Татьяна Юрьевна Мохова
Желание жизни
В этой главе мистер Челленджворс страстно хотел тишины, а получил сразу несколько посланий
Пожалуй, первый раз за всю сознательную жизнь мистер Челленджворс ворвался в гостиную, не повесив аккуратно в прихожей пальто на вешалку. Он был удивлен, озадачен, перевозбуждён. Надо признать, что из его памяти уже почти стерлось то, что поразило сначала прежде всего, – он с трудом описал бы сейчас фигуру старьевщика и решительно не понимал, почему часом ранее почти с содроганием бросал на старика опасливые взгляды. Не сразу вспомнил бы он и место, где располагался магазин. «Вроде бы, и на той аллее, где я всегда иду домой, а вроде, и нет… Ну, и какая разница? Мне там больше ничего и не надо», – размышлял он про себя с несвойственной ему ранее беспечностью. Ход мыслей был, конечно, примиряющий, но тем не менее мужчина места себе не мог найти, и причиной беспокойства была именно машинка. Мистер Челленджворс не мог нарадоваться покупке. Он обхватил машинку руками, ходил с ней из угла в угол, неотрывно нежно смотрел на неё, любовно поглаживал, и всё это с немного глуповатой улыбкой. Он мог бы, пожалуй, дойти до того, чтобы последовать примеру бессмертного мистера Пиквика и бесцельно швырнуть шляпу и очки на пол в припадке гомерического смеха. Наконец, джентльмен решил всё-таки прекратить бессмысленную прогулку по комнате и положил пишущую машинку на дубовый стол с зеленым бархатом – аптекарь копил деньги на этот предмет интерьера три года, методически откладывая фиксированную сумму и не позволяя себе поблажки ни на один месяц. Это была его персональная желанная дверка в ярмарку тщеславия. И его ничуть не смущало, что в комнате немного потрескалась штукатурка, а на полу можно было заметить непривлекательные трещины. У него был стол, дубовый стол! И с зеленым бархатом! Мистер Челленджворс от одной этой мысли становился как будто бы шире.
И вот теперь на его священном дубовом столе стоит эта великолепная машинка. Как она переливается! Какие оттенки цветов, какая богатая огранка! Мистер Челленджворс представил себе золото, много золота… Драгоценные камни, изумруды, алмазы… Он и сам не понимал, как вдруг всё резко закружилось перед глазами. Он как будто грезил наяву.
–Так! – раздался сильный хлопок по щекам. – Что это я? Что происходит?.. Пора ужинать, я что-то совсем забылся…
Челленджворс зашаркал в прихожую, чтобы наконец снять пальто, но не успел он дойти до вешалки, как раздался телефонный звонок.
– … Мистер Челленджворс? Здравствуйте! – на другом конце провода послышался тихий мелодичный женский голос.
– Да-да, я слушаю! Добрый вечер, – выбитый из колеи, аптекарь был немного раздражен.
– Простите, я… я не отвлекаю? Не могли бы вы уделить мне несколько минут, пожалуйста?
– Да-да! Я же говорю: слушаю! – долго не церемонясь, рявкнул Челленджворс.
Робкая собеседница замолчала на несколько мгновений, и это уже окончательно взбесило аптекаря.
– Но если вы всё время будете молчать, смысла в моём к вам повышенном внимании не будет вовсе!
Мужчина окончательно испугал девушку, и она быстро залепетала.
– Ох, извините, извините… Я… Я попозже позвоню. Извините…
– Да говорите же вы, наконец, что произошло! А!..– последовала неловкая пауза. – Так это вы, мисс Джинджер?..
Мистер Челленджворс сконфузился и постарался изменить интонацию своего раздражённого голоса как можно незаметнее.
– Да, это я, мистер Челленджворс. Еще раз простите, что побеспокоила. Я бы позже перезвонила?..
– Мисс Джинджер, всё… всё в порядке. Я… Просто тут было одно дело, я немного отвлекся … Говорите же, слушаю.
На другом конце провода еще секунду помолчали, как будто собираясь с силами.
… Эмили работала в аптеке мистера Грейтгрина и выполняла несложные задания: протирала пыльные коробки со складов, распределяла лекарства по категориям, вырезала из картона прямоугольники и аккуратно обозначала на них маркером цены. Часто, в виде особой милости, мистер Челленджворс доверял ей проставлять маркировочные бирки. Несмотря на незамысловатую работу, частенько девушка работала на износ: для их городка аптека была огромной, помещение состояло из двух просторных залов, и следить нужно было за каждым квадратным метром.
