Утхит Хемамун
Сказители
Заклинания
В тот момент, когда я превратилась в статую на пляже Кэнг Кхой, я ощутила невероятное облегчение. Парализовавшее меня проклятье на самом деле освободило меня от борьбы за выживание. Все вокруг продолжало обретать новые формы под влиянием времени: на пляже выстроили пристань, что позволило людям плавать по реке, с севера на юг, вверх и вниз по течению. Некогда густые джунгли стали редеть, и на месте вырубленных деревьев вырастали новые поселки; вдоль бурного русла реки возникли торговые пути, а с ними хлынули сюда и толпы путешествующего люда, привозящего сюда товары на продажу или обмен. Я наблюдала все эти изменения на реке. Кое-кто из тех, кто когда-то проклял меня, стал мне поклоняться. Они молились, дабы я исполнила их желания и благословила их путешествия; они приносили еду и умащивали меня сладкими ароматами цветов, свечей и благовоний. Они приносили кукол, символизировавших утраченного мною младенца. А также одеяла, которые должны были согревать меня в холодное время года. Как видите, подношениями меня баловали до невозможности.
А вскоре я подслушала, что говорили жители деревни о короле Пинклао[46], который жил во дворце Си Тха в округе Сонг Кхон. Поговаривали, что он исследует те места, чтобы выстроить вторую столицу Сиама. Король опасался, что река Чаупхрая попадет в руки западников и что речная столица Бангкок станет жертвой их пушек. Король Пинклао давно присматривался к Сарабури как к возможной новой столице, собираясь выстроить дворец в ампхё Кхао-Кок и создать из его жителей армию, готовясь к войне против Запада.
Однако этой войне не суждено было начаться во времена правления короля Пинклао; она случилась уже во времена короля Рамы V, как и многие другие события, последовавшие за ней.
Как всем было известно, король Рама V обожал ездить по королевству, и хотя эти поездки казались увеселительными, они позволяли ему заявить права на подвластные ему территории и связать свое имя со многими важными местами во всех уголках королевства. Он также построил первую в Сиаме железную дорогу, пролегшую через Кэнг Кхой и обусловившую бурное освоение земель во многих близлежащих тянгватах. Он также покончил с рабством и реформировал систему управления страной, консолидировав все властные полномочия в центре, так что отныне все регионы королевства управлялись назначенным в столице чиновником. То, что раньше считалось вассальными государствами, внутренними и внешними провинциями, – получило новые наименования: округа, города, области, деревни, районы. Государственные и административные границы были укреплены, а старинные порядки объявлены вне закона во имя соблюдения суверенитета Сиама и обеспечения прочной независимости.
Так Кэнг Кхой стал ампхё, а прочие деревни – тамбонами. Однако Сиам уменьшился в результате новой демаркации наших границ. Не стало сиамских вассальных государств, живущих под постоянной угрозой со стороны Франции и Британии, которые считали нас дикарями, а самих себя – нациями, облеченными долгом цивилизовать нас. Король был вынужден уступить все бывшие колонии странам Запада. Сиам претерпел существенные реформы, но в ходе этих реформ лишился многих своих земель. Увы, трудно себе представить, чтобы этих перемен можно было избежать.
Перемены происходят, потому что Земля вращается, и мы должны меняться вместе с ней, вместо того чтобы сопротивляться. Такова природа Земли и скоротечности ее эпох. То, что некогда было высотой до неба, потом опускается вниз и тонет, словно в глубине океана. Суша сдвигается по мере того, как ядро Земли крутится слева направо. Буддизм воспринимает скоротечную природу Земли как присущую ей истину. Будда говорит, что в мире нет ничего постоянного и что страдают лишь те, кто идеализирует. Перемены на этих землях постоянны, даже король, который некогда был аватаром Бога, стал Пхра Чао Пхэндином. И поскольку престиж и процветание королевства обуславливались его землями, способы управления этими землями стали показателем цивилизованности каждой страны. Так и утвердился сперва монархический режим в Сиаме, а затем мы перешли к конституционной монархии.
