями история становилась еще логичнее. Ребята среди них попадаются всякие, наверняка и отморозков хватает. И что сделает такой отморозок, если повстречает в лесу одинокую беззащитную девушку? Да мало ли что?! Тут уже возникает совсем другой вопрос – как далеко может зайти девушка, защищаясь? И ответ очевиден, во всяком случае, для Матвея. Может, у нее с собой нож был? Полоснула гада в состоянии аффекта, а потом поняла, что натворила, и тронулась умом.
– Что, паря? По глазам вижу, ты уже прикидываешь, чем Алена Михайловна ту падаль пырнула? – Петрович недобро сощурился. – Вот и остальные так же думают. Тем более что одновременно с Аленой Михайловной еще кое-кто без вести пропал.
– Кто?
– А кто ж его знает?! Через неделю бабка местная участковому рассказала, что ее постоялец на болото ушел и не вернулся. Бабка старая, из ума выжившая, ни на один вопрос внятно ответить не может. Ушел да и ушел, главное, деньги за постой наперед заплатил. А как звали, как выглядел, она не запомнила, сказала только, что молодой, но, ты же понимаешь, для столетней бабуськи и я за мальчишку сойду.
– И искать его не пытались? – спросил Матвей.
– Так а кого искать? Ни заявления, ни документов никаких. Опять же родственники тревогу не бьют, а местные все как один в несознанку ушли: никто ничего не видел, ничего не слышал. Да и кому нужен лишний геморрой? Правда, дед Алены Михайловны рассказывал, что сам пытался этого пропавшего постояльца искать, но так и не нашел.
– Кому рассказывал? – удивленно спросил Матвей.
– Мне. Он зимой приезжал, хотел Алену Михайловну забрать. Она ж к нам не сразу попала, какое-то время там, в местной психушке, лежала. Это уже потом ее начальник всполошился, сюда перевез. А тут еще оказалось, что наш главврач ее однокурсник. Короче, удачно все сложилось.
В том, что все сложилось удачно, Матвей очень сильно сомневался. Достаточно было вспомнить расфокусированный взгляд пациентки из четырнадцатой палаты.
– Так а зачем же тогда дед ее забрать хотел, если все удачно?
– Ну как удачно?! – Петрович на секунду растерялся. – В том смысле удачно, что можно было ее долго в больнице держать. Начальник место на работе оставил, на случай если она все-таки выздоровеет, а Егор Васильевич выбил у какого-то там благотворительного фонда бесплатное лечение. У нас же лечение о-го-го какое дорогое, а тут бесплатно и почти бессрочно. Понимаешь?
Да уж, бессрочно. Как-то не слишком гуманно и совсем неоптимистично…
– А дед забрать хотел, потому что переживал сильно. Думал, что это плохое место для его внучки. Но главврач его переубедил. Да тут и простому деревенскому деду ясно, что Алена Михайловна больна. Короче, вышел старик от главного сам не свой, с трясущимися руками, а тут я. Вот мы и поговорили… И знаешь, что он мне сказал? Что во всем случившемся виноват туман.
– И что там с туманом? – не понял Матвей.
– Да не с туманом, а с болотом. Знаешь, как местные называют лес вокруг болота? Сивый! А догадываешься почему?
– Из-за торфяников? – предположил Матвей. – Летом торфяники горят и дымят. Дым сизый-сивый.
– А вот и не угадал. – Петрович покачал головой. – Торфяники ни при чем. Из-за туманов! Туманы в тех местах особенные. Ни один местный в туман на болото не сунется. И не потому, что можно заблудиться, там что-то другое.
– Что? – не выдержал Матвей.
– Не знаю! – Петрович зло сплюнул себе под ноги. – Старик не рассказал. Сказал только, что это болото во всем виновато и он сам, потому что внучку одну отпустил.
– Так, может, и мужик тот тоже из-за тумана пропал? – предположил Матвей. – Заблудился, оступился, утонул…
– Какой мужик? – Петрович посмотрел на него удивленно, точно не сам только что рассказывал дикие истории про страшный туман и исчезнувшего горожанина. – Какой мужик, молодой? Не было там никого! Да и вообще не наше с тобой это дело. Наше дело – следовать должностным инструкциям. Ясно?
Вместо ответа Матвей пожал плечами. Все-таки странный ему достался напарник. Зачем вообще заводить весь этот разговор? Чтобы потом сказать – ничего не было, не наше дело?..
Петрович в его сторону не смотрел, с мрачной сосредоточенностью перебирал узловатыми пальцами свои бесчисленные ключи. Матвей ему не мешал, запрокинув голову, наблюдал, как сквозь молодую листву пробивается яркое майское солнце.
– Тебе тут станут рассказывать, что Алена Михайловна не просто так у нас, что главврач связи подключил, из жалости ее в психушку устроил, чтобы, если вдруг какие улики всплывут, с нее спросу не было. Какой с сумасшедшей спрос?.. – Петрович встал, загородив собою солнце, сверху вниз посмотрел на Матвея, спросил строго: – Эй, ты слышишь меня, молодой?
– Слышу. – Матвей кивнул.
– Так вот – не верь! Ни единому слову не верь. Не такая она. Я точно знаю! И нечего здесь рассиживаться! Пойдем к сестре-хозяйке спецодежду получать!
