Татьяна Устинова
Сценарии судьбы Тонечки Морозовой
– Саша, – сказала Тонечка и спрятала в портфель записную книжку. – Пшенная каша с крабом здесь просто огонь! Спасибо тебе за обед. Поедем к майору Мишакову и спросим у него, вдруг в квартире у Василия нашли клад.
– Нашли, – сказал майор сердито. – А вы откуда знаете, дамочка? Кто вам нашептал?..
Тонечка посмотрела на Александра Наумовича. Во взгляде у нее было что-то вроде того самого «Я же говорила!» и еще торжество.
– Мне никто ничего не шептал, – заспешила она, потому что майор ждал и хмурился. – Я так и подумала. То есть мне показалось, что так и должно быть по законам драматургии. То есть жанра. То есть детективного расследования.
Майор засопел.
– Погодите, дамочка, погодите. Вы объяснитесь. Вот ручка, вот бумажка, изложите свои соображения в виде заявления.
– Э-э, – сказал Герман и почесал нос. – Давайте лучше на словах, товарищ майор. Если Антонина Федоровна сейчас примется писать, я к вечеру получу сценарий, а вы никуда не продвинетесь.
– Какой, к Аллаху, сценарий?!
– А что за клад вы нашли? И где?..
Мишаков крякнул, потыкал загорелым пальцем в телефон, послушал, бросил телефон на заваленный бумагами стол, прошагал к двери и зычно закричал:
– Павлуша! Павлуша, ядрить твою через коромысло!.. – Повернулся к Тонечке, засмущался и добавил: – Извиняюсь.
В кабинете возник молодой лейтенант.
– Слушаю, товарищ майор.
– Ты с описью работаешь?
– Так точно.
– Тащи ее сюда. Стой, Павлуш, стой! Чаю мне налей по дороге! Наш кулер в ремонт увезли, дуй на третий этаж! Вон кружку мою захвати.
Он вернулся за стол, поерзал в кресле, устраиваясь, повернулся к подоконнику и пощупал землю в горшке с дохлым цветком.
– Я, собственно, вас вызывал, – начал майор, – не для сценария, а чтоб круг знакомых покойного очертить. Так оно вышло, больше некому чертить-то. Жена сказала, что его коллег, соратников и полюбовниц она не знает, а вы знаете. Вот я вас и вызвал. А вы сразу – клад покажи!..
– А что там за клад? – влезла Тонечка. – Это очень важно, очень!..
– Кому важно? Вы вот что! Вы пока погодите! Вы лучше мне круг очертите. Вот вы сами, к примеру, с покойным были коротко знакомы?
– Нет, – сказала Тонечка нетерпеливо. – Я его едва знала. Встречались иногда в телекомпании и на общих мероприятиях. Вместе мы не работали.
– А мы работали, – перебил Герман. – Пару раз он снимал для меня сериалы.
– В каких вы с ним были отношениях?
– В обычных. У режиссера и продюсера всегда одинаковые отношения. Продюсер давит, режиссер сопротивляется. Побеждает всегда продюсер.
– То есть вы конфликтовали, – заключил майор.
Герман засмеялся, и Тонечка тоже засмеялась. Мишаков рассердился.
– Что я смешного сказал?
– В кино всегда конфликтуют, – заговорили Герман и Тонечка наперебой. – Это обязательно. Денег мало, сроки горят. Артисты то пьют, то параллельно в трех картинах снимаются, текст не помнят, играют плохо. Сценарий переписывается на ходу, в смету не укладываются.
Они остановились и посмотрели друг на друга.
– Но это нормальный рабочий процесс, – сказала Тонечка.
– И все от этого получают удовольствие, – добавил Герман.
– Ничего себе, удовольствие, – пробормотал майор Мишаков. – У вас же субординации никакой нет. Вот из вас двоих кто главнее?
– Я, – сказал Герман.
– Он, – подтвердила Тонечка.
– Вот пусть он и говорит, – распорядился майор. – Так, значит. Покойный работал у вас на договоре, так? Снимал кино, так? Какие у него были доходы?
– Ну, он не первого ряда режиссер и даже не второго, – сказал Герман. – Он на подхвате. Вот некому сериал снимать, а сценарий проходной, так себе, заранее понятно, что хита не выйдет из него, и отдают снимать Филиппову. Он ничего особенно интересного не снимет, но и не испортит окончательно.