Увы, если кого-то заставили замолкнуть, застыть на месте, они оказываются в путах сказаний, которые им рассказывают другие. Путешественники могут поведать истории, которые пережили сами, а вот оседлым жителям легче брать на веру чужие слова и сплетать из них новые сказания. Они рассказывают собственные версии чужих историй с уверенностью приливной волны, набегающей на берег. Когда ты привязан к одному месту, у такого положения есть свои недостатки: выдумки, что вы слышите, скорее всего, противоположны истине. И те, кто обитает внутри, болтают только о том, что снаружи, и те, кто обитает внизу, болтают лишь о том, что вверху. Что же до меня, то я толкую о вещах, которые постоянно движутся и меняются, при этом сама оставаясь неподвижной. Впрочем, это не пустая болтовня: в конце концов и я сама олицетворяю постоянные перемены. Да, я была проклята и стала камнем, но лишь на время.
Проклятье не испортило мою красоту. Я прославилась своей женственностью, чувственными изгибами. Я говорю об этом вовсе не из желания польстить себе, а потому, что это правда. Когда я превратилась в камень, мир перевернулся вверх тормашками. Ко мне приходили молодые пары за благословением, мне молились бесплодные, умоляя меня даровать им ребенка. Но могла ли я дать им то, чего они хотели: я, у которой не было ни детей, ни мужа? Но увы, они хотели в это верить, и было бы великим грехом опровергать их веру.
Хотя большинство приходили ко мне за благословением, были и такие, что приходили, дабы удовлетворить свои желания и нужды. Извращенцы трогали меня за разные места, гладили мои руки и ноги, ласкали мои груди. Моя шершавая каменная кожа от постоянных прикосновений стала гладкой, скользкой и сияющей. Я сияла, как никогда прежде.
Красота – вещь опасная. Неподвижность опасна. Быть предметом поклонения – быть способом исполнения людских надежд и мечтаний – это тоже опасно. Ведь никогда не знаешь, на какого рода желания и поступки ты можешь воздействовать. И откуда тебе знать, у кого добрые помыслы, а у кого злые?
И вот тот день настал: день, когда я снова стала человеком. И я исчезла с пляжа Кэнг Кхой, не оставив после себя ничего, кроме сказаний, которые рассказывали другие.
Той ночью сияние полной луны затмевало блеск звезд, затерявшихся в бездонном ночном небе, так что мой пляж был освещен так же ярко, как днем. Свинцовые воды реки Пасак безмолвно струились мимо. Но у меня было предчувствие. Что-то должно было произойти. Я это знала: что-то необычайное, что-то таинственное и вместе с тем предначертанное. Нечто наблюдало за мной сверкающими глазами – не человеческими и не звериными, но в которых соединились оба эти начала. Эти глаза излучали власть, могущество и силу. Внезапно все мое тело охватило лихорадочным жаром. Это было странно, очень странно. Я была заворожена, захвачена этой парой властных глаз.
Небо надо мной тоже изменилось. Темные тени набежали на лунный диск, затмевая его свет. Мало-помалу вся луна была проглочена целиком, и ее яркое сияние стало красным, как кровь. В этот момент что-то шагнуло из кустов вперед и направилось прямо ко мне. Я видела лишь белки глаз, пронзающий взгляд, который как будто излучала смолисто-черная фигура. Человек уставился на меня, воздев обе руки, словно в молитве, а затем тихо забормотал. Его бормотания становились все громче, превращаясь в нечто, похожее на звериный вой. Он то и дело останавливался, чтобы дунуть в мою сторону. Это произвело на меня странное ощущение: сначала я ежилась от холода, а потом загорелась жарким желанием. Его слова нежно ласкали меня, и я ощутила волну похоти.
