Туве Янссон
Летняя книга
Сосед
Какой-то директор выстроил себе виллу на Острове чаек. Поначалу это старались не обсуждать, в семье давно было заведено правило – не растравлять себя пустыми разговорами. А случай с виллой был особенно болезненным.
Каждый местный житель любил время от времени окинуть взглядом горизонт. Вновь увидев знакомую дугу островов, навигационную вышку, всегда стоявшую на том же самом месте, он убеждался, что все вокруг идет своим чередом, и это придавало ему уверенности и покоя. Но теперь пейзаж переменился. Линию горизонта прерывал четырехугольник новой виллы, этот грозный береговой знак, который, точно глубокая царапина, цеплял взгляд наблюдателя. Безымянный архипелаг, защищавший остров от моря, получил теперь незнакомое название, и лагуны его стали недоступны для постоянных обитателей островов. А хуже всего было то, что все это происходило по соседству.
Всего лишь одна морская миля отделяла их дом от директорской виллы. Очень может быть, что он окажется общительным человеком, любящим ходить в гости; вполне возможно, что у него большая семья, которая вытопчет весь мох в округе, они привезут с собой транзистор и будут приставать с разговорами. Ничего необычного в этом нет, рано или поздно так случается всюду, и никуда не скроешься.
И вот однажды утром огромная крыша виллы была покрыта листовым железом, она враждебно поблескивала на солнце под крик чаек и морских ласточек. Строительство было завершено, рабочие уехали, так что оставалось ждать только приезда хозяина. Но дни шли, а директор не появлялся.
В конце недели бабушка с Софией отправились на лодке в небольшое путешествие по морю. Выплыв на мелководье, они решили навестить шхеру Кнект, чтобы посмотреть на водоросли, а там от лагуны у шхеры Кнект рукой подать до Острова чаек. Пристани на острове не было, а на берегу возвышалась горка гравия. В нее по приказанию директора был воткнут большой плакат с надписью черным по белому: «Частное владение. Высаживаться на берег запрещено».
– Пришвартовывайся, – сказала Софии бабушка, она очень рассердилась.
София в нерешительности взглянула на нее.
– Есть большая разница, – объяснила бабушка. – Ни один воспитанный человек не станет высаживаться на чужой берег, если хозяев нет дома. Но раз они выставили такой плакат, мы высадимся; это называется «бросить вызов».
– Само собой, – согласилась София, значительно расширившая свои представления о жизни.
Они пришвартовались как раз у плаката.
– То, что мы сейчас делаем, – сказала бабушка, – называется демонстрацией. Мы демонстрируем свое неодобрение. Понимаешь?
– Демонстрируем свое неодобрение, – повторила София и в тон добавила: – И тут никогда не будет хорошей пристани.
– Не будет, – подхватила бабушка. – И дверь у них не с той стороны. Когда подует зюйд-вест, ее не откроешь. А вот их бочки для дождевой воды. Ха-ха! Разумеется, пластмассовые.
– Ха-ха! Разумеется, пластмассовые, – повторила София.
Они подошли к вилле ближе, отсюда было видно, как изменился остров. От прошлой первозданности не осталось и следа. Остров стал казаться плоским и выглядел заурядно и пошло. Правда, растительный покров не пострадал ни в коей мере: поверх вереска и голубики директор перебросил широкие мостки, чтобы сберечь растения. Кусты серого можжевельника тоже не были потревожены. И все равно остров был плоским, а дом стоял сам по себе, не вписавшись в ландшафт. С близкого расстояния вилла казалась невысокой, в чертежах она, наверное, выглядела неплохо. Она смотрелась бы даже красиво в любом другом месте, но только не здесь.
Бабушка и София поднялись на террасу. Чуть ниже крыши красовалась надпись: «Вилла на Острове чаек», изящно вырезанные буквы напоминали шрифт на старинных географических картах. Над дверью висели два новеньких корабельных фонаря и якорь, к одной стене был прикреплен выкрашенный в красный цвет спасательный круг, а на другой – выложен целый орнамент из стеклянных поплавков.
– Так всегда бывает вначале, – сказала бабушка. – Может быть, он еще научится.
– Что? – не поняла София.
Бабушка подумала и повторила:
– Еще научится.
Она подошла к ставням, чуть ли не во всю стену, и попробовала заглянуть внутрь. На ставнях висел большой замок, дверь тоже была заперта. Тогда бабушка достала свой складной нож и вынула из него отвертку. Замок крепился медными шурупами, они легко поддались.