Эмили давно привыкла к своей простой роли и совсем не обижалась на то, что мистер Челленджворс почти не замечал её присутствия в магазине. Для него она была как робот: исполнительная, предсказуемая, дисциплинированная и, что было особенно важно, никогда не нарушающая границу личного пространства. Холодного «здравствуйте» ей было вполне достаточно, хотя внимательный наблюдатель заметил бы на её лице время от времени признаки сдержанной меланхолии – то выражение, возникающее при неосознанном одиночестве и невозможности найти человека, чтобы вместе с ним посмеяться. Однако мистер Челленджворс страшно не любил озадачивать себя размышлениями, которые могли хоть как-нибудь вывести из состояния блаженного постоянства, достижению которого он посвятил почти всю свою жизнь. Именно поэтому он предоставил Эмили плыть по бескрайнему морю своих эмоций в полном одиночестве, что, по его мнению, было «ярчайшим примером искреннего и добросовестного соблюдения права личности на невмешательство в личную жизнь». Другими словами, два наших героя были по разные стороны баррикад: мистер Челленджворс – весь во власти повседневных забот и долгосрочных стратегий на улучшение благосостояния, Эмили – в плену бесхитростной автоматизированной работы с человеком-призраком.
Эмили была сиротой и до недавнего времени жила одна в небольшом домике, доставшемся от умершей три года назад тёти. Ей было двадцать два года, и бесцеремонные прохожие нередко называли её хорошенькой. Родителей девушка совсем не помнила – мистер и миссис Джинджер погибли, когда Эмили была еще младенцем. Однако пара оставила после себя неплохое состояние, на которое их дочь смогла жить всё детство и юность. Денег могло хватить ещё на много лет, но Эмили всегда стремилась сама зарабатывать на жизнь и поэтому просто не могла наслаждаться жизнью сложа руки. Увы, ей пришлось столкнуться со сложностями и разочарованием. Была ли тому причиной давящая тяжесть прошедших лет или давали о себе знать вытесненные страдания, но тетя-опекунша превратилась в самого настоящего деспота. Упрямая старушка желала, чтобы девушка неотлучно находилась около её особы и ставила Эмили всяческие препоны, когда та предпринимала робкие попытки заняться в жизни чем-то серьёзным. Сумасбродная тётя доходила до того, что мешала заниматься и безрассудно отбирала учебники, и чересчур мягкий характер племянницы не был ей в том помехой. Совсем неудивительно, что в результате из-за скудной подготовки и нервного перенапряжения бедняжка Эмили так и не смогла поступить в университет, и неудача преследовала её два года подряд. Отчаявшись, молодой девушке не оставалось ничего другого, как скрепя сердце смириться со своей судьбой и до девятнадцатилетнего возраста практически безвылазно просидеть в доме с повредившейся в уме родственницей.
Старшая сестра, Изабелла, была полной противоположностью Эмили. Она избрала хитрую тактику: лицемерно соглашаясь со всеми наставлениями тётки, Изабелла постепенно выведывала, в каком банке хранятся деньги покойных отца и матери. Едва дотерпев до восемнадцатилетия, находчивая девушка тут же помчалась к нотариусу и оформила наследство, не сказав ни слова ни сестре, ни, разумеется, воинственной родственнице. Через два часа её уже не было в городе, и первую весточку от исчезнувшей сестры двенадцатилетняя Эмили получила лишь спустя месяц, до этого проплакав все глаза и обвинив себя в смертных грехах, которых у неё не было. На неё пал и тяжкий удар рассказать тетке о выходке Изабеллы, и этот день она не могла забыть всю свою оставшуюся жизнь.
Спустя время Изабелла прислала краткое письмо, что удачно вышла замуж и обосновалась на юге Европы, но адрес свой уточнять не стала. Амбициозная с раннего детства, она за три года построила головокружительную карьеру танцовщицы в оперетте и была не в силах расстаться с работой даже после рождения дочери, поэтому воспитанием ребенка занялся её муж, мягкотелый добрый итальянец, который был наивно счастлив поддерживать свою энергичную супругу во всех начинаниях. Увы, энтузиазма доброго мужчины хватило лишь на несколько лет постоянных отлучек своенравной королевы его сердца. Иногда Изабелла не появлялась дома целыми неделями, уезжая на гастроли, не предупредив супруга и напрочь забыв о девочке. Даже ангельское терпение не бесконечно, и в конце концов итальянец поставил ультиматум: либо достойная семейная жизнь, либо развод. Стоит ли гадать, что выбрала Изабелла. К подобной развязке она подготовилась заранее со всем присущим ей хладнокровием. После двух-трёх изматывающих отвратительных судебных тяжб дочь осталась с ней.
