Татьяна Владимировна Окоменюк
Звезда Рунета. Юмористические рассказы
© Татьяна Владимировна Окоменюк, 2025
ISBN 978-5-0065-8703-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Звуковое письмо берлинского кота Мартина
«Васька, дружище, здравствуй!
Шлет привет тебе из самого Берлина корефан твой закадычный – Мартын. Только теперь не Мартын я уже, а Мартин, как меня, по-местному, перезвали хозяева. Ты не смейся, тебя бы тут тоже в два счета перезвали. И был бы ты не Василием, а Базилем. Это в лучшем случае.
Вон попугая нашего, Петровича, новая хозяйка вообще Зефиром кличет. Правда, он на это кондитерское имя принципиально не откликается. Не то, что мои бывшие хозяева. Те не только фамилию всей семьей сменили, но даже имена свои перекрутили: дядя Миша стал Михаэлем, тетка Людка – Людией, Андрюшка – Андреасом, Варька – Барбарой. Чувствую, ты сейчас ухохатываешься. Я тоже помирал со смеху, услышав, как наша толстуха представилась кому-то по телефону: «Барби!».
Спрашиваешь, почему они бывшие? Да потому, что нас с Петровичем наглым образом продали местной немке – фрау Кунт. Если честно, то продавали исключительно Петровича. За меня и цента ломаного никто не давал. Типа, я физиономией не вышел, в хозяйстве бесполезен и жру, как паровозная топка. Тетка Людка вообще решила, что им не везет на новом месте потому, что в квартире живет черный кот. Мол, ехали они «Берлин брать», а вышло так, что тот сам их схватил за грудки.
Зудела она, зудела, и дядя Миша пообещал ей прихватить меня на рыбалку и там «потерять». Но тут в пятницу явилась за Петровичем покупательница и взяла меня в придачу к попугаю.
Нет, котов она вовсе не любит – деваться было некуда. Петрович такой концерт устроил: крыльями хлопал, клювом щелкал, орал: «Где Маррртын, изверррги?», и пришлось ей меня на поводке домой тащить.
Нет, Вась, я не заговариваюсь. Здесь котов водят только на поводках – порядок такой. Это в России мы гуляем сами по себе, а тут каждый прогуливается исключительно в сопровождении хозяина. По-другому не получается: если высунулся из подъезда, назад уже не войдешь – дверь автоматически закрывается.
Прогулки эти, Вася, – чистая пытка. Ползаешь по скверу со скоростью гусеницы. Ни побегать, ни порезвиться, ни мышь поймать. В центре процессии – фрау Кунт, в спортивных ботинках, клетчатых штанах и сигаретой во рту. Я ее за мужика принял, когда впервые увидел. У бабульки – хриплый голос и такая же прическа, как была у вашего Димона, когда тот из тюряги вернулся.
Слева от хозяйки семенит ее любимец – вислоухий пудель Штемми в дурацком вязаном костюмчике, справа – я – без костюмчика. Навстречу нам чинно шествуют другие четвероногие в прикольных одежках: комбинезонах с капюшонами, меховых жилетах, дождевиках с рюкзачками.
В последнее время в звериную моду вошли светящиеся в темноте очки без стекол, такие же ошейники и поводки, с крохотными лампочками внутри. Фрау Кунт собирается мне купить такую же иллюминацию. Представляешь, как я буду ночью выглядеть? Наш Полкан обмочился бы со страху, приняв меня за собаку Баскервилей. До утра бы лаем заходился.
Местные же псы не лают совсем. Говорят, им подрезают голосовые связки, чтобы не нарушали ночной покой бюргеров. И на меня они не бросаются. Встретив на улице, равнодушно проходят мимо.
А коты здесь ленивые, толстые, с бантами на шеях. Они мало двигаются и мышей не ловят совсем. Их немцы c самого рождения кормят «Вискасом», «Фрискасом» и «Китикэтом». х Ты спросишь: «Кто ж тогда гоняет местных грызунов?». А никто.
Одно время Берлин наводнили крысы. Ступить от них было некуда. Городские власти предложили уничтожать грызунов местным бомжам. За каждую тушку давали один евро. Думаешь, те кинулись зарабатывать? Ага! Им легче бутылки по забегаловкам собирать. Такие тут «бедняки».