– То есть бедно жил.
– Он зарабатывал прилично, потому что брался за все подряд. На площадке мог подхалтурить – поставить оператора, чтобы тот за него снимал, и уехать.
– Запойный?
– Нет, – сказал Герман. – Пил, разумеется, но съемок не срывал никогда. У него репутация довольно надежного режиссера.
– А знакомые? Много небось у него знакомых!
Герман вздохнул.
– Это мягко сказано, товарищ майор. Мы все друг с другом знакомы, а Василий был человеком общительным.
– А полюбовницы?
– Я всех не знаю, – предупредил Герман.
Вернулся Павлуша с майорской кружкой, над которой поднимался пар. Из-под мышки у него торчала папка. Майор принял кружку, отлил из нее немного кипятка в замызганный стакан, стоявший тут же, на столе, и сунул в кружку чайный пакетик.
– Что у него нашли, товарищ майор? – не выдержала Тонечка. – Ну, не томите!
– Да я никак понять не могу, почему это вас так взволновало, дамочка! В чем дело?
– Я думаю, что его убили из-за драгоценного украшения, – объявила Тонечка торжественно, и майор покатился со смеху. Она растерялась. – А что такое?
– Да не обнаружили мы у него на квартире никаких украшений. И драгоценностей никаких тоже. С чего вы взяли? Запонки были золотые, на месте остались. И часы на месте.
Тонечка оказалась так поражена и разочарована, что Герман взял ее за руку и аккуратно пожал.
– Как… не обнаружили? – убитым голосом сказала она. – А у меня такая прекрасная версия была…
– Вот как раз версии – мое дело, а не ваше, – отчеканил майор. – Ваше дело в телевизоре искусство создавать, а не версии выдвигать.
– Понятно, – сказала Тонечка.
Майор поболтал в стакане остывшую воду, махом опрокинул ее в цветок, из кружки отхлебнул чаю и распахнул папку.
– Покойная артистка Дольчикова и покойный режиссер Филиппов состояли в интимной связи, – начал Мишаков, проглядывая листы в папке. – Сначала погибла Дольчикова, затем Филиппов. Филиппов опасался за свою жизнь и неоднократно сообщал окружающим, что его убьют, как и Дольчикову. При этом жизнь он вел беспорядочную и, по словам соседей, довольно шумную. При осмотре квартиры Филиппова зафиксировано отсутствие мобильного телефона.
– Его забрал человек, который принес бутылки и лимон, – подхватила Тонечка.
– Это ваши фантазии, – строго сказал майор. – Не перебивайте. С трупа Дольчиковой похищены часы-браслет, все содержимое сумки, включая деньги и банковские карточки, на месте. Из квартиры Филиппова на первый взгляд ничего не похищено, за исключением телефона, но покойный мог его и потерять, как и Дольчикова могла часы обронить.
Тонечка застонала. Майор перевернул страницу.
– При этом, – он поднял палец, – при досмотре одежды Филиппова в кармане пиджака обнаружена почтовая квитанция. По этой квитанции в почтовом отделении в присутствии понятых произведена выемка отправления. – Тут он счел нужным пояснить: – Ну, то есть посылки.
Тонечка слушала очень внимательно, кажется, даже дышать перестала.
– Посылка была вскрыта, вот можете полюбоваться. Смотрите, смотрите! – и веером раскинул перед Тонечкой фотографии.
Герман встал со своего места, подошел и стал рассматривать сверху. Тонечка немного подвинула его плечом.
Вот картонная коробка, внутри шкатулка. Вот шкатулка уже без коробки. Вот шкатулка с откинутой крышкой, внутри что-то лежит. Вот содержимое на полированном канцелярском столе.
– Ох, ни фига себе, – сказал Герман с изумлением.
– Ты выражаешься, как моя дочь, – пробормотала Тонечка, рассматривая фотографию.
На ней была запечатлена золотая фигурка, довольно большая, длиной, должно быть, в половину ладони. Женщина, держащая на вытянутой руке лук и стрелу. Глядя на нее, возникало ощущение, что она вот-вот выстрелит. Фигурка производила странное впечатление – словно могла сию минуту ожить, хотя сработана была довольно кустарно, грубо, будто не из золота, а из дерева выточена.
