Татьяна Полякова
Детектив весеннего настроения
– Да зачем ему проявлять, если это важно мне?! Мне, а не ему?!
– Ему важно было зачем-то выманить в Питер меня, – сказал Константинов. Эта мысль, не дававшая ему покоя со вчерашнего дня, сейчас высказанная, показалась совершенно логичной. – У него нет никаких сведений о…
Тамила собрала волосы в длинный блестящий хвост и зачем-то тут же распустила его.
– Но этого не может быть, – сказала она с отчаянием. – Как же ты не понимаешь, Саша! Если бы этот твой «кто-то» хотел выманить тебя, он бы тебе и назначал встречу! А он прислал письмо мне, а не тебе! Я попросила тебя помочь, и вот что из этого вышло! Господи, лучше бы не просила!..
Константинов думал и об этом. Ночь в поезде была длинной и не слишком веселой. И спать он совсем не мог.
– А если ему было все равно, кого выманивать?
– Как?!
– Ну вот так. Кого-нибудь. Тебя или меня, какая разница! Или Левушку Торца! Я тебе еще раз повторяю – заварилась какая-то каша, и заварилась она вокруг Любановой и нашей газеты. У Любановой была встреча с Садовниковым, который наш давний клиент. Садовникова убивают. В это время в Петербурге тайно и без какой-либо объяснимой причины нахожусь я. Или ты. На кого первым делом падает подозрение?
– В чем?!
– В убийстве, – холодно сказал Константинов. – Произошло убийство лидера правых, а в это время сотрудники редакции болтаются неподалеку от места преступления. Причем главный редактор понятия не имеет о том, что они там болтаются, и уверена, что они в Москве.
– Кто они?! – тоже закричала Тамила Гудкова. – Я ничего не понимаю, Саша! Кто – они?!
– Да вот именно, что неважно кто. Ты, я или Левушка Торц! Я просто пытаюсь втолковать тебе, что нас подставили, потому что наверняка окажется, что меня кто-нибудь в Питере видел, или сфотографировал, или на камеру снял, и следствие моментально станет располагать таким удобным подозреваемым!
Тамила снова собрала в хвост свои мулатские волосы.
– Саша, этого не может быть. Какой-то человек захотел продать мне информацию и назначил за нее цену. Еще он назначил место, где именно он ее продаст, – в Санкт-Петербурге. То, что в это же самое время там кого-то убили, просто совпадение, Саша! Мало ли кого и когда… убивают в больших городах, да еще на почве политики!
Константинов подошел и обнял ее, и она оказалась уже немножко больше похожей на живую, чем на сделанную из папье-маше.
– Не может это быть совпадением. Тот человек, с которым я встречался, был совершенно не похож на продавца информации, понимаешь? Он чуть ли не в носу ковырял, когда я ему сказал, что никаких денег платить не стану! А пришел-то он якобы как раз для того, чтобы взять с меня денег, да побольше! Он просто встал и ушел.
– И ты его отпустил?!
Константинов кивнул, чувствуя, что краснеет.
– Он просто встал и ушел, а ты его отпустил?! И даже не попытался выяснить, что… что за сведения он предлагал?!
Константинов совсем уж покраснел и сказал:
– Я попросил его сказать, что за информацией он располагает, а деньги он получит потом, а он хмыкнул и ушел.
– Ты знал, как это для меня важно, и все-таки ничего… не… сделал?!
– А что я мог сделать? Бежать за ним, поймать и пытать?!
Тамила смотрела на него так, как будто он только что признался в том, что продал фашистам партизанский отряд, скрывавшийся в брянских лесах. С брезгливостью и недоумением смотрела она.
Отправляясь в Питер, он клялся ей, что сможет защитить ее от чего угодно, а теперь признается в том, что не только не защитил, но даже и попытки такой не сделал, хотя она доверила ему… тайну.
А это дорогого стоит.
– Прости, – сказал Константинов, ненавидя себя. – Прости меня, если я что-то сделал не так. Я должен поехать на работу.
Она кивнула, как на совещании.
