bannerbannerbanner
полная версияФристайл. Сборник повестей

Татьяна Сергеева
Фристайл. Сборник повестей

Полная версия

– Упаси бог!

Мама, шутя, шлёпнула его ладонью по лбу.

Нину Петровну окликнул кто-то из выпускников и, встав со своего места, она добавила на прощанье.

– Я тебе очень советую, Никита, подумать о медицине всерьёз. У тебя ведь всю жизнь будет рядом такой опытный советник и наставник, как мама.

Они прогуляли с одноклассниками всю ночь. Горланили песни на набережной Невы, перекликались с толпами таких же счастливчиков, как они, любовались величественными крыльями разведённых мостов. Была белая ночь, и никто не заметил, как наступило утром. Когда Никита вернулся домой, мама уже уехала на дежурство. Он аккуратно положил в ящик письменного стола новенький аттестат зрелости и, не раздеваясь, рухнул на постель поверх покрывала.

Утром, когда мама вернулась с дежурства, Никита уже встал и вертелся на кухне изобретая праздничный завтрак из того, что мама предусмотрительно оставила в холодильнике: разогревал сырники, размешал столовой ложкой густую сметану, нашёл целых двести граммов нарезанного российского сыра, и даже совсем немножко сырокопчёной колбасы. В самом дальнем углу старого холодильника увидел вдруг два прекрасных эклера, которые обожал с детства… И постарался накрыть обеденный стол в комнате: с трудом разыскал в шкафу вышитую скатерть, достал тарелки и чашки из маминого сервиза, который ей подарили сослуживцы на какой-то юбилей.

Пока готовил завтрак, вдруг подумал, как редко выпадают у них с мамой такие сытные дни. В далёком детстве Никита всегда знал, когда у них совсем плохо с деньгами: мама варила на ужин пюре на воде, добавляла в него подсолнечное масло, мелко крошила вилкой рыбные консервы и смешивала их с порубленным луком. Запивали этот ужин чаем с сухариками или с сушками. Пока Никита был маленьким и ходил в садик, где прилично кормили, всё было ничего, хуже стало, когда он пошёл в школу. Когда подрос, мама стала брать больше дежурств, Никита совсем редко стал видеть её дома. Деньги на выпускной вечер неожиданно дала тётя Наташа – вот так взяла и дала. Сказала, что это подарок Никите от их семьи в связи с окончанием школы. Мама очередной раз её долго ругала: хотя их семья жила очень скромно, тётя Наташа под предлогом дня рождения или Нового года помогала им деньгами, или покупала что-нибудь нужное из одежды – то новые сапоги маме, то свитер Никите.

Хлопнула входная дверь. Никита встретил мать в прихожей с перекинутым через плечо полотенцем.

– Прошу вас, госпожа! Переодевайтесь и мойте руки – завтрак готов!

Когда позавтракали и в четыре руки убрали посуду со стола, мама вдруг сказала, словно продолжая разговор с Ниной Петровной.

–Послушай, Никита… Ведь твоя любимая учительница права – почему бы тебе всерьёз не задуматься о медицине?

Никита возвёл очи к небу, тяжело вздохнул.

– Мам, ну, пожалуйста! В который раз! Не начинай всё сначала!

Это было правдой: пока Никита учился в одиннадцатом классе, этот разговор у них с матерью повторялся довольно часто.

Никита ничего не имел против медицины. Он вообще не имел ничего против любой специальности. Но впереди была армия, и загадывать наперёд о будущем, он считал совершенно бессмысленным.

Но у мамы характер был твёрдый: она умела настаивать на своём.

– Послушай сынок… Мы сегодня ночью привезли в одну из городских больниц очень тяжёлого больного с многочисленными травмами после дорожной аварии. Его принимал молодой доктор, но ты бы видел, как он работал, какие у него прекрасные руки!

– Ну, и что?!

Мама вздохнула и понизила голос.