Да спусти меня сейчас с поводка, я за «евро-штука» всех крыс в метро лично изведу. И мне прибыток, и «зеленым» приятно. «Зеленых», Вася, тут боятся даже городские чиновники. Стоило последним озаботиться уничтожением грызунов, эти – тут как тут с транспарантами: «Убийство крыс ногами и палками нарушает закон о защите животных!». У немцев ведь живую тварь даже ударить нельзя. Да что там ударить – из дому выгнать закон запрещает. Ты спросишь: «Как же при этом дядя Миша собирался меня «потерять?». А ему что? Он – на иждивении у государства. Социальную помощь получает. На жизнь хватает, а на наше с Петровичем содержание – уже нет. Тут же как: завел зверя – корми его специальным кормом, регулярно выгуливай, делай положенные прививки. Если захворает, вези к платному Айболиту. Короче, – сплошной порядок, «орднунг» по-ихнему.
С рыбалкой у немцев вообще – сплошная комедия. Чтобы поймать паршивого карасика размером с перочинный ножик, следует заплатить кругленькую сумму, жекольныхдшие деньги ждения. ктелидыбом всталавсего одно слово6 " сдать экзамен и получить специальный документ. Ты не поверишь, но пойманную рыбу требуется измерять линейкой, чтоб, по случайности, мелочь не прихватить. Не дотягивает миллиметр до габаритов – выбрось обратно в воду. Дотягивает – не позволяй ей мучиться: глуши дубинкой. И пока та в обмороке валяется, ножом – ей под жабры. После этого заносишь «улов» в протокол, иначе – штраф.
Такими темпами, конечно, много не натаскаешь, да и рыбка здесь мелковата. Не то, что орловские карпы: зайдешь в воду – без хвоста останешься. Да и вкус у арийской – не ахти. Я, правда, ел ее всего лишь раз – дядя Миша мелочевкой расщедрился.
А фрау Кунт мне рыбы не дает. Типа, она вредна для кошачьего здоровья. Видел бы ты, Вася, чем она меня кормит! Кошачьими консервами с противными витаминными добавками. Зашли мы с ней как-то к ее приятельнице – фрау Грубер. Та угостила меня кусочком чудной ветчины. Так Кунтиху чуть инфаркт не хватил. Орала, что кормить животных человеческой едой – преступление. Сама она – вегетарианка, трескает исключительно салаты. Из холодильника даже стащить нечего – одни травы да водоросли…
А помнишь, как мы у бабы Мани шмат сала из погреба умыкнули? Знатное было сальце! А как мы с тобой у тетки Людки сливки вылакали прямо из горшка, а попало Варьке с Андрюхой? Они нам потом за это усы отстригли, чтоб на молочку нюх отбить. Сливки те мне здесь каждую ночь снятся… Муррр…
Ты, небось, и сейчас, как сыр в масле катаешься. А я тут уже на дистрофика стал похож – две кости и стакан крови. Из-за этой германской диеты у меня шерсть склеивается и выпадает. Скоро буду лысым, как дядя Миша. А хозяйка, вместо того чтобы кормить по-человечески, купает меня в чем-то вонючем и втирает в проплешины какое-то масло. Лучше б она валерьянку втирала, которую по ночам в одно горло хлещет.
Ты не представляешь, братуха, какой мукой для меня является темное время суток. Фрау Кунт шуршит таблетками, пшикает себе в рот ингалятором, перекатывает пятками резиновый мячик с шипами – нервы так успокаивает, если кошмар приснится.
Недавно привиделось ей, что внезапно закончился корм для ее Штеммика. Вскочила она на ноги, помчалась в кладовку, убедилась, что тринадцатикилограммовый пакет «Педигри» на месте, и пошла на кухню валерьянку пить.
Я, конечно, пыток этих не вынес. Дождался, пока она уснет, прыгнул на стол и сбил пузырек на пол. Тот – вдребезги. Пока бабулька искала источник шума, я успел слизать с паркета всю лужицу.
Что тут началось! Крики, угрозы, рукоприкладство… Если бы не Петрович, истошно заоравший: «Смерррть фашистским изуверррам!», неизвестно, чем бы все и закончилось. А так хозяйка вмиг остыла и гоняться за мной перестала.