– Покойный Филиппов адресовал посылку самому себе, – продолжал Мишаков. – Прием довольно старый, но до сих пор действует. Так вот я хочу знать, откуда у вас сведения об этой штуке. Почему вы сразу задали вопрос про клад?
– Артемида? – сама у себя спросила Тонечка. – Сколько ей может быть лет?..
– Три тыщи, – бухнул майор. – До нашей эры. Официального заключения пока нет, но знаток из Пушкинского музея сказал, что не меньше.
– Три тысячи лет до новой эры?!
– То-то и оно-то.
Тонечка посмотрела вверх на Германа и опять поднесла фотографию к глазам.
– Она что, подлинная?!
– Знаток сказал, проверять надо. А по виду подлинная.
– Сколько же она может стоить?
Герман взял у нее фотографию и тоже принялся рассматривать.
– Я думаю, сколько угодно, – сказал он наконец. – Разумеется, продать вещицу, которой пять тысяч лет, целый фокус, но если найти аукцион и подготовить правильные бумаги, то много, Тонечка. Очень.
– Откуда вы о ней узнали, Антонина Федоровна?
– А?.. Мне рассказала Зоя, жена Василия. Он ей показывал какое-то древнее украшение. И потом Агафья тоже сказала. Агафья Сиренина, певица, – пояснила Тонечка. – У них был роман. Василий подарил ей украшение, а потом забрал, она требовала, чтоб он ей отдал, ведь подарил же! А он сказал, что это семейная реликвия, и не вернул. Вот я подумала…
– Н-да, – подытожил Мишаков и стал собирать фотографии. – Значит, что мы имеем?.. Дольчикова была убита. Ее столкнули с пожарной лестницы, она сломала шею. При этом пропали часы. Филиппов был отравлен, ему что-то подлили в алкоголь и украли его телефон. В квартире ничего не искали. Драгоценность несметной цены в этот момент лежала на почте.
– Он боялся, – выпалила Тонечка. – Все же ясно! Он боялся, что его убьют, и таким образом спрятал Артемиду! Отправил сам себе!.. Его убили из-за Артемиды!
– Смысл? – спросил Мишаков. – Артемида – вот она, не похищена. Выходит, он ее спрятал, а его все равно убили.
Тонечка осеклась.
– Вот именно, – заключил Мишаков. – Так что, господа и дамы, садимся вот здесь, вооружаемся пишущими предметами и бумагой и потихонечку, внимательно, никого не пропуская, составляем списочек знакомых Василия Филиппова, о которых вам точно известно, что они знакомые. А потом то же самое проделаем в отношении покойной Дольчиковой.
– Я не знаю ее знакомых, – уныло сказала Тонечка.
– Вы пишите, пишите, – посоветовал Мишаков.
Пришлось выехать очень рано – заполошный Аллилуев сказал, что смена начинается в восемь утра, и Настя решила попасть на съемку непременно к началу.
Снимали в ближнем Подмосковье, в поселке, Аллилуев долго объяснял, где повернуть, где сократить, где «под кирпич» – «Спокуха, там камер нету, проверено!» – и Настя все никак не могла ему признаться, что поедет не на машине, а на общественном транспорте!
Будильник был выставлен на пять, и когда он запиликал, Настя долго не могла ничего сообразить – заснула после трех, вдоволь нарыдавшись над отцовскими «Каменными кентаврами времени».
Джессика сначала приставала с утешениями, потом замолчала и наблюдала за страданиями подруги, пожалуй, с уважением, а потом заснула, привалившись спиной к валику дивана. В таком положении она моментально начала похрапывать, а рыдать над книгой гениального отца под храп Джессики-розы Настя никак не могла. Она переложила Джессику на бок, накрыла одеялом и опять принялась за чтение, изо всех сил стараясь вызвать в себе прежнее надрывное состояние.
Оно никак не вызывалось.
Мать виновата, решила Настя. Мать обманула ее во всем – и даже в этом, в памяти об отце. Раньше ничто не могло отвлечь Настю, когда она читала отцовские книги, а мать и тут умудрилась, отвлекла своим враньем!..