В том же году решительная танцовщица получила залитое слезами письмо от Эмили, в котором та сообщала о скоропостижной кончине тётки. Изабелла с циничной усмешкой подумала, какой же дурочкой должна быть её младшая сестренка, если так искренне страдает из-за смерти ужасно мучавшей её родственницы. Сама же она без зазрения совести потирала руки и планировала в скором времени ненадолго вернуться в родной город, чтобы восстановить потерянную эмоциональную связь с семьёй…
– Мистер Челленджворс, сегодня вы оставили в аптеке папку с бумагами по инвентаризации…
Раздался резкий звук. Мистер Челленджворс со всего размаха хлопнул себя по лбу, и на его чувствительной коже сразу появилось ярко-красное пятно.
– Я…Я могла бы их вам принести, – Эмили запнулась на мгновение, а потом добавила чуть более низким голосом, – я ведь знаю, насколько важен для вас порядок в бумагах.
– О! Да. Пожалуй, да! Это было бы просто прекрасно, – рассыпался с несвойственной ему эмоциональностью мистер Челленджворс. – Я давно дома и, скажу откровенно, – джентльмен бросил взгляд на стол с машинкой, – совсем не расположен возвращаться назад. Сегодня был такой волн…непростой день.
– Да-да, – самоотверженно-быстро подхватила Эмили, – конечно! Я тогда сейчас забегу! Только проверю еще раз все витрины и закрою списки.
«Списками» они называли между собою записи о всех совершенных за день покупках, а «закрывать» их значило подсчитывать прибыль и обводить кругленькую сумму в алый кружок. Немало благословенных вечеров мистера Челленджворса было посвящено томному рассматриванию этих заветных чисел. То, что аптекарь забыл свои бумаги, было само по себе событием беспрецедентным. Однако его нежелание тут же ринуться на работу, чтобы собственноручно забрать документы, казалось явлением еще более невероятным.
– Вы знаете мой адрес?
– Ну конечно! Вы же меня уже несколько раз просили принести бланки для отчётов.
– А, да-да, конечно, – промямлил мистер Челленджворс, смутно припоминая перед чьим носом он несколько раз захлопывал дверь, едва прикоснувшись к протянутым ему папкам.
– Очень жду. Спасибо, мисс Джинджер.
– Буду у вас максимум через час, сэр.
Мистер Челленджворс положил трубку и на минуту задумался. От этого разговора оставался какой-то неприятный осадок, некомфортное послевкусие. «Надо будет присмотреться к этой девушке. Такая дотошность неспроста», – пробурчал он, сдвинув брови. Впрочем, хмуриться и опасаться сегодня пришлось недолго. Порывисто и небрежно повесив своё пальто и даже не замечая, что оно тут же упало на пол, мистер Челленджворс в три шага одолел расстояние между прихожей и гостиной и бросился на кресло рядом с дубовым столом. Мужчина снова завороженно провел ладонью по гладкому металлу пишущей машинки: «Всё также прекрасна!» Аптекарь просто не мог осознать, что купил не статуэтку и не предмет декора, а прибор с практическим применением. Ему пока и в голову не приходило, что не плохо бы найти бумагу и посмотреть на машинку в действии. Яркий блеск каретки и стройный ряд чёрных благородных клавиш с чёткими буквами представлялись ему лучшим из зрелищ, благороднейшим из украшений. И, наверное, добавил бы он, увлекательнейшим из представлений. Но он этого не сделал, потому что в театр наш мизантроп никогда не ходил, окрестив его пустой тратой времени и наглым вымогательством денег.