В призрачной тьме лунного затмения я возжелала его со страстью, которая глубоко проникла в каждую из моих прошлых жизней. Его черная магия всосалась в мою память, точно паразит, и перестроила, пересобрала мое прошлое и мое отношение к нему. Пиявка этой магии не изменила всего: она завладела и преобразила лишь то, что было ей от меня нужно. Она внедрилась в глубины моей памяти. «Он – обещанное возвращение, – сообщил мне этот паразит. – Ведь он дал обещание – и вот он вернулся». Темные тени медленно высвободили луну из своих объятий, и сначала осветилось ярким светом все вокруг, а потом и знакомое мне лицо – его лицо.
Вода хлынула сквозь мое тело. Слезы брызнули из моих глаз и заструились по щекам. Он стоял прямо передо мной.
– Любовь моя! – вскричала я. – Как же долго тебя не было! – и я поспешила рассказать ему, что наш ребенок умер.
Он ничего не ответил. Вместо этого шагнул ко мне и поднял на руки. Смахнув слезы с моих глаз, он внимательно взглянул на меня. Я обняла его и, изогнувшись, крепко к нему прижалась. Его глаза сверкали – неистовые и властные.
– Красивая! Я даже представить себе не мог, какая ты красивая! – сказал он.
Выражение его лица сполна передавало всю силу объявшей его звериной похоти. И вдруг его губы зашевелились, зашептав слова, что полетели прямо мне в лицо. Мне захотелось спать, и я вскоре лишилась чувств.
Он отнес меня в свой дом, спрятавшийся в гуще джунглей, где-то в лесу Донг Пхайя Фай. В хижине было темно, и вся она была заставлена диковинными предметами – вроде травяных сборов для ванны, алтаря, посвященного богу Кали, символов Шивы, тканых талисманов и амулетов. Я ощущала присутствие незримых слуг, сновавших по хижине. Отвратительный смрад – смесь ароматов масел, едких трав, свечей, благовоний и ночных цветов – придавал воздуху внутри тошнотворную вязкость.
Проснувшись, я увидела, что он все еще сжимал меня в объятьях и опускал в ванну с травяным отваром. Он начал напевать какое-то заклинание, смывая верхний слой с моей кожи, тот отшелушивался и спадал, обнажая гладкий медовый цвет. Закончив, он поднял меня из ванны и отнес в кровать. За все это время я не проронила ни слова. Его бормотания напоминали бесконечное гудение – что-то в этом звуке заставляло меня вести себя покорно. Он возлег на меня, после чего похотливо овладел мною. Я была в восторге, полностью захваченная необычайным действом. Волны приятной слабости проносились по моей коже, снова и снова. И это же чувство, казалось, и его не отпускало ни на миг. Он получал то, что хотел, вплоть до самого рассвета.
Я проспала весь день и пробудилась только ночью. Как только я проснулась, он снова исторг свое заклинание над моим телом, и я снова была охвачена желанием. Он удовлетворялся мной каждую ночь, покуда я не забеременела. К счастью, это, похоже, утолило наконец его вожделение. Теперь он с надеждой ждал рождения ребенка, и ждал терпеливо. Он был занят своими заклинаниями; и ныне, когда его внимание отвлеклось от меня, я смогла наконец обрести толику здравомыслия и осознать, что он не мой настоящий муж. Этот мужчина был воплощением угрозы и темной магии. Я осознала это, когда сравнила его с оставшимся в моих воспоминаниях отшельником из пещеры, кого я знала много жизней тому назад, с чистотой и светом, исходившим от него… Этот же мужчина был порабощен тьмой и непотребными желаниями.
Мои подозрения подтвердились в ту ночь, когда я в ужасе проснулась и обнаружила, что младенец был извлечен из моего чрева. Он отнес недоношенное дитя на свой алтарь, чтобы произвести над ним свои мерзкие ритуалы. Он собирался превратить мое дитя в своего прислужника. Он заметил панику в моих глазах; я пыталась воспрепятствовать ему, но он затянул свое заклинание, и я потеряла сознание.