– Да в общем-то ничего. Кстати, в этой больнице в приёмное отделение нужен санитар, есть полторы ставки вакантных. Может быть, пойдёшь к ним работать санитаром? Всё равно надо куда-то устраиваться. Опять же суточные дежурства, отработал – потом два-три дня выходных. Поработаешь в больнице до армии, присмотришься, тогда и поймёшь, нужна тебе медицина или нет.

В общем-то Никите было всё равно, где зацепиться на год. Он немного подумал и неожиданно согласился.

– Можно я до конца недели побездельничаю? А в понедельник пойду устраиваться. Ты мне объяснишь, как это делается.

Мама просияла, но скрывая довольную улыбку, отвернулась и понесла в сервант сервизные чашки.

До ухода в армию ничего он не решил. Не хотел даже задумываться о том, что будет делать через два года. На вопросы матери отвечал уклончиво: ну, да, вроде иногда бывает интересно, но всю жизнь быть по уши в крови, в чьих-то рвотных массах, слушать бесконечные вопли пострадавших в дорожных авариях или оказывать помощь пьяницам, которые сами виноваты в том, что угодили под трамвай или электричку… Ну, уж увольте!

Но это было так давно – целых два года прошло! Теперь надо было жить дальше. Никита понемногу приходил в себя. Дел сейчас у него немного. Прежде всего надо прописаться. Он позвонил тёте Наташе на работу. Она обрадовалась, засуетилась, велела ему сегодня же явиться к ним. Никита вежливо пообещал прийти в ближайшее время, когда решит свои срочные проблемы. Проблем особых не было, но прожив у них несколько дней во время похорон матери, он понял, как изменилось состояние этой вполне благополучной семьи. Тётя Наташа в библиотеке периодически получала свои копейки, поскольку была бюджетником, Лерке стипендию не платили уже полгода, а Валерий Викторович работу вообще потерял: все «ящики» плотно захлопнулись. Он с трудом устроился сторожем в гаражный кооператив, иногда мыл чьи-то машины или помогал чинить двигатели.

Перед уходом в армию свою нищенскую зарплату санитара Никита отдавал маме до копейки. Она отстёгивала ему определённую сумму на карманные расходы, а остальные откладывала на общую сберкнижку вместе со своими скромными сбережениями. Когда Никите исполнилось восемнадцать лет, мама торжественно сообщила ему, что эту сберкнижку она переоформила на них двоих, то есть после возвращения из армии у него будут на первое время какие-то деньги на жизнь. Он прикинул сколько их – этих денег… При очень скромных тратах хватило бы месяца на полтора. Не задумываясь, он решил сразу, как получит паспорт с пропиской, тут же устроится куда-нибудь на работу, которую можно будет потом сочетать с учёбой. Проще всего, конечно, вернуться на прежнее место в приёмное отделение – там всё знакомо и понятно, но было одно препятствие, которое тормозило его решение. Впрочем, если подумать хорошенько, препятствие это было вовсе не принципиальное. С того времени прошло два года, в его жизни всё изменилось, и он сам тоже изменился. Ну, а тогда… Ему было всего восемнадцать лет, впереди была армия, а на плечах вместо головы – кочан капусты… Случилось тогда довольно противная история, о которой сейчас даже вспоминать не хотелось. Ангелина, тридцатилетняя медсестра «приёмника», разбитная и довольно нахальная, с пышными формами, однажды соблазнила его. В тот воскресный день больница по городу не дежурила, в отделении было тихо, и они с Ангелиной все сутки были только вдвоём. Изредка к ним, конечно, кто-нибудь заскакивал – то дежурный врач проверял всё ли в порядке, то какая-нибудь любопытная медсестра с терапии или с неврологии… Блеснёт на них с Ангелиной понимающим ироническим взглядом – и исчезнет. Ангелина несколько раз чуть ли не насильно угощала его в сестринской всякой вкусной едой, они подолгу пили чай с мятой, хотя разговаривать особенно было не о чем. Ну, а когда наступила ночь, она просто закрыла на ключ дверь в сестринскую… Так и пошло. Старшая медсестра ушла в отпуск и заменяла её всё та же Ангелина. Составляя график дежурств, она поставила Никиту в свою смену, и целый месяц он был вынужден работать только с ней. Конечно, когда больница дежурила по городу, в «приёмнике» был сумасшедший дом – одна Скорая уезжала и тут же в дверь звонила следующая бригада… Иногда за сутки даже чаю попить не удавалось. Но выпадали и совершенно спокойные дни, тогда Никита не знал, куда деться, где спрятаться от приставаний Ангелины. Она только посмеивалась, понимая его уклончивость по-своему. Никита ненавидел себя и не мог дождаться, когда старшая медсестра Нина Фёдоровна, пожилая добрая и мудрая женщина, вернётся из отпуска. Как только она вышла, он сразу же пошёл к ней и, плотно прикрыв за собой дверь в её кабинете, пряча глаза, попросил поменять график так, чтобы не попадать в одну смену с Ангелиной. Старшая посмотрела на него внимательно, и только покачала головой.