– Тамил, – Константинов обошел ее так, чтобы заглянуть в лицо, и присел, и заглянул, но она отвернулась. – Не делай скоропалительных выводов! Я ни о чем тебя не прошу, ты просто подумай. Подумай, и все. Не было никакой информации, и никто не собирался ее продавать. Нас просто подставили. Вполне возможно, что Любанова уже знает, что я был в Питере, и мне придется как-то с ней объясняться.
– Несчастный.
– Да дело не в том, что я несчастный! Просто это совсем другая история.
Тамила Гудкова ушла в коридор и оттуда сказала как-то так, что Константинов всерьез перепугался:
– Мне наплевать на все истории, Саша. Просто я думала, что ты мне поможешь, а тебе на меня плевать. Всем на меня плевать. Тебе есть дело только до твоей Любановой и до того, что именно она о тебе подумает!
– Тамила!
Она помолчала.
– Давай собираться. Мне тоже нужно на работу, не тебе одному.
– Тамила!
Она появилась на пороге кухни.
– Я не хочу с тобой разговаривать, – сказала печально. – Мне противно.
– Очень противно, – подтвердил Баширов в трубку, – но все равно придется, ты же понимаешь!
Он немного послушал то, что говорил ему низкий, с оттяжкой в хрип, воландовский голос в телефоне, и ответил:
– Да нет, Тимофей Ильич. Тут дело такое, что и тебе, и мне придется. Да и не только нам, грешным. Небось премьер тоже подтянется. Ну и все, кто помельче, тоже.
Ахмет Баширов и Тимофей Кольцов обсуждали по телефону будущее публичное действо – похороны лидера «России Правой» Германа Садовникова, застреленного в Петербурге «на глазах у общественности и сотрудников органов правопорядка», как это формулировалось в новостях.
Как правило, Тимофей Ильич и Ахмет Салманович разговаривали от силы два раза в год – на экономическом форуме в Давосе и еще на совещании президента с элитой российского бизнеса. Сегодняшний телефонный разговор был, прямо скажем, явлением беспрецедентным.
И Тимофей Ильич, и Ахмет Салманович, собственно, и составляли большую часть этой самой «элиты». Был еще третий, со сложнопроизносимой фамилией Белоключевский, но… понесло его играть в политику, на выборы его потянуло, «прозрачности бизнеса» ему захотелось, зато делиться не хотелось вовсе, а пришедшие к власти недокормленные и лихие люди непременно хотели, чтоб поделился, да и выхода у них никакого не было!..
Ахмет Баширов по этому поводу все время вспоминал одну восточную мудрость, которая как нельзя лучше подходила к ситуации, – кто пошел в лес за малиной и опоздал, у того есть только один выход: кого встретишь с полным лукошком, у того и отсыпь.
Посему третий представитель «элиты российского бизнеса» отсидел свое, «положенное по закону», вышел, сжалились над ним те самые лихие оборванцы, что сожрали его нефтяной бизнес, и больше ни в какие игры не играл. Жил тихо, скромно, пересчитывал припрятанные от экспроприации миллиончики, растил детей и о себе никому не напоминал.
Да, и четвертый был, а как же!..
Четвертого звали Вадим Сосницкий, он который год отсиживался в Лондоне и время от времени оттуда поражал всех какими-нибудь экстравагантными выходками.
То вдруг профинансирует выборы в каком-нибудь совсем уж невозможном месте, а потом фотографируется для прессы со свежеизбранным президентом, и подпись под фотографией гласит: «Русский с туркменом братья навек!»
То нагрянет – инкогнито, с подложным паспортом, – в тихую странишку посреди Европы и там тоже фотографируется и дает интервью. Титры под интервью соответствующие: «И. Сусанин, бизнесмен».
Почему «И. Сусанин», когда все от самого древнего старика до самого розового младенца знают, что это «В. Сосницкий»?.. Ах да!.. Потому что инкогнито и по подложному паспорту, конечно, конечно!..
Баширов, завидев «И. Сусанина» в телевизоре, всегда прибавлял звук – что-то он удумал на сей раз? Фальшивую чалму, накладную бороду – и в арабские поселения?! Или атомный ледоход, пару подводных лодок – и выборы в Антарктиде?!