Скоро стало ясно, что одного младенца ему явно недостаточно: ему требовалось больше. И когда мое тело немного оправилось, он взял меня силой. Я снова забеременела. Когда я не находилась под влиянием его чар, я была способна привести в порядок свои разрозненные мысли. Я вспомнила ночь лунного затмения, когда он явился мне в обличье моего мужчины и соблазнил своими заклинаниями. И как только я воссоздала произошедшее целиком, я замыслила план, как его уничтожить, но чтобы он сработал, я должна была воспротивиться его чарам.
На следующий день я проснулась в полдень и увидела, что он спит перед своим алтарем: когда я была беременна, он не спал со мной в одной кровати. Несмотря на обычное использование в черной магии йони – символа женского естества, – практикующие верят, что если поднять женский половой орган над головой, это повлечет за собой катастрофические последствия. И еще я слыхала, что все, даже самые мощные заклинания теряли свою силу, если их оскверняли женщины. И я подкралась к алтарю и воссела на его спящее тело. Я схватила йони с алтаря, взмахнув ею крест-накрест над его головой, и стала молиться, чтобы это возымело действие, чтобы это вытравило все зло, которые скопилось в нем за все его жизни, и сделало эти жизни бессильными.
Я глядела на него с тревогой. Неужели я и впрямь смогу? Я взяла с алтаря нож, но сжимала его нетвердо, неуверенно. И вдруг его глаза открылись. Он, казалось, совсем не удивился, увидев, что я преступила границу его святыни, а взглянул на меня с выражением полнейшего презрения:
– Ах ты, мерзкая тварь! – сказал он. – Ты что здесь делаешь?
Все еще лежа, он принялся лениво бубнить свои заклинания, уверенный в том, что они подействуют. Вот тогда-то я и поняла, что мой план сработал: его дыхание оказалось всего лишь зловонным дуновением. Он несколько раз выругался, тщетно пытаясь подняться, изрыгая при этом угрозы. Он все еще был поглощен своими бессильными заклинаниями, когда я сжала в руках нож и вогнала ему в грудь. Лезвие легко прошло между ребер и пронзило его сердце. Он дернулся раз, а потом рухнул на алтарь с широко раскрытыми глазами. Умер он мгновенно.
Духи, которых он пленил и сделал своими слугами, начали выть, и вой этот разлетелся по всему лесу, а потом превратился в восторженные возгласы, когда духи окончательно освободились от порабощения. Они стали разлетаться, а я отправилась прочь из леса Донг Пхая Фай.
Близнецы
Выйдя на нетвердых ногах из леса Донг Пхая Фай, я встретила мужчину, собиравшего травы. Он спросил, откуда я. Из леса Донг Пхая Фай, ответила я. Он поправил меня, сказав, что этот лес называется Донг Пхая Йен. Меня это оставило равнодушной: лес ведь не изменился, сколько бы ему ни дали новых имен.
Выбраться из леса – вот что на тот момент было для меня главной целью: оставаться там стало слишком опасно, ибо я больше не путешествовала одна: в моем чреве снова был ребенок. Я уже потеряла двух младенцев и не могла допустить, чтобы такое случилось вновь. У меня было такое чувство, будто я уже знала живое существо, зародившееся внутри моего тела, знала, как обеспечить ему безопасность, чего избегать и как наилучшим образом за ним ухаживать. По мере того, как рос мой живот, росли и мои чувства. Мне хотелось одного – заботиться о моем младенце, несмотря на то что я его зачала от темного шамана. Самое главное, что это был мой ребенок. Деревья дают плоды, опыленные спорами, которые разносятся ветром. Вы не можете ничего сделать, чтобы подчинить себе природу. И неважно, откуда прилетели эти споры: плоды вырастают на дереве, связанные друг с другом, покуда спелый плод не упадет на землю и его семена не развеются вокруг и не взойдут новым деревом, которое даст новые плоды.