Бабка Петровича уважает, так как он – правильный иностранец. Его далекие предки жили в эвкалиптовых лесах Австралии – Корелла их фамилия. За это Кунтиха купила ему огромную клетку с колокольчиками, лесенкой и качелькой. Все время попку гладит, приговаривая: «Скоро Зефирчик по-немецки заговорит!». Тот же на ее подлизывания реагирует одинаково: «Рррусские всегда бивали прррусских!». Этому он у дяди Миши научился, когда тот собачился с теткой Людкой, кичащейся своими немецкими корнями.
Второй конфликт произошел у нас через месяц. В гости к хозяйке должен был прийти ее внук Клаус – белобрысый очкарик с розовой поросячьей физиономией. На кухне лежали приготовленные к жарке куски рыбного филе. И пока бабка смотрела сериал про клинику «Шарите», я их все оприходовал.
Пришлось Клаусу звонить в «Суши-бар», чтоб заказать какое-то суши. Я так и не понял: зачем в баре рыбу высушивают? Свеженькая-то куда лучше!
Так вот, Клаус на меня разозлился и, проходя мимо, больно пнул в бок ногой. Я в долгу не остался – наделал ему в кроссовок. За это хозяйка перестала меня брать на прогулки, и теперь я весь день сижу на подоконнике, пялясь на проходящие мимо трамваи. Веришь, всех водителей уже в лицо знаю.
А на что тут еще смотреть? Городской пейзаж скучен и однообразен – высокие дома, разрисованные рекламой бусы, суетливые прохожие. Иное дело – Орловка.
Выглянешь утром из окошка – гуси рядком ковыляют за калитку пощипать травку. Утки вразвалку шлепают к вкопанному в землю корыту с водой. Полкан цепью громыхает, воробьи в пыли барахтаются. Взгромоздившись на бочку с дождевой водой, изо всех сил надрывает глотку хромой Петя. В ожидании очередной порции помоев, около свинарника «вытанцовывает» хряк Боря. Дождавшись, погружает в них свой пятак и смачно чавкает на всю деревню. В поисках дождевых червей куры разгребают грядки с рассадой. За крольчатником заливисто лает соседский Джульбарс. На заднем дворе, в коровнике подает голос Зорька. А то и ты на заборе сидишь – меня дожидаешься, а Андрюха наш уже целится из рогатки в твой зеленый глаз. Экстрим!
Здесь же, Вася, – тоска зеленая. Даже подраться не с кем. Пудель не в счет. Мы с Петровичем зашугали его так, что это трусло теперь все время за хозяйкой бегает. Ты знаешь, я – кот незлобливый, но Штемми шибко нос задирал. Все время давал понять, что я тут – незваный гость. Оно и понятно: Кунтиха носится с ним, как с писаной торбой: моет специальным шампунем, сушит феном. Разрешает ему спать в своей кровати. Подпиливает когти, чистит уши, протирает глаза. Водит вислоухого в собачий VIP-салон, где его стригут, малюют в абрикосовый цвет, делают массаж. Днем он валяется на бархатных диванных подушках и жрет дорогой шоколад. Тот самый, который для меня вреден. А летом в гостиной специально для него устанавливается домашний фонтан, чтоб это крашеное ничтожество в любой момент могло освежиться в прохладной воде.
Не поверишь, Васяха, но у пуделя нашего не только адресник на ошейнике есть, но и специальный чип под кожей. Его туда вшили, чтоб из Космоса можно было следить за передвижениями пса, если тот потеряется.
Нас с Петровичем это все так достало, что мы решили разъяснить пудельку, кто в доме хозяин. Дождались, когда бабка свинтила к соседке, загнали его в фонтан и минут двадцать оттуда не выпускали.
Он так напугался, что Кунтихе пришлось его к зоопсихологу вести. Тот Штеммика пользовал месяца три. Вроде как, подлечил, но без хозяйки он в гостиную больше не заходит, ждет ее у входной двери. Бабка смекнула, кто напугал пуделя, и посадила меня в загончик. Выйдя на свободу, я поцарапал ее антикварную мебель, сбил с полки фарфоровые статуэтки, сделал лужу на итальянском паркете.