Шутом гороховым лондонского сидельца Баширов не почитал, но понимал, что тому невыносимо скучно, так скучно, как будто вся вселенская скука разлеглась на пятистах акрах его лондонского поместья.
Мне скучно, бес! Что делать, Фауст?..
Пятьсот акров английской лужайки, конечно, лучше Матросской Тишины, куда с размаху угодил заигравшийся в политику Белоключевский, но выключенность из жизни, невозможность управлять, принимать решения, идти ва-банк, выигрывать и проигрывать так, чтобы от всего этого кипела кровь и звенело в ушах, что в узилище, что на Британских островах была совершенно одинаковой.
Разгадать, во что играет «И. Сусанин» – В. Сосницкий, Баширов иногда не мог, но точно знал – тот играет всегда. Иногда даже не на интерес, а просто чтобы развлечь себя посреди вселенской скуки. Поэтому Ахмет был совершенно уверен, что смерть Садовникова – дело рук лондонского шутника и имеет прямое отношение к грядущим выборам.
Полдня соответствующие службы Кольцова и Баширова организовывали их телефонные переговоры, и это оказалось делом очень трудным, почти невозможным! Кто должен первым звонить? Кто должен первым взять трубку? Кто должен взять на себя инициативу в разговоре?
Ахмет Салманович, будучи человеком восточным, а потому терпеливым и наблюдательным, ждал довольно долго, а потом принял решение. Конечно, у него был мобильный номер Кольцова, самый-самый личный, самый секретный, самый защищенный от «прослушки», и вообще невесть какой.
Поэтому он взял и позвонил. Просто так.
И Кольцов ему ответил.
Они поговорили недолго – о почившем лидере думской фракции, о Сосницком – и как раз дошли до похорон, решив, что на похоронах они должны быть оба.
Когда и эта тема была исчерпана, Баширов задал главный вопрос, из-за которого затевались все китайские церемонии со звонком:
– Меня Садовников, покойный, с толку совсем сбил. Ты не слышал, Тимофей Ильич, может, поссорились они? Сосницкий и Садовников?
– Ахмет Салманович, я с правыми… не очень, – сказал Кольцов. – Что там у них делается, какая у них оппозиция, этого я ничего не знаю и знать не хочу. Насколько я понимаю, ты с ними тоже не… дружишь. Или… задружился?
Баширов помедлил.
– Нет, Тимофей Ильич. Садовников попросил у меня поддержки на выборах, и я ее пообещал. Боголюбов подключился и подписал с ними контракт на предвыборную поддержку. Он же баллотироваться хотел, недоумок малолетний! – Последнюю фразу он выговорил с сильным акцентом, как будто не по-русски, что всегда свидетельствовало о том, что Баширов откровенен до предела. Как правило, говорил он грамотно, без малейшего акцента, «по-университетски», как это называли журналисты.
– Ты пообещал ему поддержку? – осведомился Кольцов безмятежно. То, о чем говорил Баширов, было строго секретно, и Тимофей Ильич моментально это понял.
Он понял и не подал виду, и прикурил сигарету, так, чтобы собеседник не услышал. Он волновался и не хотел, чтобы Баширов об этом знал. Его предчувствие охотника, которое никогда его не подводило, говорило о том, что сейчас будет сказано нечто очень важное. И то, что только еще будет сказано, стоит его волнения и его сигареты, как Париж стоит мессы!..
– Я пообещал ему поддержку, – согласился Баширов, еще помолчал и вдруг спросил: – Ты там один, Тимофей Ильич?
– Зачем спрашиваешь, Ахмет Салманович, дорогой?!
– Я пообещал поддержку для того, чтобы контролировать его предвыборную кампанию. Чтобы он с разгону да от резвости великой лишнего не наговорил, понимаешь? Он ведь не так чтобы ума палата.
– Понимаю, – согласился Кольцов. – Он когда-то в вице-премьерах ходил, Садовников-то. Наговорить мог много.
– Вполне мог, Тимофей Ильич. Вот меня и попросили его… ну, придержать немного. А для того чтобы придерживать, нужно, чтобы он с моей руки ел.
– А он ел с руки Сосницкого, – договорил Кольцов.