– Ты взламываешь? – прошептала София.
– А ты не видишь? – ответила бабушка. – Но вообще говоря, в обычных случаях так не делают.
Она отворила одну ставню и заглянула внутрь. За окном оказалась большая комната с открытым камином. Перед ним стояли низкие кресла из тростника со множеством подушек и стол из толстого стекла с яркими наклейками. Софии комната очень понравилась, но она не осмелилась об этом сказать.
– Парусник в бушующем море в золотой раме, карты, бинокль, секстант[5], – перечисляла бабушка. – Модели кораблей, анемометр[6]. Целый морской музей.
– Какая у него большая картина! – нерешительно произнесла София.
– Да уж, у него все большое.
Они уселись на террасе спиной к дому и стали смотреть вниз, на длинную шхеру, которая вновь показалась пустынной и первозданной.
– Он наверняка не знает, – нарушила молчание София, – что, прежде чем выбросить бутылки и банки, их нужно наполнить водой, чтобы они утонули. А теперь весь его грязный мусор окажется у нашего берега и попадет к нам в сеть. И вообще, у него все чересчур большое!
Тут они обратили внимание на звук мотора, который раздавался уже некоторое время. Звук приближался, постепенно превратился в рев, потом в тарахтение, и мотор заглох. Наступила тишина, напряженная, пугающая тишина. Бабушка торопливо поднялась.
– Сбегай посмотри, – сказала она Софии, – только не показывайся.
София крадучись подползла к осинам. Вернулась она бледная как полотно.
– Это он, это он, – взволнованно зашептала она, – директор!
Бабушка заметалась в испуге.
– Только не высовывайся, – повторяла она. – Посмотри, что он там делает, но так, чтоб тебя не видели!
София снова плюхнулась на живот и подползла к осинам. Директор высаживался на берег. Яхта была из красного дерева, с антенной на крыше рубки, на носу сидели собака и тощий подросток в белом. Они одновременно спрыгнули на землю.
– Наша лодка обнаружена, – прошептала София. – Они идут сюда!
Бабушка торопливо засеменила вглубь острова. Палка ее ударялась о землю, выбивая мелкие камешки и мох, от страха бабушка не могла выдавить из себя ни слова. Это было самое настоящее бегство, но ничего лучше придумать она не смогла. София маячила перед ней, то забегая вперед, то снова возвращаясь и путаясь у нее под ногами. Какой позор, их застукали на чужом острове, так низко пасть!
Они добежали до прибрежных зарослей, София нырнула между невысокими елками и исчезла.
– Скорей! – в отчаянии крикнула она. – Скорей ползи сюда!
Бабушка поползла за ней, вслепую, не задумываясь, голова у нее кружилась и, кажется, уже начала болеть, бабушка всегда плохо переносила спешку. Она сказала:
– Боже, как это нелепо!
– Давай сюда, – прошептала София. – Когда стемнеет, мы проберемся к лодке и уплывем домой.
Бабушка молча протиснулась глубже под эту гадкую ель, которая вцепилась ей в волосы. Через минуту они услышали собачий лай.
– Это их ищейка, – выдохнула София бабушке в ухо. – Я тебе говорила, что они привезли с собой ищейку?
– Нет, не говорила, – сердито ответила бабушка. – И не сопи мне в ухо, и так несладко.
Лай приближался. Когда собака их увидела, он перешел в визг. Маленькую черную собачонку всю трясло от злобы и страха.
– Славная собачка, – льстиво увещевала бабушка. – Перестань лаять, ты, маленькая негодяйка!
Она нашла в кармане кусочек сахара и бросила его собаке. У собаки началась настоящая истерика.
– Эй, вы, там! – окликнул их директор. Он стоял на четвереньках и смотрел вниз, под елки. – Собака не кусается! Моя фамилия Маландер, а это мой сын, Кристоффер, или просто Тоффе.
Бабушка вылезла и сказала:
– Это моя внучка София.
Стараясь держаться с достоинством, бабушка по возможности незаметно вытряхивала хвойные иглы из волос. Собака хватала зубами ее палку. Директор Маландер объяснил, что собака просто хочет поиграть и что ее зовут Далила.
– Далила хочет, чтобы вы бросили палку, а она бы принесла, понимаете?