– Хорошо, Никита… Я вас разведу. Я сама заметила, только график посмотрела… Сразу подумала, что здесь что-то не так…

После этого они с Ангелиной почти не встречались. Изредка только сталкивались при смене дежурств, в таких случаях она проходила мимо него, не здороваясь. Словно не замечая. Никиту это только радовало.

Он пошёл в больницу. Всё получилось лучше, чем он мог себе представить: Ангелина уволилась ещё прошлой зимой, а старшая медсестра ушла на пенсию. В приёмном отделении свидетелей его юношеского позора не осталось. А в остальном там мало что изменилось: и заведующий отделением был тот же, и медсёстры, и санитарки, которые к нему неплохо относились, все были на своих местах. И маму, как фельдшера Скорой, здесь все знали. О том, что она так нелепо погибла, рассказывать не надо было никому. Ненужных вопросов Никите никто не задавал. Санитаров в больнице не хватало, а в «приёмнике» мужская сила всегда была востребована. В общем, в больнице ему были рады.

Вернулся из Хабаровска Михаил. Позвонил из аэропорта. Встретились в этот же день. Никита затащил его к себе. Выпили, конечно, поели, что нашлось на скромных полках старого холодильника, и до самого утра не могли наговориться – столько тем и вопросов накопилось за это время. У Никиты никогда прежде не было такого близкого друга. После школы одноклассники как-то все разбрелись, потерялись. На днях он встретил Настю, с которой пару лет в младших классах сидел за одной партой. Она рассказала ему кое о ком: кто-то из мальчишек ещё служит в армии, кто-то куда-то уехал учиться, а двое из их класса сгинули в Чечне. Настя теперь прячется от их матерей, не зная, как надо себя вести в таких случаях и что говорить,

 

– Ты будешь куда-нибудь поступать? – Спросил Михаил.

Никита только вздохнул.

– Мама очень хотела, чтобы я стал врачом. Попробую в медицинский.

– Кошмар! Там же такие вступительные экзамены! И учиться, говорят, тяжело- три первых года одна зубрёжка. И на что жить будешь?

– Я, конечно, в школе не шибко пластался, а за эти годы вообще всё забыл напрочь, голова совершенно пустая… Но ради мамы… Попробую. У меня добровольные помощники есть. За стенкой моя учительница по химии живёт, я в химии неплохо соображал. Надеюсь, поможет вспомнить, обещала – она вообще – человек слова. Лерка… ну, помнишь я тебе о ней рассказывал, она в институте Культуры учится, обещала по русскому языку подтянуть, будет мне всякие сложные тексты диктовать – Тургенева там, Толстого… А её батя – физик, тоже обещал помочь, если проблемы будут. Так что у меня есть серьёзные наставники, я очень на них надеюсь. Работать пойду на тоже место в больницу. Буду санитарить в будние дни по ночам, а по воскресеньям дежурить сутками. Ну, а если до третьего курса не выгонят, потом можно будет там же фельдшером устроиться. Главное поступить. Но ведь нам, бывшим солдатам, всё-таки поблажка есть. Будем надеяться. Ну, а ты? Что решил? Тоже поступать будешь?