– Ел, ел, Тимофей Ильич, еще как ел! И семью кормил со чадами и домочадцами!..
– Ну, это все нам известно.
– Да и нам известно! Только неизвестно, кто и зачем застрелил его средь бела дня, – акцент опять сильно прорезался в речи Баширова, и, не понижая голоса, ровно и монотонно, он выругался так, что Кольцов у своей трубки хмыкнул и уронил сигаретный пепел на любимый английский пиджак.
– За что ты его кроешь так, Ахмет Салманович?!
– За то, что идиот, – кратко сформулировал Баширов. – Политик, мать твою так и эдак! Лидер фракции, мать его эдак и так!..
Кольцов не выдержал и засмеялся тихонько.
– Ты дорасскажи мне, в чем дело, Ахмет! Может, я смогу быть тебе полезен.
– Так затем и звоню, Тимофей Ильич. Помоги, и я в долгу не останусь.
– Ты свои восточные штучки брось, – сказал Кольцов, становясь серьезным. – Мне они ни к чему не сдались! Я простой парень, токарем на заводе начинал!.. А нас с тобой в державе двое всего осталось. Белоключевский не в счет, а Сосницкий…
– Далеко, – подсказал Баширов.
– Вот именно.
– Мне нужно найти заказчика, – ровно и отчетливо, как только что матерился, сказал Баширов. – В самый короткий срок.
Тимофей Ильич не понял. То есть совершенно ничего не понял. И даже некоторым образом растерялся, если только танк может растеряться перед препятствием.
Танком был Тимофей Ильич, а препятствием то, что только что сказал Баширов.
– А… за каким хреном он тебе сдался, Ахмет?! Какая разница, кто его завалил?! Кто ты и кто он?! Ты царь, а он холуй мелкий!
– Я ведь ему поддержку пообещал не для того, чтобы в президенты его двигать, Тимофей!
– Да я понял! Чтобы его выдвижение контролировать!
– Меня попросили контролировать его выдвижение, – совсем тихо, почти по слогам проговорил Баширов, налегая на слово «попросили». – Я-то сам не рвался.
Тимофей Ильич Кольцов в своем кабинете в офисе холдинга «Судостроительная компания «Янтарь» сильно выпрямился в кресле, хотя всегда сидел развалясь, и даже из стороны в сторону крутиться перестал.
– Попросили, – повторил он.
– Вот именно.
– На Ильинке попросили, Ахмет Салманович? В администрации президента?
– В самый корень смотришь, Тимофей Ильич, – усмехнулся Баширов. – Да еще так… настойчиво попросили. У меня фамилия для русского слуха неподходящая, ты же знаешь. Противоречивая фамилия у меня! То ли дело у тебя – Кольцов!.. Почти что Иванов или Сидоров!
– При чем здесь твоя фамилия, Ахмет?
– А при том, что с такой фамилией заснешь дома, а проснешься в Матросской Тишине. За пособничество терроризму, например. С такой фамилией доказать, что не пособник, – трудно. Особенно мне, я же богатый человек! Мне и намекнули. Довольно прозрачно. Я беру Садовникова и все его проблемы на себя, и меня никто не трогает, и я никого не трогаю. А его, собаку, застрелили! Да еще у меня под носом!
Кольцов был ошарашен и очень старался не показать виду, что так ошарашен.
– Кому интересен Садовников? Зачем его тебе подсунули?!
– Да ты встал сегодня не с той ноги, что ли? – упрекнул Баширов. Он понимал смятение Тимофея Ильича, чувствовал за собой преимущество и резвился немного. – Садовников – оппозиция, понимаешь?
– Стоп, – перебил Кольцов, потянулся и вытряхнул из пачки еще одну сигарету. – Прости, Ахмет Салманович, я спал мало, правда. Дальше не надо, все понятно.
– Ну так.
Кольцов быстро думал.
Садовников лидер оппозиции. Причем не настоящий, а якобы лидер якобы оппозиции. От него требуется только одно – пойти на выборы и проиграть. Он проиграет в любом случае, правых и демократов в России отродясь не жаловали. Садовников как реальный претендент на президентское кресло – фарс, комедия! Однако есть западные наблюдатели, западные инвестиции и главы «восьмерок» и всех прочих государств, от которых зависят кредиты, вложения в убыточные отрасли и вообще статус державы как «великой страны». Их всех необходимо убедить в том, что выборы «правильные», демократические!