…И почему они с бабкой не вызывают ее на разговор? Отчего не хотят объясниться? Словно не признают своей вины?
Бабка кормит обедами и ужинами, без вопросов отпускает в город, не пристает с нравоучениями и с тем, что «нужно заниматься»! Терпит Джессику – пусть только попробует выставить, Настя ей покажет!.. Принимает в гостях Даню и его папу – этот папа Насте порядком поднадоел, хотя бы потому, что Даня только и делает, что повторяет: «Папа сказал, папа сделал, папа думает»!
Настя сидела над книжкой, стараясь читать то, что написал отец, но не получалось. Все мысли возвращались к матери.
Мать как будто закрыла дверь. Не захлопнула, а аккуратно притворила перед самым Настиным носом. Все осталось как было – она приезжала домой, с порога начинала что-то жевать, рассказывала истории. Тут мать была большой мастерицей! С ней словно все время происходило нечто интересное. Например, она рассказывала, что встречала на улице Правды какую-то необыкновенную собаку по кличке Обама. «Да, да, девочки, так и есть, его зовут Обама, он живет при студии, где делают разные программы, а во дворе у него будка, а над будкой табличка «Барак Обамы»!» Этот мифический Обама со временем обрастал подробностями: то в миске мать своими глазами видела жареную курицу – целиком, то его в самую жару поливали из шланга – Обама якобы в это время стоял в огромном аквариуме и блаженно жмурился от прохладной воды.
В общем, сплошное вранье!
Мать приезжала, жевала булку, рассказывала истории, расспрашивала Даню о суахили и стихах Гумилева, советовала Джессике поступить на курсы русского языка и литературы при университете, за всеми ухаживала и всех любила, как обычно, но как только уезжали гости и бабушка усаживалась с книжкой в любимое кресло, мать наспех, словно совершая нужную, но надоевшую процедуру, целовала Настю и уходила к себе.
Настя была совершенно уверена, что в первый же вечер после того, как «чудовищный обман» оказался раскрыт, мать начнет каяться, рыдать и рассказывать дочери что-нибудь трогательное о трудностях своей жизни, а Настя будет ее от души презирать – чтоб знала, чтоб почувствовала!.. И ничего, вы подумайте! Вообще никакого раскаяния!..
Мать словно ускользала от дочери, а дочь ни за что на свете не хотела сама начинать разговор, ведь в конце концов мать врала ей, а не она матери!..
Вот и вчера вечером Настя, поглядывая на мать, сказала, что утром поедет «в одно место», по делу, очень рано.
– Что это за место? – сразу же спросила бабка, а мать вообще ничего не спросила.
Настя с мстительным видом сообщила, что это съемочная площадка и «ее пригласили».
– Что ты там станешь делать? – не отставала бабка.
Настя сказала, что ничего не станет, а просто понаблюдает, как работают настоящие люди – артисты, режиссеры и прочие.
– Понаблюдай, понаблюдай, – сказала бабка. – Тебе это пойдет на пользу.
Мать рассеянно зачерпнула из вазы орехов, поцеловала Настю, пожелала всем спокойной ночи и удалилась.
И больше ничего! Ни-че-го!
Ни наставлений, ни уточнений, когда будет, ни выяснений, с кем пойдет и кто, собственно, дочь пригласил на эту самую съемочную площадку!..
…Может, она меня разлюбила, уныло думала Настя, поднимаясь следом за Джессикой в свою комнату. Или никогда не любила, а теперь отпала необходимость притворяться?
Из этой страшной мысли потом получились рыдания над отцовскими «Каменными кентаврами времени» и трудные размышления, и невозможность продрать глаза, когда запиликал проклятый будильник!..
В комнате было холодно – створка окна распахнута настежь, – и пахло весенним садом: дождем, травой и немного дымом. Вчера, должно быть, где-то жгли прошлогодние листья.
Насте так не хотелось вставать! Ах, как не хотелось вставать, вылезать из-под одеяла, плестись в ванную и там умываться – по детской привычке она не любила умываться.
Чтоб как-то утешиться и не проделывать всю эту каторгу в одиночку, Настя стала изо всех сил будить Джессику, которая не просыпалась.
– Вставай!
– Нееее…
– Вставай, мы опоздаем!
– Нееее…
– Я кому говорю! – И Настя сдернула с подруги одеяло.