– В самом деле? – спросила бабушка.
Тонкошеий мальчик с длинными волосами стоял рядом с надменным видом. София холодно рассматривала его. Директор очень любезно предложил бабушке руку, и они медленно пошли назад к дому по заросшей вереском горе. По дороге директор рассказал бабушке, что ему давно хотелось построить такой дом в стиле окружающей природы, что человек только на лоне природы становится самим собой, что теперь они соседи, не так ли, ведь это их домик там, неподалеку? София настороженно взглянула на бабушку, но та с невозмутимым видом ответила, что да, они живут на этих островах вот уже сорок семь лет. Это произвело большое впечатление на Маландера, и он уже совсем другим тоном стал говорить о том, как привязан к морю и что море всегда остается морем, потом смутился и замолчал, сын что-то насвистывал, подфутболивая шишку. Так они дошли до террасы. На скамейке у террасы лежал замок с вывернутыми шурупами.
– Ха-ха! – увидев замок, сказал сын Маландера. – Типичные грабители…
Лицо Маландера омрачилось, он стал возиться с замком и сказал:
– Подумать только, здешние люди… а я всегда так обожал жителей шхер…
– Они немножко любопытны, – поспешно сказала бабушка. – Понимаете, людей разбирает любопытство, когда все заперто, здесь к этому не привыкли… Было бы намного лучше держать дверь открытой, с ключом на гвозде, например…
Она сбилась, а София покраснела как рак. Они вошли внутрь, чтобы выпить по рюмочке за добрососедские отношения.
– Милости прошу в отчий дом, – пригласил Тоффе Маландер. – After you[7].
По мере того как открывали ставни, большая комната заполнялась солнечным светом.
– Окно специально сделано таким большим, чтобы был виден пейзаж, – объяснил директор и попросил их располагаться, пока он сходит за напитками.
Бабушка села в тростниковое кресло, а София повисла на спинке, сверкая глазами из-под челки.
– Не смотри так сердито, – прошептала бабушка. – Нужно уметь вести себя в светском обществе.
Маландер вошел в комнату с бутылками и рюмками и поставил их на стол.
– Коньяк, виски. Но вы наверняка предпочитаете лимонный сок? – предложил он.
– Я больше люблю коньяк, – сказала бабушка. – Немного, и без воды, спасибо. София, что ты хочешь?
– Вон то! – прошептала София ей в ухо.
– София предпочитает лимонный сок, – пояснила бабушка, а про себя подумала: «Необходимо заняться ее воспитанием. Наша ошибка, что мы не приучили ее общаться не только с теми людьми, которые ей нравятся. Это надо исправить, если только еще не поздно».
Они выпили за знакомство, и Маландер спросил:
– Клюет здесь в это время года?
Бабушка объяснила, что в эту пору рыбу ловят только сетью, обычно треску и окуней, иногда попадается сиг, он водится неподалеку от берега. Директор сказал, что, вообще-то, он не увлекается рыбной ловлей, а что он действительно любит – так это первозданность и близость к природе, ему нужно всего лишь побыть самим собой в покое и уединении. Сын его смутился и стал запихивать руки в карманы узких брюк.
– Уединение? – сказала бабушка. – Конечно, это лучше всего.
– Оно так плодотворно, не правда ли? – спросил Маландер.
– Можно побыть самим собой и не уединяясь, – продолжала бабушка, – хотя это сложнее.
– Конечно, конечно, – с готовностью согласился Маландер, не очень-то вникая в смысл бабушкиных слов, и надолго замолчал.
– Дай мне сахар! – прошептала София. – Очень кисло!
– Моя внучка просит немного сахара для сока, – сказала бабушка. И добавила, обращаясь к Софии: – Не тряси волосами у меня над головой, сядь. И не дыши мне в ухо.
Тоффе Маландер заявил, что идет на мыс, он снял со стены ружье для подводной охоты и вышел.
– Я тоже люблю уединенные острова, – громко сообщила бабушка.
– Ему всего шестнадцать, – сказал Маландер.
Бабушка спросила, сколько человек в их семье. Пятеро, ответил директор, да еще друзья и прислуга. Он вдруг погрустнел и предложил выпить еще по рюмочке.
– Нет, спасибо, – сказала бабушка. – Нам пора домой. Коньяк очень хороший.
Уходя, она остановилась у окна, рассматривая коллекцию улиток. Он объяснил:
– Я собрал их для детей.