Фрау Кунт помчалась за сочувствием к соседке Шульцихе. Увидев мои художества, та проскрипела прокуренным голосом: «Усыпить и сделать чучело!». Прикинь, как иностранцев не любит… Пусть бы чучела делала из своих уродок – объеденных молью кошек-сфинксов. Если бы так выглядел я, то, не раздумывая, утопился бы в унитазе. Шульц же этих монстров на конкурс «кошачьей красы» готовит. Считает, что у них – «безупречные экстерьерные данные». Такой вот у немцев вкус…
А недавно, Васька, были мы с бабкой на собачьих похоронах. Фрау Грубер прощалась со своим йоркширом Кнёделем. Штемми с нами не было – хозяйка не захотела травмировать его уязвимую психику. Так вот, хоронили пса в настоящем гробике, на специальном зверином кладбище. На надгробной плите, выполненной в форме косточки, была его фотография и надпись: «Мой верный друг, я буду о тебе помнить! Повиляй мне хвостиком с небес». Ну, не дурдом?
Старушки тут вообще чокнутые. Моя, например, заявила соседке: «Если я переживу Штеммика, предавать его земле не стану – кремирую и урну с прахом установлю у себя в гостиной. Если же умру раньше него, он будет наследником всего моего имущества. Завещание уже составлено».
Прикинь, братуха, не дочке все оставляет, не свинорылому внуку, а пуделю! Да если б наша баба Маня на Полкана все отписала, ее бы прямо от нотариуса в психбольницу отвезли. А тут это – обычное дело.
А еще, Вася, немецкой живности хозяева покупают подарки: лакированную обувь, шубы, ошейники со стразами. Дни рождения отмечают им в ресторанах. Лечат в специальных клиниках. Плоховидящим котам и собакам вживляют в гляделки искусственные хрусталики…
Ох, и соскучился я тут по нормальным существам: по тебе, по Полкану, по Кысе с Баксом, по нашей Орловке! Нет уже мочи никакой сидеть в благоустроенной тюрьме, где ни по крышам побегать, ни на помойке порыться, ни рожу кому-нибудь расцарапать. На все – запрет, «фербот», по-ихнему.
Так что, не верь, Василий, если скажут тебе, что за границей сплошь сметаной намазано. Наглая это брехня! Тебя бы радовали миски из дутого стекла, коврики из овечьей шерсти и пищащие игрушечные мышки, если бы ты весь день сидел на подоконнике? Ни пожрать от пуза, ни мышь на двоих раздавить, ни с котами из теплоцентрали силами помериться…
Сбегу я отсюда. Вот потеплеет и сбегу. Тут по соседству одни в отпуск в наши края собираются, так я к нришь, в им в багажник запрыгну. Мне бы только до кордона добраться. Дядя Миша говорил, что через польскую границу слона нерастаможенного за хобот провести можно, не то, что коту прошмыгнуть. А там я и по запаху Орловку найду. Примешь меня на свой чердак?
Письмо мое, Вася, – звуковое. Тебе его слово в слово перескажет Петрович, который сидит сейчас на бархатной подушке нашего пуделя и запоминает каждое мое «мяу».
Память у него – дай бог каждому. Если б не пил, цены б ему не было. А, с другой стороны, не наклюкайся он однажды, никто бы о нем и не узнал. А так… Пригласила наша бабка к себе на именины Грубершу, Шульциху и еще двух приятельниц, таких же, как и сама – в мужской одежде, с бритыми затылками и сигаретами в фарфоровых зубах. Разлила винцо по рюмочкам и к телефону побежала поздравление Клауса выслушивать. Пока болтала, подруги ее на перекур отправились, оставив балконную дверь открытой…
Тут наш Петрович на праздничный стол и приземлился. Увидев хозяйскую рюмку, высосал вино до самого дна. Хмель ему в голову ударил, и решил он, что в Германии его никто не уважает. Ломанулся попка на железнодорожную станцию, чтобы на родину уехать. Прибыв на вокзал, решил взять в автомате билет, поскольку он – приличный иностранец. Долбил клювом по кнопкам, тыкался во все отверстия, пока не застрял в аппарате.
Пассажиры, не сумевшие обилетиться из-за Кореллы, вызвали Службу спасения, и последняя вызволила пернатого пьяницу. Вместо благодарности, тот исклевал спасателям руки. Тут, конечно, пресса набежала, телевидение приехало, пассажиры мобильниками защелкали, снимая нетрезвого попугая.
В тот день Петрович попал не только в криминальные сводки, но и во все местные газеты. Везде была его пьяная рожа со щеками цвета взбесившейся морковки.