Джессика захныкала:
– Ну что такое-то, а? Ночь-полночь, давай вставай! Дома вставай скотину кормить, здесь тоже вставай! Нннеее хоочууу!..
Стуча зубами от холода – почему-то ни одной, ни второй не пришло в голову закрыть окно, – сшибаясь лбами и путаясь в штанинах, они кое-как оделись и спустились вниз. Завтракать Настя не разрешила.
– Мы только время потеряем, – прошипела она и захлопнула холодильник, в который было полезла Джессика. – Ничего, похудеем.
– Я есть хочу, – скулила Джессика по дороге на станцию. – Я чаю хочу! Как это так, утром даже чаю не попить!
Джессика выговаривала «не попить», и Настя ее не поправляла.
Ехать оказалось семь верст до небес и все лесом. Сначала на электричке до Белорусского вокзала, потом на метро до Курского, а оттуда опять на электричке до Столбовой, а уж оттуда на автобусе до остановки Константиново-Дальнее.
Ехали молча. Джессика принялась было за Настин телефон, но быстро задремала, телефон выпал, стукнулся и оказался под сиденьем. Настя пнула Джессику, которая недовольно замычала и не двинулась с места. Пришлось самой лезть под лавку, добывать телефон, отряхивать, осматривать, не повредился ли. Телефон остался цел, бодро светил экраном. Настя зашла на страничку к Соне, пролистала фотографии, почитала комментарии.
Вот из вчерашнего: «Green is not a colour, it’s a state of mind».
Зеленый, значит, не цвет, а образ мыслей.
Всем зеленый свет. Даешь зеленую улицу! Лишь зеленая карета, и весна в карете этой…
Речь, каждому понятно, не о карете и не о светофоре, а об образе жизни в гармонии с природой, но сегодня утром Настю раздражали и фотографии, и посты, и «зеленое» мышление.
Электричка покачивалась. Странные мысли приходили в голову.
…А вдруг бабушку фотки и посты тоже раздражают, как сегодня Настю? Не оттого, что она старая и ничего не понимает, а оттого, что «зеленый образ мыслей» кажется ей идиотизмом? Ну, так ведь может быть! И она отбирает у внучки телефон не из вредности, а потому, что не одобряет идиотизм? И вот это вечное «Почитай лучше книжку!» не от косности и не из старческого желания заставить Настю делать то, что ей не нравится, а потому, что в книжке больше смысла?.. Нет, разумеется, бабка ничего не понимает в современной жизни и в молодых, потому что произошел… произошел… тут Настя вдруг позабыла, что именно произошло-то, как называется!
А, вот, вспомнила! Бабка ничего не смыслит в современной жизни, потому что произошел «качественный скачок»! Молодые качественно скакнули вперед по сравнению со старшим поколением.
Мы быстрые и ловкие. Поглощаем терабайты информации. Можем одновременно смотреть пять роликов и три гифки. Чатиться сразу в нескольких чатах. Читать посты одновременно во всех главных мессенджерах. Мы обо всем узнаем первыми – например, о том, что рэпер Дудук запилил вирусный ролик на ютуб, а Ида Михельсон венчалась в Преображенском соборе в Тутаеве. Мы знаем, какой «коллаб» на хайпе.
Настя открыла Инстаграм и посмотрела. Марьяна опять удалила Рустама из друзей. Или она еще тогда удалила, просто Настя пропустила?.. Мать Сони, похожая на крутейшую блогершу Кьяру Ферраньи, выложила фотки с Бали, как она там то ли встречает рассвет, то ли провожает закат. В белом купальнике и золотистом загаре. На заднем плане фактурный туземец, «мой инструктор по йоге».
А вот Настина мать, кажется, свою дочь разлюбила или вообще никогда не любила! Интересно, а Сонина мать любит свою дочь больше йоги и инструктора или меньше?..
Электричка, на которой они ехали до Столбовой, была абсолютно пуста, а на платформе прямо первомайские гуляния – всем нужно в обратную сторону, в Москву. Девчонки протолкались к переходу. Джессика непрерывно скулила, что хочет есть и замерзла.
И вправду было холодно, и казалось, вот-вот пойдет дождь.