Не дожидаясь, пока Матвей встанет с лавочки, он развернулся и побрел к административному корпусу…
* * *
…Раньше мир был густым и серым-серым. Алене казалось, что она находится в самом центре тумана, не обычного, а особенного, способного мучить и глушить своих обитателей. В этом мире Алена была не одна. Иногда из тумана выплывали безмолвные тени, тянули к ней руки, обступали, разглядывали, пытались что-то сказать. Теней она не понимала, но не боялась. Они были нестрашные, просто слишком настойчивые, отвлекающие от чего-то очень важного, чего-то такого, что девушке хотелось, но все никак не удавалось вспомнить. В сером мире тени были незваными гостями, такими же, как и она. Алена это точно знала.
Она боялась других, настоящих обитателей тумана до дрожи в пальцах, до онемения губ, до нервных колик. Другие ее не обижали, но в отличие от теней они могли говорить. Они говорили и говорили: молили, нашептывали, угрожали. Они касались лица Алены невидимыми пальцами, тянули за волосы, путались в подоле платья. Они были повсюду, и спрятаться от них в сером мире не имелось никакой возможности. Оставалось прислушиваться, вздрагивать от прикосновений и бояться.
Она не запомнила, когда именно серый мир начал меняться, просто однажды заметила светящиеся прорехи в окружающем сизом мареве. Иногда, когда прорехи становились особенно большими, Алена могла видеть то, что за пределами тумана. Нечетко, размыто, словно через гигантское увеличительное стекло. В такие моменты ей казалось, что безобидные тени обретают плоть и голоса, а те, другие, которые хозяева, начинают злиться и нервничать. Бывало, Алена подходила к прорехам так близко, что начинала видеть по-настоящему. Серые стены, коричневый пол, белая паутина решетки на окне, свои руки…
Собственные руки пугали Алену едва ли не сильнее всего остального. Худые, полупрозрачные, принадлежащие уже не ей, а тому другому, внетуманному миру. Они не слушались, они были сами по себе, и это казалось так жутко и так неправильно, что Алена отшатывалась от прорехи между мирами, пряталась в спасительной серой мгле, где рук не было видно вовсе. Но каждый раз, когда ее сизый кокон вспарывала очередная вспышка света, когда Другие с тихими вздохами замирали где-то позади, Алену с неумолимой силой тянуло к прорехе, чтобы посмотреть на мир за туманом и понять что-то очень важное…
– …А на улице сегодня погода такая чудесная… – Алена испуганно вздрогнула: раньше тени никогда с ней не заговаривали. – Вот просто райская благодать. Через часик непременно сходим на прогулку. Да, Алена Михайловна?
Алена Михайловна – это же что-то значит… Это же что-то из другого, не серого мира. Из того мира, где ее руки ей не принадлежат, где невкусно пахнет хлоркой, где во рту постоянно горько, а глазам больно от яркого света. Недружелюбный, злой мир. И в нем тоже есть Другие. Они приспособились, научились просачиваться сквозь прорехи. Их тоже тянуло к свету, как Алену, как мотыльков…
Мотыльки… хрупкие крылышки, хрусткие тельца, едва различимый шепот и едва уловимые касания. В цветном мире Другие обрели плоть, очень ненадежную, рассыпающуюся прахом под непослушными Алениными пальцами, планирующую к ногам сорванными лепестками полупрозрачных крыльев. Другие умирали без своего тумана, и в их смерти Алена винила себя…
– …Я вас познакомить хотел с нашим новым… сотрудником. – Одна из теней, знакомо пахнущая сигаретным дымом и чем-то кисло-прогорклым, подтолкнула к ней другую тень. – Алена Михайловна, это Матвей, мой напарник. Я его уже проинструктировал, он вам докучать не станет. Не станешь же?
У другой тени был красивый запах, он сплетался вокруг Алены в ажурное кружево, щекотал ноздри, путался в волосах. Это хорошо, теперь пойманный в ловушку из волос запах останется с ней надолго. Может быть, ей даже удастся забрать его с собой в серый мир и тогда будет не так страшно.
Тихий шорох за спиной отвлек от мыслей о запахе. Другие… Им тоже хочется вместе с Аленой остаться в цветном мире, даже если он их убьет…
– Выключите свет… – Слова были не ее, они, как и непослушные руки, принадлежали этому пугающе яркому месту. Звуки рождались сами собой, а Алена с удивлением к ним прислушивалась. – Когда нет света, они не летят. А со светом летят и разбиваются… У них хрупкие крылья, они ломаются. Понимаете? Им, наверное, что-то нужно от меня, а я не понимаю, что…
Она и в самом деле не понимала, просто чувствовала их боль, злость и отчаяние. Это ощущение было почти таким же ярким, как цветной мир, и таким же безнадежным, как серый туман, выстилающий ее убежище.
Она так и не поняла, погас ли свет, потому что прореха между мирами начала вдруг затягиваться. Нужно уходить туда, где безопасно, прочь от говорящих теней и ярких красок.
Запах увязался следом, прошмыгнул вслед за Аленой в прореху, пристроился на плече невидимым лазутчиком, мурлыкнул что-то неразличимое, но точно ласковое. Алена улыбнулась и впервые за бесконечно долгое время подумала, что цветной мир может быть не таким уж и страшным местом…