– В Архитектурный. Есть у нас в Питере такой институт. Только сначала мне надо творческий конкурс пройти: рисунок, черчение, ещё кое-какие задания выполнить. Я, конечно, буду на заочное отделение поступать для начала. Если потуплю, потом сориентируюсь.

– Слушай, Мишка… Пока мы с тобой не завязли в учебниках… Ты меня в Эрмитаж обещал сводить. Помнишь?

– Конечно, помню. Я ещё не успел пропуск получить. Вот получу в пятницу – и сходим обязательно. Я позвоню.

–А ты знаешь что… Переезжай ко мне! Вместе будем заниматься. В общаге-то готовиться сложновато будет.

– Спасибо, конечно. Но у нас с тобой жизнь планируется совсем разная, мы друг другу мешать будем. А вообще у меня хорошая новость есть, мне наши ребята ещё в часть написали: оказывается, в Питере где-то на выселках специальный дом для детдомовцев строится. В конце этого года нам всем обещали ключи от квартир вручить.

– Ну, ты даёшь! Я тебя поздравляю!

–Пока что не с чем. Но будем надеяться…

– Важное! Спящие, проснитесь!

Вера Снегирёва, сидящая рядом, больно ткнула Никиту в бок. Он вздрогнул и открыл глаза. Он, и в самом деле, крепко заснул. Этот возглас профессора патологической анатомии – его коронный номер, хотя в нём слышится не только ирония, но и откровенное сочувствие. Профессора, как правило, живут не на небесах, они прекрасно осведомлены о жизни студентов, сидящих перед их глазами. С того времени, когда они сами были студентами, миновало немало лет, многое изменилось… Конечно, заметная часть студентов нынче на занятия приезжает на личных машинах, но основная масса их подопечных, как в прежние годы они сами, работает по ночам и грузчиками на вокзалах, и санитарами в клиниках института… Профессор им откровенно сочувствовал.

Никита пришёл в себя и стал слушать. Профессор был человеком остроумным и довольно часто темы своих лекций украшал витиеватыми вступлениями. Вот и сейчас тоже.

– Женщины бывают всякие… – Аудитория насторожилась, ожидая продолжения. – Часть из них – мифическая. Именно такой была Медуза Горгона.

Но далее шло подробное описание «симптома Медузы» – специфического расширения вен на животе при циррозе печени. Это уже особенно не увлекало. Вера, сосредоточенно строчила в своём конспекте, пытаясь успеть за лектором. Спать уже не хотелось. К счастью, мозги Никиты были устроены так, что в них застревало именно всё то, что в будущей профессии имело значение. На первом курсе, когда он впервые взял в руки человеческий позвонок, на котором надо было вызубрить названия не только десятков бороздок, ложбинок, выпуклостей и шероховатостей на латинском языке (на занятиях по латыни первокурсники только выучили алфавит), но и знать их расположение, его охватила самая настоящая паника: казалось, что он никогда в жизни не сможет выучить все эти термины. Но потом он вдруг подумал о маме. Никита часто её вспоминал, когда ему было особенно трудно. Почему-то всегда вспоминал такой, какой видел в последний раз в жизни, когда их, новобранцев, построили у военкомата. Неуклюжие, растерянные призывники стояли напротив толпы своих родных, таких же взволнованных и растерянных. Мама держалась мужественно, не плакала из последних сил и кривовато улыбалась. Он тоже пытался улыбаться, но получалось тоже криво…

Он вспомнил маму, разозлился на самого себя, обозвав себя «тупицей». И первый раз в жизни дал слово не себе – маме, что вызубрит все эти проклятые названия, чего бы это ни стоило. «Ты хотела, чтобы я стал врачом, мама, и я стану им, вот увидишь». И в первую сессию уверенно сдал зачёт по всем костям человеческого скелета. Когда же на втором курсе он, сияя, вышел из аудитории с пятёркой в зачётке, вечная отличница Вера Снегирёва только головой покачала:

– Ну, ты – чокнутый! Сдать госэкзамен по анатомии на пятёрку может только параноик! Ребята, скажите ему, что нам на курсе параноики не нужны!