Автобуса тоже ждали долго. К станции автобусы подходили и подходили, извергали очередную партию желающих попасть в столицу и заезжали на стоянку, в обратную сторону не шли.
– Да замолчишь ты или нет! – в конце концов прикрикнула Настя на ноющую Джессику. – Сидела бы дома!
– Да-а, я бы и сидела, так ты же меня разбудила и заставила!
– Я тебя не заставляла! Ты сама хотела на съемки.
– Да-а, я ж не знала, что эти съемки за сто километров!
– Не за сто!
– За сто!..
Автобус подошел, они забрались и уселись, нахохлившиеся и сердитые. В салоне тоже было холодно, должно быть, водитель горячих южных кровей экономил топливо и печку не включал.
Наконец поехали. Чем дальше от Москвы, тем чуднее становилось вокруг. Кончились супермаркеты «24 часа» и продуктовые моллы, начались рынки стройматериалов и «садовые центры», где за решетками были выставлены в ряд деревья и кусты в кадках, а на переднем плане торчали фигуры из раскрашенного гипса – лошади, гномы, львы, вазоны и русалки, а также пирамиды цветочных горшков. На пластиковых забегаловках красовались вывески «Шашлыки вкусные. Рассада недорого», и еще на гаражах «Ремонт китайцев и корейцев. Поддоны».
Проехали квартал ветхих зданий красного кирпича, должно быть, бывшую фабрику, из проваленной крыши росли молодые тоненькие березки. На первом этаже, единственном, где не были выбиты стекла, располагались сначала «Бюро ритуальных услуг», а сразу следом «Крафтовое пиво из Европы».
Автобус ухнул колесом в выбоину и затормозил у церкви с голубой луковкой купола. В салон взобрались бабки в платках и теплых пальто, видимо, со службы, и никчемушный мужичонка в тренировочных штанах и синей куртке с надписью «Вертолеты России».
– Долго еще? – спросила хмурая Джессика.
Настя заглянула в навигатор.
– На следующей выходим.
Следующая остановка – Константиново-дальнее – торчала прямо посреди пустынного шоссе. Девчонки вылезли из автобуса и стали оглядываться по сторонам.
Идти предстояло через поле, собственно, до этого самого Константинова. Вроде бы рукой подать, очередная луковка очередной церквушки на взгорье казалась совсем близкой. Тут выяснилось, что была допущена стратегическая ошибка.
Собственно, Настя уже давно… осознала, что ошибка допущена, а на дороге через поле последствия начали сказываться на каждом шагу в прямом смысле слова.
Собираясь на съемку, Настя долго прикидывала, что бы такое надеть. Ей необходимо было поразить воображение невыносимого Аллилуева и возможных знаменитых молодых артистов. Ведь на съемке может быть кто угодно! Надеть было совершенно нечего, нечего! То, чем был завален и завешан шкаф в комнате, и еще один в коридоре, и еще небольшой комод и дополнительный шкафчик в ванной, никуда не годилось. Ни-ку-да!.. Настя перерыла все – еще до того, как обиделась на мать. И хорошо, что до, иначе она вообще не смогла бы собраться. Или плохо – учитывая допущенную страшную ошибку.
В результате «лук» был сформирован – джинсы в обтяжечку, до щиколоток, плотная маечка с низким вырезом, короткая куртешка с рваным краем, пик моды. И туфли! Туфли Настя утащила у матери. Та купила их, кажется, прошлой весной, но так ни разу и не надела. Раньше, в прежние времена, Настя не решилась бы утащить, но после того, как уличила мать во вранье, решила, что утащить туфли можно, и даже хорошо!
Туфли были на каблуках. Не слишком высоких, не слишком тонких, но все же на каблуках и с перепонкой впереди, тоже модная штука.
Бегать в них с платформы на платформу, преодолевать подземные переходы, стоять на остановках оказалось тяжело.
Шкандыбать по полю невыносимо.
Джессика в своих раздолбанных кроссовках ускакала далеко вперед и только оглядывалась на Настю и кричала:
– Что ты там плетешься? Давай быстрей, холодно же! И дождь сейчас пойдет!..
Настя не отвечала и мужественно шла.
Идти с каждым шагом было все больнее. Перепонка впивалась. Ступня горела. Пятки саднило.