– Я тоже собираю улиток, – сказала бабушка.
Собака ждала снаружи, она опять попыталась укусить бабушкину палку.
– София, – позвала бабушка, – брось что-нибудь собаке.
Девочка бросила щепку, собака тотчас же ее принесла.
– Молодец, Далила! – сказала София.
По крайней мере, она научилась запоминать имена, это тоже входит в искусство светской жизни.
Когда они спустились к лодкам, Маландер показал место, где он собирается построить причал, но бабушка сказала, что лед все равно снесет причал в море, и посоветовала сделать лучше решетчатый настил с лебедкой или прицепить яхту к буйку.
«Опять я суечусь, – подумала она. – Когда я устаю, я всегда становлюсь настырной. Конечно же, он попытается построить причал, как в свое время пробовали все мы». Весла в лодке перевернулись и запутались в носовом фалине, она тронулась с места неловкими рывками. Маландер провожал их по берегу до самого мыса и помахал на прощанье носовым платком.
Когда они немного отплыли, София сказала:
– Фу-ты ну-ты!
– Что ты хочешь сказать своим «фу-ты ну-ты»? – спросила бабушка. – Ему нужны покой и уединение, но он не знает, как их обрести.
– Ну и что?
– А свой причал он построит все равно.
– Откуда ты знаешь?
– Дорогая девочка, – чуть раздраженно ответила бабушка, – каждый человек должен совершить свои ошибки.
Она очень устала и хотела домой, встреча повергла ее в непонятную печаль. Маландер одержим своей идеей, но, чтобы постичь ее, требуется время. Люди порой узнают истину слишком поздно, когда уже нет ни сил, ни желания начинать все сначала, или забывают о своей мечте по пути и тогда вообще остаются в неведении. Поднимаясь к дому, бабушка оглянулась на виллу, пересекающую горизонт, и подумала, что она похожа на навигационный знак. Особенно если задуматься и прищурить глаза, то можно принять ее за навигационный знак, предупреждающий, что здесь нужно сменить курс.
Всякий раз во время шторма бабушка и София вспоминали Маландера и придумывали тысячи способов спасти его яхту. Директор так и не приехал с ответным визитом, а его дом остался для них загадочным, наводящим на размышления береговым знаком.
Шлафрок
У папы был любимый шлафрок. Длинный, чуть ли не до пят, сшитый из очень плотного и тугого сукна, со временем ставшего почти негнущимся от соленой воды, земли и всего остального, что впиталось в него за долгие годы. Шлафрок, скорее всего привезенный из Германии, некогда был зеленого цвета. Спереди еще сохранились остатки сложной шнуровки и пара пуговиц из темного янтаря. Если шлафрок распахнуть, он делался широким, как палатка.
Раньше, в молодые годы, папа любил в шторм сидеть на мысе в своем шлафроке и смотреть на волны. Прошло время, и он стал надевать его, когда работал, или когда было холодно, или когда просто хотелось уединиться.
Несколько раз шлафроку грозило уничтожение. Достаточно вспомнить хотя бы тот случай, когда на остров приехали милые родственнички и навели порядок в доме, чтобы приятно удивить хозяев. Во время уборки они выбросили много вещей, дорогих семье, но хуже всего было то, что они вынесли на берег шлафрок и пустили его на волю волн. Позже они утверждали, что от него шел неприятный запах. Еще бы, но этот запах придавал ему особую привлекательность. Запах – очень важная вещь, он напоминает о том, что пережито, он похож на тонкое, но надежное покрывало, сплетенное из воспоминаний. От шлафрока пахло берегом моря и дымом, но, может быть, родственникам не дано было это понять. Так или иначе, шлафрок вернулся в дом. Ветры кружили и метались над островом, волны бились о скалы и в один прекрасный день выбросили шлафрок на берег. Теперь от него исходил запах водорослей и моря, и в то лето папа больше не расставался с ним. Однажды весною в шлафроке завелись мыши. Они обгрызли мягкий, отороченный ворсистой тканью воротник, сделав из него для себя постельное белье и ажурные носовые платки. А однажды папа подпалил шлафрок, заснув у огня.
Спустя годы шлафрок переселился на чердак. Время от времени папа поднимался туда, чтобы поразмышлять. И все знали, что папа пошел подумать «на шлафрок». Он был расстелен под маленьким чердачным окошком, выходящим на южную сторону, большой, темный и таинственный.