Я не ушла из леса; напротив, я поселилась прямо на опушке, где он граничил с поселком – сегодня это место называют водопадом Муак Лек. Я выстроила себе скромную хижину, еда и вода были в избытке и в легком доступе. Эта беременность протекала совсем иначе, чем прежние две: мой живот вырос таким огромным, что я боялась, как бы он не лопнул. Предродовые схватки были ужасно болезненными. Я чувствовала, как ребенок яростно сучит ногами и толкается в моем чреве несколько недель, покуда наконец не родила. К моему удивлению, это была двойня – оба мальчики. Старший казался худышкой по сравнению с пухленьким младшим. Появление близнецов объяснило мне, почему, вынашивая их, я испытывала такую боль: они ссорились друг с дружкой с самого начала, задолго до появления на свет.
Я отерла слизь с их глаз, носиков и губ. Когда я перерезала пуповину, они заплакали, и их пронзительные вопли разнеслись по всему лесу. Их крошечные конечности содрогались. «Ну, хватит, хватит. Я же не отрезала вас от себя! Вот, берите, сосите мою грудь!» Я смотрела на двух младенцев, на двух живых существ, которых я родила, и думала: это мои дети.
Я растила их, не дав никаких имен, покуда им не исполнилось два или три года. Я называла старшего Дэнг, красный, а младшего Дам, черный, в соответствии с оттенками их кожи.
Как-то здесь появилась группа людей, которые хотели проинспектировать опушку леса. Они не были похожи на местных жителей, которые частенько бродили по лесу в поисках съедобных растений, а казались скорее взбудораженными, словно искали что-то определенное. Приблизившись к моей хижине, они довольно учтиво поприветствовали меня, но вести, принесенные ими, были совсем нерадостными. Они сказали, что я больше не могу здесь оставаться. А когда я поинтересовалась, почему, ответили, что эти места не предназначены для проживания и что мне придется переселиться в жилую зону и стать частью местной общины. Я сказала им, что никогда не была частью какой-либо общины и что всю жизнь прожила в лесу. Но они отказались меня слушать. Они настаивали, что это место граничит с национальным парком – густым лесом с дикорастущими растениями и дикими животными, которые нуждаются в защите от человеческой деятельности. Еще они сказали, что прямо на том месте, где стояла моя хижина, планируется разбить ботанический сад, и людям доступ сюда будет запрещен. Я принялась с ними спорить, заявив, что всю жизнь жила среди духов леса и гор, но они были непреклонны.
– Да кто вы такие, что указываете, как мне поступать? – возмутилась я. И они сказали, что государственные чиновники.
– И какого же государства?
– Тайского государства.
– Что еще за тайское государство? Мы же в Сиаме, разве нет? Эта земля принадлежит королю Сиама, нет?
На эти слова они только рассмеялись и ответили, что эта земля, быть может, еще принадлежит королю, но теперь государство имеет над ней власть. Они сообщили мне, что Сиам изменил название на Таиланд, и стали потешаться над моим невежеством, говоря, что я слишком долго прожила в лесу.
Ну, поначалу меня не слишком интересовало, изменил Сиам свое название или нет, поскольку здешняя земля осталась такой, какой была всегда. Впрочем, изменилось не только название страны, но и управление ею. Лесные угодья сменялись расширявшимися жилыми массивами, причем так стремительно, что уцелевшие лесные зоны требовали защиты и сохранения. Я считала себя частью джунглей, но имела человеческий облик, и у меня были два человеческих детеныша, так что я была вынуждена покинуть свой дом, чтобы влиться в человеческое общество. Мое тело не было связано никакими узами ни с чем, кроме как с моим близнецами.