Узнав о происшествии, Кунтиха примчалась к спасателям забирать свою загулявшую скотинку. Теперь балконную дверь она плотно закрывает. Клетку тоже. Но Петрович научился ее отпирать и, когда бабки нет дома, летает по квартире с криком: «Я – почтовый голубь!».
Он давно мечтает слетать в родные края, дабы убедиться, что «таки грамотно устроился». Завтра клетку с Петровичем хозяйка выставит на балкон, и через пару дней он будет у вас. Прими его, Вася, как положено, да ответь обстоятельно на мое письмо. Весточка с воли для меня дороже пузыря с валерьянкой.
Кланяйся от меня всем нашим: Нафику, Боцману, Зёме с Лузером и Кысе с Баксом.
С надеждой на скорую встречу, твой Мартын».
Ответное письмо орловского кота Василия
«Мартышка, братуха, здорово!
Уж и не чаял я больше о тебе услышать. Думал, забыл ты о нас давно в своих Европах. Ан нет! Прислал-таки весточку через своего Петровича. Молодец попугай – все обстоятельно мне поведал. Хорошая у него память.
Рад я до слез, что хоть кому-то из наших по-настоящему повезло. Одно печалит: никому из твоих бывших корешей привет из Германии передать не могу – нет уже среди живых ни Кыси с Баксом, ни Пикселя с Нафиком, ни Зёмы с Лузером. Из «старой гвардии» один я остался. Хоть и без левого глаза, но еще живой, что при нынешней нашей жизни даже удивительно.
Спросишь, что с нашими кошаками приключилось? Да всякое-разное. Кыся, по рассеянности, из консервной банки вылакал отраву, приготовленную для колорадского жука. Лузер погиб в неравном бою с ширяевскими котами. Нафик в выгребной яме утоп. Говорят, за ним Рекс погнался, у которого тот прямо из-под носа сахарную косточку уволок. По Баксу Кузьмич из дробовика пальнул, приняв его по пьяни за черта. Боцмана загрыз бультерьер дачников, купивших дом у Малагиных.
Те в саду пикник устроили, провоняв своими шашлыками всю улицу. Вот Боцман и не выдержал – попер на запах. И видел же: ворота кованые, запоры, как на военной базе, весь забор битым стеклом утыкан, острыми концами наружу. Да и Булька ихний, как ошалелый, по участку носится… Видел и попер. На лапы свои быстрые понадеялся да на деревья высокие. Вот тебе и экстрим… Чего-чего, а этого у нас – хоть ведром черпай.
Зёма под грузовик попал, прямо у зеленой чугунной колонки. У нас ведь лампочек, как не было, так и нет. По-прежнему, освещена лишь улица Ленина. Да и с дорогами напряг – сто верст до ближайшего асфальта.
Ты прав, Мартыша, жизнь нашенская бьет ключом, только гаечным и все по башке. Битву с колорадским жуком орловцы проиграли. Теперь даже картоха в дефиците. Свекла тоже вся зачахла. С кормами очень плохо. За скотом ухаживать некому.
Помнишь, как раньше коровушек на фермах холили? Раствором соды так бока надраивали, аж ногти с пальцев у доярок сходили. И веточки хвойные в коровнике для запаха развешивали. А сейчас буренок за навозом уже не видать. Пастух пьет, на пастбище выгоняет поздно. Отсюда и надои. Слезы, а не надои.
Тут сейчас не только крупный скот, а и гусей с утками мало кто держит. Ты не поверишь, но у нас даже лягушки исчезли. Раньше их в лужах было видимо-невидимо, а теперь после дождя ни одной не встретишь. Не дуры, видно, квакухи в смытых с полей удобрениях барахтаться.
В общем, село вымирает. Если видишь ухоженный дом, а рядом вспаханный огород – это дачники. Орловцам все – до синей трубы. Пьют горькую.
А цены у нас! Мама моя Мурка! При тебе еще терпимо было – пряники в «Сельпо» коробками покупали, рыбу мороженую – целыми пластинами, про консервы я вообще молчу. А сейчас… Даром, что на вывеске, вместо «Сельпо», «Шоп» написано. Если денег нет, кому в радость, что «Шоп» этот копчеными колбасами да заморскими йогуртами набит?
Летом, когда дачники из города приезжают, наши слегка зарабатывают. Долги раздают, закупают, что нужно, а к зиме – снова на бобах.