Кандидатов много – вот они!.. Оппозиция есть – вот она!.. Предвыборная гонка существует – а вот вам и гонка!..
На любую роль нужен актер, исполнитель, и им стал Садовников. Вполне возможно, и даже скорее всего, он и не подозревал о том, что сильные, по-настоящему сильные мира сего выбрали его из множества других балаганных шутов именно для однократного исполнения роли. Вполне возможно, сам Садовников был уверен, что пришел его звездный час.
Впрочем, сейчас уже совершенно неважно, в чем он был уверен!
На Ильинке Баширова настойчиво «попросили» лидера правых поддержать. Устроить ему шумную предвыборную кампанию, которая была бы похожа на настоящую. Следовало не только устроить кампанию, но еще и ловко проиграть ее, если бы, паче чаяния, покойный стал бы набирать голоса. При этом необходимо было его контролировать, ибо сам себя он контролировал плоховато – все тянуло его разоблачать, греметь, и все не к месту.
После смерти Садовникова балаганчик развалился и шарманка сломалась.
У «сильных», у тех, кто на самом деле стоит у самого трона и от его подножия ястребиным взором озирает державу, чтобы – боже сохрани! – какая-нибудь опасность не замаячила на горизонте, не стало исполнителя на роль «оппозиционера». Спектакль под названием «демократические выборы», спектакль, на котором ожидался аншлаг, и все билеты были проданы заранее и роли распределены, оказался на грани срыва! Некому теперь изображать «кандидата номер два», а когда есть лишь «кандидат номер один», где же демократия, дамы и господа?
Нет никакой демократии, выходит дело! Ибо остальные кандидаты – учительница младших классов из Крыжополя, лидер движения «Кедры и ели России», а также отставной майор Прокопчук, основавший партию «Щит, меч, закон, правопорядок и я», – не в счет!
Все ясно, ясно как день!.. Баширова взяли в оборот, потому что он живет в стране и его легко контролировать, по крайней мере, от подножия трона. Сосницкого, томящегося в Лондоне, контролировать труднее, и его решили вывести из игры, хотя именно он традиционно поддерживал «правых» и предоставлял им платформу.
Все устроилось очень хорошо и удобно, а смерть Садовникова разрушила все планы не только Баширова, но тех самых «сильных мира сего», которым нужен был «оппозиционер»!
– А я, грешным делом, – признался Тимофей Ильич, – думал, что кто-то из твоих людей его завалил!
– Помилуй бог, – сказал Баширов. – Я такими делами вообще никогда не баловался.
– Ну, это мы замнем для ясности, Ахмет Салманович.
– Замнем. Но Садовникова я должен был беречь и на руках носить, понимаешь?! А его какая-то сука на тот свет отправила!
– Незадача.
– Вот именно. И мне теперь нужно ту суку найти, Тимофей Ильич. Чтобы было кого предъявить, если с меня спрашивать станут, не я ли, мол, его сам туда отправил!
– Нужно найти, – согласился Кольцов.
– Подключи свои каналы, – попросил Баширов, – мы ведь с тобой разными дорогами ходим! Может, ты скорее дойдешь.
– Добро, – согласился Кольцов. – Ну, про твою службу безопасности я не спрашиваю.
– И не надо спрашивать, – перебил его Баширов. – Они землю роют.
– Ты проверь, нет ли у тебя засланного казачка, – посоветовал Кольцов. – Мало ли кто мечтает тебя свалить!..
– Это все делается уже, Тимофей Ильич.
– И правильно ли я понял, что о твоих разговорах на Ильинке никто не знает, кроме тебя и того, с кем ты говорил?
– Ты знаешь, – усмехнулся Баширов. – А больше некому. Кому же?..
– Добро, – повторил Кольцов. – Хорошо. Только держи меня в курсе.