Впрочем, через час она вышла из той же аудитории с такой же пятёркой.

Удачно сдав весеннюю сессию, в том числе с ещё одной пятёркой по неорганической химии, Никита купил большой букет тюльпанов и направился к любимой учительнице Нине Петровне. У него была теперь такая традиция – первого сентября, в Новый год и на женский праздник 8-го марта он обязательно приносил ей цветы. На его звонок дверь долго не открывали, обескураженный, Никита хотел было уйти, но, наконец, щёлкнул замок входной двери. На пороге появилась дочь его учительницы, которую он давно не видел, и поэтому не сразу узнал.

– Здравствуйте… Я к Нине Петровне. Она дома?

– Нет… – Услышал он в ответ. – Мамы дома больше нет. Её дома больше никогда не будет. Мы похоронили её позавчера…

Никита поперхнулся. Он только сейчас обратил внимание, что глаза дочери учительницы были красными и веки опухшими от слёз.

– Простите меня, пожалуйста… Я – ученик Нины Петровны и сосед из квартиры напротив…

– Вы – Никита? Мама рассказывала о Вас. Вы зайдёте?

Он покачал головой.

– Я могу спросить – что случилось?

– Обыкновенная история… Рак.

Он протянул цветы дочери своей учительницы.

– Пожалуйста возьмите… Поставьте возле её портрета. Если будет нужна какая-то помощь…

– Спасибо, Никита.

Он ругал себя последними словами: ведь он обращал внимание, что Нина Петровна как-то похудела, побледнела и осунулась. Последние полгода он вообще перестал встречать её ни в подъезде, ни на улице, и не задумывался, почему она не выходит из квартиры. Он, конечно, жил напряжённой жизнью, но этот никак не прощает его беспечность.

Никита опять попытался задремать, но снова услышал знакомый возглас.

–Важное! Спящие, проснитесь!

Прошедшая ночное дежурство в приёмном отделении было беспокойным. Когда больница дежурила по скорой помощи, приходилось вертеться всю ночь. Зато в не приёмные дни была лафа – можно было неплохо выспаться на топчане в санитарской комнате среди вёдер, швабр и тряпок для уборки. Но вчера они дежурили по городу, и в середине ночи к ним доставили вдребезги пьяного алконавта с оскольчатым переломом голени. У больного была фамилия «Макаревич», под наркозом спиртного боли он не чувствовал, и громко убеждал медсестру и травматолога, что он – родной брат «того самого Макаревича», и в доказательство пытался петь, горланя на всю больницу. Никита отвёз шумного пациента на рентген, где они с рентгенологом долго пытались его «сфотографировать», уговаривая помолчать, хоть несколько минут, и полежать спокойно. Перелом у Макаревича был довольно серьёзный, со смещением нескольких отломков. За время работы в приёмном отделении Никита не раз помогал дежурным травматологам делать репозицию. Эта процедура всегда достаточно сложная, в том числе и физически: обычно два медика тянут деформированную конечность в разные стороны, пытаясь растянуть спазмированные мышцы и установить осколки кости на положенное по анатомии место. В этот раз это сделать было особенно трудно. Во- первых, сам перелом был непростым, во-вторых, больного привезли через несколько часов после травмы, когда мышцы уже спазмировались. И, конечно, этот идиот вертелся, пел, матерился и мешал, как только мог. Возились они долго, неоднократные попытки поставить осколки на место завершались экскурсией в рентгеновский кабинет и обратно… Наконец, получилось. Медсестра наложила гипс, при этом пациент захрапел прямо на кушетке. Его оставили на месте и устроились в сестринской попить чаю. Только расслабились, как услышали громкое пение в коридоре: это больной гулял по отделению на только что загипсованной ноге. Медсестра чуть не заплакала – гипс был ещё сырой и мягкий. Никита снова повёз его на рентген. Вроде бы обошлось. Вместе с травматологом они привязали вопящего подопечного к кушетке, отдельно прибинтовав к ней его сломанную ногу. Тот, наконец, сдался и затих. И такие истории случались нередко. Наступило утро, и Никита побежал на трамвай, боясь опоздать на лекцию.