От того, что приходилось все время терпеть, ее бросило в жар. Она сорвала куртешку и шла в одной майке.
Хоть плачь. Вот прямо тут садись на обочину, в грязную прошлогоднюю траву, снимай эти проклятые туфли и иди босиком!
При мысли о том, что можно пойти босиком, у Насти и вправду слезы навернулись на глаза. Она и так чуть не плакала, а тут прямо полились слезы. Неужели возможно такое счастье – идти босиком, не испытывая ежесекундных мучений?! Зачем, зачем она нацепила эти проклятые туфли?! Как она целый день в них проживет?! Как станет возвращаться домой?! Впрочем, сначала бы до места добраться, а там наверняка есть где посидеть.
Посидеть без туфель!
Константиново-Дальнее оказалось селом довольно большим, с магазином «Магнит», пивбаром «Эльдорадо» и кафе «Береза». Им нужно было на Московскую улицу.
– Ты чего такая красная? – первым делом спросила Джессика, когда Настя доковыляла до «Березы».
Джессика сидела на лавочке перед кафе и лузгала семечки.
Настя присела рядом, очень осторожно, боялась, что упадет.
– Хочешь семок? – Джессика сунула ей под нос пакет. Настя отвела его рукой. – Ты чего так долго плелась-то? Я уж и семок купила, и до Московской этой сбегала! Там народу, жуть!
– Туфли, – выговорила Настя сухим ртом, – жмут.
Джессика посмотрела на ее ноги.
– В первый раз надела, что ли?
Настя кивнула.
– Когда жмут, плохо, – посочувствовала Джессика. – Ну? Пошли?
– Сейчас, – попросила Настя жалобно. – Еще немножко посидим.
– Ты ж говорила – быстрей, быстрей, опоздаем!..
Настя поднялась и пошла.
– Я туда одна не сунулась, боюся, – тараторила Джессика. – Насть, а они нас не погонят?
– Нет.
– А мы что будем делать?
– Ничего.
– А может, он нас снимет в кино, парень этот?
– Не снимет.
– А что такого-то? Он же режиссер, а режиссер кого хочет, того и снимает! Мы его попросим, и он, может, нас снимет!
– Не попросим.
– Ну На-асть! Ну, ты чего? Обиделась на меня, что ли?
– Нет.
– Ну На-астя!
Вдоль тихой Московской улицы в ряд стояли громадные тяжелые грузовики, похожие на военные. От них по земле были брошены толстые резиновые кабели, кое-где прикрытые черными кофрами. В грузовиках работали двигатели.
– Насть, а зачем они тут стоят?
– Я не знаю. Должно быть, это генераторы.
– А зачем генераторы?
– Для электричества.
Следом за грузовиками начались микроавтобусы с прицепами и без прицепов, потом два пикапа с откинутыми бортами. Парни в комбинезонах и строительных перчатках шустро таскали из пикапов катушки проводов и какие-то железяки. Кабели на земле поворачивали в распахнутую калитку, туда же, в калитку, парни носили оборудование.
– Нам туда, – решительно сказала Настя.
Ей было страшно.
Эх, хорошо бы сейчас рядом оказался Даня Липницкий с его гениальной теорией «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть»! У Дани все получалось как-то легко и само собой, словно он был прикрыт невидимым силовым полем.
Девчонки взглянули друг на друга. Настя решительно напялила куртешку, приосанилась и стремительным шагом, насколько позволяли проклятые туфли, пошла к калитке. Джессика потрусила за ней.
– Поберегись! – прокричали сзади, и они порскнули в разные стороны. Двое парней тащили железный блок, по виду очень тяжелый.
За забором вовсю кипела загадочная, непонятная, притягательная, странная жизнь. Настя вертела головой, стараясь охватить все происходящее.
Метались люди с осветительными приборами и какими-то приспособлениями. Возле гаража раскинули навес, под навесом лежали мешки, коробки, пачки и пакеты. На крыльце были свалены штанги и удлинители. Вход в дом застелен пленкой, как во время ремонта. Из дома то и дело выходили одни люди, а другие, наоборот, заходили. Вдруг распахнулось окно, и изнутри закричали:
– Смотри, так лучше?
– Не, не, не, оставь, как было!
И окно со звоном захлопнулось.