– Конечно. Вот прямо сейчас и начну. Просится ко мне на прием редакторша газеты «Власть и Деньги», в которой до недавнего времени Садовников пасся. Некая… – он потянулся вперед и посмотрел в бумаги, – некая Валерия Алексеевна Любанова. Зачем я ей понадобился, не знаю, но меня просил ее принять Боголюбов. Говорит, что у нее ко мне дело какое-то.
– Какое у нее может быть к тебе дело?!
– Я не стал бы ее принимать, Тимофей Ильич, но она была в гостинице, возле которой Садовникова застрелили. Я был, и она была. Она как раз с Садовниковым разговаривала.
– О чем?
– Выясняем. Еще не выяснили.
Кольцов подумал:
– Ну, вот сам и выяснишь. Заодно, может, узнаешь, вдруг у нее какие мотивы были, влюблена там или что…
– Попробую.
– А ты что там делал, в гостинице-то? Вот я все думал: остальные-то ладно, а ты туда как попал?! Что тебя понесло-то?!
– Служба безопасности доложила, что Садовников с газетой Сосницкого встречается. Я поехал посмотреть.
– Сам?!
Баширов вдруг рассердился:
– А кто за меня поедет, Тимофей?! Ты, что ли?! О том, что мне Садовников нужен, как брат родной, никто не знал и знать не должен был! Кого я мог туда отправить?!
– Да, – согласился Кольцов. – Это верно. Извини.
Они помолчали. Все было сказано, и то, что один из них вдруг попросил помощи другого, да еще был так предельно откровенен, моментально и, должно быть, навсегда изменило их отношение друг к другу.
Они были двумя хищниками, каждый из которых охотился на своей территории. Никогда ни один из них не нарушал границ этой территории, лишь с настороженным любопытством поглядывал, что там, за границей, поделывает другой. Впервые они вышли на охоту вдвоем, и осознавать это было непривычно и странно. Наверное, так осознавал бы себя гладиатор, вышедший на бой со львом и неожиданно обнаруживший подле себя человека с револьвером.
У льва не осталось никаких шансов. Сегодня мы едины, и мы победим.
И это очень странно.
И еще они не знали, кто первый должен попрощаться. Вот не знали, и все тут. Ни один, ни другой понятия не имели, как следует вести себя с равноценным… союзником. С противником понятнее и проще, а вот с союзником как?!
– Я завтра тебе позвоню, – сказал Кольцов наконец.
– Хорошо.
– Ну, тогда пока.
– До свидания, Тимофей Ильич.
Баширов нажал кнопку отбоя на мобильном телефоне, встал из-за стола. Прошелся по кабинету, размерами напоминавшему зал заседаний во французском Дворце правосудия. Он любил большие помещения.
Некоторое время он смотрел в окно, потом налил себе виски – ровно полглотка – в огромный, очень тяжелый круглый стакан. Глотнул и со стаканом вернулся к столу. Ему нравился запах виски, и нравилось нюхать стакан, даже когда в нем больше ничего не оставалось.
Он нажал кнопку, подержал и отпустил. Вошел секретарь, пожилой, элегантный, полжизни проработавший в общем отделе ЦК КПСС. Баширов очень уважал профессионализм и ценил людей, которые умеют делать свое дело.
– На завтра на середину дня редакторшу «Власть и Деньги», – тихо и монотонно сказал Баширов. – Сюда не приглашайте, закажите где-нибудь столик. Свяжитесь с ней и предупредите.
Секретарь не сказал ни слова, кажется, даже не кивнул, но каким-то непостижимым образом дал понять, что все будет исполнено в точности.
– Завтра к десяти утра полное досье на нее. Привезти в Мытищи, я там буду на заводе.
– Горячев просил доложить, что отчет у него готов, Ахмет Салманович.
Горячев был начальником службы безопасности.
– Мне не нужны его отчеты, – возразил Баширов и слегка улыбнулся, смягчая жесткость тона. – Когда будут результаты, тогда пусть доложит. Спасибо, Марк Андреевич!
Секретарь опять не сделал ни одного движения, но все же каким-то образом выразил свои положительные эмоции и исчез.
Баширов вернулся к делам.
…кто и зачем застрелил Германа Садовникова?..
Кто и зачем?.. Зачем?..