Наконец, лекция закончилась. В большой аудитории поднялся грохот: захлопали откидные сиденья деревянных кресел и столики, на которых особо прилежные студенты записывали лекции. Теперь был большой перерыв, во время которого можно было немного перекусить. Но Никите не хотелось даже шевелиться. Вера оставила на столике свою тетрадь и поднялась.

– Пойду пирожков куплю. Тебе взять?

– Взять, – кивнул Никита. – Подожди, я деньги дам.

– На четыре пирожка мне хватит. Потом отдашь. Тебе с ливером или с алебастром?

– С ливером, конечно. Два. Я посплю пока.

Студенческая столовая разнообразием меню не отличалась. Пирожки в ней продавались всегда с одинаковыми начинками – с ливером и творогом, который представлял из себя липкий белый комок, который студенты называли «алебастром».

С Верой они подружились ещё на первом курсе. Тогда произошла довольно комичная история, которая могла, тем не менее, закончиться большими неприятностями для обоих. А получилось вот что. Практические занятия по неорганической химии в их группе вёл молодой аспирант, очень строгий и принципиальный. Надо было сдать зачёт, казалось бы, несложный – при быстром опросе ответить на единственный вопрос: растворимый или нет названный преподавателем окисел. Надо было просто вызубрить и ответить правильно – «да» или «нет». Окислов в химии много, знание их свойств решает главную задачу – пойдёт реакция с их участием или нет. И, хотя Никита неорганическую химию, можно сказать, любил, уроки Нины Петровны не прошли даром, но зубрить свойства окислов параллельно с зубрёжкой анатомии и латыни, он был не в состоянии, не хватало ни сил, ни времени. Вот тогда он и попросил помощи у Веры, которая на все вопросы преподавателей всегда находила правильные ответы. Они недолго искали выход из положения. Дело в том, что преподаватель принимал зачёт в маленьком кабинете за небольшим круглым столом, вызывая к себе на испытания по два человека. Вера с Никитой договорились пойти вместе. При перекрёстном опросе, если названный окисел был растворимым, Вера должна была под столом наступить Никите на ногу, если нет – значит, не наступать. Но всё как-то сразу пошло не так: Вера почему-то на ногу Никите не наступала, и он вынужден был отвечать первое, что приходило в голову, и, как правило, не впопад. Вера удивлённо смотрела на приятеля, а он злился и краснел. Преподаватель их мучил недолго, и даже улыбки из себя не выдавил. Сделал замечание Вере, что она отдавила ему ногу, и обоим зачёт не поставил. Только тогда Никита понял, что его подружка наступала на ногу преподавателю, перепутав их ноги под столом. Зачёт пришлось пересдавать обоим. Растворимость окислов Никита преодолел. Но эта история сблизила его с Верой, они по-настоящему подружились.

На первых двух курсах у них в группе было двенадцать человек, из них – больше половины – девушки. Парни подобрались из обеспеченных семей, кое-кто приезжал на занятия на собственной машине. Ни на Дальнем Востоке, ни в Чечне никто из них не служил, и в армию идти не собирался вообще. Родителям удалось откупиться от военкомата, о чём однокурсники сообщали вслух, не стесняясь. Свободное время они проводили в дискотеках и на вечеринках. К Никите относились с уважением, но держались от него подальше. У него с ними было мало общего. А вот с Верой – другое дело. Их студенческая жизнь протекала одинаково. Вера тоже работала санитаркой в акушерско-гинекологической клинике, и при этом, в отличие от Никиты, умудрялась сдавать сессию на пятёрки. Она была из простой рабочей семьи из небольшого городка Вологодской области. Верина мама работала на швейном предприятии закройщицей нижнего женского белья, отец – мастером в леспромхозе. В те годы предприятия спешно приватизировались, зарплату работникам не платили по нескольким месяцам. Верина мама по выходным старалась продать на рынке, хотя бы несколько бюстгальтеров, которыми производство расплачивалось со своими работницами. Отец вообще денег не получал. Вера цеплялась за свои пятёрки изо всех сил, и свою повышенную стипендию умудрялась отсылать родителям. Конечно, они протестовали, отец даже приезжал и поссорился с Верой, но она не сдалась, и по-прежнему отправляла им свою стипендию. Жила в студенческом общежитии на свои санитарские. Они с Никитой дежурили сутками по выходным, в будние дни – ночами, и встречались только на занятиях, но за три неполных года научились понимать друг друга с полуслова. На третьем курсе их группу поделали пополам, так принято в медицинских вузах: начинались занятия в клиниках, и шести человек у постели больного было вполне достаточно. Они рисковали оказаться в разных половинах, но Никита пошёл к куратору группы и попросил их не разлучать, придумав что-то про родственные связи.