Молодежь давно в город перебралась. Тут же – ни работы, ни дискоклубов. Одно слово – «село без газа». Наши пытались депутата по этому вопросу напрячь – ответ один: «В захолустье трубы тянуть нерентабельно».
Так что, Мартыша, ничего в наших погребах уже давно нет. Весь харч деревенский в холодильниках умещается, а оттуда ничего не умыкнешь. Там каждый кусок под жестким контролем. Если что – убьют на месте, как в песне про попа и его собаку.
Живу я впроголодь. И, если бы консервами с витаминными добавками кормили меня, я б не только на Базиля, я б и на Хрюнделя откликался.
Питаюсь, в основном, мышами. Страдаю от этой гадости сильной изжогой. В прошлом году пожары грызунов с полей в Орловку пригнали. Так они в бабМанином погребе всю недоеденную жуком картошку дожрали и не подавились. Потом залезли в гараж Димона и объели изоляцию с электропроводки его моцика. «Иж» этот древний и слова доброго не стоил, однако ж на ходу был. Димон на нем по ночам на ток ездил зерно воровать.
Впал он, короче, в ярость и с криком: «Дармоед проклятый!» запустил в меня гаечным ключом. Как будто не знал, что за «спасибо» мышку ловят не дальше печки. Так я, братуха, левого глаза и лишился.
А тебя, значит, злят ошейники с лампочками и гонор хозяйского пуделя? Мне бы твои заботы, сидел бы я в Берлине этом и не рыпался.
Вон и Петрович твой так считает, кричит: «Оборррзел в коррягу, рррепатриант хррренов!» Он-таки прав. Ты сыт, иногда пьян и нос у тебя в табаке. Захвораешь – к Айболиту повезут. Помрешь – не у сортира зароют, а похоронят на кладбище, как белого, благородного, кота.
Да, чуть не забыл, Полкан тебе кланяется. Он уже совсем одряхлел: голос пропал, брешет шепотом, но при слове «Мартын» так хвостом заколотил, аж пыль до небес поднялась. Он, бедняга, сильно хромает. Сын Ваньки Порошкина с дружком своим чокнутым, забавы ради, булыжником в него запустили. Вот он теперь и таскает заднюю лапу.
Баба Маня тоже прихрамывает. Она все выходные на базаре стоит. Зорька для нее – основной источник дохода и главный собеседник. По дяде Мише и Андрюхе бабка сильно скучает. Недавно крутился я у скамеек, рядом с большой поленницей, где орловские старухи сплетничают, – Интернет, по-вашему – так слышал, что твои-то бывшие в августе к нам пожалуют. Вдвоем, без тетки Людки и Варьки. Последние такими немками заделались, что их арийские глазенки нашу Орловку уже в упор не видят.
Так я вот что думаю: когда берлинцы-то будут назад отъезжать, попробую им на хвост упасть – запрыгну в багажник и затаюсь до границы. Мне бы только в Еврозону пробраться, а там я любому сдамся, хоть в приют, хоть в частные руки. Спасибо тебе, Мартыша, за вовремя поданную идею. Не зря ты считался самым сообразительным котом Орловки. Глядишь, и свидимся еще с тобой «на вражеской территории».
На нашей тебе делать нечего. Пейзажа того, что так радовал твой глаз, больше нету. Осталась лишь пыльная черешня под окном да куры, роющиеся на компостной куче. Петю хромого давно зарезали, а гусей таджики-гастарбайтеры сперли. Они в Ширяево какому-то богатею дачу строили, вот и решили малость подхарчиться. Подплыли на лодке к берегу, где наши гуси паслись, набросили на них сетку, бошки им поскручивали, в плавсредство свое зашвырнули и уплыли. Хозяева в полицию заявление понесли, так их оттуда вытурили со словами: «Нужны им ваши лапчатые, как банщику латынь! Ясен пень, глупая птица камней на берегу нажралась и в речке потом утопла». Вот так и живем.
А ты говоришь, что в бока твои плешивые оливковое масло втирают вместо валерьянки… Послушал я, Мартыша, как ты там «страдаешь», и такая жаба меня задавила, аж слезы на глазах выступили.
А Петрович сидит сейчас на навозной куче и ворчит себе что-то под клюв. Ага… разобрал. Говорит, что ты в голову раненый и что у тебя в мозгах пуля застряла.