– Затем, что было темно, а стало светло, – сама себе сказала Мелисса Синеокова.
Горло болело, как будто, пока она спала странным, каменным, неживым сном, кто-кто сунул туда руку и драл наждачной бумагой.
Она часто глотала, но слюны не было, только наждачная сухость.
За время ее сна стало хуже не только в горле, стало хуже и в ее тюрьме.
Здесь кто-то был, поняла она, когда ей наконец удалось разлепить глаза и немного унять тошноту. И этот кто-то спустился сверху.
Поначалу она не могла понять, почему стало светло. В голове гудел и булькал раскаленный чугун, рот ссохся, и казалось, что вот-вот внутри его полопается кожа и потечет кровь. Она не могла разлепить веки, просто не могла, и все тут, как будто забыла, что нужно делать, чтобы открыть глаза, а потом разлепила.
Ресницы оказались как будто смазаны чем-то, а потом выяснилось, что на самом деле смазаны. Крупицы этой засохшей смазки остались у нее на пальцах, когда она потерла глаза. Белые, как кристаллики. Губы в высохшей пленке тоже были чем-то вымазаны, и, поняв это, она испугалась так, как еще не боялась никогда в жизни.
Все предыдущее не шло ни в какое сравнение с тем, что здесь, в ее темнице, был кто-то. Он был рядом с ней, когда она спала, он прикасался к ней и даже мазал ей чем-то лицо! И не просто лицо, а глаза и губы!..
Ужас, первобытный, дикий, животный, вдруг захлестнул ее.
Воя, она бросилась на стену, пытаясь проломить ее, дать выход ужасу, который затапливал ее, но то была крепкая стена, гладкая и без всяких изъянов, и она даже не шевельнулась, когда Мелисса на нее навалилась. Она не дрогнула, и Мелисса кинулась к другой стене – у спинки кровати.
Она кинулась и стала биться о стену головой. Она не знала, что это так больно – биться головой о стену, – и именно боль немного ее отрезвила.
И только тут она стала соображать и поняла, почему в темнице стало светло.
На грубо сколоченных козлах, где она нашла бутылку с водой, горели свечи. Много свечей разной высоты и формы, маленьких и больших, горевших ровным и сильным пламенем и слегка теплившихся.
Не сразу до нее дошло, что горящие свечи могут означать только одно – тот человек был здесь совсем недавно!..
Он был здесь, ходил, расставлял и зажигал свечи, прикасался к ней, трогал ее, а она даже не проснулась!
Господи, помоги мне!.. Господи, спаси и помилуй меня, грешную!..
Василий Артемьев как-то сказал ей, что, когда просишь господа «спасти и помиловать», всегда нужно прибавлять – «грешную». Иначе не спасет и не помилует, так ему когда-то объяснил деревенский батюшка в той деревне, где восьмилетний Василий Артемьев проводил лето и пас овец.
Однажды с ясного неба вдруг скатилась гроза. Внезапно все почернело, закружилось, деревья зашелестели тревожно и угрожающе, а восьмилетний Василий как раз в лес пошел, за малиной. У него был круглый туесок, резиновые сапоги – от гадюк – и палка, чтобы время от времени сбивать ею мухоморы, просто для забавы.
А тут вдруг такое дело – грозища, да еще страшная какая!..
Он зашел недалеко, малинник начинался прямо за деревней, а дедов дом стоял почти у опушки. Василий не боялся леса и очень любил малину с молоком, а дед всегда говорил, что если кто чего любит, тот, значит, должен пойти и это заработать. Потому что просто так, на блюдечке, никто не поднесет.
Ветер налегал все сильнее, ветви орешника трещали и пригибались к самой земле, чуть ли не валились друг на друга, и небо над головой у Василия сделалось совершенно темным, словно ночным, и тогда он стал повторять:
– Господи, спаси и помилуй меня, господи, спаси и помилуй!..
Сначала он шел по дороге, а потом побежал, придерживая рукой наполовину набранный туесок. Дождь все не начинался, грохотало всухую, и это было особенно жутко.