 

Если бы у него спросили – красивая Вера или нет – он бы удивился и только пожал бы плечами. Он никогда об этом не задумывался. Она была простым и понятным человеком, доброй и внимательной, с готовностью помогала всем, кто нуждался в поддержке. Никита постоянно слышал от неё: «Я обещала…» или «Ну, я же обещала!». Своё особое отношение к нему Вера никогда не подчёркивала, но он не переставал удивляться, как ей удаётся угадывать, что сейчас ему надо больше всего, чем она может ему помочь. Наконец, времена изменились к лучшему: они уже учились на четвёртом курсе, когда её родители стали получать реальные деньги: мама устроилась на работу во вновь открытое швейное ателье и больше не ходила на рынок торговать бюстгальтерами, отец вернулся во вновь оживший леспромхоз и был даже назначен начальником участка. Родители больше не нуждались в поддержке и стали сами присылать Вере ещё одну стипендию. Она ушла с работы, но училась с прежним усердием.

А тут произошла история, которую потом долго обсуждали на курсе – кто с уважением, а кто просто вертел пальцем у виска. Дело в том, что в медицинском институте существует проблема отработок. Пропустил практические занятия по клинике каких-то болезней – будь добр, отработай их вечером и сдай зачёт, как положено. Практические занятия проходят циклами, недели по две каждый цикл: цикл терапии, цикл психиатрии, ну и так далее. Пропустил одно занятие – отработай пропущенную тему один раз, проболел неделю – значит, отрабатывай всю неделю… До зимней сессии оставалось совсем мало времени, и вдруг с Иркой Березиной, Вериной соседкой по комнате в общежитии произошла большая неприятность – она поскользнулась на гололёде, сломала ногу и лежала в травматологической клинике на вытяжении перед операцией. Её нога была подвешена на специальном станке с большой гирей в качестве противовеса. А в это время в её группе шёл цикл глазных болезней, последний перед сессией. Вера по вечерам сидела в палате возле Ирки – ведь та была совершенна беспомощной, лежала прикованная к койке и заливалась горючими слезами, не зная, как ей вывернуться из этой ситуации: как успеть отработать две недели практических занятий и умудриться сдать сессию. Брать академический отпуск совсем не хотелось. И Вера нашла выход – решила этот цикл по глазным болезням отработать вместо подруги, под её фамилией. Они учились в разных группах, и преподаватели были разные, подлог обнаружить было практически невозможно. Всё прошло гладко. Вера смеялась, что ещё хорошо подумает, надо ли становиться акушером, или лучше быть окулистом, поскольку она прошла дважды занятия по глазным. Ирку, наконец, прооперировали, и теперь она, хоть и в гипсе, и на костылях, но могла самостоятельно перемещаться. Началась сессия, и первым был экзамен по глазным болезням. В институт Веру с Ириной привёз на своей машине однокурсник. Вера пошла первой, открыла дверь кабинета и обомлела: экзамен принимал тот самый преподаватель, которому она сдавала зачёт под Иркиной фамилией. Он её узнал и приветливо поздоровался.