Они не только изгнали, но и пометили нас, заставив зарегистрироваться как граждан тайского государства. Мне пришлось вписать имена моих сыновей в регистрационный бланк. Вот тогда-то я и дала старшему имя Сиам, а младшему – Тай. С двумя малышами на руках я спустилась с гор, из так называемого ботанического сада Муак Лек, в низину. Там я нашла поле, заросшее разнообразными видами лесных растений и деревьев. И мы втроем начали там жить. Беспокоиться мне было не о чем: Сиам и Тай росли крепкими и здоровыми мальчишками, они владели базовыми навыкам выживания и были неутолимо любознательны. Едва научившись ходить и бегать, эти двое часами где-то пропадали и возвращались домой перепачканные грязью, принося охапки съедобных кореньев и убитой дичи. Но для меня жизнь вдалеке от джунглей, среди людей, обернулась странными, разительными переменами. Я ощущала слабость. Моя кожа, некогда налитая и свежая, высохла и покрылась морщинами. Моя молодость и красота увяли; за какие-то десять лет я превратилась в старуху.
Мое тело постарело – чего нельзя было сказать о духе. Я знала, что мой дух прожил тысячи и тысячи лет. Мой древний дух пережил многое и многих, и он не ослабевал и не дряхлел, как многие мои физические тела.
Оказалось, что в обоих моих сыновьях помимо жажды знаний обитал и талант к рыбалке. Они любили играть у храма неподалеку, где проводили целые дни, помогая монахам, слушая и запоминая их проповеди. Монахи же, полюбив их, научили обоих читать и писать. При храме была маленькая школа, и настоятель записал туда моих сыновей, не взяв с меня за обучение ни бата. Каждый день они возвращались домой с коробкой, полной еды, которую им давал добрый настоятель, и рассказывали мне обо всем, что узнали за день в школе. Я гордилась их смекалистостью и любознательностью, и тем, что они помогали мне добывать пропитание.
Однажды, после многих лет жизни близ того поля в тени деревьев, к нашей хижине подошел мужчина. «Только бы не эти чертовы чиновники!» – подумала я тогда. Он сказал, что нам нужно уехать. Я возразила, сказав, что наша хижина выстроена на ничейной земле, которая является частью джунглей, а значит, никому не принадлежит. Но он назвался владельцем этой земли и сказал, что она вовсе не часть джунглей; более того, мы живем на территории его сада, где он выращивает различные фрукты и овощи. Ему было известно обо мне, продолжал он, но он не думал, что я останусь здесь так надолго. Мы жили, питаясь его урожаем, оставляя ему куда меньше, чем он рассчитывал получать с этой земли. Его это вовсе не радовало, и он хотел, чтобы мы отсюда уехали. Я спросила у него, куда нам уехать. Куда бы мы ни отправились, вся земля уже находилась в чьей-то собственности. А он сказал, что не знает и ему известно только, что он – законный собственник этой земли.
– У меня есть доказательство, – сказал он. – Это написано в купчей.
И если мы не уедем, пригрозил он, ему придется вызвать полицию, нас арестуют и посадят под замок.
– О, – воскликнула я. – А вы не перебарщиваете? Мир – дом для всех живых существ, и почему люди претендуют на единоличное владение землей, которая должна принадлежать всем? Я этого не понимаю.
Он сказал, что не желает слушать мои проповеди и что как землевладелец имеет полное право жить плодами этой земли, а я всего лишь пришлая. Уходите, повторил он, и добавил, что пока что просит по-доброму.
И так мы с моими сыновьями опять стали бродягами. Сыновья, вырастая, становятся более удачными версиями своих родителей – золотыми мальчиками. Узнав, что нам придется искать себе новое место для жилья, Сиам и Тай твердо решили мне помочь.
– Мама, – сказал мне Тай как-то вечером. – Настоятель сказал, что мы можем построить себе небольшую хижину на территории храма.
– Мама, настоятель мне первому это предложил! – снедаемый чувством соперничества, воскликнул Сиам. – А я уж потом сказал Таю. Ты должна была услышать об этом от меня!
– Да о чем ты говоришь? – возмутился Тай. – Настоятель предложил это нам обоим одновременно! И мы оба вправе сообщить об этом маме. Я просто первый ей рассказал. Ты проиграл! Умей проигрывать достойно!
– Ну, хватит, хватит! – успокоила я их. – Я же люблю вас обоих одинаково.