Обычно столь неукоснительный в своём расписании, мистер Челленджворс только спустя час после прихода домой вспомнил об ужине. И несмотря на возмутительную эмоциональность и вопиющую незапланированность сегодняшнего своего поведения, он решил, что еще не до такой степени обезумел, чтобы пропустить приём пищи. У нашего героя была довольно просторная квартира для одного человека: помимо гостиной и спальни, в его распоряжении находились небольшая столовая и кухня. Однако самостоятельно мистер Челленджворс готовил только самые простые блюда – яйца, поджаренный бекон, максимум несколько гренок на завтрак… Полноценными обедами и ужинами в течение почти семи лет заведовала добродушная экономка миссис Томсон. Она была единственной женщиной в жизни мистера Челленджворса, которой он мог бы довериться полностью. Семидесятипятилетняя дама добавляла в пищу много специй, а в общение – меньше перца и, как только поняла, что такая тактика возымела свои плоды, отныне уже от неё не отступала. Миссис Томпсон проживала неподалеку и по вечерам уходила к себе домой. Однако с мистером Челленджворсом у них была важная договоренность: джентльмен имел право позвонить ей в любое время, за исключением глубокой ночи, если вдруг возникнет срочная необходимость.
– Так-с, так-с, – подпрыгивающей походкой мужчина приблизился к холодильнику, – что у нас здесь завалялось?
«Завалялось» в важнейшем оплоте самоуспокоения ни много ни мало мясное рагу, куриный бульон, сливочная паста с шампиньонами, три бараньи ножки, ореховый мусс, пятнадцать пирожков с яблоками и два литра клюквенного морса.
– Недурно, недурно! —ребячливо вскрикнул джентльмен, совсем позабыв о тех волнениях, которые принёс ему необычный день.
Пока наш герой лакомится яствами, рассмотрим его наружность повнимательнее. Вы могли подумать, что он уже совсем не молод? Полноват? Непривлекателен? Вопреки возможным предположениям расчётливый и немного сварливый мистер Челленджворс был тридцати шести лет от роду и внимательно следил за своей физической формой. Несмотря на, казалось, врожденную экономность, свою одежду мужчина выбирал тщательно и небрежности в облике не терпел. Он обожал приталенные пиджаки тёмно-коричневых расцветок и брюки со стрелками. Его классический костюм обязательно дополняли белоснежные или светло-розовые рубашки, которые на протяжении семи лет самоотверженно стирала и гладила миссис Томпсон. Один раз, из-за болезни верной экономки, мистеру Челленджворсу пришлось самостоятельно приобщиться к этому тонкому виду искусства. Однако после полуторачасовых пыток, сравнимых в его воображении со всеми кровавыми ужасами инквизиции и нашествию племени индейцев на невинные караваны в Виргинии, он рухнул на пол и признался миссис Томпсон, что она, судя по всему, обладает запрещенными сверхспособностями, потому что каждому доброму христианину на земле такие нечеловеческие испытания не по силам. Миссис Томпсон успокоила беднягу и пообещала вернуться в ближайшее время, чем спасла исстрадавшегося аптекаря от неминуемой гибели.
Итак, благодаря неусыпным стараниям верной старушки, к внешнему виду мистера Челленджворса было сложно придраться. Его элегантный образ иногда дополняли позолоченные запонки, приобретенные во время одной из служебных поездок в Париж. Застёгивался он на все пуговицы, а ботинки начищал до нахального блеска. Он был высок и недурно сложен, а если присмотреться поближе, то никого бы не оставил равнодушным идеально прямой тонкий нос и красиво очерченные скулы. Почему же никто не решился назвать мистера Челленджворса красивым человеком? Рискнём предположить, что всё портило выражение лица. Неизменное застывшее выражение из смеси раздражения, глубокой озабоченности и сильного внутреннего напряжения. Это было лицо непробиваемо независимого человека, не желавшего делиться своей свободой ни с кем.
Мистер Челленджворс не успел расправиться с трапезой, как в дверь позвонили.
– Эмили! Уже!
Фармацевт не спеша приподнялся с тяжелого деревянного стула: сложно определиться сразу – радоваться ли столь быстрому приходу помощницы или негодовать, что грубо оторвали от бесподобного воздушного орехового мусса.
– Добрый вечер, мистер Челленджворс, – Эмили застенчиво улыбнулась и протянула папку с бумагами. – Хорошо, что я сразу заприметила…
– Благодарю, – произнёс мистер Челленджворс гораздо более сдержанным тоном, чем полчаса назад по телефону, – Вы… хотите пройти? Я… я ужинал. Можете составить мне компанию, – предложил он без особой настойчивости в голосе.
– Мм, спасибо… Но я лучше пойду. До моего дома далеко, а завтра рано вставать… За предложение еще раз спасибо, – девушка отвернулась и прикоснулась к дверной ручке.
Сильно обрадовавшись про себя, аптекарь готовился сдержанно миролюбиво согласиться, когда вдруг заметил, что девушка промокла с ног до головы.