Принять его, как следует, мне не удалось, откель у бабки трудодни? Сам давно на вольном выпасе: кручусь у колхозной столовки, жду когда ведра с объедками на помойку понесут.
После того, как я хозяйское добро от мышей-то не уберег, меня с довольствия сняли совсем. Димон так прямо и сказал: «Гуляй, Вася, ешь опилки. Я – хозяин лесопилки!».
Нет на этого стервеца ваших «зеленых». У нас тут – только «синие», и Димон – один из них. Полгода от «белочки» лечился – не помогло. С утра не выпил – день пропал. Как самогонки отхлебнет, так сразу диким становится: глаза красные, фиксы вперед и монтировкой перед собой машет: «Всех порешу, животные!».
Совсем до ручки дошел: вещи из дому пропил, в том числе и мешок с просом. Теперь даже несушек кормить нечем, не то, что твоего немецкого туриста, без конца орущего: «Беспррредел!».
Пытался его в курятник на обед пристроить, так куры, в страхе за свой харч, чуть башку ему не проломили. Корова Петровичу по мордасам хвостом съездила, а козел рогом поддел, чтобы тот не выпендривался.
И поделом! Он, хоть и представитель Евросоюза, но ведет себя не дипломатично: Мефодия обозвал мутнорылой козлиной, Зорьку – убогим парнокопытным, кур – безмозглыми пернатыми, быка Буяна – колхозным геморроем, хряка Борю – навозной кучей.
Куда с ним ни пойдешь – везде блажит: «Голь перекатная! Рвань подзаборная!». Весь нервяк, Мартыша, я с ним пожег. Попугаю-то что? Проинспектировал нас и восвояси убрался, а мне здесь оставаться.
С таким трудом провел я его на колхозный ток! «Гуляй, Петрович, – говорю, – ни в чем себе не отказывай!», так, вместо «спасибо», услышал: «Дерррьмо! Отстой конкррретный!». Не я, конечно, – зерно наше. Совсем попка с катушек слетел в своих заграницах. Все время требует пророщенных семян, измельченных орехов и какого-то попа-корна. А где я их добуду?
Взял я его с собой на свадьбу к Верещагиным. Те как раз Зинку свою выпихивали за одного городского урода в золотом ошейнике. Знатный ошейник – в два хвоста шириной! И днем, и ночью светится – куда там твоему немецкому, который с лампочками. И машина у него ненашенская с номерами VOVA. Крутяк, одним словом. Верещагины вокруг Вовы этого хороводы водят.
Столы, к моей радости, они в саду накрыли. Сам знаешь, сколько у подвыпивших гостей мимо рта пролетает. Так вот, я Петровича под стол посадил поближе к молодым, а сам вперед двинул подъедать харчи, упавшие на землю. Минут десять меня не было, не больше. Вдруг слышу: попка орет на весь двор: «Хлеб – голодным! Икррру – сытым!». Я – бегом обратно, а бухой в хлам Петрович уже на жениха наезжает: «Не плюй под стол – там тоже гости!». Потом вообще на личности перешел, стал невесту оскорблять, намеки гнусные делать на ее продажность. То «где деньги, Зин?» заверещит, то «бабосы не пахнут!», а то голосом Верки Сердючки как затянет: «Значит, я из солнечной плацкарррты перейду, как минимум, в купе!».
Разразился скандал! Зинкина мать, тетка Катька, туриста нашего чуть не затоптала своими бегемотьими ногами и меня за компанию пустой бутылкой по башке огрела. Мы оттуда еле лапы унесли.
Петрович клянется, что только пробку от шампанского понюхал, которая к нему под стол закатилась. Думаю, не врет – кто бы ему наливал? Разучились вы со спиртным общаться в своих Европах. Одно слово – немцы!
А я бы выпил сейчас с горя, чтоб хоть на время забыться. Потому как не жизнь у меня, Мартыша, а сплошное издевательство над божьей тварью. Лучше бы меня сразу в сортире утопили.
Ладно, буду закругляться, а то Петрович твой уже психует, клювом щелкает. Никак дождаться не может окончания письма, чтоб лететь обратно в Дойчландию. Недовольно крутит своей башкой и верещит не по-нашему: «Шайсе! Ни видеррр!»[2]
Бывай, короче.
С надеждой на скорую встречу, навеки твой Базиль».