Я протянула к ним руки, но Тай первым бросился ко мне, оттолкнув Сиама в сторону.
Сиам, который с рождения был слабее брата, попытался прильнуть ко мне, но Тай наподдал ему ногой и отшвырнул прочь. В глубине души мне стало его жалко.
– Мам? – пробормотал Тай.
– Да, малыш? – отозвалась я.
– Однажды я найду для тебя дом, где ты будешь жить, и никто тебя оттуда не выгонит. Просто подожди.
Я до сего дня помню его слова и то, как он их произнес – серьезным тоном, не терпящим возражений, прямо как взрослый. Я была очень тронута, и мои глаза наполнились слезами.
– Однажды я куплю всю эту землю! – добавил он.
Я обняла младшего сына, но при этом наблюдала за старшим, который сидел, обиженно повернувшись спиной ко мне, и глядел на окрестные поля. Он, верно, считал, что я его люблю меньше, чем младшего брата. Вовсе нет, мой дорогой сын! Я вас обоих люблю одинаково; и говоря по правде, я беспокоюсь о тебе куда больше, чем о твоем младшем брате. Судьба Сиама заставляет его отдаляться от матери. Я чувствовала, как он смотрит на меня, надеясь, что я ценю и знаю все, что он пытается для меня делать. Он смотрел на меня невидящим взглядом, прикованным к горизонту за джунглями. Выражение лица отражало его тайные помыслы, словно он пытался приказать грому греметь, облакам двигаться, небу изменить цвет; как будто эти знаки смогли бы заставить меня понять, что он способен ради меня на великие дела, способен творить чудеса – и без единого на меня взгляда. Все – для его матери!
Спустя десять лет Сиам сказал мне:
– Ценность человека определяется не тем, что он говорит о себе, но тем, что говорят о нем другие!
Мой дорогой сын Сиам.
Мы трое поселились на территории храма, построили небольшую хижину у кладбища, неподалеку от леса. Утомленная своей старостью, я уже не могла быстро ходить или носить тяжести, как бывало. И все же – как всякий, кто привык всегда заботиться о себе сам – я терпеть не могла безделья. И поэтому я вызвалась добровольно принимать участие в делах храма, насколько это было мне по силам.
Сиам отличался умом, Тай – решительностью. И их разные способности направили их по разным дорогам в жизни. Настоятель был уверен, что Сиама ожидало блестящее будущее; и когда ему уже было нечему научить этого ребенка, дабы утолить его неистощимую жажду знаний, настоятель отправил Сиама в Бангкок, где тот мог получить высшее образование. Настоятель предложил отправить в Бангкок и Тая, но Тай отказался. Он был слишком привязан ко мне. Тай, по его словам, был рад за своего брата-близнеца, но он предпочел остаться дома, заботиться обо мне и делать мою жизнь еще счастливее, чем прежде: мол, наберись терпения – и ты увидишь! Он поступил на профессиональные курсы в местном колледже и каждый вечер возвращался ко мне после занятий. Он старался как мог заботиться обо мне и о настоятеле. Тай всегда был настойчивым: если его душа лежала к чему-нибудь, он неизменно добивался успехов на этой стезе. Когда ему представлялась возможность, Тай вцеплялся в нее мертвой хваткой, чтобы не упустить, с горящими глазами и орлиной решимостью.
Тай устроился работать на цементный завод. Он проработал там меньше двух лет, когда его повысили в должности до начальника отдела. На этой работе ему хорошо платили, и позднее, в начале следующего года, он смог купить небольшой участок земли около реки в тамбоне Баан Па. Выполняя данное обещание, он выстроил мне небольшой дом, окруженный садом. Мы вдвоем, мать и сын, поблагодарили настоятеля храма, прежде чем въехать в свой новый дом, выстроенный на нашей собственной земле исключительно благодаря усилиям и упорному труду Тая.
Я была вполне довольна, но меня все же мучили заботы. Чем старше я становилась, тем больше меня беспокоили мысли о том, что мне нечего делать. Я старалась занять себя хлопотами по дому.