– А, Березина… Здравствуйте. Ну, тащите билет, прошу.

Вера вытащила билет и дрожащим голосом поправила.

– Моя фамилия Снегирёва…

Экзаменатор удивлённо впился в неё взглядом, недоверчиво переспросил фамилию и усадил на место готовиться к ответу. Секретарь пригласила следующего студента. Дверь распахнулась и в кабинет боком, стуча костылями, вползла Ирка.

– Ваша фамилия? – окинув её взглядом, сочувственно спросил преподаватель.

Ничего не подозревающая Ирина спокойно ответила.

– Березина…

Вера обмерла, ожидая грозы.

Но экзаменатор перевёл взгляд с одной студентки на другую, наконец, всё понял и просиял – чего только не придумают эти студенты! В общем, они обе получили свои пятёрки, ждали выговора или назидания, но ничего подобного так и не услышали. Держась за руки и многозначительно переглядываясь, просидели в коридоре, наверно, не меньше часу, пока их добровольный водитель сдавал экзамен. Сдал он тоже на пятёрку, был очень этим доволен и в отличном настроении отвёз их обратно в общежитие. Только здесь девчонки, наконец, радостно обнялись. Хохотали потом весь вечер до темноты.

В этом поступке была вся Вера. Что ещё можно про неё сказать?

В отличие от своей подруги Никита учился неровно: мог и пятёрку получить, как тогда по анатомии, а потом ещё и на экзамене по биохимии, очень сложном предмете, но вот «общую гигиену», которую он терпеть не мог, пришлось пересдавать… Хорошо преподаватель не зверствовал, пошёл навстречу, а то можно было и со стипендии слететь. Никита без стеснения пользовался Вериными конспектами, которые она очень тщательно писала на лекциях. Над своими толстыми тетрадками она тряслась, как Кощей над златом, и никому кроме Никиты их не доверяла.

Никита задремал было, но кто-то неловко толкнул его. Он открыл один глаз, думая, что это вернулась Вера с пирожками, но увидел только широкую спину одной из самых одиозных личностей на их потоке – Борьки Семёнова, по прозвищу «Червяк». Как он попал в медицинский институт – история умалчивает. Был он из какой-то весьма обеспеченной семьи. Приезжал в институт на новеньких «Жигулях», и часто менял дорогие импортные джинсы на ещё более дорогие. Прозвище «Червяк» Семёнов получил ещё на первом курсе, когда сдавал зачёт по биологии. Это, конечно, был потрясающий спектакль, одногруппники катались от смеха. Тогда ему достался вопрос о половой системе червя. Борька начал очень бодро.

– Женская половая система червя отличается от мужской тем, что это совершенно разные вещи…

– Очень глубокомысленное замечание…– не выдержала преподавательница, улыбнувшись. – Рассказывайте…

– Так про мужскую или женскую?

– Любую…

– Женская половая система червя состоит…

Но тут Борька спохватился. Женская половая система червя достаточно сложная по сравнению с примитивной мужской. И он махнул рукой.

– Ладно. Лучше свою…

Тут уж студенты не могли остановиться от хохота. Смеялась тогда и преподавательница.

А ещё у «Червяка» был коронный цирковой номер. Дело в том, что указательный палец его правой руки был укорочен на целых две фаланги в результате очень давней детской травмы. Когда «Червяку» хотелось посмешить своих однокурсников или даже сорвать лекцию, он садился в аудитории на первый ряд прямо напротив кафедры лектора, засовывал оставшуюся толстую фалангу в нос, создавая впечатление, что большая часть пальца погружена в его недра, и начинал есть глазами преподавателя. Тот, случайно обратив взгляд на студента, изображавшего само внимание, видел только огрызок пальца, оставшегося снаружи, и начинал заикаться, не веря своим глазам. Студенты были в восторге, давясь от смеха. Лекция фактически срывалась. Но поскольку «Червяк» от великого ума стал повторять этот номер достаточно часто, то вскоре был вызван в деканат для просветительской беседы. Цирк на лекциях прекратился.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 
Рейтинг@Mail.ru