В то холодное, дождливое лето Софию обуял дух противоречия, но на открытом воздухе было неуютно проводить часы обиженного одиночества. И София частенько находила приют на чердаке. Она сидела на картонной коробке рядом с шлафроком, произнося ужасные, убийственные слова. Шлафроку было трудно ей возразить.
В часы непродолжительных перемирий София и бабушка играли в карты, но обе так немилосердно жульничали, что игра всегда кончалась ссорой. Раньше такого никогда не бывало. Чтобы лучше понять внучку, бабушка пыталась вспомнить, какой была она сама в «переходном возрасте», но в ее памяти возникал только образ милой, послушной девочки. Мудрая бабушка пришла к выводу, что переходного возраста у нее еще не было и он может нагрянуть лет этак в восемьдесят пять, так что надо последить за собой. Все лето напролет лил дождь, папа работал с утра до ночи, не разгибая спины. София и бабушка даже не знали, замечает ли он их присутствие.
– Боже мой, – сказала как-то раз София, – так у тебя король, а ты молчишь!
– Не поминай имя Господа всуе, – сказала на это бабушка.
– Я не сказала «Господи», я сказала «боже мой».
– Это одно и то же.
– А вот и нет!
– А вот и да!
София бросила карты на пол и закричала:
– А мне плевать на Него! И на всех плевать!
Она побежала наверх по чердачной лестнице и захлопнула за собой крышку люка.
Потолок на чердаке был такой низкий, что невозможно было выпрямиться во весь рост. А если забудешь ненароком и выпрямишься, то тут же больно ударишься о балку на потолке. Кроме того, на чердаке было очень тесно, сохранился лишь узенький проход между наваленными вещами, которые хранились здесь или попросту были забыты и которые не смог бы отыскать ни один родственник. Этот проход вел от южного окошка к северному. Потолок между балками был выкрашен в голубой цвет. София не взяла с собой фонарика, и этот коридорчик на темном чердаке казался пустынной, беспредельно длинной улицей, с причудливыми домами, освещенными лунным светом. Улица эта упиралась в окно, открывавшее кусочек неба, а под ним, в темном углу, лежал шлафрок с застывшими складками, словно привидение, черное как уголь. София захлопнула крышку люка с такой силой, что теперь не могла ее поднять. Поэтому она поползла дальше и уселась на свою коробку. Шлафрок лежал, прикрыв одним рукавом распахнутый ворот. София сидела и смотрела на этот рукав и вдруг увидела, как тот едва заметно приподнялся! Легкое движение пробежало от ворота к полам шлафрока. Складки чуть изменились и снова застыли. Но София успела это заметить. Там, внутри шлафрока, кто-то жил. Или, может быть, сам шлафрок был живой? В ужасе София прибегла к простейшему способу бегства от беды и страха – она закрыла глаза и заснула. Она даже не слышала, как ее перенесли в кровать, но, проснувшись утром, помнила, что в шлафроке живет кто-то страшный. Она не сказала об этом никому, оставив внезапно открывшуюся тайну при себе, и много дней пребывала в почти веселом расположении духа. Дождь прекратился. Все это время София рисовала причудливые тени, маленькую луну на самом краю огромного темного неба и никому не показывала своих рисунков. Это неведомое и странное нечто сидело где-то в самой глубокой складке шлафрока. Время от времени оно вылезало наружу и снова пряталось. Угрожая, оно скалило зубы и было страшнее смерти.
В сумерки София поднималась к люку чердака и заглядывала внутрь. Даже вытянув шею, она могла увидеть только маленький кусок шлафрока.
– Что ты делаешь? – спросила бабушка.
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Бе-э… – самым противным голосом, каким только могла, ответила София.
– Закрой люк, дует, – говорила бабушка. – Иди займись чем-нибудь.
Бабушка отворачивалась к стене и снова принималась за книгу. Обе были несносны и ссорились друг с другом почем зря. Один за другим проходили пасмурные дни, менялся ветер, а папа все работал и работал, сидя за столом.
Шлафрок не давал Софии покоя. Маленькое юркое существо, которое в нем обитало, надолго затаилось. Оно умело утончаться и проскальзывать в дверную щель, а потом снова сворачиваться и заползать под кровать, словно тень. Оно не нуждалось в пище и сне и всех ненавидело, особенно их семью. София тоже потеряла аппетит и перебивалась одними бутербродами. Трудно сказать с уверенностью, только ли по этой причине хлеб и масло быстро кончились в доме, и папе пришлось отправиться в магазин за продуктами.