– Чего-то тут такое, а? – тихонько спросила Джессика у Насти. – А где кино?
Настя пожала плечами.
– Где снимают-то? – не унималась Джессика.
Настя дернула плечом.
– Я не знаю! Должно быть, в доме снимают! Только они сейчас готовятся.
– А чего они на улице готовятся, если в доме снимают?
– Девушки, вам кого? – спросила сбежавшая с крыльца тетка строгим голосом. – Артистов нет, автографов они не дают!
– Как нет артистов? – поразилась Джессика. – Вы что же, без артистов снимаете?
– Нас пригласил Олег Аллилуев, – быстро сказала Настя. – Как нам его найти?
– А кто такой Олег Аллилуев?
У Насти упало сердце.
Выходит, он ее подвел, обманул?! Он назвал Настю «наша красота» и обманул, решил подшутить таким образом?! Вся затея провалилась, их выгонят, придется тащиться домой на двух электричках, автобусе и метро, а она шагу не может ступить в этих проклятых туфлях!
Но зато Джессика не подвела. Очевидно, возможность обмана не приходила ей в голову!
– Как кто такой? – громко спросила она у строгой тетки. – Вы что?! Упали?! Олег Аллилуев режиссер!..
– Сменный, что ли? – с величайшим презрением уточнила тетка.
– Да нормальный он режиссер, никакой не сменный!
– Кора! Кора! – закричала тетка зычно.
Из дома выглянула девушка в комбинезоне с одной лямкой через плечо и карандашом в пучке закрученных волос.
– У нас сегодня что, какой-то Аллилуев снимает? Вместо Петьки?
– Ну да, вы что, не знали, Эмма Львовна?
– А с Петькой чего?
– Он в Нижний уехал, – удивилась Кора. – Все дни будет этот новенький снимать, сегодня, в пятницу и в выходные.
– Твою ж марусю!
– А вы не в курсе, что ли, Эмма Львовна?
– Точно сегодня в смену не уложимся! Опять перерасход! Кто его отпустил, Петьку?!
– Продюсер отпустил, – сказала Кора. Она держалась совершенно спокойно, как будто ничего не случилось, а тетка прямо выходила из себя.
– Ты хоть Кондрата предупредила? Его сейчас привезут, он такой скандал закатит! Девушки, марш отсюда! Вы мешаете!
– А где нам найти Аллилуева?
– Вот, – в сердцах плюнула тетка. – Вот и скажи им, где найти этого Аллилуева! Пойду Кондрату звонить, твою марусю!
– А режиссер не приехал еще, – сказала Насте Кора. – Он часа через полтора подъедет, когда мы выставимся уже.
– Как через полтора? – прошептала Настя.
– Ну, может, через час, я точно не знаю! Да вы подождите его, девчонки.
– А где? – быстро спросила Джессика. – Где подождать?
– На улице можно, – бодро сказала Кора, собираясь бежать. Все вокруг бегали туда-сюда, обегали их, и они чувствовали свою ненужность. – Или вон под навесом. Там сейчас стулья поставят, можно будет посидеть. Ира, костюмы приехали?
– На нашу дорогу поворачивают костюмы!
– Давай их сразу к Лене, там еще вчера все нужно было гладить! И скажи монтажникам, чтоб свет кинули в ту комнату!..
Настя и Джессика поплелись обратно.
– Опоздаем, опоздаем! – под нос себе бормотала Джессика. – Вот тебе и опоздали! Даже в дом не зовут, а на улице холодрыга, того гляди дождь пойдет, измокнем все!..
Настя думала только о том, что ни идти, ни стоять она не может. Ну, просто не может, и все тут.
Они выбрались за забор, где так же молотили двигателями грузовики, бегали люди с катушками и коробами и пахло автомобильным выхлопом и мокрой землей.
– И не позавтракали, – продолжала Джессика. – И чаю не попили! Когда теперь чаю попьем?
Над улицей Московской, уходящей к церквушке, висело низкое хмурое небо, лужи морщились от ветра, и голые плакучие ивы, окружавшие крохотный прудик, путались ветвями в коричневой холодной воде.
У Насти застучали зубы. Постучат, постучат и перестанут. А потом опять.
Они постояли посреди улицы.
– Куда пойдем? – спросила Джессика очень сердито.