– О боже мой, мисс Джинджер! Где вы так умудрились промокнуть?
– На улице дождь, а зонт-то я взять позабыла…
– Так. Проходите! Плащ и шляпу вешайте на стойку. Болеть вам нельзя совершенно – как потом прикажете без вас работать? Проходите, ну проходите же вы наконец, к чему эти глупые стеснения? Успокойтесь, до грязи с ваших сапог мне нет дела. У меня есть домработница, которая всё тут убирает.
Пока мисс Джинджер поспешно снимала верхнюю одежду, Челленджворс окинул её быстрым оценивающим взглядом. «Как устала!..» – подумал он про себя.
– Если необходимо, я сейчас же позвоню миссис Томпсон. У неё точно должен найтись фен. Сам я подобными вещами не пользуюсь.
– Ни в коем случае! Ну что вы, мистер Челленджворс… Я в полном порядке, не нужно беспокоить леди … —девушка сбивчиво зачастила, опустив руки и переминаясь с ноги на ногу, но, когда крупные капли, стекая с её головы, попали сразу в оба глаза и заставили потерять равновесие, мужественно добавила, – … если она живёт слишком далеко…
– Она не живёт далеко, – хладнокровно отчеканил мистер Челленджворс с телефонной трубкой в руках. – Миссис Томпсон? Миссис Томпсон, неловко беспокоить вас в такой час, но у меня непредвиденные обстоятельства. Мне нужен фен для просушки волос. Да, да, фен, так это называется? Вы не ослышались. Я уверен, что вы сможете мне помочь. Разумеется, я отблагодарю. Да, хорошо.
Мужчина положил трубку и спокойно посмотрел на девушку, готовую провалиться со стыда. Наблюдать за этим стеснением и неуверенностью было слишком тягостно.
– Проходите, мисс Джинджер, – мистер Челленджворс вальяжным жестом показал на одно из уютных кресел в гостиной.
– Но я… Я д-должна пойти сейчас к мисс… миссис Томпсон за феном, верно? – запинаясь, выдавила из себя бедняжка, чем окончательно разозлила своего патрона.
– Нет, вы никуда не должны идти. Экономка сама все принесет. Лучше грейтесь как следует. Сейчас приготовлю вам чай. К чему это бессмысленное упрямство, мисс Джинджер?
Такая постановка вопроса придавила несчастную окончательно.
– Мистер Челленджворс, но я просто не могу допустить, чтобы пожилая леди срывалась из дома в такой час из-за меня! – и Эмили решительным жестом схватила свой ледяной плащ и, как можно незаметнее поморщившись, принялась натягивать его на себя.
Это было последней каплей для аптекаря, который мысленно пел заупокойную мессу по навсегда потерянному уютному вечеру.
– Да что же вы в самом деле! – девушка встрепенулась от так ей хорошо знакомого повелительного тона. – Если я сказал, что миссис Томпсон придет сама, значит так и будет! Снимайте плащ скорее! И не отказывайтесь в конце концов от чая, иначе последствия вашей прогулки могут быть самыми неприятными.
Надо признать, что деликатный мистер Челленджворс страшил Эмили куда больше, чем властный. Поэтому после его прорвавшегося выпада к девушке чудесным образом сразу вернулись привычное спокойствие и эмоциональная устойчивость.
Эмили покорно повесила плащ на крючок и осторожными шагами прошла в тёплую гостиную. Мистер Челленджворс в это время самоотверженно выполнял своё обещание приготовить горячий чай. Спустя несколько минут он появился из кухни с серебряным подносом.
– Вот, мисс Джинджер, ваш чай. Вы ведь любите с имбирём, насколько я помню?
За всё время сотрудничества Эмили с мистером Челленджворсом девушке ни разу не выпала честь поделиться с шефом своими гастрономическими пристрастиями. Да и с трудом можно было поверить, что мистер Челленджворс смог бы каким-то образом удержать потом эту информацию в голове. Тем не менее никто из этой странной пары развить тему не решился, и Эмили согласилась не рассуждая.
– Неплохой день сегодня, однако!.. – мистер Челленджворс панически боялся неловких пауз, поэтому с видом притворной беззаботности решил перейти на общие темы.
Но тут произошло нечто непредвиденное.