Он поставил в лодку лейку и канистры для керосина и бензина, снял со стены список покупок и уехал. Через два часа поднялся сильный зюйд-вест, волны захлестывали мыс. Бабушка попробовала поймать по радио сводку погоды, но слышно было плохо. Тогда она села к окну на северной стороне, постаралась занять себя чтением, но не понимала ни слова.
София спустилась на берег, потом вернулась и села за стол.
– А ты все только читаешь и читаешь, – сказала она бабушке. И, повысив голос, повторила: – Все только читаешь, читаешь да читаешь!
Она положила голову на стол и заплакала.
Бабушка приподнялась и сказала:
– Ну, будет плакать.
Она неважно себя чувствовала и нащупала за шторой лекарство на подоконнике. София продолжала рыдать, из-под руки следя одним глазом за бабушкой.
– Я тоже плохо себя чувствую! – крикнула она, встала и плюхнулась на постель. Скоро она перестала всхлипывать и, бледная, села на кровати.
– Приляг, – сказала бабушка, и София легла.
Они улеглись вдвоем и слушали резкие порывы ветра.
– В деревне, – сказала бабушка, – чтобы купить что-нибудь в магазине, нужно много времени. Там всегда очередь – и никто не торопится. Потом дожидаешься, пока мальчик принесет на причал бензин и керосин. Кроме того, надо просмотреть почту, ее привозят на веранду магазина. А если прислали деньги, то заходишь внутрь, там тебе ставят штемпель. А еще хочется выпить кофе. И нужно внести плату за аренду. На все это уходит время.
– А дальше? – спросила София.
– А дальше возвращаешься к своей лодке, – продолжала бабушка, – укладываешь покупки и укрываешь их, чтобы не промокли. По дороге может прийти в голову нарвать цветов или покормить лошадь хлебом. А хлеб лежит на самом дне сумки…
– Бабушка, это я съела весь хлеб с маслом, – выпалила София и снова заплакала. – Мне холодно!
Бабушка хотела укрыть ее одеялом, но София оттолкнула ее и стала кричать, что она всех ненавидит.
– Тише! – приказала бабушка. – Тише, или меня сейчас стошнит.
София замолчала. Потом сказала:
– Я хочу шлафрок.
– Но он на чердаке.
– Я хочу шлафрок.
Бабушка поднялась по чердачной лестнице, все обошлось благополучно. Тогда она добралась до окна и потащила шлафрок к люку. Потом сбросила его вниз в комнату и села передохнуть, спустив ноги. Давно она не была здесь, наверху. Бабушка сидела, читая надписи на коробках:
– Веревки. Рыба. Блики. Всякие мелочи. Тряпки и старые брюки.
Она сама когда-то надписывала эти коробки. А потолок облупился, – видно, мало добавили клея в краску.
– Что ты там делаешь? – закричала София. – Тебе плохо?
– Нет, – ответила бабушка из люка. – Мне лучше.
Очень осторожно она спустила сначала одну ногу и нащупала ступеньку. Потом медленно перевернулась на живот и спустила вторую ногу.
– Не торопись! – кричала снизу София. Она следила за тем, как бабушкины негнущиеся ноги спускались ступенька за ступенькой и наконец достигли пола. Бабушка подняла шлафрок и подошла к кровати.
– Его нужно сначала вытрясти, чтобы оно выскочило, – сказала София.
Бабушка не поняла, о чем говорит София, но на всякий случай встряхнула шлафрок. Оно выпрыгнуло из рукава и скользнуло под дверь. Шлафрок пах по-прежнему. Он был очень тяжелый, в мгновение ока из него получилась теплая темная пещера. София тут же заснула, а бабушка снова села к северному окну: ветер не стихал, и солнце собиралось на покой. Дальнозоркие глаза бабушки разглядели лодку еще в получасе пути от берега, по обе стороны от носа лодки раздувались белые усы из морской пены. Усы были неровные, а иногда исчезали совсем.
Когда лодка зашла на подветренную сторону, бабушка легла на постель и прикрыла глаза. Вскоре в комнате появился папа, промокший до нитки. Он поставил корзины с продуктами и закурил трубку. Потом взял лампу и вышел, чтобы заправить ее керосином.