– Ты теперь совсем взрослый, – говорила я Таю. – Тебе нужно выбрать себе занятия, которые сделают тебя счастливым. Тебе больше не надо заботиться обо мне. Я сама о себе прекрасно позабочусь. Ты построил мне дом. Давай же, начни жить своей жизнью!
Что же до Сиама, то он редко приезжал к нам после того, как покинул дом и уехал в Бангкок получать высшее образование. Он регулярно навещал настоятеля храма и несколько дней ночевал у меня в доме. И не успевала я оглянуться, как он опять уезжал. И потом, по прошествии почти года, снова возвращался. Время от времени он писал мне письма – сначала он рассказывал, что ему нужно еще долго учиться, чтобы стать преподавателем, а потом вдруг от него пришло письмо, в котором он говорил, что подумывает изучать политику. С таким своенравным умом, как у него, думала я, едва ли он когда-нибудь вообще завершит свои штудии. В этих редких письмах Сиам подробно описывал мне все, с чем он сталкивался в жизни, и новый опыт, который он постигал, и путешествия, в которые он пускался в поисках смысла жизни. Тай читал их мне вслух.
– Ты разве не видишь, мама? – насмешливо сказал Тай, читая мне одно из таких писем. – Я не был так уж неправ, когда говорил, что в конце концов он станет никчемным неудачником.
После этого письма от Сиама долго не было никаких вестей. И когда очередное письмо наконец пришло, он сообщил в нем, что участвовал вместе со студентами-однокурсниками в нескольких политических демонстрациях и что когда их решили разогнать силой, ему пришлось бежать в джунгли. Теперь уж ему не было суждено завершить свое обучение. Тем не менее, писал он, весь мир в его руках, и получить высшее образование, разумеется, можно не только в стенах университета.
– Что за чушь! – воскликнул Тай, язвительно расхохотавшись над письмом брата.
Сиам также написал, что он два года прожил за границей и недавно вернулся в Таиланд, когда политическая обстановка в стране стала более спокойной. Он собирался начать жизнь с чистого листа. Это был неоценимый жизненный опыт, позволивший ему понять истинную жизнь и дух трудящегося класса.
«Не беспокойся обо мне, мам, – писал Сиам. – У твоего сына много жизней, и когда настанет нужный момент, я вернусь домой и за все тебя поблагодарю».
У Тая не нашлось ни единого доброго слова для старшего брата. Он постоянно сетовал на то, что Сиам ненадежный и что он впустую тратит свою жизнь. Я попросила Тая не быть к брату таким строгим.
В глубине души я чувствовала, что нас с Сиамом роднит абсолютно одинаковый дух. Он всю жизнь путешествовал с места на место, так ведь и я жила так же. Он сказал, что у него много жизней, как и у меня. Я ничуть не возражала против того образа жизни, который выбрал для себя Сиам, но свое одобрительное отношение я держала в тайне от Тая, чтобы он не обвинял меня в фаворитизме. Тай не мог принять тот факт, что кто-то еще мог любить его мать, как и не мог разделить материнскую любовь с кем-то еще. Эту черту характера он унаследовал от отца.
Моя тревога за Сиама отчасти произрастала из необъяснимого дурного предчувствия о его будущей судьбе, которое меня всегда преследовало. Поскольку мы были очень похожи друг на друга, я будто могла сказать заранее, что с ним произойдет, словно моя собственная жизнь была чертежом его судьбы.
Позднее Тай купил еще один земельный участок недалеко от главного шоссе в округе Тхап Кванг, где начал собственный гаражный бизнес. Он нашел себе жену, которая была, как я слыхала, земельным брокером. На своей новой земле Тай построил для них дом. И с тех пор он перестал часто навещать меня. Я была счастлива за него, и, само собой, тому, что он последовал моему совету. Я была рада, что один из моих сыновей наконец-то обустроил свою жизнь.