– Простите мою нескромность, – сказала девушка тихо. – Пока вы были в другой комнате, я рассматривала вот эту вот печатную машинку. Надо же какая красивая! И так интевьеру подходит. Такие вещи не шибко часто увидишь в магазинах…
– О боже мой, ИНТЕРЬЕРУ, Эмили! ИНТЕРЬЕРУ! И как вы сказали: «шибко часто»? – мистер Челленджворс совершенно вышел из себя и почти перешёл на крик.
Его помощница, к сожалению, часто совершала грамматические ошибки, которые были следствием не слишком богатого словарного запаса и не лучшего образования. Импульсивная натура мистера Челленджворса не позволила поправить ассистентку мягко и спокойно, ведь такие ошибки казались ему подлинным кощунством, он принимал нарушение языковых норм чуть ли не за личное оскорбление.
– Ну конечно. Интерьера… – густо покраснела Эмили. – Я… Могу я посмотреть на эту штучку поближе, пожалуйста?
– Не штучку, а редчайший образец антикварного искусства и … технологического прогресса, – отрезал Челленджворс, не глядя девушке в глаза.
Выдержав паузу в несколько секунд, чтобы утолить своё разгулявшееся самолюбие, Челленджворс снисходительно продолжил:
– Я не против. Приобрел недавно, и очень доволен покупкой.
Всё-таки Челленджворс не мог себе отказать в удовольствии насладиться восторгами подчинённой.
– Ой, мистер Челленджворс, а я вам сейчас, знаете, что скажу? – Эмили зачарованно рассматривала золотую огранку и перламутровый корпус. – Я ведь всё детство мечтала иметь такой же прибор, чтобы можно было записывать, то есть печатать… Такую же вот машинку хотела. А моя тётя… ну не могла она купить, поэтому я… к однокласснице домой бегала, чтобы поиграть…то есть напечатать что-нибудь. Но та машинка, конечно, не чета вашей.
Мистер Челленджворс оскорбленно поморщился от унизительного сравнения. И как же было неуютно, что необразованная ассистентка посвятила его в такие интимные подробности своей личной жизни!
– М-да… – выдавил он наконец из себя. – Вам в секретари в таком случае надо было пойти–там ценят умение … печатать.
– К сожалению, такую работу я пока не нашла, – сразу помрачнела Эмили.
– Ну, разумеется. С вашим средним образованием, – беспощадно отрезал Челленджворс, убирая со стола выпитую чашку чая.
– Да. У меня только среднее… Не беспокойтесь, я сама схожу на кухню. Давайте чашки! – Эмили быстро подошла к патрону, стараясь на него не смотреть.
– Э-м, ладно… Что-то миссис Томпсон запаздывает. Надеюсь, ничего не случилось, к-хм…
– Ох, надеюсь, ничего… Боже мой, сколько из-за меня хлопот! Ой, а я и запамятовала… Сэр, представляете, у меня как раз есть бумага для вашей новой машинки. Как раз несколько листов! Их оставил мистер Грейтгрин, когда заходил вчера вечером, а я случайно прихватила их вместе с инвентаризацией.
– Неужели?
Мистер Грейтгрин был главой предприятия, поэтому Челленджворс с особой осторожностью относился ко всем его вещам, будь это даже выкуренные сигареты.
– Но я знаю точно, что они ему не нужны. Да-да, поверьте мне, я уж правду говорю. Он много раз оставлял вот такие листочки. И каждый раз, как я ему верну, мистер Грейтгрин не принимает и говорит, что пригодятся на черновики. Только я не очень понимаю зачем это. Оставляю всё равно…
– Хорошо, хорошо, мисс Джинджер. Если дело обстоит так, то не могли бы вы мне дать эту бумагу. Она мне как раз пригодится.
– С удовольствием, мистер Челленджворс.
С сияющей улыбкой Эмили достала из внушительного размера папки несколько плотных добротных листов цвета морской раковины.
– Благодарю вас, – сухо сказал аптекарь.
Тут же раздался резкий продолжительный звонок.
– Это миссис Томпсон. Если вас не затруднит…
– Конечно, сейчас открою.
Мистер Челленджворс, под воздействием неведомой ему до этого силы любопытства, тут же установил листок за валиком.
– А красиво смотрится, однако! – не удержался он от мыслей вслух. – И бумага под стать, ха-ха! Да тут даже виньетка есть…
Не успел джентльмен как следует рассмотреть красивый орнамент и побеспокоиться, сможет ли он без элементарной практики отстукать что-либо вразумительное, как машинка предупредила его опасения и … напечатала послание ошеломленному мужчине сама.