И так Василий Артемьев со своим туеском добежал до часовенки, которая стояла на самом краю деревни. Часовенка была крохотная, вдвоем едва поместишься, и рассказывали, что когда-то отступающая армия Кутузова служила здесь молебен Владимирской Божьей Матери, и в том месте, где стояла икона, заложили часовенку и назвали Владимирской.
Еще рассказывали, что уже после войны 12-го года какая-то деревенская девка взяла да сдуру влюбилась в попа! Поп был молодой, образованный и жил в Белой Церкви, в поместье графа Хатькова, известного на всю округу богача и просветителя. Граф Хатьков свято верил в медицину, и две трети всех больниц, до сей поры существовавших в области, построил именно он, с благословения того самого попа, с которым, говорят, был дружен. Поп, разумеется, был женат и про деревенскую девку знать ничего не знал, только время от времени приезжал в деревню, служил перед Владимирской молебен. А та дурища взяла да от любви и повесилась, прямо перед часовней, во-он на том дубе. Говорят, нижнюю ветку потом спилили, после того, как ее сняли, холодную уже. А поп так от этого случая расстроился, что больше в деревню никогда не приезжал, а граф Хатьков распорядился часовню со всех сторон засадить деревьями, да такими, «чтоб росли с превеликим усердием» и скрыли ужасное место от глаз.
С тех пор часовня вся заросла кустарником да деревьями, и деревенские боялись туда ходить, тем более Владимирскую Божью Матерь когда-то сожгли чоновцы, приезжавшие для того, чтоб коллективизировать здешний народец. Народец коллективизировали, скотину всю изъяли, вещички, у кого были поприличней и почище, забрали тоже, нескольких девок оставили беременными, а мужиков, которые покрепче были, расстреляли прямо у стены часовни, да там и закопали, не велев хоронить как положено.
Новый поп, тот, что объявился в приходе уже после того, как советская власть на убыль пошла, часовню подновил, подкрасил, икону привез взамен той, что сожгли, заупокойную службу отслужил по тем, которых когда-то просто так в ямину побросали.
Но часовню все равно все боялись и обходили.
Маленький Василий Артемьев, приезжавший только на лето, грозы боялся больше, чем часовни, поэтому и залетел с разгону на крылечко, под навес. Дождь уже начинался, падали крупные, гулкие, тяжелые капли, а Василий все бормотал:
– Господи, спаси, сохрани и помилуй меня!..
Он и не услышал, как отворилась скрипучая дверка и на крылечке рядом с ним оказался высокий бородач в длинном черном платье. Подол у платья был смешно подоткнут, и из-под него торчали джинсы, из ворота выглядывала тельняшка.
– Здорово, – сказал бородач и пожал Василию руку. Рука была холодная и мокрая – с перепугу.
– Ты не бойся, – сказал бородач и заглянул к нему в туесок. – Это все не страшно. А что у Господа защиты просишь, это ты молодец, это правильно. Кто нас еще защитит, если не отец наш небесный!
Подкованный в первом классе Василий сообщил бородачу, что бога нет, и тот вдруг захохотал добрым, веселым смехом.
– Нету, а защитить просишь! Это как понимать?
Василий не знал, как это следует понимать.
– Эх ты! – сказал бородач, выплеснул в кусты бузины ведро, оправил свое платье и раскатал рукава. В часовенке было влажно и чисто, оказывается, бородач мыл там пол.
Совершенно успокоившийся Василий угостил его малиной, и они долго сидели в сумерках на крыльце, ели малину и слушали, как в деревьях шумит дождь и гроза уходит.
– Ну вот так, – сказал бородач напоследок. – Ты еще пока маленький, а когда вырастешь и будешь у Господа защиты просить, всегда прибавляй, что ты грешный. Все мы грешны, потому что люди, а не ангелы, ничего в этом такого нет. Но Господь должен знать, что ты это понимаешь.
Так Василий Артемьев и научил Мелиссу – когда просишь у Господа защиты, скажи ему, что ты понимаешь, что не ангел с крыльями, а просто человек, и, следовательно, грешишь. И тогда Он тебя услышит.
Сейчас она изо всех сил просила защиты, и говорила Ему, что она просто человек, не ангел с крыльями, и потому особенно нуждается в Его защите!..
